По дороге на работу вскользь обращаю внимание на прохожих. Серая масса неулыбчивых людей, спешащих на работу. Я тоже был в этой массе неулыбчивых людей, спешивших на работу. Неизменно легкая тревога прокрадывается мне в сердце. Тревога перед предстоящим днем. Что день грядущий нам готовит? О чем думает человек, идущий с утра на работу, находящийся в нервно-тревожном ожидании? Явно не о том ломает он голову, какую новую авантюру в мире задумали господа с Уолл-стрит, чтобы решить свои экономические проблемы за счет экономик других стран. Его не беспокоит, что у самого у острова Лесбос перевернулось судно с очередной партией беженцев из некогда процветающей Ливии, что погибло 30 человек. Его вообще ничего не беспокоит. А нет, я ошибся, беспокоит. На освободившееся место в вагоне метро уселся молодой человек, вставил в уши провода и тут же заснул. Хотел сесть я, но он был проворнее меня. Мне с утра не очень хочется стоять, сдавленным со всех сторон честными тружениками.
Система образования. И я ее безликий элемент. Я работаю в школе учителем. Неважно, каким учителем. Учителем непонятно чего и зачем. Учителем от безысходности. Учителем, потому что никем другим не стал. Пользуясь случаем, хочу сказать, что и детей я не люблю. И вообще иной раз неуютно чувствую себя один наедине с 25-ю и более не всегда дружелюбно настроенными личностями. Да и учитель я плохой. Нет, может, как учитель я что-то и могу, но как воспитатель, педагог взять всю полноту ответственности за воспитание подрастающего поколения абсолютно не способен. И это при том, что у меня диплом с отличием. В нашем обществе это означает, что я неудачник со знаком качества. Дети это хорошо чувствуют. Не то, что бы у меня не было дисциплины в классе, но дети чувствуют неудачников. И наказывают за это своим неуважением и пренебрежением. Ведь каждый человек имеет право на достойное к нему отношение. Ученик тоже имеет на это право. Если всякие неудачники идут в школы, то чему они могут в действительности научить детей?
Раз я начал этот рассказ, что-то нужно сказать о себе. Мне 26 лет. И я не женат. Почему не женат? Зачем читателю знать, что я не женат? Не женат, и не женат. Самое главное, всем дело, что я не женат. Нет, нет, а кто-нибудь да спросит, женат ли я? Помню, когда я был еще студентом, ходил вместе с друзьями на дискотеки. Помню, что мне не везло на дискотеках. Со мною почему-то никто не хотел танцевать. Однажды я установил своеобразный антирекорд. Я девять раз приглашал на танец и мне девять раз отказали. У моих друзей таких проблем не было. Максим, мой друг, на вопрос, почему мне девушки отказывают в танце, а его иной раз даже приглашают сами, при этом девушки весьма красивые, отвечал, что девушки любят, чтобы их «брали», что моя проблема в том, что я не вижу себя со стороны. Я несмело подхожу, глупо расшаркиваясь, вежливо протягиваю руку ладонью к верху, слегка кивая, бормочу себе что-то под нос… Вы танцуете? Нет, я пою. И упорхнула.
Наверное, вот и ответ на вопрос, почему я не женат. А может дело не в моей нерешительности. Наверное, все дело в том, что у меня слишком крупные черты лица. И я еще ношу очки, потому что у меня миопия. И мне не нравится мой нос. Нос с горбинкой. В детстве у меня был нормальный нос, но занятия боксом сделало свое дело. Я был неплохим боксером. Тем более, что я левша. Даже техничный правша, но не подготовленный к трюкам левши, обязательно проиграет. А при тогдашнем весе я имел преимущество в росте и, соответственно, в длине рук. Короче, к соревнованиям на республику я был подготовлен. Я относительно легко дошел до полуфинала. Но в полуфинале мне попался более мастеровитый соперник. И про левшу прочитал, видно, не одну книгу. К третьему раунду счет был уже 20:7 в его пользу. У меня гудело в голове. Я много пропустил сильных ударов. Хотелось быстрее все закончить. Тренер сказал мне тогда, чтобы я попробовал еще раз прижать его к канатам взрывной серией. Я ответил, что тот технично гасит мой наступательный порыв. На что тренер возразил, что он открывает корпус. Тренер знал, что я многих сбил с толку своим сильным ударом по корпусу. Однако в данном бою, мне представлялось это маловероятным. И все же я решил воспользоваться советом наставника. Дело в том, что концовку второго раунда я отработал слабо, без энтузиазма, так как мне не удавалось победить превосходящего меня по уровню оппонента. Он временами усиливал натиск, прижимал меня к канатам, осыпая градом ударов. Но, отстаиваясь в глухой защите, я не чувствовал для себя опасности. У соперника была скорость и техника, сильный и быстрый удар, но мощи не было. Я прижимался к канатам, тренер ревел на меня белугой, что бы я выбирался оттуда. Противник думал, что я выдохся, но меня просто одолела апатия без трех минут побежденного. Когда, наконец, прозвучал гонг, тренер гневно спросил меня, не сдох ли я раньше времени. На что я ответил, что даже не вспотел, но он быстрее меня, и я ничего не могу сделать. Как только тренер узнал, что у меня еще много сил, а противник расслабился и стал открываться, тогда у Василия Ивановича и созрел этот план.
Прозвучал гонг к началу раунда. Я тут же кинулся в атаку, но пропустил два точных удара. Один в область виска, другой сбоку по челюсти. Я на краткий миг потерял равновесие, перед глазами вспыхнуло пару огоньков, я оттянулся назад, потом сделал шаг в сторону. Молниеносная контратака пролетела мимо. Тренер орал, чтобы я продолжал наступать. Я снова стал атаковать. Мои удары летели мимо, попадали в блок, противник хорошо защищался. Но я бил сильнее. Мой визави не ожидал от меня такой прыти в третьем раунде, и, будучи уверенным в своей защите, спокойно отошел к канатам. Тем более в этом раунде он заработал еще два очка, и его тренер наверняка посоветовал ему не вступать со мною в рубку. Я провел три или четыре легких удара в область головы. Эти удары пришлись по перчаткам. Но я подготовил сильный удар и нанес его по защите. Противник стоял, прижавшись спиной к канатам. Отойти он не мог, и, прогнувшись от моего удара назад, потерял равновесие, открыл корпус. Я тут же всадил свой мощный крюк слева в область печени. Его тренер понял, что я задумываю. Он кричал, чтобы его подопечный отошел от канатов, но было поздно. Соперник охнул, тут же опустил левую руку. Мы стояли слишком близко друг к другу. Теперь я его прижимал к канатам. Если бы я не прижимал его, он бы смог отскочить, отбегаться и отдышаться. Но я не дал ему это сделать. Я провел левый боковой в челюсть. И опять навалился на него. Мы чуть не вылетели из ринга. Публика улюлюкала, свистела и неистовствовала. Никто не ждал такого поворота событий, в том числе и я. Я отскочил от противника на миг, чтобы подготовить еще пару ударов. Но не успел. Тот завалился на бок. Судья не замедлил вмешаться, показал мне на угол. Он развел руки, сигнализируя, что бой закончен. Противник долго еще не мог отдышаться. И было видно, что его печень страдала сильнее, чем голова. Когда судья объявлял победителя, держа нас за руки, соперник стоял, несколько согнувшись, тяжело дышал и, опустив голову, держался правой рукой за бок. Он еще не отошел от моих ударов.
Так я вышел в финал. И там я узнал, что такое настоящий бокс в исполнении мастера спорта. В первом раунде я начал с разведки, как и всегда, фехтуя своей правой рукой. Разведкой занимался и он. Пока ничего необычного. В таком стиле мы танцевали по рингу с минуту. Вдруг мастер резко поменял направление, молниеносно поднырнул мод мою фехтующую руку и в два свиста потушил мне лампочки. Очнулся я быстро, но было поздно. Нокаут. Когда рефери поднимал руку мастера в знак победы, я глупо ухмылялся, а из носа сочилась кровь. Мастер-ламастер вправил мне румпель, а говоря менее изысканно, сломал мне нос. Громче всех освистывал меня из зала мой друг по полуфиналу, он тоже присутствовал в зале. Но чему он радовался, не известно. Может тому, что не оказался на моем месте?
Однако на пьедестале я стоял с серебряной медалью. И мне было очень приятно. Третье место тогда занял мой товарищ по полуфиналу. Я помню его косой взгляд. И помню, как после награждения он небрежно сказал, что в том бою мне просто повезло. Я утвердительно кивнул. Но он не унялся, он сказал, что лучше меня, и легко бы выиграл по очкам. Я и в этом случае не стал спорить. Он замолчал, насупился. Я уже было собирался отойти. Но он, видя, что я не намереваюсь спорить, вдруг протянул мне руку и как-то сокрушенно проговорил, что удар у меня что надо. На что я тогда примирительно ответил, показав на свой нос, что у нас это еще не удар. И пожал ему руку. Какая не была бы тактика боя, бокс остается боксом. И сильный удар никто не отменял.
После финального поединка с боксом я вынужден был завязать. Тому причиной не мой сломанный нос, а отслоение сетчатки в правом глазу и стремительно прогрессирующая миопия. Сетчатку подшили, зрение в итоге остановилось на миопии средней степени, но о спорте мне пришлось забыть. Вот так я получил неудовлетворительные для молодого человека изменения во внешности.
Впрочем, я что-то увлекся. А пока увлекался, не заметил, как подошел к школе. Новое четырехэтажное здание школы было окружено не менее новым металлическим забором с автоматически открывающимися воротами. Некоторые окна школы, кабинеты которых хранили ценности, в основном оргтехнику, были забраны решетками по понятным причинам. Зайдя внутрь, подошел к вахтеру, взял ключ от своего кабинета, расписался в журнале. Меня поприветствовали дежурные семиклассники, с нарочитой почтительностью открыли передо мною двери, ведущие на лестницу. Далее я поднялся на второй этаж, зашел в учительскую, взял журнал 9 А. С журналом направился в сторону своего кабинета, автоматически отвечая на приветствия мимо проходящих учителей и учеников.
- Здравствуйте, дядя Вася! – задорно поприветствовали меня две девчонки-пятиклашки. В их классе я когда-то заменял заболевшего учителя. Время от времени донимали меня, спрашивая, как меня зовут. Поняв, что они так развлекались, я разозлился и сказал, что меня зовут Васей.
Пятиклашки захихикали мне в спину, когда я, проигнорировав их приветствие, прошел надменным сфинксом мимо. Потом резко остановился, развернулся. Они все поняли без слов – бросились бежать сломя голову, не переставая подхихикивать.
Первый урок был в 9 А. Это был бы хороший класс без двух придурков. Они постоянно опаздывали на мой урок. Я был бы на них не в обиде за это, если бы завуч не застала их пару раз курящими за трансформаторной будкой как раз во время моего урока. Раиса Васильевна предупредила меня, что если я не хочу проблем, то должен своевременно реагировать на систематические опоздания учащихся, к тому же находящихся на внутри школьном учете. Реагировать, это значит писать служебные. А я очень не любил писать служебные записки. Директор часто критиковал нас, учителей, что мы занимаемся попустительством и не пишем служебные. Чего тогда мы удивляемся, что дети нас подставляют?
Но в 9 А классе были и те, которым мой предмет был интересен. Я начал урок с того, что закатил обещанную проверочную работу на 20 минут. Василенко, высоченный парень с кудряшками на голове, согнувшись в три погибели, высунув на бок кончик языка, что-то быстро писал, потом также быстро зачеркивал. Хороший парень, но тупой, как пробка. Нет смысла его устно о чем-то спрашивать. А если спрашивать, то вопрос формулировать так, чтобы в нем тут же скрывался ответ. Иначе он будет мычать, взявши себя за грудки, мучительно ожидая подсказки. Получая низкую оценку, он никогда не обижался. Придурки сидели на последней парте и играли в карты. Они и не думали ничего писать. Я пару раз хотел отобрать у них карты. Но они предупредили меня, что будут петь. Вызовы к директору несколько охлаждали их заносчивость, но ненадолго. Угрозы выгнать из школы они и вовсе пропускали мимо ушей как несостоятельные. Девочки аккуратно писали, иногда перешептывались. Они сидели ровненько, несколько склонив головки, кто вправо, кто влево. Было видно, что в свое время учительница в начальной школе много времени уделяла осанке. После того, как я собрал листочки, Варя сказала:
- Помните, вы нам обещали рассказать на прошлом уроке, кто такие гетеры?
- Нет, Варя, не помню. – Я скривился. На прошлом уроке я неудачно пошутил, назвав некоторых учениц, в том числе и Варю, гетерами. Потом наобещал рассказать, кто такие гетеры на следующем занятии. Думал, что они забудут. При этом Варя хитро щурится. Наверное, кое-что она уже прочитала и теперь решила меня проэкзаменовать.
- Раз молчите, значит, сами ничего не знаете, а еще нас тут учите, - это она решила меня подзадорить, своей категоричностью надеясь вызвать у класса всеобщее подозрение в моей некомпетентности.
Много раз в этом классе я демонстрировал обширность познаний в своей области. Поэтому за свой авторитет был спокоен.
- Может, ты, Варя, что-нибудь нам расскажешь? У меня ощущение, что кое-что ты знаешь.
- Вы же всегда говорите, что мы ничего не знаем, - Варя щурилась, глядя на меня, вертя перед носом карандаш. Я не любил, когда она щурилась, вот так как сейчас.
- Лично про тебя я такого никогда не говорил. А раз я ничего не знаю, так просвети меня.
Варя вздохнула, поднялась со своего места.
- Это в древней Греции так называли незамужних артисток.
Я приподнял указательный палец и добавил.
- Ведущих при этом свободный образ жизни. Очень актуально для нашего времени. Что Ира хочет сказать? – обратил я внимание на поднятую руку соседки Василенко?
- Что значит свободный образ жизни?
- Да шаболды, как и вас тут половина, вот на что историк намекает, - это вставил Радзецкий, один из тех придурков картежников и заржал, тряся своей огненно-рыжей шевелюрой.
Продолжение следует…