НА СНИМКЕ: Академик Михаил Алексеевич Лаврентьев (1900-1980), вице-президент АН СССР, Председатель Сибирского отделения АН СССР, лауреат Ленинской премии, Герой социалистического труда.
Любочка, приехав первый раз в Нью-Йорк,
плохо зная английский, обратилась к продавцу
магазина по-французски.
Чувствуя какой-то акцент, Он спрашивает:
– Вы из Парижа?
– Нет, из России
– А что там говорят по-французски?
– А я из Сибири, – уточнила Любочка.
– А что в Сибири есть евреи?
Это не анекдот.
И вот я снова в Москве. Прямо с вокзала я поехал в Академию наук.
– Михаил Алексеевич будет после обеда, сказали мне.
Я записался на приём к нему. В большой приёмной, из которой был вход в кабинет, все время суетился народ. Часть людей сидела на стульях, стоявших вдоль стен, часть стояла группами и поодиночке.
Стоял шум от одновременных разговоров. Стрекотала машинка секретарши. Люди входили в кабинет, потом выходили оттуда, продолжая о чём-то оживлённо разговаривать.
Время шло, количество людей в приёмной уменьшалось. Потом осталось два человека – я и какой-то невысокий черноволосый человек, который сильно нервничал. Потом зашёл в приёмную и проследовал в кабинет тот кадровик, который мне отказал в приёме на работу. Он вышел, не сказав ни слова и сделав вид, что не заметил меня.
Сразу после этого в приёмную из кабинета вышел академик Лаврентьев. Он уже оделся в лёгкое демисезонное пальто и явно намеревался уйти. Мы встали, – черноволосый человек и я, – вопросительно глядя на Лаврентьева. Он был высок и худ. Я бы даже сказал, долговяз. Держался прямо. Мне он казался стариком, но лицо его было не уставшим, а очень выразительным и оживлённым. Лаврентьев внимательно оглядел черноволосого человека и меня.
– Пошли со мной, – сказал он, – поговорим по дороге. Мне надо в Институт химической физики.
Говорил он медленно, растягивая слова и в то же время как-то отрывочно. Фразы обрывались, и, казалось, он хотел ещё что-то сказать, но вдруг замолчал и решил не говорить. Так что речь его показалась мне несколько неестественной.
Было около пяти часов вечера. Светило солнце. На улице было тепло. Мы сели в длинный ЗИМ. Меня Лаврентьев посадил вперёд, а сам с черноволосым сел на заднее сиденье. Водитель взглянул на Лаврентьева, тот кивнул, и машина быстро покатилась, а черноволосый представился Лаврентьеву. Он оказался корреспондентом журнала «Советская печать» и теперь брал интервью у академика Лаврентьева. Лаврентьев начал говорить. Я с большим вниманием, стараясь не пропустить ни слова, слушал человека, которого, ещё не зная его, уже боготворил.
Создание Сибирского отделения Академии наук СССР было для меня деянием богатырского размаха, каковым, кстати, оно и было на самом деле. Я и сегодня так считаю. Тогда же Лаврентьев представлялся мне, как в детстве, былинным богатырём, одним взмахом руки, создававшим Город Науки среди тайги.
После нескольких стандартных вопросов и стандартных ответов, разговор почему-то зашёл о строителях. Лаврентьев ругал их, приводя примеры ошибок, приводящих к переделкам, дополнительным работам, к недоделкам, которые надо было устранять.
– Понимаете, – говорил он, – фразы у него были короткие, рубленые, – закончили строить дом. Заасфальтировали дорожки. Вдруг оказалось, что забыли проложить к дому какую-то трубу. Снова разрыли, асфальт поломали. Трубу положили, но яма осталась.
Зарыть забыли. Разве можно так строить?! – возмущался он. Мне казалось, корреспондент ждал от него другого. А, может быть, это я ждал. Высоких слов. Полёта фантазии…
Интервью закончилось быстро. Лаврентьев остановил машину. Оба вышли.
– И ты выходи, – сказал мне Лаврентьев.
Мне понравилось, что он стал сразу на ты со мной.
Лаврентьев распрощался с корреспондентом и снова, уже во второй раз, внимательно посмотрел на меня.
– Как Ваше имя? – спросил он, перейдя почему-то на «Вы».
– Качан Михаил Самуилович, – ответил я.
– А у тебя родственники в Москве есть? – спросил он, перейдя опять на «ты»
– Есть, – ответил я. У меня на самом деле были родственники в Москве.
Он смотрел на меня, как будто хотел что-то разглядеть. А, может быть, ждал от меня еще каких-то слов?
– Хорошо, – сказал Михаил Алексеевич, – поезжайте в Новосибирск. Там Вас примут.
Я не понял, почему академик Лаврентьев принял такое решение. Да мне это было все равно. Я был на седьмом небе от счастья.
Только спустя много лет, прочитав воспоминания Михаила Алексеевича, я понял, почему он спросил о моих родственниках в Москве, а, возможно, и почему он принял столь неожиданное решение о приёме меня на работу в Институт гидродинамики, директором которого он одновременно был.
Дело в том, что, когда Лаврентьев учился в Московском университете, среди его преподавателей математики был профессор Качан, к которому он сохранил почтительное отношение, как к одному из своих учителей. Наверное, он подумал, что я родственник этого профессора. Может быть, это и так, но я об этом и сейчас ничего не знаю.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/01/12/555