– Старик долго молчал, в тишине избы едва слышалось его дыхание. Его взгляд черных глаз… В лунном свете мне вдруг привиделось, что они с каким-то желтоватым змеиным оттенком. Нечеловеческим. С трудом, то и дело облизывая высохшие посиневшие губы, берсерк произнес: «Мне надо было как-то выживать. Вдали от людей, которые меня отвергли. И я стал колдуном. Сам стал, понимаешь. Не то бы моя душа была уже свободна».
Мне отчего-то – наверное, первый раз за все время Ленькиных рассказов – захотелось прервать его, не слушать дальше. Даже луна, казалось, чувствовала тоже самое, скрывшись за рваными серыми тучами, в облике которых мне представлялся старческий образ проклятого воина, с его черными – с желтым змеиным отблеском – глазами. Друг понял мое состояние и произнес:
– Я бы и сам не стал тебе об этом рассказывать, но, слышь, ты должен знать. С каждым такое может случиться. Или ты веришь, что нежить всегда будет обходить тебя стороной даже в твоем большом городе с трамваями и телевизором?
– Да не думаю я об этом, и думать не хочу.
Ох и наивны были тогда мои слова, а вот Ленькины оказались пророческими. Словно он знал, что придет время и я окажусь в цепких объятиях нежити… Но все это будет потом, спустя многие годы, а в тот вечер друг все-таки продолжил:
– Я спросил у берсерка: «Что я должен делать-то?». «Ты должен – ответил он – просто быть рядом и помочь мне в грядущей битве. Последний для меня». Эти слова ему дались с трудом, он закрыл глаза и впал в забытье. В избе повисла тишина. Гробовая. Я и в доме-то энтом ощутил себя в словно гробу. Так продолжалось не более минуты. Потом…
Ленька остановился, закрыл ладонями лицо, повертел головой, словно сбрасывая наваждение:
– Изба вдруг зашаталась, кадка с водой опрокинулась на деревянный пол, даже филин в углу как-то заволновался. А берсерк, ни с того – ни с сего, широко раскрыл глаза. Черные. Со змеиными зрачками. Теперь я это точно видел. От этих глаз меня охватил холодный ужас. Воин затрясся всем телом под своей медвежьей шкурой. Захрипел. Я понял, что сейчас он превратился в медведя-оборотня и все – я не смогу ему помочь.
– А убежать ты оттуда не мог?
– Знаешь, я потом часто думал: вот почему мне в тот миг не пришло в голову убегать. Нет. Какое-то оцепенение сдавило мою голову: я чуть не закричал от боли. Да и змеиные глаза – ты разве не слышал, что змеи способный загипнотизировать человека?
– Слышал-слышал.
– Ну вот. Из оцепенения меня вывел филин, он вдруг захлопал крыльями и улетел в другой угол избы. Туда, в этот угол, вдруг упал лунный свет.
– Через окно? – мне показалось, что я задаю донельзя глупый вопрос. Но Ленька так не считал.
– Вот именно, что нет, лунный свет, проникая через окно, должен был освещать только середину избы и часть лежанки берсерка, а вот в дальний угол, куда улетел филин, он никак не должен был попадать. Но, веришь, свет был именно в энтом углу.
Я верил не умеющему врать Леньке и поэтому спросил:
– А что в том углу было?
– Что-то стояло, закрытое каким-то запыленным серым покрывалом. Я понял, что должен содрать покрывало и уже повернулся в сторону угла, но почувствовал за спиной своей взгляд. И явственно услышал в своей голове: «Только не оборачивайся».
– Как тогда, возле Архангельского храма, – пробормотал я сам себе, вспоминая страшную ночь возле кладбища и нашей деревенской церкви.
– Да, – вздохнул Ленька, – тот, кто поднял тогда мертвяка из могилы, видно, не забыл обо мне… В общем, у меня не хватило сил, я обернулся. Прямо мне в глаз смотрел оборотень.
– Медведь?
– Да сам не понял толком! Я видел только два змеиных глаза. Мертвых и словно ледяных. Но кому они принадлежали… То ли медведю, то ли огромной змее. Без лунного света мне трудно было различить. Вдруг я сделал шал в сторону оборотня.
– Зачем?
– А я почем знаю. Ты никогда не видел по телевизору как лягушка идет в пасть удава? При этом орет страшным голосом. Вот так и я. Точнее не я даже, а мои ноги. Мне показалось, что какая-то частица оборотня пробралась в меня и заставляет идти прямо в змеиную пасть. Я выставил перед собой руки, словно пытаясь упереться в невидимую стену, и знаешь, мне это удалось. В самом деле возникла стена, незримая, между мной и тем, в кого превратился берсерк. Я вдруг на секунду ощутил свободу. Только на секунду. Но ее хватило, чтобы рвануться в противоположный и все еще освещенный луной угол.
– Слава Богу, – невольно произнес я.
– Ага, – кивнул Ленька, – но в тот же миг, прямо за моей спиной раздалось шипение. Страшное. Я не стал оборачиваться, но понял, что бросившийся на меня оборотень налетел на невидимую стену. Добраться-то он до меня не добрался, но каким-то образом вытянул из меня силу, сжав невидимыми тисками все тело. Я упал на колени, до угла оставалось пол метра. Не больше. Я прополз их, из последних сил скинул рукой покрывало. Не поверишь, но прямо передо мной стояла старая-престарая, потемневшая от времени и с едва различимым ликом икона Николая Угодника. Та, что висит у нас дома. Уж как она в этой избе оказалась – ума не приложу. И ни отец, ни мать не могли мне рассказать как она к нам-то в дом попала. Только говорили, что образ этот семейный и Николай Угодник всегда нам помогает.
– Ага, – кивнул я головой, – мне бабушка тоже всегда говорит, что Николай Угодник ей помогает.
– Я схватил икону, зажмурился, и резко обернулся в сторону оборотня. Раздался страшный стон. Боль сдавила мне виски, я упал прямо лицом на пол, разбив себе нос; какая-то сила разжимала мои пальцы, вцепившиеся в старинный образ. Я держал его из последних сил. Мне показалось, что пальцы уж и пилить начали ржавой пилой, с затупившимися зубцами, почувствовал запах крови. Еще немного и все. Знаешь, я никогда и ни о чем не попросил Николая Угодника. Мать часто к нему обращалась, а я вот нет. Не то что не верил в него, просто не обращался. А тут из последних сил прокричал: «Помоги». И кто-то, будто тоже из последних сил, попытался не дать мне назвать имя святого. Но я смог, только совсем шепотом – голос внезапно пропал. И тут же все стихло.
Я непроизвольно перекрестился – после истории в храме Архангела Михаила я часто так поступал.
– И тут, – говорит Ленька, – я услышал… тиканье настенных часов. Поднимаю голову, даже на пальцы свои окровавленные – один из них еще сломанным оказался – забыл посмотреть. Висят на стене, прям над лежанкой берсерка, старинные такие часы с боем, они час ночи как раз пробили. А когда я оказался в доме, никакого тиканья не было.
– А что берсерк-то?
– Да не берсерк он был больше и не оборотень. Передо мной лежал старый совершенно человек. Правда, волосы так и остались рыжими, а борода заплетена в косичку. Но черты лица… Добрее, что ли стали. Я крестил его. Он открыл глаза и прошептал: «Спасибо. Как назовешь меня?» Я ответил, как само собой разумеющееся: «Николаем». Он улыбнулся, с трудом перекрестился. Видно, в первый раз в своей долгой жизни, снова закрыл глаза и с миром отправился в главное свое путешествие.
– А дальше что было?
– Дальше? Дальше я выкопал могилу во дворе его дома. Похоронил Николая. Поставил на могиле деревянный крест – и ту, смотрю, мои пальцы заживать начали. И боль ушла, только шрамы остались. Да мороза такого лютого уже не было, солнце вовсю светило.А еще во дворе я рукавицы теплые нашел, за что и поблагодарил Николая Угодника. В общем,забрал я икону, филина и домой отправился.
– А как дорогу нашел в нездешнем лесу?
– Да тропу возле дома увидел и пошел по ней. Она нас с филином вывела.
– Слушай, а я филина-то у тебя дома никогда не видел.
– А он и не живет у меня дома, – улыбнулся Ленька, – но мы с ним видимся постоянно.
– А мне можно на него посмотреть?
– Да можно конечно, – завтра и сходим-посмотрим.
10 – 12 января 2017 год Анискино – электричка из Болшево в Чкаловский – Москва.