Пять дней в тайге

               
Лес шумел тревожно и неровно. Порывы ветра, срываясь с верховьев хребта, раскачивали ели, стоящие по обеим сторонам  распадка, по дну которого струился быстрый  ручей. Вершины елей, описав в небе всевозможные зигзаги, плавно возвращались к исходному положению, чтобы через мгновение начать все ту же бесконечную пляску под сумрачным небом. Совсем рядом, в какой-то сотне метров от распадка, старые кедры, опутав корнями каменный взлобок, хмуро наблюдали за этими безумными танцами своих товарок, ожидая, что через мгновение ветер доберется и до них, взлохматит густые кроны, сорвет и погонит старую, уже пожелтевшую хвою, вслед за убегающими вдаль облаками.
 
Тропа, плавно огибающая отрог хребта, стала все круче и круче забирать вверх. Два человека, бредущие по ней, изредка перебрасывавшиеся  до сих пор короткими фразами, умолкли, напряженно всматриваясь себе под ноги, тяжело переступая камни и валежины, так и норовящие сделать подножку неосторожному путнику. Шагающий впереди, Антонов Михаил, мужик лет сорока или даже чуть старше, облаченный в видавший виды желто-зеленый, пятнистый костюм, слегка повернув голову назад, сказал:
– Минут через двадцать хода будет зимовье, там, наконец, и отдохнем.

Бредущий вслед за ним Мальчихин Николай, мужчина приблизительно того же возраста, но на полголовы выше первого, экипированный в точно такой же защитного цвета костюм, только совершенно новый, согласно кивнул головой. Его худощавое, мокрое от пота лицо выражало одновременно и усталость, и решимость преодолеть эти треклятые километры подъема несмотря ни на что.

Для горожанина этот таежный маршрут, пусть и по хорошо наторенной тропе, но с приличным рюкзаком за плечами, –  совсем не то же самое, что скушать фунт изюма. Пришлось выкладываться по полной, чтобы не отставать от впереди идущего товарища. Михаилу, бывалому таежнику, сегодняшний  ход был только в радость, радость возвращения в дом родной, каковым он считал всю сибирскую тайгу. Хотя, быть может, это и не совсем так, поскольку несколько ранее, обсуждая предстоящий поход, он весьма неодобрительно отозвался о прямом пути к зимовью, вполне приличному в зимнее время, но труднопроходимому во все остальные времена года. Заболоченные поймы таежных речушек не вызывали у него особого энтузиазма, хотя прямой ход был на пять-шесть километров короче, чем тот, что пролегал по водоразделам. Но что эти пять километров в сравнении с вязкостью болотин, которые быстро отнимают силы, угрожая при этом грязной купелью.

Тропа изворачивалась между огромных каменных глыб, скатившихся когда-то сверху и нашедших себе успокоение на берегу безымянного ручья, заползала в теснины между скалами, поднимаясь там вверх по каменным плитам-ступеням, словно по лестнице. Иной раз она ныряла под поверженные толстые деревья, заставляя путников искать обход, чтобы не взбираться на их осклизлые под корой стволы, откуда вполне можно загреметь наземь, с непредсказуемыми последствиями.

Через какое-то время, ветер, дувший путникам в лицо, немного сменил направление, а еще через минуту-другую и вообще затих.
– За скальную стенку зашли, – прокомментировал Михаил, снова оглядываясь на Николая и поправляя ремень карабина на плече, который придерживал правой рукой. – Еще минут десять и будем на месте.
– Хорошо, – выдохнул его спутник, приостанавливаясь и вытирая рукавом куртки лицо,  – а то укатали меня эти горки. Кстати, на какой мы высоте, а то что-то кислороду недостает?
– Метров восемьсот, если верить навигатору, – ответил Михаил, протискиваясь рюкзаком между двух громадных глыб, слегка стесняющих тропу.
Николай посмотрел вверх, как бы измеряя взглядом высоту неровной каменной стены, что замаячила впереди, вздохнул и поспешил за товарищем.

Зимовье, конечная цель их путешествия, представляло собой небольшую избу пятистенку, которая словно прижалась глухой северной стеной к довольно крутому здесь склону распадка, сплошь поросшему старыми кедрами и соснами, укутанными снизу непролазной зеленью пихтового и кедрового молодняка. Ни единого яркого пятна осенней березы или осины не просматривалось среди лохматой зеленой стены, отгораживающей этот чудесный таежный уголок от синевы неба над головой и голубизны далей, открывающихся с высоты склона хребта.

– Ну, вот и добрались, – заявил Михаил, скидывая с плеч рюкзак на пожухлую траву, обильно укрывающую небольшую поляну перед входом в зимовье.
– Ну, слава Богу, а то мне что-то с непривычки… – Николай не стал продолжать, с явным удовольствием освобождая спину от рюкзака.
– Стерпится – слюбится, – засмеялся Михаил. – Это только первый день тяжело. Через недельку, вторую, будешь бегать по тайге словно лось – ноги у тебя длинные: что ни шаг, то почти метр.
Николай удовлетворенно улыбался, растирая ладонями плечи, натруженные лямками рюкзака.

Пока путники занимались этим несложным, но очень приятным делом – освобождением себя от искусственных горбов, они не замечали, что в дверном проеме зимовья появился и с улыбкой наблюдает за ними человек, небольшого роста и не сказать что богатырского телосложения, что не скрывала даже просторная серая суконка, небрежно наброшенная на плечи. Его лицо излучало доброжелательность, смешанную с некоторой долей настороженности.

Наконец Михаил, приподняв рюкзак с травы и посмотрев в сторону избушки, увидел наблюдающего за ними человека.
– Борис Ильич, какими судьбами? –  закричал он, недоуменно и радостно одновременно. – Ты же, вроде бы, уезжал к себе на родину, на цивилизованный Запад?
– Было дело, – негромким голосом, хорошо соответствующим его фигуре, ответил Борис Ильич, делая шаг навстречу неожиданным гостям.
– А мы тут с Николаем решили немного пожить в твоем замке, подышать, так сказать, чистым таежным воздухом.
– Добро пожаловать, –  засмеялся Борис Ильич, подходя к Михаилу и протягивая ему руку. – Гостями будете.
– Здорово, дорогой, – поприветствовал хозяина избушки Михаил, перекидывая лямки рюкзака в левую руку, – честное слово, не ожидал что  еще свидимся. Николай, – Михаил  оборотился к своему спутнику, – это тот самый Борис Ильич, о котором я тебе рассказывал.

Николай подошел к Борису Ильичу и протянул ему руку:
– Добрый день, рад познакомиться.
– Взаимно, – кивнул головой Борис Ильич, отвечая на рукопожатие и делая одновременно рукой приглашающий жест в сторону входа в избушку, – проходите, будьте как дома.
– Как дома, вот это мне нравиться, – весело заметил Михаил и, подхватив рюкзак обеими руками, нырнул в низкий проем двери зимовья. Все последовали за ним.

Таежная квартира Бориса Ильича представляла собой бревенчатое помещение размерами, приблизительно, пять на четыре метра, с сенями, оконтуренными при строительстве сверху и снизу бревнами и забранными потом сосновыми жердями, прибитыми вертикально к бревнам. Предназначение этих сеней было одно – защитить входную дверь в избушку от прямых порывов ветра и заноса ее снегом, поскольку дверь в таежных домиках всегда открывается  наружу. Жителям таких таежных квартир, в которых отсутствуют сени, иногда приходится после ночного бурана прилагать немало усилий, чтобы выбраться из своего жилья.

Внутри жилище Бориса Ильича смотрелось вполне уютно: два таежных топчана, сооруженных из толстых плах, отесанных топором и даже частично рубанком, примостились вдоль северной и южной стен. Ширина каждого такого импровизированного дивана позволяла достаточно свободно устроиться на нем двум человекам. Окно, выходящее навстречу утреннему солнцу, было небольшим, почти квадратным, размерами, приблизительно, сорок на сорок сантиметров. Впритык к нему располагался  просторный стол, покрытый пестрой клеенкой. Железная печь, почернелая и ржавая, несмотря на внешний непритязательный вид, хорошо исполняла свое предназначение – в зимовье было тепло, несмотря на то, что ночью уже был небольшой морозец. Она удобно пристроилась слева от двери, отгороженная от бревенчатых стен барьером из небольших камней, скрепленных между собой глиной. Потолок, сквозь который уходила вверх жестяная труба, был забран над печкой листом блестящей жести, что придавала помещению в целом даже импозантный вид. Единственным, можно сказать, недостатком этого жилища был пол, немного неровный и затоптанный до цвета чернозема. Но кто когда мыл полы в зимовьях? Хорошего веника всегда было достаточно, для придания такому жилищу уюта и даже комфорта.


                * * *               

Но пора познакомиться с нашими персонажами поближе.  Антонов Михаил Иванович, житель небольшого сибирского города N. Автор не станет уточнять конкретное название города во избежание возможных неожиданностей, если вдруг кто-то из читателей признает себя в одном из действующих лиц и, не дай Бог, возгордится или, что значительно хуже, оскорбится.

Итак, Антонов Михаил, мужчина, возрастом сорока четырех лет, среднего роста, коренастый, с округлым лицом и немного выдающимися скулами, что свидетельствовало о его близком родстве с коренным населением этих мест. Это дополнительно подтверждалось и темными, немного прищуренными глазами. Но вот прямой с небольшой горбинкой нос, тонкие, четко очерченные губы, совместно с крепким, чтобы не сказать, тяжелым подбородком, явно свидетельствовали о том, что в родословной Михаила не все так просто, и гены сибирских первопроходцев оставили в нем свой зримый след.

Михаил находился в расцвете физических сил, о чем свидетельствовали и рассказы его друзей. Некоторые из них утверждали, что Михаил как-то на спор, ухватив за внешний край, сброшенный наземь щита трелевочного трактора ТТ-4,  приподнял эту тяжелейшую железяку  до колен. А, между прочим, эта тракторная деталька  способна выдержать нагрузку около шести тонн, притом нагрузку динамическую, так что можно себе представить каков ее вес.    Но физическая сила Антонова Михаила являлась не единственным его достоинством. Дело в том, что до переезда в город, он жил в деревне, расположенной на берегу небольшой реки, среди таежных просторов Сибири и это говорит о многом.

Жить среди тайги и не заниматься в свободное от работы время охотой – это для истинного сибиряка  просто невозможно. Михаил не был в этом плане исключением и любил тайгу, как некое живое существо, знакомое и, вместе с тем, всегда загадочное. В лесу для него не могло быть скучного единообразия: каждый, проведенный там день отличается от дня вчерашнего, привнося в душу человека ожидание чего-то нового, чудесного и вместе с тем родного. Охота для него еще в те, довольно далекие времена,  была не просто делом, связанным с добычей пушнины и пропитания на день завтрашний, но и процессом исследования окружающего мира и самого себя.

Тайга завораживает многих, но привораживает далеко не всех. Михаил был именно человеком привороженным, а потому при любой возможности, даже  став городским жителем, он заходил в лес, чтобы подышать чистым воздухом, пропитанным лесными ароматами. Разумеется, пригородный лес, захламленный и обезображенный человеком, это совсем не то, что  нетронутая тайга его детства и юности.  Вот и теперь он поспешил отозваться на просьбу своего знакомого, Николая, соседа по гаражу, сводить его  в настоящую тайгу, о которой тот, живя в городе и работая на крупном, даже в масштабах всей страны, предприятии, только слышал.

Предыстория их совместного появления в таежной глубинке такова. Гаражи Антонова Михаила и Мальчихина Николая разделялись лишь общей стеной, так что встречаться им в хлопотах, связанных с обслуживанием своих железных коней, приходилось довольно часто. И хотя особых дружеских отношений между ними никогда не наблюдалось, но из мимолетных разговоров между собой они неплохо представляли социальный статус каждого из них. То, что Михаил был заядлым таежником, Николай услышал еще от своих знакомых, которые в свое время и присоветовали ему приобрести здесь гараж. Мотивировалось это тем, что мальчихинский «Нисан» будет чувствовать себя в гараже значительно лучше, чем на открытой всем ветрам и осадкам платной парковке. Так Николай и очутился в соседях Антонова Михаила.

Мальчихин был натурой достаточно сложной: человек-мечтатель в нем вполне мирно уживался  с человеком практичным.  По окончании университета он вернулся в город N с одной единственной целью: пробиться к вершинам успеха, опираясь не только на теоретические знания, но и на производственную практику. И такую возможность он видел именно на крупном и успешном предприятии в Сибири, где конкуренция между людьми, по его мнению, еще не достигала той остроты, которая наблюдается сегодня в городах европейской части России, куда, в конечном счете, он и мечтал перебраться. Но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает, и по этой причине осуществить свою мечту так быстро, как бы хотелось, у Николая пока не получалось.

Воспитанный в семье школьных учителей, он с детских лет слышал о высоком предназначении интеллигенции в лице преподавателей школ и университетов, в лице композиторов и  писателей, в лице художников и философов. Но жизнь постепенно вносила свои коррективы в этот процесс  осознания им окружающего мира. Вскоре он уже понимал, что наряду с высокими материями, которыми оперировали его родители и их знакомые, существует еще проза жизни, грубо и зримо расставляющая  людей по полочкам бытия, и высоколобый интеллигент-интеллектуал на поверку вполне может оказаться заурядным обывателем или даже нечистым на руку дельцом.

Но все это лишь усиливало стремление Николая к совершенству в профессии, и он тратил все свое свободное от работы время на самообразование. На производстве его уже ценили, но не настолько, чтобы его мечта стала явью так быстро, как хотелось. А усталость от трудов праведных между тем накапливалась, и Николай понимал, что ему требуется хотя бы пара недель хорошего отдыха со сменой обстановки. И «практик» тут же стал нашептывать ему, что ни к чему все эти берега турецкие и Хургады египетские, когда можно куда как дешевле и с большей пользой для усталого организма осуществить все это здесь, в Сибири.

Николай при общении со своим гаражным соседом неоднократно слышал от него весьма красочные описания своих походов по таежным дебрям. Он, разумеется, бывал в пригородных лесах, где они с супругой делали попытки собирать грибы и даже ягоды. Но как всякий разумный человек он понимал, что судить о феномене суровой сибирской тайги по пригородным лесам просто несерьезно. Это равносильно, что судить обо всех людях по одному, опустившемуся человеку, копошащемуся по утрам во дворе возле мусорных баков в поисках чего-то для себя полезного

На физическое здоровье Николай пока что не жаловался. В свои сорок с небольшим лет, он не успел еще заработать профессиональную сутулость инженерно-технического работника, который проводит достаточно много времени за письменным столом. Да и его лицо, украшенное светло-голубыми  глазами, сохраняло еще некое подобие румянца. А нос, по форме напоминающий небольшой клубень широко известного овоща, приобрел излишнюю розовость, но вовсе не от того, что Николай увлекался спиртным, отнюдь. Абсолютным трезвенником он, естественно не был, но знал в этом деле меру, что характеризует его с наилучшей стороны.

И вот при первом же подвернувшемся случае, когда в разговоре Михаил упомянул, что собирается на пару дней сбегать в ближайшую тайгу, чтобы размять, как он выразился, организму, Николай как бы шутя, попросил Михаила взять его с собой.
 На неожиданную просьбу своего гаражного соседа Михаил среагировал нормально. Окинув Николая взглядом, он сказал:
– Не возражаю, только учти, что в джинсах и при галстуке в тайгу не ходят – всех зверей распугаешь. Так что одежонку подбери соответствующую.

Вот так эти два персонажа повествования и очутились на пороге зимовья Бориса Ильича. Сам же Борис Ильич являлся фигурой весьма примечательной и даже редкостной. Имея высшее образование и длительную практику в деле внедрения и эксплуатации  различных автоматических систем в области энергетики, он неожиданно оказался таежным отшельником, по слухам наведывающийся в город только один или два раза в месяц для того, чтобы получить пенсию и закупить продукты. Имея в городе однокомнатную квартиру, он надолго не задерживался в ней, особенно летом и осенью, предпочитая городским ароматам свежий таежный воздух.

Роста, Борис Ильич был небольшого – чуть более метра шестидесяти. Телосложения – скорее тощего, чем нормального. Его продолговатое, загорелое во все времена года лицо в зимнее время украшали борода и усы, как ни странно темного цвета, хотя недавно ему уже исполнилось семьдесят лет. Темные глаза таежного отшельника весело и доверчиво поблескивали из-под старчески нависающих бровей. При улыбке, несмотря на возраст, обнажались ровные и белые зубы, что вызывало определенные подозрения об искусственном их происхождении. Его одежда полностью соответствовала требованиям, предъявляемым к ней тайгой.  Но самое главное, что поражало всех знакомых Бориса Ильича, что он никогда не держал в руках никакого иного оружия, кроме травматического и фотоаппарата. Разумеется, что топор и бензопила в наши дни никоим образом считаться оружием не могут. Еще, пожалуй, следует добавить, что последнее место работы Бориса Ильича было то самое предприятие, на котором теперь трудился и Николай. Правда, было это давненько, и занимался тогда Борис Ильич компьютеризацией  управления технологическими процессами производства. Различие в возрасте этих двух человек было существенным и потому общих знакомых у Николая с Борисом Ильичом быть не могло.


                * * *               

– Ну, гости дорогие, вот этот диван, – Борис Ильич указал рукой на широкий, можно сказать, двуспальный топчан, – в полном вашем распоряжении. Только предупреждаю – ноги ночью далеко не протягивайте, чтобы не обжечься о печку.
Действительно, широкая лежанка заканчивалась в метре от железной печурки, и гипотетическое прикосновение к ней босыми ногами могло иметь неприятные последствия.
– Мне это не грозит, – рассмеялся Михаил. – А вот тебе, Коля, следует поберечься.
– Учту, – с улыбкой ответил Николай на шутливое предостережение  товарища.
– Не пора ли нам, мужики, поужинать? Да и за неожиданную встречу не грех пропустить по маленькой, – заявил Михаил, расшнуровывая свой рюкзак. – Ты, Борис Ильич, не беспокойся – у нас с собой, как говорил Жванецкий, было, а точнее – есть. Так что твои продовольственные запасы  должны остаться в неприкосновенности.
– Не возражаю, – рассмеялся Борис Ильич, убирая со стола все лишнее, мешающее трапезе.

Между тем день подходил к концу. Солнце приготовилось спрятаться за горбину хребта, изредка освещая красными лучами сквозь редкие прорехи в пелене облаков вершины деревьев, скальные утесы и надвигающуюся с Востока саму ночь. Смотрелось все это сквозь мутное, засиженное мошкою стекло небольшого оконца, приобретая какой-то нереальный, сказочный вид. Николай, впервые оказавшийся в подобной ситуации, чувствовал себя каким-то инопланетянином, очутившимся в далеком прошлом Сибири. Только керосиновая лампа, которую зажег и выставил на стол Борис Ильич, немного не гармонировала с теми далекими временами, да еще четырехгранная фигуристая бутылка водки, под названием «Ледяная», торжественно извлеченная Михаилом из рюкзака и занявшая центральное место на столе.

В остальном же, наверно, все было как и сотни лет тому назад, когда казаки-первопроходцы осваивали эти дикие места. Наверно, точно так же они ютились в срубленных наспех избушках, спасаясь от надвигающихся холодов, от диких зверей и от вездесущей мошки. А вместо керосиновой лампы они зажигали лучины или масленые светильники, света от которых хватало лишь для того, чтобы не пронести ложку мимо рта. И ведь жили и были счастливы без всяких смартфонов и прочих штучек, которые сегодня являются чуть ли ни тем центром, вокруг которого вертится сама жизнь современного человека. Как быстро время меняет все. То, что вчера было обыденностью, сегодня становится экзотикой, и этот бег в неизвестное будущее продолжается безостановочно. 
Ужин начался с приветственного слова Бориса Ильича, которое потребовали от него гости.

– Уважаемые господа-товарищи, – начал свою вступительную речь хозяин таежного дома, – мы все собрались здесь, чтобы отдать дань уважения матушке-природе и попросить у нее прощения за те глупости, которые творит человек на земле. Прости нас, мать-наша, и позволь нам хоть ненадолго побыть в твоем храме, имя которому сама жизнь. Вот за это, мужики, давайте и выпьем.

Вступительное слово Бориса Ильича было выслушано гостями с приличествующем такому случаю вниманием. Завершилась данная процедура металлическим стуком трех кружок, сдвинутых в едином порыве над столом.
Застольная беседа между Михаилом и Борисом Ильичом началась, разумеется, с близкой им обоим темы, связанной с тайгой и ее жителями. Постепенно она стала приобретать более широкий, доверительно-философский характер, что позволило, наконец, и Николаю принять в ней участие.

– Слушайте, Борис Ильич, – встрял он в разговор, – не посчитайте за наглость, но скажите, почему вы все время, как говорят, проводите в лесу, а не живете, как все нормальные люди, в городе? Ведь, насколько мне известно, у вас в городе квартира, пусть и однокомнатная, но есть. В ней ведь жить несравненно удобнее, чем в этой избушке.
– Да как тебе сказать, – засмеялся Борис Ильич, – кстати, вопрос твой за наглость не считаю. Дело в том, что мне его уже задавали сотню раз. Привык, знаете. И к тому же эти слухи, как говорил один известный человек, сильно преувеличены. В основном я живу в своей городской квартире, но много времени провожу и здесь. И объясняется все просто – люблю чистый воздух, люблю лес, люблю горы, одним словом, люблю природу.

– А что, из городской квартиры все эти прелести любить нельзя? – улыбнулся Николай.
– Не-а, с квартиры совсем не та любовь, – заявил Михаил, цепляя вилкой ломтик колбасы.
– Вот именно, – кивнул головой Борис Ильич, – совсем не то. В городе лень-матушка моментально свяжет по рукам и ногам. А здесь совсем иное дело. Холодно станет, поневоле встанешь и пойдешь дрова рубить. Да и воздух здесь, действительно, совсем иной.  В городе чуть окно приоткроешь, так сразу или заводская гарь втянется, или какой-нибудь грузовик с дизелем черной копоти подбросит. А здесь…– Борис Ильич умолк, представляя присутствующим договорить за него.

– Это точно, – согласился с ним Михаил, – особенно достает наша химия. Моя жена там работает, так знаете, домой после смены придет, а ее волосы еще не меньше часа этой чертовщиной пахнут.
– Воняют,  – со смешком в голосе поправил его Николай. – Пахнуть могут только духи и цветы. Остальное все…– он не стал уточнять, только махнул рукой.
– Ну вот, видите, – улыбнулся Борис Ильич, – вы и сами не хуже моего с этим делом разобрались.
– А знаете, мужики, я ведь от рождения любитель побродить по тайге, – заявил Михаил, отодвигая в сторону уже пустую кружку, – но не городской воздух тому причина. В тайге я чувствую себя человеком, вольным человеком, а не Михаилом-трактористом.
– Волю-волюшку ищешь? – засмеялся Николай. – Так ее даже Ермак со своими казаками не смог отыскать – запряталась окаянная.
– Не, мужики, – загорячился Михаил, – я действительно в тайге чувствую себя вольным человеком, не то, что в городе.

– Это ты верно говоришь, – одобрительно кивнул головой Борис Ильич. – Здесь не только свободно дышится, но и чувствуешь себя совершенно по-иному.
– Вот слышишь, что человек говорит? – Михаил с добродушной улыбкой на лице похлопал Николая по плечу. – Учись у старших. Они врать не будут.
– Верю-верю, – рассмеялся Николай. – Но вот сам ты эту волю-вольную в чем видишь?
– А что на нее смотреть? – тряхнул головой Михаил. – Мы с ней – не разлей вода, куда я, туда и она, а может и наоборот. Только вот приходится оставлять ее здесь, когда домой собираюсь. Но она подруга надежная, ждет меня всегда, вот я и бегаю к ней на свиданьице.

– Воля-вольная, – задумчиво повторил Борис Ильич, пристально вглядываясь в сумерки за окном. Что он там видел? Свою молодость, свою прожитую жизнь? Или хотел рассмотреть звездное небо надвигающейся ночи? Ведь в городе люди совсем забывают о тех бесчисленных мерцающих огоньках над нами, которые все так же мерцали и тысячи лет  тому назад, когда жили наши пращуры, и будут точно так же смотреть сверху на наших внуков и правнуков. Звезды на небе – это сама вечность, которая смотрит на нас с высоты, и которую мы не понимаем и даже опасаемся.

На некоторое время за столом воцарилась тишина.
– Между прочим, мужики, – нарушил ее Николай, – здесь вы ищите, по-моему, не волю-вольную, а просто свободу. А между этими подругами есть значительная разница.
– Вот как, – засмеялся Михаил. – А я от кого-то слышал, что свобода нам только снится. Кажется,  Ефимыч, наш гаражный председатель, на днях по этому поводу возмущался. Его там мужики с энергонадзора  за что-то прижучили, в трансформаторной больно шумели.

– Снится – это верно, – качнул отрастающей бородкой Борис Ильич. – Свобода – это далеко не воля. Это, скорее, ее двоюродная сестра. А родная сестра у свободы носит похожее имя, но с небольшим добавлением, и зовут ее несвобода.
– Тюрьма что ли? – хохотнул Михаил.
– Тюрьма – это тюрьма. И там человек может быть свободным, – задумчиво произнес Борис Ильич. – Свобода у нас внутри сидит, а несвобода вокруг нас бродит и дубинкой помахивает – чуть что не так, махом по башке врежет.
– Доставалось? – поинтересовался Николай.
– Всякое бывало, – спокойно ответил Борис Ильич, – но, между прочим, законов я никогда не нарушал. Так что в уголовники меня не записывайте.
– Да я не об этом, – смутился Николай, – я имею в виду, что всем нам иногда прилетает ни за что.

– Да я понял-понял, – успокоил его Борис Ильич и немного помолчав, заговорил: – На мой взгляд, воля – это нечто такое, что ограничивает наши хотелки только инстинктами, а свобода – это то, что ограничивает их извне, то есть законами, установлениями, мнениями других людей и тому подобным.

– Не могу согласиться, – тут же возразил Николай, на что Борис Ильич только пожал плечами, мол, дело твое. – Человек становился человеком, проживая еще в доисторические времена в коллективе, иначе, в так называемой общине. А в ней всегда существовали, пусть и негласные, но действенные правила поведения. А это уже не инстинкт, а нечто иное, навязываемое каждому человеку как бы извне.

– Можно и так рассуждать, – спокойно согласился Борис Ильич. – Но ведь человек на уровне инстинкта понимал всегда, что ему одному справиться с медведем и тем более с мамонтом невозможно.
– Но понимание – это уже на уровне разума, а не инстинкта, – тут же возразил Николай.
– Лично я думаю, что все это уже давно закрепилось на уровне подсознания, а не разума, – не согласился с ним Борис Ильич.

Пока за столом шел этот диалог, Михаил, слушавший его в пол-уха, прервал этот диспут  неожиданным вопросом:
– Слушай, Борис Ильич, а где твоя Найда? Что-то я совсем про нее забыл.
– А кто такая Найда? – удивился Николай.
– Собака такая, спаниель, лохматая прелохматая, умница и очень симпатичная. Она у зимовья всех всегда первой встречала.
– Найда? – переспросил Борис Ильич, – погибла Найда.
– Волки что ли? – погрустнел лицом Михаил.
– Да нет, волки здесь ни причем. В городе под машину попала.
– Во как, а ты мне рассказывал, что она всегда дорогу только на зеленый свет светофора перебегала.
– Так оно и было. И в тот раз мы с ней вместе на зеленый свет для пешеходов шли. Она всего лишь на шаг впереди меня была. Из-за машины на крайнюю правую полосу вышли, а тут какой-то лихач вылетел. Я успел отшатнуться, а она прямо под колесами оказалась.
– Вот сволочь, – покачал головой Михаил. – Может он на стрелку правого поворота пер?
– Какая там стрелка, – вздохнул Борис Ильич, – когда для пешеходов еще был зеленый, правда, уже моргающий.
– Судьба, – грустно констатировал Михаил. – Хорошо хоть сам уцелел. И за это стоит выпить, – продолжил он, разливая по кружкам остатки веселящей жидкости из бутылки.

От плотного ужина и усталости, вызванной почти двадцати километровым переходом, Николаю уже совсем не хотелось принимать участие в застольной беседе. Откинувшись спиной к стене на импровизированные подушки из подручного материала, он блаженно прикрыл глаза, что не осталось незамеченным хозяином зимовья.
– Ладно, мужики, у нас, думаю, еще будет время поговорить, – прервал Борис Ильич Михаила, который предался воспоминаниям о днях прошедших. – Вы, наверно, подустали, особенно с непривычки, так что давайте на боковую, сэкономим керосин, – шутливо продолжил он, поднимаясь из-за стола. 
Его предложение было принято гостями без возражений.
               

                * * *

Утро проникло в зимовье красным лучиком солнца, образовав такое же красное пятнышко на бревенчатой стене, противоположной окну. Оно стало медленно, наискосок перемещаться  по стене, пока не достигло висящей на гвозде серой суконной куртки Бориса Ильича. В  ней солнечное пятнышко запуталось и почти сразу же исчезло. Хотя, скорее всего, куртка здесь была совершенно ни при чем. Оконная рама просто преградила солнечному лучу путь-дорогу внутрь избушки, а может быть и мохнатое облако, в своем бесцельном скитании по небесной синеве, перекрыло ему путь к таежному жилищу людей. Между тем солнце поднималось все выше и выше, извещая своими лучами всех о начале нового дня.

Первым проснулся Михаил. Прямо с лежанки, пригнув голову к оконцу, он тут же встрепенулся и громко произнес:
– Кончай дрыхнуть, мужики, а то все царство небесное проспим.
– Да я уже давно не сплю, – отозвался со своего места Борис Ильич. – Не хотел вас будить, за вчерашний  день, поди, умаялись.
– Да есть немного, – оторвал голову от импровизированной подушки и Николай.
– Борис Ильич, – заявил Михаил, – мы с Николаем по кружке чая хватанем и пойдем.
– Куда думаете пойти? – поднимаясь со своей лежанки, спросил Борис Ильич.
–  На треугольник сходим. Места там расчудесные во всех отношениях.
– Это точно, – согласился хозяин зимовья, вдевая ноги в обрезанные валенки и направляясь к двери. Как правило, подобные усеченные валенки исполняют роль всепогодных тапочек в большинстве зимовий, но только не в дождливую погоду, когда их замещают или галоши, или старые резиновые сапоги, с обрезанными голенищами.

Вскипятив когда-то зеленого цвета чайник и заварив прямо в кружках пакетики с индийским чаем, гости Бориса Ильича, перекусив остатками вчерашнего пиршества и прихватив изрядно похудевшие рюкзаки, вышли наружу. Они не собирались ночевать в тайге, а рассчитывали еще засветло вернуться обратно, в зимовье, поэтому часть имущества, как и продуктов, они оставили на лабазе, который прятался от солнца за избушкой.

Погода обещалась быть хорошей: высокие легкие облака медленно плыли по небу, выползая из-за горизонта на Западе и растворяясь в солнечных лучах на Востоке; ветер, совсем не ощущавшийся внизу, слегка покачивал кроны деревьев на вершине хребта, откуда доносился легкий гул; воздух, наполненный арматами осени, бодрил и пьянил своей свежестью. Николай, будто впервые в жизни увидевший это чудо – осеннюю тайгу, стоял возле избушки и с удивленным видом осматривался вокруг. Покачав головой, он произнес:
– Лепота-то какая!
– Во-во, действительно лепота, – рассмеялся Михаил и, посерьезнев лицом, тут же добавил: – Давай-ка, господин Коля, рюкзак на плечи и за мной. Только не отставать, но и не наступать мне на пятки. Держи дистанцию, а то ненароком веткой после меня хлестнет по глазам – потом наплачешься.
Закинув за плечи карабин, Михаил стал на тропу и снова оглянулся на Николая:
– Пошли, что ли?

Николай, немного помедлив, молча водрузив рюкзак себе за спину, последовал за ним. Некоторое время они шли вдоль ручья, выбивавшегося из-под скалы, водой которого пользовался Борис Ильич. Затем тропа постепенно стала как бы растворяться, делаясь все менее заметной, а затем и вовсе исчезла, по крайней мере, для глаз Николая. Михаил же как и прежде шагал уверенно, совсем не беспокоясь, что кустики черничника и толстый желтовато-зеленый ковер мха совсем поглотили тропу.

Вскоре путники подошли к скальной стене, у подножья которой высились груды каменных обломков, слегка заглаженных временем. Отдельные скалы-столбы, отстоящие от основного скального массива метров на двадцать-тридцать, образовывали как бы ее форпост, в противостоянии с тайгой, небезуспешно штурмующей каменного исполина. Отдельные лиственницы и сосны вскарабкались по расселинам почти к самому ее верху, и смотрелись там зелеными флагами, флагами победившей жизни.

– Хочу показать тебе, Николай, гробницу сибирского шамана, – с улыбкой объявил Михаил, направляясь к прямоугольному скоплению каменных блоков, высотой около пяти-шести метров. – Смотри, вот это пирамида, а на ней, на самом ее краю лежит  камень, если смотреть на него сверху, со скал, то он представляет собой громадный череп того самого шамана. Если хочешь, можем забраться наверх, сам увидишь. Самый настоящий череп, только каменный и очень большой.

– Вообще-то стоит посмотреть, – согласился Николай. – А как наверх забираться? По курумам что ли?
– По ним самым, – засмеялся Михаил и заметив, что его предложение особого энтузиазма у Николя не вызвало, добавил: – Ладно, как-нибудь в другой раз. Сегодня сходим на треугольник, посмотрим клюкву, может, глухаришку стрельнем.
– А почему треугольник? – спросил Николай, снова пристраиваясь за широкой спиной Михаила.
– Почему? – переспросил Михаил, – то место так Борис Ильич окрестил. Там, понимаешь, верховое болото почти треугольной формы. И с каждого угла этого треугольника берет начала речушка. Они разбегаются оттуда одна на юго-запад, другая на северо-запад, а третья прямо в направлении северного полюса. На одну из них мы потом заглянем, там раньше хариус водился.
– А что теперь уже не водится?
– А шут его знает, там какие-то хапуги слив всегда ставят, так рыбу, что с верховьев спускается на зимовку вниз по течению, всю выгребают, даже мелочевку.
– А что такое слив? – удивился Николай. – Я что-то ничего такого не слышал.
– А вот зайдем, сам увидишь.

Дальше пошли молча. Под ногами кустики черники были усеяны  крупной черной ягодой, которую лесные жители еще не успели собрать. Да и соберут ли они ее? Скорее всего, так и уйдет она под снег. Сегодня же человеку  добираться сюда за ягодой стало не с руки – нужно пешочком пройти около двух десятков километров. А люди уже настолько  привыкли к машинам, что даже к лесным деликатесам норовят заехать, да так, чтобы открыв дверцы машины, можно было дотянуться до ягод рукой, на худой конец, загребастым совком. Такое наступило время.

Подобные мысли одолевали Михаила, но они нисколько не мешали ему внимательно отслеживать все вокруг себя. Но когда впереди и справа от  него лесная тишина вдруг взорвалась хлопаньем крыльев двух больших птиц, он, как и Николай, вздрогнул от неожиданности. Два глухаря, потревоженные людьми, взметнулись из черничника и низко, почти задевая крыльями кустарники,  полетели вглубь сосняка, мелькая черными тенями среди медно-серых стволов сосен.

Михаил сорвал с плеча карабин  и, прижав приклад к плечу, движением ствола стал сопровождать одного из глухарей в его полете. Но скоро он оставил это безнадежное дело и снова забросил оружие за плечо. 
– Ты почему не стрелял? – удивился Николай.
– Так у меня же не дробовик, чтобы влет птицу бить, тем более в густом лесу, – спокойно ответил Михаил. – Ладно, не переживай, наше нам достанется, а эти глухаришки были чужие. Пошли дальше.

Николай скептически пожал плечами и поспешил вслед за ним. Ему казалось, что в таких больших птиц да не попасть с расстояния каких-то пятьдесят-шестьдесят метров, просто невозможно. Это же не мелочь какая-то, типа воробья. Сам Николай никогда не увлекался охотой, а потому многое в этом деле ему казалось проще простого. И несколько минут спустя он чуть не ткнулся носом в спину Михаила, когда тот неожиданно застыл на месте. Он не успел еще ничего сообразить, как раздался хлесткий выстрел, и впереди снова взлетел глухарь, вернее сделал попытку взлететь, и тут же упал в ольховый куст.

– Ну вот, видишь, этот наш был, – весело произнес Михаил, направляясь к добыче и вытаскивая черную как смоль птицу из ягодника.
– Ну и ну, – покрутил головой Николай, – здорово. И что теперь с ним делать будем?
– А что делать? – засмеялся Михаил. – Пока что в мешок. Думаешь, я зря пустой рюкзак с собой тащу?

Через час хода они вышли на желто-коричневое болото треугольника. Повсюду, по крупным округлым кочкам и между ними, по чистым от багульника плешинам и среди редких кустиков березы, розовели крупные ягоды клюквы. Кто ее здесь соберет? Разве птицы. И словно тому в подтверждение несколько косачей взлетели с противоположного края болота и тут же исчезли среди деревьев.

– Да, урожай нынче хороший, – одобрительно заметил Михаил, нагибаясь и набирая почти полную горсть клюквы. – Но клюква она и есть клюква, уж больно кислая, – сморщился он, попробовав ягоду. – Без сахара не пойдет.
Николай, проделав ту же операцию, был полностью с ним согласен. Но собирая  клюкву, он обратил внимание, что на мху встречается довольно много наполовину растерзанных ягод. Указав на них Михаилу, он спросил:
– Слушай, Миша, а это что такое? Болезнь какая-то или что?
– Вон та болезнь, – рассмеялся Михаил, махнув рукой в сторону улетевших тетеревов. – Косачи так кормятся. Половинку ягоды склюнет, а кожица от второй половинки вместе с ниточкой остается на мху.
– Не рациональный они народец, – покачал головой Николай.
– Уж, какой есть. Ну что? Полюбовался ягодой? – через какое-то время спросил Михаил. – Пойдем, полюбуемся теперь рыбой?
– Рыбой так рыбой, пошли, – согласился Николай.

Возвратившись немного назад, охотники пошли дальше по отрогу хребта на запад, срезая широкую дугу, которую делала одна из речек, берущая свое начало в левом углу болота-треугольника.  На спуске вниз, в пойму реки, Михаил вдруг застыл возле громадной лиственницы, делая Николаю предупреждающий жест рукой, мол, замри. Николай остановился, но любопытство одолевало его, и он, ступая осторожно, как только мог, подкрался к той самой лиственнице, возле которой притаился Михаил. Увидев рядом с собой спутника, тот приложил палец к губам, давая понять ему, что нужно соблюдать тишину. Всмотревшись в ту же сторону, куда стал целиться из карабина Михаил, Николай увидел лося. Тот стоял метрах в ста от них, на краю речной поймы и зачесывал рогами небольшую пихту, срывая с ее ствола ошметки коры.

Ожидая, что будет дальше, Николай даже раскрыл рот, поскольку от кого-то слышал, что это нужно обязательно делать при близком от себя выстреле. Но Выстрела все не было и не было, и Николай перевел взгляд с лося на товарища. «Почему он не стреляет? – подумал он. – Даже я, не охотник, и то вижу, что влепить зверю пулю под левую лопатку проще простого». В конце концов, он не выдержал и шепотом спросил:
– Ты почему не стреляешь?
Михаил, до сих пор напряженно всматривавшийся в прицел карабина, от подобного вопроса слегка вздрогнул и, опустив ствол оружия вниз, щелкнул предохранителем.
– Стрельнуть дело не хитрое, – мрачно произнес он, – но лицензии на лося у меня-то нет.
Даже слабого, еле слышного здесь, наверху, металлического щелчка предохранителя, оказалось достаточным, чтобы лось тут же сорвался с места и скрылся среди зарослей поймы реки.
– Ну и дела, – пожал плечами Николай. – Я и не знал, что ты такой законопослушный. А вчера с Борисом что-то про волюшку толковал.
– Вчера то было вчера, – невесело улыбнулся Михаил. – Пойдем лучше посмотрим, работает ли здесь слив.

Через какое-то время они пробрались через широченную пойму небольшой речушки, струившейся под сенью громадных елей и пихт. Вначале поймы под ногами путников почва пружинисто прогибалась и местами поверх ее проступала вода, угрожая захлестнуть через голенища резиновых сапог, но вблизи русла реки местность как бы приподнялась выше, и идти стало намного легче, на что и обратил внимание Николай.
– Торфянистые бугры, – коротко ответил на вопрос Николая Михаил. – А там, видишь, где перекат, там камни, потому и твердо.

Действительно, там, где вода в реке вскипала мелкими бурунами, русло реки приобретало заметный уклон, что возможно только при каменистом дне. И камни там виднелись повсюду: на берегу и под водой. Даже деревья стояли как бы на спинах больших камней, слегка выступающих из темного песка, намытого рекою в половодье. По обоим берегам, друг напротив друга виднелся ряд вбитых каким-то образом в дно реки кольев, почернелых, опутанных сверху высохшими зелеными нитями водорослей.

– Ну и где здесь твой слив? – спросил Николай, осматриваясь вокруг.
– Слава Богу, нет его, – обрадовано ответил Михаил. – Видишь эти колья?
– Вижу, ну и что – пожал плечами Николай.
– Это и есть остатки плотины, которую готовят для слива.
– Как это?

– А вот так, сначала забивают вот те колья через все русло, затем накладывают на них пленку и обкладывают все дерном. Правда, раньше обходились и без пленки. В результате подпора вода поднимается на полметра или  чуть больше. Затем встраивают в верхнюю часть этой плотины деревянный лоток, через который и сливается вода. А под лоток ставят большую кошелку – раньше их делали из прутьев ивы, а теперь из алюминиевой проволоки. Вот и вся хитрость. Рыба, скатываясь на зимовку вниз по течению, в более глубокие места, слетает вместе с водой в этот кошель, из которого ей так просто не выбраться. Но проверять это сооружение люди должны ежедневно, иначе весь кошель забьет опавшими листьями и прочим мусором.

– Да, чего только не придумают люди, – почесал затылок Николай. – Это, наверно, первое гидротехническое сооружение на просторах Сибири.
– Наверно, – согласился Михаил. – но нынче у них что-то не срослось.
– Это случайно не Бориса Ильича подсобное хозяйство?
– Это ты зря. Он такими браконьерскими вещами не занимается. Кстати, не пора ли нам пообедать? – Михаил вопросительно посмотрел на Николая. – Тебе, думаю, рюкзак уже изрядно надоел, так что давай-ка его облегчим.

Это предложение Николаем было поддержано, и вскоре легкий дымок костра уже свидетельствовал о том, что на берегу таежной речушки расположился человек. Тем самым прочим обитателям тайги предлагалось людей не беспокоить во избежание неприятностей, неприятностей для них же самих.

К концу дня, когда солнце уже склонилось к синей горбине Западного хребта, Михаил с Николаем возвратились к таежному жилищу Бориса Ильича. В этот день хозяин устроил себе, как он выразился, роздых, и никуда от зимовья не отлучался. Увидев, как Михаил вытряхивает из рюкзака глухаря, он удовлетворенно заметил:
– Нынче, думаю, ужин будет царский.
– А як же, – засмеялся Михаил. – Где тут у тебя экологически чистое место, чтобы его разделать?
– Да вон там, возле воды, – Борис Ильич указал рукой вниз по ручью. – Воду я набираю немного выше, так что там в самый раз.
– Давайте я этим делом займусь, – заявил Николай, которому, наверно, уже надоело быть гостем, и он хотел таким образом встать на одну доску с опытными таежниками.
– Не возражаю, – обрадовался Михаил, – у тебя нож-то хоть  есть?
– Есть-есть, – успокоил его Николай, направляясь с глухарем в руке в указанное Борисом Ильичем место.

– Ну, как он? – спросил Борис Ильич, кивая головой в сторону Николая, когда тот отошел на достаточно большое расстояние.
– Мужик как мужик, – пожал плечами Михаил. – Но сегодня я пожалел, что взял его с собой.
– Что так?
– Да понимаешь, лось, молодой бык, подвернулся. Можно было обеспечить себя мясом на всю зиму. Но…– Михаил с сожалением посмотрел в сторону скрывшегося из виду Николая, – при нем не решился. Шут его знает, что у него на уме и как там с языком у него. Может любитель потрепаться.
– Это серьезно, – согласился Борис Ильич, но произнес эти слова он так, что Михаил не совсем понял, осуждает ли он его или наоборот, одобряет. И чтобы скрыть некую неловкость, возникшую после таких слов, Борис Ильич поспешил продолжить: – Давай-ка ладить костер, воду кипятить, а то скоро появится мясо, а у нас даже горячей воды нет.

Ужинали в зимовье при свете керосиновой лампы. В конце сентября солнце клонится к горизонту уже к шести часам вечера, а в горной местности норовит нырнуть за хребты и того раньше. Доставленная Николаем с лабаза бутылка водки, которую он вчера так и не успел выставить на стол, сделала ужин, можно сказать, праздничным. Разговор за столом шел обо всем и ни о чем конкретном, пока Николай не коснулся своими речами темы, тем или иным образом затрагивающей всех настоящих мужчин. Речь зашла о машинах, и тут выяснилось, что когда-то Борис Ильич тоже был заядлым автомобилистом.

– Лет двадцать тому назад, – заявил он, – у меня была Волга, двадцатьчетверка, так я на ней пару раз ездил через всю Сибирь в Смоленск и даже в Ленинград.
Такое признание значительно повысило авторитет Бориса Ильича в глазах присутствующих, и Михаил тут же поспешил предложить тост:
– Давайте мужики выпьем за наших железных коней и за то, чтобы они никогда не ломались.
– За такой тост, действительно, не грех выпить, – одобрил его слова Николай.
 Все дружно опустошили кружки, но через непродолжительное время, Борис Ильич продолжил:
– Знаете, мужики, машина это тяжкие кандалы для человека, и осознал я все это только после того, как от нее избавился.
– Ну, Борис Ильич, ты и даешь, – удивился Михаил. – Начал за здравие, а кончил за упокой.
– Обоснуйте, – рассмеялся Николай.

– Да все проще простого, – пожал плечами Борис Ильич, – вы, наверно, используете машину каждый день: ездите на работу, на дачу или еще куда-нибудь. А теперь проанализируйте, сможете ли вы все это делать без машины или нет? Если на все это посмотреть не предвзятым взглядом, то все эти вещи доступны нам и при помощи общественного транспорта. Скажите, мол, экономия времени? А посчитайте, сколько вы времени проводите в гаражах, обхаживая свои драндулеты? И если быть честным, то вы увидите, что то на то и выходит.

– Тоже мне сравнил общественный транспорт с личной машиной, – засмеялся Михаил. – Комфорт не тот, это раз. Второе: я свободен планировать когда и куда мне ехать. Третье … – он немного замялся в поисках третьего аргумента, но, по-видимому,  так и не отыскав его, махнул рукой и потянулся вилкой к миске с мясом.

– Знаете, мужики, раньше я думал обо всем этом точно так же, как и вы, – заявил Борис Ильич, – но потом понял, что многое, в том числе и машина, мешают мне жить так, как я хочу. Развивать свою мысль он не стал.

Да и как можно объяснить другим людям то, что основывается скорее на чувствах, а не трезвом сопоставлении реалий нашей жизни с возможностями современного человека, вынужденного жить как все. Любое отклонение от общепризнанных норм переносит вас в категорию людей ненормальных, а значит и непредсказуемых, со всеми вытекающими из этого последствиями. Городская среда – это такой абразивный круг, который отшлифовывает каждого человека, подгоняя его под свои стандарты, лишая его индивидуальности, делая этаким безликим винтиком социальной машины. Город опутывает каждого человека по рукам и ногам тысячами социальных связей, создавая иллюзию, что жить иначе и оставаться при этом человеком просто невозможно. И человек барахтается в этой обыденщине, затрачивая на это все силы и саму жизнь.

А рядом, за городскими окраинами  кипит совсем иная жизнь, связанная с рассветами и закатами, туманами и дождями, голосами птиц и шумом деревьев на ветру. И эта жизнь для большинства горожан так и остается страной терра инкогнита. И Борис Ильич это хорошо понимал. Нет, он не пытался стать этаким Робинзоном Крузо, удаляясь из города на необитаемый таежный остров. Отнюдь, он просто пытался совместить несовместимое, осознавая это. Своим поведением, наверно, он предсказывал недалекое будущее человечества, когда люди, сегодня стремящиеся приобщиться к благам городской жизни, завтра наоборот, станут искать возможность жить вне города, на берегу чистой реки или среди нетронутых дубрав. Но это станет нормой завтра, а сегодня он чудак и лесной отшельник.

– И знаете, мужики, – продолжил через некоторое время Борис Ильич, – машина всего лишь частность. Если трезво посмотреть вокруг себя…
– Особенно после бутылки на троих, – хохотнул Михаил.
– Не тебе бы Михаил про это говорить, – рассмеялся Борис Ильич. – Ты и после бутылки останешься трезвым как стеклышко.  Но я продолжу. Так вот если трезво посмотреть вокруг себя, то без многого, что является, вроде бы, для нас жизненно необходимым, мы вполне можем обойтись. Когда-то один древний грек говорил: «Все свое я ношу с собой». Разумеется, сегодня этого добиться невозможно, да и не те здесь условия, но минимизировать нашу зависимость от вещей можно.

– Лучшее – враг хорошего, – констатировал Николай. – Что было возможно на пляжах древней Греции – жить в бочке, как Диоген, то абсолютно невозможно сегодня. А потом еще имеется такая штука – зависть, могучая сила скажу я вам, способная подвигнуть нас даже на трудовые подвиги. Вот, например, была у меня хорошая машина, а мой сосед приобрел более комфортабельную, с более мощным мотором, и  моя тут же стала если не рухлядью, то… – Николай махнул рукой и пододвинул ближе к себе кружку. – Выпьем, что ли?
– Зависть как таковую породил престиж, – заметил Борис Ильич, – и бороться с этим сложно или даже невозможно.
– Это почему же? – с недоумением  спросил Михаил. – Не завидуй никому, да и все.
– Можно подумать, Миша, что лично ты никому не завидуешь, – рассмеялся Николай.
– Ну, в общем… – замялся Михаил.

–  Не продолжай, Миша, все равно не поверим, – прервал его попытку реабилитироваться, Борис Ильич. – Дело в том, что зависть и престиж явления одного порядка, и первое производное от второго. Об этом еще немецкий философ Гегель говорил. А забота о своем престиже заложена у нас в генах с целью продления своего рода, а в целом, продлении рода всего человечества. Лучший всегда имеет свободу выбора самки, а остальным – что остается.

– Ну, Борис Ильич, вы настоящий философ, – с уважением заявил Николай. – За это надо выпить и побыстрее, а то в моей кружке ц-два аш-пять оаш скоро закипит – нельзя же так долго держать ее в руке.
– Обожди, Николай, – остановил его Михаил. – Вы мне в таком разе объясните, что значит лучший? По профессии или как?
– Лучший, Миша, значит человек с высоким престижем, добываемым на поле житейской брани…– продолжить Борису Ильичу Михаил не позволил, разразившись хохотом.
– На поле брани! – ржал он. – Так в этом деле я могу с кем угодно поспорить.
– Обожди, Михаил, – попытался остановить его Николай, – Борис Ильич имел в виду совсем другое. Брань – это битва, сражение, а ты… – он безнадежно махнул рукой, и нечаянно выплеснул из кружки, которую держал в руке, ее содержимое. – Вот, екарный бабай, – воскликнул он, обводя собеседников виноватым взглядом.
– Ладно, не переживай, Коля, – успокоил его Михаил, разливая остатки из бутылки. – Это нам сигнал сверху, что пора заканчивать ужин.

Михаил с Николаем пробыли в гостях у Бориса Ильича еще два дня, посетив за это время и террасу наверху каменной стены,  и знаменитую Лысую гору – самую высшую точку во всем районе,  которую уже слегка припорошило снегом, отчего она действительно смотрелась словно лысая голова среди густой таежной шевелюры. И каждый день Михаил добывал по глухарю, которых Бурхан – покровитель всех охотников, заботливо подставлял под его выстрел.

Но время требовало возвращения Михаила в город – работа есть работа, и никакие иные дела не должны мешать делу, к которому приставила человека сама жизнь. Об этом Михаил известил Бориса Ильича под вечер третьего дня.
– Мало вы у меня погостили, могли бы еще на пару дней задержаться,– заметил он, – вместе бы и вышли из тайги. Я тоже собираюсь послезавтра в город.
– Дела какие-то? – поинтересовался Михаил.
– Да с коммунальщиками нужно расплатиться, а то начнут пеню накручивать.
– Борис Ильич, – поднял руку Николай, чтобы обратить на себя внимание,– если вы не возражаете, то на пару дней я бы мог остаться с вами. У меня еще целая неделя – в счет отпуска взял.
– Не возражаю, – улыбнулся Борис Ильич. – Только вот Михаил лишь бы не был против.
– А я почему должен быть против? – удивился Михаил.
– Ну, тогда все в порядке, мы с Николаем будем в городе через три дня, считая сегодняшний.
На том и решили.

Рано утром следующего дня оба, Михаил и Николай, встали на тропу, ведущую с хребта вниз, в долину большой реки, где за сотню километров от этих мест жил и суетился шумный город со всеми своими удобствами и бесконечными хлопотами. Несмотря на возражения Михаила, Николай решил проводить его до подножья хребта, чтобы затем вернуться обратно, что по его прикидкам не должно было занять больше часа. Борис Ильич на это ничего не сказал, лишь пожал плечами, мол, вольному воля и вооружившись пустым ведром, проводил путников до того места, где он обычно набирал воду. На некоторое время он снова остался в одиночестве.

 
                * * *

Набрав ведро воды, Борис Ильич долго смотрел вслед своим гостям, пока их фигуры не скрылись среди деревьев, скал и солнца. Бесцельно побродив возле своей избушки, он затем вынес из сеней на солнечное место чурбан, служивший ему иной раз вместо табурета, и сел на него, опираясь спиной о ствол старого кедра. На душе у него стало как-то тяжело и зябко. Грустные мысли хороводились в голове, усиливая печаль неизвестно по кому или по чему. Было просто жаль, а чего – он не знал и сам. Ушедших лет или сразу всего на белом свете? Или своих родных, оставшихся… впрочем, они-то устроены куда лучше, чем он. У них жизнь спокойная, размеренная. Сегодня знают, что будут делать завтра и послезавтра. Может, оно и правильно. Они там все вместе, держатся друг за друга и наоборот, жалеют его, таежного Робинзона, который променял уют большого города на…. А на что, собственно говоря, он променял и променял ли что?

Жил как все, работал, никогда ни перед кем не лебезил, даже когда был членом КПСС. Поначалу работа была интересной, и как специалист он всегда был на хорошем счету. Все его знакомые отзывались о нем уважительно – профессионал. Одним из первых на предприятии освоил компьютерную грамоту и даже одно время занимался немного программированием. Но потом что-то как отрезало. Стало скучно и не уютно: каждый день ехать на электричке, когда за окнами проплывают почернелые кусты и деревья, присыпанные грязным снегом, когда каждый день вокруг одни и те же лица, когда на планерках человек еще не успевает открыть рта, а ты уже заранее знаешь, что и как он станет говорить. Скучно.

Совсем по-иному он чувствовал себя, когда выбирался со знакомыми ребятами в горы. Там на каждом шагу тебя поджидает неожиданность, там нужно рисковать, там от тебя требуется выкладываться по полной, чтобы одолевать скалы, чтобы побеждать себя. Там была настоящая жизнь. Но в той жизни был один серьезный изъян, и определялся он недостатком денег. Ведь горы давали радость и силы, но опустошали при этом кошелек. Вот такое неустранимое противоречие. И приходилось вновь и вновь возвращаться в город, тащится по утрам к электричке, которая, исторгая железный вой, набирала скорость и мчалась сквозь пространство и время к безликим заводским корпусам. И так повторялось изо дня в день, из месяца в месяц и это настолько угнетало, что Борис Ильич с нетерпением стал ожидать пенсии.

А жизнь текла дальше, медленно, размеренно и тоскливо. Душу грела только возможность выбраться на выходные в таежную глубинку. Хотя, какая здесь глубинка – сотня километров от города, из них почти восемьдесят по вполне приличному асфальту? И все же это хоть немного бодрило, намекало на какую-то свободу от постылой повседневщины.

Даже книги, его верные друзья, почему-то перестали радовать. Ведь в книгах пишут все о том же, из чего состоит и его жизнь: работа, любовь, дети, взаимные упреки, развод или, хуже того, преждевременная гибель. И все это обильно сдобрено болью и ложью, несбыточными надеждами и обворовыванием друг друга.

Вера? Это, пожалуй, единственное, что вселяет в человека какую-то надежду. Но кто сегодня олицетворяет собой саму веру? Те же самые люди, которые заботятся помимо себя любимых в лучшем случае только о своих близких. Люди, которые, прикрываясь именем Богов, творят совсем неправедные дела, связанные с обманом, стяжательством и убийством во имя веры других людей. Появление среди них отдельных праведников не делает здесь погоды.

Не лучше обстоят дела и с любителями мудрости всех времен и народов, начиная от древнегреческих Диогенов и Аристотелей, и кончая более современными Кантами, Энгельсами и Сартарами. Что привнесли они в этот мир? Порядок? Разумную целесообразность? Определили смысл жизни? Или наоборот, их словоблудие становилось источником заблуждений других, с последующими кровавыми разборками, со сжиганием людей на кострах и в пламени ядерных взрывов? Сделал ли этот прогресс, которому поклоняется современное человечество, людей счастливее, чем их далекие пещерные предки? И что такое счастье, которое политики всех мастей поставили сегодня  в угол взамен божницы и которому нас призывают  молиться?

Борис Ильич вспомнил, как начальство уговаривало его остаться работать, когда он написал заявление об увольнении в связи с уходом на заслуженный отдых. Не уговорили, и неделю спустя, после оформления всех необходимых документов, он очутился здесь, в своем таежном жилище, которое уже десяток лет служило ему временным пристанищем, а теперь могло стать и основным местожительством.

Какое это славное было время! Тогда он нисколько не задумывался о своем здоровье, о своем будущем. Свобода, дикая природа, с чистым воздухом, напоенным запахами самой жизни, пьянящим ощущением единства с этой жизнью. Как давно это было. Прошло уже целых десять лет, и незаметно городская обыденность стала постепенно сменяться обыденностью таежной, со своими хлопотами, большими и малыми, со своими треволнениями в связи с плохой погодой, которая далеко не всегда благодать. И уже возвращаясь в свою городскую квартиру, Борис Ильич стал все острее ощущать блага цивилизации,  ее  комфорта, которого он раньше совсем не замечал.

Сначала единственное, чего недоставало ему в таежном уединении, был Интернет, к которому он попал в плен еще на заре его зарождения. Но лет пять тому назад связисты поставили свои вышки для мобильной связи на одной из сопок, что виднелась, если хорошо присмотреться, в синеве горизонта в направлении города. Смартфон решал все проблемы с Интернетом. Оставалось лишь продумать вопрос с зарядкой аккумулятора, но где же найти электричество в таежной глуши? Построить минигидроэлектростанцию? В принципе он мог бы это сделать – знаний  и опыта у него было достаточно. Но смысл в  этом трудовом и научно-техническом подвиге терялся, если вспомнить о матушке-зиме, которая длится здесь более шести  месяцев. Оставался один выход – обзавестись несколькими аккумуляторами, заряжать которые он мог бы и в городе.

Где-то  внизу громко заорали кедровки, извещая всю округу, что в лесу появился неожиданный гость. Борис Ильич посмотрел в ту сторону и увидел Николая, который подойдя к ручью в том месте, где сам Борис Ильич немного ранее наполнял ведро, стал горстями плескать воду себе в лицо, смывая с него следы быстрого обратного хода вверх по склону.

– Все нормально? Проводил Мишу? – поинтересовался Борис Ильич, когда Николай подошел к избушке.
– Да, попрощались возле расщепа. А я, когда шли сюда, что-то и не заметил его.
– В прошлом году молния постаралась. Гроза была страшная, даже избушка дрожала.
– Интересно, между прочим, – заметил Николай, – ведь две елки стоят почти рядом, каких-то пару метров между ними, и та, которая уцелела, вполне здоровая и даже на полметра выше другой, в которую угодила молния.
– К тому же заметь, что разбитое дерево еще года три назад  погибло, сухостоиной торчало.
– Потому, наверно, и не понравилась небесному электричеству, – усмехнулся Николай.

– Погода видишь какая сегодня, просто благодать, – сменил тему разговора Борис Ильич. – Посидим, маленько, погреем кости на солнышке. 
Заметив, что Николай стал оглядываться, куда бы присесть, Борис Ильич махнул рукой  в сторону избушки:
– Можешь там взять такое же кресло как  и у меня.

Вскоре Николай устроился рядом с ним на чурбаке, который он притащил из сеней зимовья.
– Где ты такую красоту в городе сыщешь? – повел рукою Борис Ильич, очерчивая широким жестом горизонт.
– Да, места здесь, действительно красивые, – согласился Николай, окидывая взглядом расстилающиеся перед ними таежные просторы.
С высоты склона хребта, где располагалось зимовье, ничто не загораживало синеющего вдали, на юго-востоке, горизонта, где прозрачное небо смыкалось с зелеными волнами увалов, распадков и темно-зубчатых полос елей, очерчивающих русла таежных ручьев и речек.

– Помнишь песню Пахмутовой на стихи Добронравова, – неожиданно спросил Борис Ильич Николая,– там еще кедры вонзаются в небо?
– Как же, помню. Хорошая песня, широкая, – отозвался Николай, не отрывая взгляда от завораживающей картины таежного приволья.
– Так вот, неправ был товарищ Добронравов. В небо вонзаются лишь пихты и ели, а кедры – это наши сибирские Атланты, подпирают небосвод руками. Ты вот посмотри на тот кедр, – указал Борис Ильич рукой вниз, в сторону ручья, – видишь, у него вершина – словно человеческая пятерня с растопыренными пальцами. Ими они и подпирают наше небо, а так давно бы оно упало нам на головы.

– Похоже, – рассмеялся Николай. – А знаете, Борис Ильич, я начинаю вас понимать.
– В смысле?
– Почему вас тянет в тайгу.
– А-а, вон ты о чем.  Так ответ простой – любоваться вот этим кедром.
– А если серьезно, так,  думаю, вам поднадоели люди. Ведь верно говорю?
– Верно, но не совсем, – покачал головой Борис Ильич.
– Мне и самому иной раз хочется уединиться где-нибудь от всей этой суеты, – продолжил Николай, – но… жизнь есть жизнь, чтобы оставаться человеком нужно быть среди людей.

– Это ты правильно говоришь. Кстати, а как ты сам относишься к людям?
– Нормально, – пожал плечами Николай. – Правда, люди бывают разные. Я вообще-то для себя подразделяю всех, условно говоря, на четыре категории. Первая – это те, о которых сегодня говорят мачо, этакие шустрики, всегда и во всем желающие выделиться, быть первыми или, на худой конец, обязательно оставаться на виду. Их, как мне кажется, меньше всего волнует вопрос, имеются ли у них какие-то основания, в виде физических или интеллектуальных данных, для того, чтобы быть первыми. Вторая категория – это, снова-таки условно говоря, ботаники, которые, особо не преследуя корыстных целей, стремятся разобраться в природе вещей, постичь закономерности тех или иных явлений, процессов, пытаются сами создать нечто такое, типа самодельного трактора или самолета. И им, по сути дела, наплевать, что вокруг них происходит, лишь бы лично им никто не мешал заниматься любимым делом. Третья категория – это обыкновенные обыватели, которые в массе своей представляют лохов, верящих во что угодно, лишь бы это не нарушало их установившийся распорядок бытия. Ну, а четвертая, последняя категория, – люди опустившиеся, если можно так выразиться, осадок  общества.

– Да, здорово ты все разложил по полочкам, – с улыбкой заметил Борис Ильич, – а себя-то к какой категории  относишь?
– Себя, – переспросил Николай, – да я как-то еще не задумывался. Наверно, еще болтаюсь между первой и третьей, балансирую, так сказать. Но в ботаники явно не гожусь.
– Самокритично. А в первую категорию попасть хочется?
– Шут ее знает, наглости, наверно, недостает, а так бы...– дальше Николай продолжать не стал.
– Ну, этот пробел легко устранить, – с саркастической улыбкой на лице, заметил Борис Ильич.
– Я бы так утверждать не стал, – не согласился Николай. – Кстати – вы, Борис Ильич, как я слышал, когда-то занимались программированием? Это правда?
– Да когда это было, – пожал плечами Борис Ильич. – Сегодня в этом деле все настолько ушли вперед, что мои знания, пожалуй, не представляют интереса даже историкам.
– Да я не об этом, – поспешил заявить Николай. – Я о перспективе создания искусственного интеллекта. В этом деле, на мой взгляд, важнее всего не технический опыт, а житейский. Как-никак, а вам уже за семь десятков. Как вы считаете, не натолкнется ли наша цивилизация на мину замедленного действия с этим интеллектом? Ведь по этому вопросу существует много самых противоположных мнений.
– Вон ты о чем, – удивился Борис Ильич. – Глубоко мыслишь.
– Стараюсь, – усмехнулся Николай.

– Действительно, много на эту тему разных суждений. Некоторые утверждают, что поскольку у роботов отсутствуют такие человеческие качества, как любовь и ненависть, как зависть и стяжательство, то людям их опасаться не стоит. Тем более, что пока еще искусственный интеллект, вроде бы, лишен образного мышления.

– Образного или аналогового? – переспросил Николай, демонстрируя, наверно, таким способом свою достаточную компетентность в обсуждаемом вопросе.

–  Понимаешь, Коля, в моем понимании это одно и то же. При цифровом мышлении вся информация фиксируется при помощи двоичного кода: да – это единица, нет – это ноль, к тому же ноль абсолютный. Аналоговое же мышление воспринимает информацию в ее непрерывности, со всеми сопутствующими явлениями, создавая как бы полный образ реальности. И иной раз оказывается, что сопутствующая информация значительно  для человека важнее, чем та, которая воспроизводится целенаправленно.

– Ладно, Борис Ильич, проехали, хотя, между прочим, я где-то слышал, что  сегодня робот уже способен по фотографии человека отыскать его среди многочисленной уличной толпы. А это уже, по-моему, из области аналогового мышления.

– Может оно и так, – согласился Борис Ильич. – Но как бы там ни было, думаю, в этом  отношении у искусственного интеллекта все впереди. И человечеству следовало бы, на мой взгляд, прислушаться к предупреждению известного британского ученого Хокинга, о грозящей человечеству опасности со стороны искусственного интеллекта, если он станет совершенствовать себя сам. И я с ним целиком и полностью согласен. Ведь смотри что получается – человек за прошедшие, зафиксированные историей, тысячелетия нисколько не поумнел.

– Да ну, Борис Ильич, о чем вы говорите, – не выдержал Николай. – Как это не поумнел, когда мы уже в космос летаем и знаем о вселенной столько, что нашим дедам, не говоря уже о пращурах, даже не снилось.

– Да я не об этом, – рассмеялся горячности своего собеседника Борис Ильич. – Я ведь о мыслительных способностях человека, о его мозгах. Как было их у пещерного человека немногим больше килограмма, так с этим же объемом мы и ходим.

– Это точно, – согласился Николай. – Насколько мне известно, средний вес мозга мужчины колеблется где-то возле тысячи трехсот пятидесяти граммов. Хотя бывают исключения и, например, вес мозга Маяковского достигал тысячу семьсот граммов, в то время как у Ленина был в пределах средней нормы. К тому же имеется информация, что у кроманьонцев мозг весил, если судить по объему черепа, на полкило больше, но они проиграли битву за землю человеку. Так что, по-видимому, объем мозга еще не является признаком гениальности человека.

– Ты затронул, Коля, кроманьонцев, мне тут недавно один мужик рассказал свою теорию их исчезновения, воссозданную им на основе современного опыта.
– Академик что ли? – удивился Николай.
– Не-а, кажется, школьный учитель или даже директор школы.
– Ну, это уже серьезно. И в чем ее суть?
– Надеюсь, ты слышал такое слово мультикультурализм? 
– Еще бы, – утвердительно кивнул головой Николай.
– Так вот первыми мультикультуралистами на земле были как раз кроманьонцы.
– Откуда такие выводы?

– Я же говорю из современного опыта. Смотри, сегодня Европа трещит по швам из-за наплыва беженцев из Северной Африки и Ближнего Востока. А почему они все рвутся в Европу? А потому, что там жить хорошо, а сами европейцы расслабились, лежа под пальмами современной цивилизации. Точно так же было и тысячи лет тому назад. В Африке наступала Сахара, жить становилось все труднее и труднее. А в Европе, где жили в то время кроманьонцы, была благодать, вызывающая у населения благодушие к приезжим, точнее, к людям, приплывающим на бревнах через Средиземное море.

– На бревнах да по морю? – рассмеялся Николай.

– Ну, пусть будет на ковчегах, – сохраняя серьезность лица, исправил свое упущение Борис Ильич. – А дальше все пошло-поехало:  люди стали прибывать из Африки пачками, и расселяться среди местных жителей. Кроманьонские женщины, большеголовые и потому очень умные, были не столь красивы и падки на удовольствия, как человеческие особи женского пола. Мужчины возревновали, и в итоге все кончилось для кроманьонцев весьма печально.

– Да, это серьезный вклад в науку под названием антропогенез.

– Вот именно, - согласился Борис Ильич. – Но возвращаясь от большеголовых кроманьонцев к современности, а точнее, к скорости  обработки данных нашими мозгами, могу утверждать, что она напрямую не зависит от емкости нашей черепной коробки. Здесь, по-видимому, все дело в структурированности мозга, в скорости обработки данных функциональными зонам мозга. И самую главную роль, на мой взгляд, здесь играет запас знаний, накапливаемый нашей памятью. По-видимому, на этом, так сказать, запасе как раз и базируется интуиция, прозрение, которым отличаются большие ученые от прочего народонаселения.

– В этом плане я целиком и полностью с вами согласен, – заявил Николай, поудобнее устраиваясь на своем импровизированном табурете. – Если бы у Менделеева все элементы его таблицы не были зафиксированы в голове, то вряд ли эта самая таблица элементов могла бы ему присниться.  Исходя из этого, можно сделать вывод: если считать, что молодое поколение людей умнее своих отцов, в чем я сильно сомневаюсь, то обновление разумности человека происходит только за счет накопления более современных знаний, но никак не за счет возрастающей скорости оперирования этими знаниями.

– Вот-вот, – подхватил, Борис Ильич, –  у большинства современных молодых людей начисто отсутствует желание забивать себе голову всякой информацией, поскольку в кармане у них имеются смартфоны, с их уникальными возможностями.  Отсюда не сложно предположить, что если даже сегодня искусственный интеллект по скорости обработки данных способен дать нам сто очков вперед, то что уж говорить про будущее. Если же учесть, что сегодня человек сам совершенствует своих интеллектуальных помощников, обновляя вычислительные системы, уровень их структурированности,  раз в пять-шесть лет, то просто невозможно предугадать, чем все это закончится. Еще более туманным делает наше будущее способность этого ИИ самосовершенствоваться. Получается, что сам человек старательно роет для себя могилу. И, между прочим, сегодня наши интеллектуалы уже внесли решающий вклад в это дело. Ты, наверно, слышал про японскую игру под названием Го?

– Разумеется, – кивнул головой Николай, – но никогда не видел, как в нее играют. Говорят, она несравненно сложнее шахмат.

– Не знаю, насколько она там сложнее, но главное не в этом. Главное в том, что она математически не просчитывается, и казалось бы, должна быть непосильной для искусственного интеллекта. И, тем не менее, не так давно этот ИИ взял да и обыграл чемпиона этой игры. Спрашивается, каким образом этот арифмометр смог такое сделать?
– Почему арифмометр? – рассмеялся Николай.

– Да это я так, образно, – улыбнулся Борис Ильич. – Оказывается эти парни, программисты, соорудили для какого-то устройства очень сложную программу, способную  самосовершенствоваться, затем заставили две такие программы играть друг против друга. И в результате получилось нечто такое, что уже не попадает под условное название арифмометра, то есть она не просто просчитывает всевозможные варианты, а способна предвидеть нетривиальные ходы противника. Вот эта штука и обыграла чемпиона по Го.

– Но это еще ни о чем не говорит, – заметил Николай. – Вопрос – почему этот усовершенствованный арифмометр, как вы сказали, должен восстать против человека остается открытым.

– Я не знаю, каким термином можно охарактеризовать вероятное противостояние ИИ с человечеством, но что оно будет, это для меня абсолютно ясно. Вот ты, наверно, слышал, что не так давно, не помню где, на конвейере робот убил человека, – наверно, тот просто оказался не в то время и не на том месте. Убил, естественно,  не преднамеренно, но, тем не менее, факт есть факт. В другом месте, робот, помощник по дому, по какой-то причине переехал маленького ребенка, правда, не причинив ему вреда. На какой-то выставке в Китае, робот взбунтовался и напал на человека, травмировав его. Можно, разумеется, посчитать это мелочью, на которую не стоит обращать внимание, но можно увидеть в этом и первые звоночки будущего противостояния. И кто знает, что нас ждет впереди?

Некоторое время собеседники сидели  молча, думая каждый о своем. Со стороны можно было увидеть в разговоре этих двух людей нечто противоестественное: вокруг жизнь била ключом во всем своем разнообразии, начиная от перелетающих с дерева на дерево птиц и заканчивая редкими комарами, неожиданно возродившимися к жизни от прикосновения теплых лучей солнца. Легкий шепот еле заметного ветерка в кронах деревьев создавал впечатление неиссякаемости жизни даже в это осеннее время, когда тайга готовилась к долгой зимней спячке. Всем своим видом она как будто показывала, что обязательно весной возродится вновь, и будет так бесчисленное количество раз, потому что жизнь бесконечна, как бесконечно и само время.

– Да, что нас ждет впереди? – задумчиво повторил Николай, прерывая молчание. – Неужели  полная безнадега?
– Понимаешь, Коля, на этот вопрос, как я думаю, можно ответить, лишь предварительно ответив на другой.
– Какой еще другой вопрос? – переспросил Николай, окончательно возвращаясь на землю, от которой на время он оторвался в своих размышлениях о вечности.
– Вопрос этот касается смысла жизни самого человека, о возможном целеполагании матушки природы или Вселенского разума, – произнес Борис Ильич, не отрывая  взгляда от легких перистых облаков, еле заметно скользящих по небу. – Мы привыкли рассматривать весь окружающий нас мир как нечто внешнее, бескрайнее, и даже хаотичное,  подчиняющееся в своем развитии еще неизвестным нам законом, постигнув которые и проявив волю, мы способны добиться чего угодно, даже пригнуть выше головы.

– А разве мы сегодня не прыгаем выше головы? Вон уже до Марса допрыгнули.

– Это я так, образно, – машинально ответил Борис Ильич и тут же продолжил: –  Окружающий нас мир, как мне кажется, является  набором систем, чем-то похожий на матрешки, вложенные одна в другую. Так вот, человек, в своем мироощущении, в своем самосозерцании, является самой маленькой, из этих матрешек, а вокруг нас целая многоступенчатая система, где более объемные, вышерасположенные матрешки в основном предопределяют действия нижестоящих. Например, система индивидуума вписывается на подчиненных началах в систему социума, а та является всего лишь составной частью ноосферы и так далее. Ты можешь спросить,  почему более простые системы входят в состав более сложных на подчиненных началах? Ответ таков: потому что всякая система устойчива только потому, что существуют силы, как внутри системы, так и во вне ее, которые противодействуют ее разрушению.

 – Это мы когда-то  проходили, – заметил Николай. – Один наш доцент в университете  толковал это, по-моему, так: устойчивая система обладает способностью возвращаться в исходное или близкое к тому положение после прекращения действия сил, которые и  вывели ее из равновесного состояния.

 – Все правильно, – одобрительно кивнул головой Борис Ильич. – Только следует, на мой взгляд, добавить, что стабилизирующие силы всегда направлены внутрь системы извне. Силы, действующие внутри системы, в большинстве случаев способны скорее разрушить ее, чем сохранить.

– Таким образом, вы хотите сказать, что все действия каждого из нас предопределены заранее и предопределены извне? – скептически улыбнулся Николай.

– Да нет, ничего подобного я не утверждаю, – покачал головой Борис Ильич. – Предопределены для нас только конечные цели, а каким образом мы будем пытаться  их достичь, это уже решать нам самим.

– Что в лоб, что по лбу, – засмеялся Николай. – Но где здесь ответ на вопрос о будущем?
– Ответ, на мой взгляд,  прост: мы никогда не сможем создать человекоподобный искусственный интеллект, который сможет стать нам надежным спутником по жизни, стать братом. Потому что мы никогда не сможем выполнить посыл древних мудрецов – познать самих себя, а значит и воссоздать человеческое я, несмотря на то, что мы будем досконально знать, какие участки нашего мозга за какие операции отвечают. И это все по одной, давно известной причине: невозможно поднять самого себя за волосы. Отсюда простой вывод: искусственный интеллект, созданный нами, никогда не станет нашим вторым "я". Это значит, что он будет иной, иная данность, способная к отрицанию всего, что хоть в малейшей степени будет мешать этой данности самосовершенствоваться, что и будет являться смыслом существования такого искусственного интеллекта.

– Н-да, веселую картинку вы нарисовали, Борис Ильич, – отметил Николай, потирая рукой висок. – Но мне кажется, что все-таки мы каким-то образом поладим с этим искусственным интеллектом.
– Дай-то Бог, – задумчиво произнес Борис Ильич, –  но уже сегодня отчетливо просматривается еще одна, поджидающая нас неприятность, которая, с широким внедрением умных роботов в нашу жизнь, в наше производство, перевернет всю нашу жизнь.
– Безработица среди широких масс населения? – с улыбкой спросил Николай.
– Вот именно, – подтвердил Борис Ильич,  – и все это очень серьезно.  Уже сегодня наблюдается экспансия робототехники на конвейерном производстве, хотя в целом это пока еще не оказывает серьезного влияния на занятость населения.  Но что будет завтра – одному Богу известно.
– Завтра наступит коммунизм, – засмеялся Николай. – Это же его проповедники сплошь и рядом кричали – освободим трудящихся от эксплуатации капиталистами-кровопийцами, добьемся сокращения рабочего дня.

– Было дело, – согласился Борис Ильич. – Но при этом предполагалось, что дополнительное свободное время труженики станут использовать для самосовершенствования, повышения своего культурного уровня, для самообразования.
– Ага, как же. Хлеба и зрелищ  – вот что они потребуют. Это исторический факт, зафиксированный на примере древнего Рима. А потом, как и в те времена, неизбежен крах, но только уже в масштабах всего человечества. Так что получается у нас с вами, Борис Ильич – куда ни кинь, повсюду клин.
– Согласен, – одобрительно улыбнулся Борис Ильич. – Правда, сегодня ассортимент потребностей человека в сравнении с древними римлянами, стал значительно шире. А современное общество, общество потребления, небезуспешно трудится над изобретением все новых и новых этих самых потребностей, начиная от сверхмодной одежды и кончая невиданными деликатесами в виде саранчи или улиток, приготовленных при помощи сверхновых технологий. И происходит все это по одной причине, о которой я говорил тебе ранее.

– Получается, что если у человека в квартире забить до отказа его холодильник, то рядом незамедлительно появиться новый, пустой? И виновато в этом лишь одно – отсутствия ответа на вопрос о смысле жизни? – мрачно ухмыльнулся Николай.

– Вот именно. Для думающего человека это вопрос вопросов, определяющий пути развития всего человечества. Ведь и религия возникла именно по этой причине. Она указывала верующему, что смысл его жизни в том, чтобы заслужить место в раю. Дальше этого ни один верующий человек, какую бы он религию не исповедовал, исключая разве буддистов и индуистов, не шел. И получается, что рай как таковой всего лишь отодвигал на потом ответ на основной вопрос о смысле нашего существования. Что предлагается человеку или его душе в раю? Все те же удовольствия, какими люди располагают и при земном существовании. На большее у проповедников всех религий фантазии не хватает.

По сути дела, вопрос остается открытым. Правда, все религии, имеющие индийские корни, стоят в этом плане несколько особняком. У них конечной целью земного существования является не рай, а избавление от земных страданий путем достижения некой нирваны, ставящей их после окончания праведного пути земного в один ряд с Богами. Но лично для меня некая весьма туманная нирвана не является ответом на вопрос о смысле жизни человека.  И, тем не менее, несмотря на все это, все религии обладает притягательной силой. Почему?

– Действительно, почему? – непроизвольно повторил вопрос Николай.
– А потому, – продолжил свое философствование Борис Ильич, – что они выводят ответ на этот вопрос за пределы нашей системы и тем самым как бы снимают его с повестки дня. Ведь находясь внутри системы, невозможно увидеть ее предназначение, которое определяется  внешними силами,  определяется извне. Условно говоря, цель для нашей системы, а значит и для нас, избрана кем-то иным, условно говоря, Высшим разумом.

– То есть Богом? – заметил Николай, и скептическая улыбка скользнула по его лицу.
– Если тебе такого ответа достаточно, значит Богом. Если нет, то Разумным началом вселенной, которое является наряду с материей, действующим Актаром вселенского спектакля.
– Вы, наверно, хотели сказать актером? – заметил Николай.
– Нет, дорогой, – отрицательно покачал головой Борис Ильич, – именно Актаром, действующим лицом, которое пока что для всех нас представляет собою вещь в себе, то есть нечто, неподдающееся определению.
– Да, – вздохнул Николай, – как-то сложно все это.
– Ничего не попишешь, – улыбнулся Борис Ильич, – жизнь сама по себе сложная штука. Но довольно, пофилософствовали и будет. Давай-ка лучше займемся делами более материальными, как, допустим, колка дров, а то на ночь не будет чем протопить печку.
 
Пока Николай с превеликим усердием махал колуном, раскалывая чурбаки на плахи, Борис Ильич стаскивал их в сени, аккуратно выкладывая вдоль одной из стенок поленницу, высотой почти в свой рост. На зиму дрова являются стратегическим материалом, обеспечивающим, наряду с пищей, выживание человека среди дикой природы. А зима была уже не за горами, о чем свидетельствовала и вершина Лысой горы, белеющая первым снегом среди темной зелени тайги.

– На ней снег ложиться, как минимум, на неделю раньше, чем здесь, – заявил Борис Ильич, обнаружив, что Николай, успешно расколов последний чурбан, внимательно рассматривает белеющую вершину.
– Вчера еще такой не была. Снегу там, что ли, за ночь поднавалило?
– Возможно, – согласился Борис Ильич, – На высоте в это время морозец уже приличный. Скоро и вниз спустится. Сходим завтра в кедрач, может, орехов немного наберем.

Остаток дня прошел в мелких хозяйственных хлопотах, которым Николай предавался с большим удовольствием. Наверно, в каждом русском человеке, в глубине его натуры,  сидит нечто, связанное с жизнью наших предков, сельских жителей. Потому и хлопоты по обустройству своего быта в условиях надвигающейся зимы, какими бы утомительными они ни были, нашего человека только радуют.


                * * *

Утро следующего дня было прозрачным и тихим. Ветра почти не ощущалось. Даже Западный хребет молчал, о чем не преминул заметить Борис Ильич:
– Денек будет хороший, наверно бабье лето наступило.
– Конец сентября, вроде бы пора, – согласился Николай. – На сегодня какие у нас планы?
– Давай-ка, парень, сходим мы с тобой, как я вчера говорил, за кедровым орехом. В тот день, когда вы пришли, было ветрено, и шишки, должно быть, нападало много. А по пути завернем в гости к моему знакомому, может, удастся повидаться.
– Что-то, Борис Ильич, вы ни разу не упоминали о своих соседях. Охотники-промысловики, что ли? Кстати, а почему они свой слив забросили?

– Для охотников еще рановато. У них сезон начинается числа десятого октября и то не всякий год. А слив заброшен уже два года. Никто пока в тех местах постоянно не охотится. Старик, наверно, уже не ходок – он старше меня лет на пяток. А молодняку сегодня… – Борис Ильич не стал продолжать, только махнул рукой. – Мои же знакомые являются  аборигенами, так сказать, этих мест, и живут здесь безвылазно, но скажу тебе, весьма воспитанная публика. Сам увидишь
Николай пожал плечами и не стал больше расспрашивать, хотя и был заинтригован. «Какие тут могут быть знакомые? Лоси что ли?» – подумал он, забрасывая рюкзак себе за спину.

– Если повезет, – продолжал между тем Борис Ильич, – принесешь домой немного кедровых орехов. Вкуснятина, я тебе скажу, не то, что продают на рынках.
– Какая разница? – удивился Николай, – орех есть орех, разве только что свежий?
– Разница в том, – заметил Борис Ильич, – что этот орех ты добудешь сам, потому он намного вкуснее.
– Только что, – засмеялся Николай, – пристраиваясь вслед за своим старшим товарищам, который, подперев палкой двери зимовья, встал на тропу, ведущую прямо через ручей на противоположную сторону распадка.
– А зачем, Борис Ильич, вы двери палкой подперли?
– А что бы гости понимали, что дома никого нет, и не искали нас по углам, – отшутился Борис Ильич.

Перевалив распадок, через час хода путники вошли в светлую борину, еще укутанную утренней тишиной и легкой туманной испариной. Стволы вековых сосен, светло-медные вверху и темно-серые внизу, стояли свободно, предоставляя достаточно места для солнечных лучей, для желто-зеленого мха и сплошных зарослей черничника. Тропа среди этого буйства зелени смотрелась как узкая извилистая траншейка, верх которой перехлестывали веточки, сплошь унизанные крупными иссиня-черными ягодами.

– Вот это да! – восхитился Николай, наклоняясь и набирая полную горсть ягод.
– Перезрелая уже ягода, – заметил Борис Ильич, проделывая ту же операцию, – вкус уже не тот, водянистая.
– Все ровно объедение, – не согласился с ним Николай, опускаясь на корточки, и принимаясь очищать веточки от ягод.
Не мене получаса продолжалось такое пиршество, которому мог бы позавидовать даже изысканный гурман. Наконец, Николай распрямился во весь свой не маленький рост и заявил:
– С меня довольно, а то растолстею как медведь.
– А он где-то здесь, недалеко, – заметил Борис Ильич, поднимаясь с валежины, на которой отдыхал, пока Николай отдавал дань чревоугодию.
– Кто недалеко, – переспросил Николай, вытирая тыльной стороной ладони измазанные  черникой губы.
– Да медведь недалеко.
– Какой еще медведь, – встревожился Николай, – осматриваясь вокруг.
– Ну, я же тебе говорил, что по пути заглянем к соседу. Вот медведь и есть этот сосед.
– Шутите?
– Нисколько. Еще немного пройдем, и где-нибудь обязательно его увидим. Он в это время обычно здесь пирует, да и отдыхает, наверно, здесь же, так сказать, не отходя от кассы.
– Да вы что? Мы же без оружия! – занервничал Николай. – А вдруг он попрет на нас?

– Успокойся, не попрет,– уверенным голосом заявил Борис Ильич. – Мы с ним знакомы уже года четыре, почти друзья. Да, кстати, вон он, – Борис Ильич протянул руку, указывая на небольшой бугор среди сосняка. Пасется.

Действительно, среди стволов деревьев медленно двигалось бурое туловище медведя, со склоненной вниз головой. Их отделяло от зверя около двухсот метров и, естественно, что зверь, с его тонким слухом и острым обонянием, давно уже обнаружил незваных гостей, но, не придавая этому значения, усердно занимался своим делом.

– Пойдем отсюда, – дернул Бориса Ильича за рукав суконки Николай.
– Пойдем так пойдем, – спокойно согласился тот, поправляя на спине рюкзак и направляясь дальше по тропе.

Первые двести или триста метров Николай с тревогой оглядывался назад – не крадется ли зверь за ними. Но позади никого не было, а впереди, в просветах между соснами затемнела зелень пихтового молодняка, за которым серой стеной вставал кедрач, цель их похода.
– Слушайте, Борис Ильич, обратно нам той же дорогой идти, – спросил Николай, когда тот остановился возле толстенного кедра и сбросил со спины рюкзак.
– Иного пути у нас нет, – рассмеялся Борис Ильич. – Да ты не волнуйся, к тому времени как нам возвращаться, мишка накушается и приляжет отдохнуть – пройдем и не заметим, где он и как он.
– Когда вы с ним познакомились? – немного успокаиваясь, спросил Николай.

– Года четыре назад. Он в то время был еще пацаном, второй год ему, наверно, шел. Я в тот раз осваивал новый фотоаппарат, сидел возле муравейника, фотографировал. Поднял голову, смотрю, а в метрах шестидесяти от меня на тропе стоит медведь. Стоит и так внимательно разглядывает меня, наверно, увидел человека впервые. Ну, я тоже встал, пару раз щелкнул его из фотоаппарата, стою, жду, что будет дальше. Вот так и стояли, наверно, минут пять. Я-то понимал, что просто так уходить от него нельзя – примет за слабака, и, чего доброго, может на меня броситься. Но потом сообразил, что нужно показать ему свою силу.

– Силу? – не скрывая скептической улыбки на лице, переспросил Николай.
– Видишь ли, – не придавая значения такой улыбке своего спутника,  – продолжил Борис Ильич, – медведи, как правило, обозначают границы своих угодий метками, царапая когтями деревья, вставая на задние лапы. Чем выше метка, тем больший размер, а значит, и сила у зверя. Вот я и взял в руки валявшуюся рядом палку, и принялся как бы зачесывать ею ствол рядом стоящей ели. И понимаешь, подействовало. Медведь посмотрел на все это и побрел в сторону. Вот с тех пор и возникла меду нами такая вот дружба: я не надоедаю ему, а он обходит стороной меня.
– Чудны дела Господни, – рассмеялся Николай.
– Чудны-то чудны, а давай-ка, друг мой ситцевый, посмотрим, что тут у нас с орехами.

Осматривая толстую подушку зеленого  мха под деревьями, они вскоре обнаружили среди сплошного зеленого ковра большие округлые шишки кедра, темно-коричневого цвета со смолистым фиолетовым налетом. Ветром их сорвало с вершинных ветвей  деревьев и, падая с большой высоты, шишки почти целиком прятались во мху, что делало их поиск довольно затруднительным, тем более, что шишек было не так уж и много.
– Ну, что, Николай, – обратился Борис Ильич к своему спутнику, – произведем разделение труда: я стану собирать шишки, а ты будешь их перетирать.
– Как это? – не понял Николай. – Я думал, что мы просто наберем по рюкзаку этого добра и унесем домой.
– Сие действо нерационально, – возразил Борис Ильич. – Тащить гору мусора домой, чтобы потом выбросить его? Орехов в шишке по отношению к ее весу, если и будет процентов десять, так хорошо. И это в лучшем случае, остальное голимый мусор.
– Ну, смотрите сами, – пожал плечами Николай, – тереть так тереть. Правда, я таким делом никогда в жизни не занимался.
– В жизни всегда что-то делаешь впервые, – успокоил его Борис Ильич.
– Понял, слушаюсь, – четко, по-военному ответил Николай, прикладывая руку к кепке. – Правда, я не совсем понимаю каким образом эту операцию проделывать.
– Поймешь, когда ознакомишься с устройством агрегата, – рассмеялся Борис Ильич, направляясь вглубь насаждения, к стволу старой лиственницы, сваленной когда-то ветром наземь.

Посредине ствола, сверху была вырублена топором небольшая прямоугольная площадка, по всей ширине которой поперек виднелись невысокие ребра, выпиленные пилой.
– Вот твое орудие труда, – указал на эту площадку Борис Ильич. – Сейчас я принесу саму терку и сито для орехов. Они у меня хранятся в дупле вон того кедра, – и он указал рукой на ствол громадного дерева, которое по возрасту, должно быть, помнило самого Ермака. 

Вскоре Борис Ильич вернулся с пластмассовым тазиком в одной руке и деревянной скалкой в другой. Скалка оказалось вовсе не скалкой, а плоским полуметровым обрезком стволика березы, на одной из сторон которого виднелись такие же ребра, как и на лежащем стволу лиственницы. Днище пластмассового тазика было испещрено  небольшими отверстиями, сквозь которые мог легко проваливаться кедровый орех, и это было сито, для отсеивания добытого продукта от мусора. 

– Значит так, – продолжил свои поучения Борис Ильич, – положишь на ребра этого инструмента, – он указал рукою на ребристую площадку ствола лиственницы, – две-три шишки, затем берешь в руки терку и начинаешь ей давить эти шишки, перекатывая взад-вперед. Понял?
– Оно, конечно, сложно, но я ведь не зря университет заканчивал, так что справлюсь, – засмеялся Николай, принимая из рук своего учителя терку. – Кстати, обработанный продукт  будет падать в мох, не исключены его большие потери.
– Точно, – хлопнул себя рукою по лбу Борис Ильич. – Пленку-то из дупла я не вытащил.

Вскоре процесс пошел. Борис Ильич с тазиком в руках переходил от дерева к дереву, собирая под ними шишки. Николай с хрустом растирал их, сметая полуфабрикат прямо на разостланную поверх мха пленку. Кедровки, обнаружив такое посягательство на их привилегии единоличного пользования кедровыми орехами, громко возмущались и суетились в кронах деревьев, иногда роняя оттуда шишки прямо под ноги Борису Ильичу.

За работой время летит быстро и оба добытчика таежного продукта не успели оглянуться, как солнце уже перевалило зенит.
– Может, довольно? – спросил Николай, когда Борис Ильич вернулся с очередным тазиком шишек.
– Пожалуй, да, – согласился Борис Ильич. – Далековато ходить приходится. Здесь вокруг уже все подчистил.
На том процесс сбора таежного деликатеса прекратился, а вскоре и агрегат Николая перестал издавать хрустящие звуки, с которыми шишки, дробясь на мелочь, освобождали из заточения ядреные, темно-коричневые орехи. Теперь оставалось лишь просеять дробленку через тазик-сито, а затем отвеять орехи от мелкого мусора, и процесс окажется завершенным.

– Давай-ка немного передохнем, а заодно и попьем чайку, – предложил Борис Ильич. – Здесь, совсем рядом, имеется небольшой ключик. Я, когда здесь бываю, всегда там чай пью.
– Грех нарушать традицию, – согласился Николай, поднимаясь со своего рабочего места и рассматривая руки, покрытые темными пятнами смолы.
– Ничего, – успокоил его Борис Ильич, – там вдоль ключика много хвоща растет, так что всю грязь с рук ототрет лучше любой мочалки.

Место чаепития было довольно обустроенным: две старые валежины, сплошь поросшие сверху мхом, по комфорту ничуть не уступали даже креслам городской квартиры. Неспешно прихлебывая обжигающий чай, таежные труженики завели разговор обо всем сразу и ни о чем конкретно. Но скоро он перерос в доверительную беседу, к которой располагала сама обстановка таежного уединения. Тихие голоса лесных жителей нисколько тому не мешали, и даже  пронзительные крики потревоженных кедровок, звучащие в отдалении, стали как бы своеобразным фоном искренности и доверия. Здесь не перед кем было лукавить и выставлять себя в лучшем свете, чем ты есть на самом деле.

Первым затронул серьезную тему Николай.
– Борис Ильич, вы знаете свой IQ, – с таким шутливым вопросом обратился он к своему спутнику.
– А как же, – рассмеялся Борис Ильич. – Сегодня ни один уважающий себя человек не может не знать свой айкью.
– Почему это?
– Да потому, чтобы не вляпаться в запретную для него тему, в которой он ни бум-бум.
– Ну, а если серьезно?
– Серьезно? – переспросил Борис Ильич. – Серьезным подобная глупость быть не позволяет.
– Но ведь на Западе с этим делом совсем не так. Там даже в университетах студентам предлагают соответствующие тесты. И если у тебя этот айкью сотня или выше, тебя берут на заметку. Ну, а с восьмю десятками и на лекции ходить не стоит.
– И ты веришь в эту чушь? – удивился Борис Ильич.
– Ну не так, чтобы, но все же, – замялся Николай.
– Между прочим, Эйнштейн, если бы он проходил в свое время такой тест, вряд ли  набрал бы больше сотни. И остались бы мы без теории относительности. Ведь в школьные годы, насколько мне известно, он даже до хорошистов не дотягивал.
– Наверно с возрастом поумнел, – засмеялся Николай.
– Может быть, – согласился Борис Ильич. – Но, может, он просто  был односторонним гением, и по вопросам физики и космологии его айкью зашкаливал за все сто двадцать, а в вопросах агрономии и до восьмидесяти не дотягивал, а?

– Может быть и так, – согласился Николай. – Кстати вы слышали что-нибудь о детях Эйнштейна?
– Да вроде бы нет, – пожал плечами Борис Ильич. – Но, насколько мне известно, природа отдыхает на детях гениев.
– Вот-вот, ни один из детей Эйнштейна, а их, законных, у него было трое – два сына и дочь, не добился сколь-нибудь заметных успехов в жизни, что, действительно, подтверждает это правило.

– Трое детей для гения что-то многовато, – заметил Борис Ильич. – Ведь сегодня бытует мнение, что умные люди плохо размножаются. И если принять здесь за основу дарвинизм, то среди человечества происходит естественный отбор глупейших.
– Но ведь практика показывает, что подобное утверждение в корне не верно, и что человечество нисколько не глупеет, а наоборот, – не согласился Николай.
–  В отношении всего человечества это, действительно, так. Хотя с другой стороны, если взять отдельного человека, углубляющаяся специализация людей свидетельствует об обратном.
– Не понял, – удивился Николай.

– Ну, смотри, – с хитроватой улыбкой на лице заявил Борис Ильич, – во времена Аристотеля знания людей об окружающем их мире были минимальны, а потому каждый мог обсуждать с каждым любой вопрос на равных, если, разумеется, исключить словоблудие под названием софистики, в которой поднаторели некоторые. Сегодня же биологу трудно найти общий язык с физиком, а инженеру-строителю с агрономом. И виновата в том узкая, все углубляющаяся специализация. И получается, что в целом человечество здорово поумнело, чего не скажешь об отдельных его представителях. Человек сегодня получает однобокое развитие под  влиянием этой самой специализации, а в природе, между прочим, подобное явление называется уродством.
               
– Ну, Борис Ильич, вы и договорились.               
– Ладно, шутки шутками, а все-таки какая-то ненормальность здесь имеется. Вынужденная специализация превращает человека в этакий винтик в производственном механизме ...               
– В служебного человека, – поспешил подсказать Николай. – Сегодня эта тема на слуху, особенно после клонирования овечки Долли. Как вы, Борис Ильич, относитесь к проблеме создания подобного человека с использованием методов вмешательства в наш геном?
– Плохо отношусь, – посерьезнел лицом Борис Ильич, – хотя от «хорошо» и «плохо» сегодня мало что зависит. Они просто тушуются перед наглой целесообразностью. Кстати, такая проблема, я не имею в виду генетику, постоянно стояла перед человечеством. Все углубляющееся  разделение труда – это ведь по своей сути разделение людей по роду их занятий. Человек становился специалистом в каком-то одном деле, и это уже определяло всю его жизнь. Он невольно превращался в слугу этого дела.

– Ну, так уж и слугу, – не согласился Николай. – Человек всегда мог сменить профессию и превратиться из сапожника, допустим, в парикмахера или пекаря.
– Разумеется, – спокойно отреагировал на слова Николая Борис Ильич. – Но вот тысячи социальных нитей делают эту задачу трудноосуществимой, тем более, сегодня. Вот возьмем тебя, ты на своем заводе приставлен своей специальностью к какому-то делу, так?

– Допустим.
– Легко ли тебе сменить свое место работы?
– Ну, как вам сказать, – замялся Николай, – в принципе я могу…
– В принципе да, можешь, – прервал его Борис Ильич, – но легко ли это осуществить, когда твое положение на предприятии зависит не только от твоей квалификации, но и от многих других людей, от твоей семьи, от ее достатка? Все это вяжет человека по рукам и ногам, превращая каждого из нас, действительно, в человека служебного, приставленного к делу самой жизнью.

– С этим, Борис Ильич, я не спорю. Частично мы, конечно, теряем свободу выбора, но ведь не окончательно, – упрямо мотнул головой Николай. – К тому же ведь я говорю совсем о другом, о вмешательстве человека чересчур разумного в геном самого человека. Не приведет ли это в итоге к клонированию людей по каким-то определенным признакам, допустим, по цвету глаз или кожи, по величине эйкю и так далее.

– По-моему, Николай, это даже не стоит и обсуждать, поскольку следствием подобного вмешательства в дебри наследственности человека станет появление среди нас настоящих  биороботов. Сначала мы будем вынуждены воспринимать их в качестве братьев по разуму, а дальше уступить им место под солнцем в виду их более высокой эффективности во всем, начиная от производственных процессов и кончая воспроизводством потомства. Это станет концом современного человечества.

– Ну, почему концом? Скорее всего, появятся сверхчеловеки, которые и станут направлять развитие жизни на земле в определенных целях.
– Вот-вот, в определенных, скорее всего, своих корыстных целях.
– Почему именно корыстных? – с лукавой улыбкой на лице не преминул поддеть  своего собеседника Николай. – Может быть, все их помыслы будут направлены на достижение той цели, о которой вы недавно говорили, и которая определяется  вышестоящей системой, и в первую очередь они займутся регулированием численности населения на нашей планете.

– Кто ее знает, как оно будет, – не принимая подначку, пожал плечами Борис Ильич. – Если исходить из этой точки зрения, то ребята из Бильдербергского клуба давно уже работают в этом направлении.
– Мировое правительство во главе с семейством Барухов?
– Не думаю, что такая структура действительно существует. Но вот клуб по интересам  существует действительно. И интересы транснациональных монополий во многом, думаю, совпадают, потому что их хозяевами являются не миллионы безызвестных акционеров, а достаточно ограниченный круг лиц, представляющих интересы всем известных семейств, в том числе и Барухов.

– Интересно бы знать, какую цель они преследует, – задумчиво произнес Николай, сгребая палкой к центру остатки костра, на котором они только что готовили чай.
– Цель, между прочим, для человечества сегодня одна, – грустно заметил Борис Ильич, – сохранить жизнь на планете Земля, а заодно и себя.

– Это верно, – согласился Николай. – Мне как-то попалась на глаза одна старая книга некой Барбары Уорд, под названием «Земля только одна», так вот она там описывает любопытные вещи. Суть в том, что где бы в прошлом не появлялся человек, там неизбежно наступала экологическая катастрофа. То же самое происходит и сегодня, вопреки всем протестам зеленых.

– Согласен, – кивнул головой Борис Ильич. – Рано или поздно, но перенаселенность нашей планеты неизбежно приведет к катастрофе. Антилопам гну, вытаптывающим свои пастбища проще – они мигрируют в другие места и дают возможность отрасти траве на оставленных местах. У нас такой возможности пока еще нет. Отсюда следует…

– Что необходимо регулировать численность людей на планете Земля, – подсказал Николай.
– Вот именно, – согласился Борис Ильич. – А как это сделать сегодня, когда человечество разобщено?
– Так может эти ребята из Бильдербергского клуба как раз этим и заняты?
– Может и так, – пожал плечами Борис Ильич.
– Наверно, это они открыли окно Овертона, через которое в наш мир пробрались всякие геи и лесбиянки, фанатики всех видов и педофилы. Думаю, что идеология чайлдфри – это тоже их рук дело, – неодобрительно заметил Николай.

– Возможно, но если трезво посмотреть  на будущее человечества, то сокращение численности населения таким образом, не есть нечто из рук вон выходящее. Во всяком случае, это намного гуманнее, чем организовывать мировые войны, с применением ядерного оружия. Думаю, что рано или поздно, но нам придется регулировать свою численность, но делать это нужно самым гуманным способом, как например, в Китае: одна семья, один ребенок.

– Так они же отменили этот закон.
– А куда им было деваться, если численность  пенсионеров стала догонять количество работающих.  Неразрешимое противоречие.
– Это сегодня оно неразрешимое, а завтра, при росте производительности труда за счет роботизации производств,  вполне может оказаться легко разрешимым, но при выполнении одного простого условия?
– Какого? – поинтересовался Борис Ильич.
– Повсеместного распространения идеологии чайлдфри, с последующей возможностью внедрения лицензирования на рождение детей, – с серьезным видом продекларировал Николай.
– Круто ты решил этот вопрос.
– Круто не круто, но в перспективе человечеству от этого не уйти. И, между прочим, в этом случае можно будет забыть раз и навсегда утверждение, что умные размножаются значительно хуже, чем люди с низким айкью.
– Ну, ты и голова, – одобрительно рассмеялся Борис Ильич. – Но не пора ли нам вернуться к орехам, время-то бежит.
– Да, – согласился Николай, поднимаясь со своего места. – Время не ждет, как утверждал незабвенный персонаж Джека Лондона.

Просеяв изрядную кучу полуфабриката при помощи универсального тазика и слегка провеев его методом отброса, добытчики таежного деликатеса в итоге получили килограммов шесть кедровых орехов.
– Хорошая вещь, – одобрительно заметил Николай, выдергивая ядрышко ореха из надкусанной скорлупы. – Вкуснятина. И на кой ляс нам эти фундуки, когда такая штука у нас под боком сама по себе растет.
– Это точно, – одобрил его слова Борис Ильич. – Одно только плохо – не каждый год  такой урожай у кедра. Да и заготавливать его, это тебе не огурцы с грядки собирать.
– Думаю, что это дело поправимое и технический прогресс его стороной не обойдет.
– Возможно и так, если только кедр как вид из нашей тайги не исчезнет.
– А что, есть такая угроза?
– А ты думаешь, что лесные пожары кедровым насаждениям не угрожают? Обходят их стороной?
– Н-да, об этом я как-то не подумал, –  заметил Николай, забрасывая себе на спину рюкзак с орехами.
– В том-то и беда, что очень многие у нас, выбираясь в лес, меньше всего думают о последствиях своего отдыха там. А надо бы, – проворчал Борис Ильич, собирая все имущество, связанное с заготовкой ореха и унося его к своему схорону в дупле дерева.

Вскоре путники уже шагали по тропе обратно. Через некоторое время, когда они подходили уже к концу сосняка-черничника, идущий первым Борис Ильич, резко остановился, как будто наткнулся на непреодолимое препятствие.
– Что там? – удивился Николай, всматриваясь поверх его головы вперед.
– А шут его знает, что здесь, – встревоженным голосом ответил Борис Ильич. – Сюда шли, ничего подобного не было – всю тропу кто-то разворотил. Медведь должно быть.
– Медведь? – почему-то шепотом переспросил Николай, оглядываясь вокруг.
– На мху его следы.
– Он что, здесь чернику лопал? А ты же говорил мне, что он должен нажраться и завалиться спать.
– Говорил, но здесь что-то не то.

Николай поравнялся с Борисом Ильичом и оба стали разбираться в оставленных кем-то следах. По развороченному мху и примятым кустикам черники было видно, что в этом месте была совсем не медвежья столовая. Скорее, здесь была схватка медведя только неизвестно с кем. Возле сдвинутой с места небольшой валежины, через которую вела тропа, виднелась плешина голой влажной земли, окаймленной с одной стороны небольшим валиком сдернутого мха. На этом пятачке земли четко просматривались медвежьи следы, следы разного размера. Было похоже что оставили их разные звери, о чем Борис Иванович тут же поведал Николаю:
– Слушай, Коля, мы с тобой попали в довольно скверную историю. Здесь дрались два медведя и где они сейчас известно только им самим.
          
– Пошли быстрее отсюда, – не выдержал Николай, устремляясь по тропе дальше от опасного места. – Достаньте из рюкзака свой топорик, – обернулся он на ходу к Борису Ильичу, который теперь на тропе оказался вторым.
– Ты что хочешь с этим топором идти на медведя, – громко рассмеялся  Борис Ильич.
– Давай-давай, хоть и маленький, но все равно лучше, чем ничего, – загорячился Николай, ускоряя шаг, и давайте потише, а то привлечем зверя к себе.
– Э-э, не, дорогой, – возразил Борис Ильич, так же невольно ускоряя шаг, чтобы не отставать от Николая. – Если не хочешь неожиданной встречи со зверем, надо вести себя в лесу как можно громче, чтобы они тебя слышали и успевали уклониться от встречи с тобой.
– Так что мне сейчас песни распевать, что ли? – буркнул Николай, не сбавляя ход.
– Ну, зачем же песни? Просто нужно идти не таясь, – ответил Борис Ильич. – Да сбавь ты немного темп – я же за тобой не поспеваю. У тебя вон какой шаг, почти моих два покрываешь.

Николай ничего не ответил, но пошел немного потише. Минут через сорок или даже того меньше, на часы никто не смотрел, тропа пошла вниз, к ручью, на левом берегу которого и находилось зимовье Бориса Ильича.
– Будь ты неладна, эта тайга, – перевел дух Николай, когда они оказались на поляне перед домиком. – И как вы здесь без оружия живете?
– А вот так и живу, – засмеялся Борис Ильич. – Правда, до сих пор о медвежьих разборках  я  даже слыхом не слыхал. Ведь медведи звери одиночки и у каждого из них персональные угодья, а тут такая история…
– Паршивая, я вам скажу, история. Кстати, знаете что там могло случиться?
– Без понятия, – передернул плечами Борис Ильич.
– Вы разве не слышали, что у нас в городе недели две тому назад медведя прямо возле стадиона стрельнули?
– Как это возле стадиона?
– А вот так. На севере в начале сентября тайга сильно горела, наверно медведь вынужденно с места снялся и пошел искать себе новые квартиры. Вот один из них и забрел на городскую окраину. А там люди: шум, крик, гам. Медведь с перепугу рванул прямо в центр города, ну там и попался полиции. Его прямо с автомата срезали.
– Вот это дела! – удивился Борис Ильич. – А я здесь ничего такого и не слышал.
– Это что, – продолжил Николай, – у меня знакомый по работе рассказывал, у него родители живут в Михайловке, я даже слабо представляю где это. Так вот, там голодный зверь решил поохотится прямо в деревне. Перемахнул через ограду усадьбы и задавил прямо в будке собаку, она на цепи сидела, убежать не смогла. Такой хай в деревне поднялся, что зверь с испугу сначала на людей попер, но потом сбежал в лес. Может это он здесь с вашим другом борьбу устроил?
– Нет, Коля, отсюда до Михайловки километров, наверно под шестьдесят будет, да и через реку нужно переплывать.
– Что ему река? Он плавает, насколько мне известно, лучше человека.

– Теперь, кажется, все становится на свои места, – резюмировал Борис Ильич. – Медведи, согнанные со своих мест, уходят в поисках нового места жительства и, если осилят, то сгоняют из угодий первого встречного мишку, чтобы поселиться там самому. Как правило, далеко уходят только слабаки и молодняк, которые никого одолеть по пути не смогли. Так что у моего друга конкурент, надо полагать, зверь не крупный или просто больной.

– Ну, вы, Борис Ильич, просто меня обрадовали, – рассмеялся Николай, но что-то в его смехе выдавало тревогу. Ведь завтра им обоим нужно будет выходить из тайги, и что при этом не состоится нежелательная встреча со зверем, нет никакой гарантии.
Борис Ильич еще больше усилил эту тревожную неопределенность, когда возвратившись с ведром воды от ручья, удрученно заметил:
– А этот пришлый бандюга набедокурил и у нас – начисто разворотил муравейник, что с той стороны над ключом. И что ему здесь надо? Ведь в километре отсюда, наверху, черники хоть завались. 
– И что делать теперь будем? – не на шутку запаниковал Николай.
– Что делать, – повторил Борис Ильич, – ужинать будем да отдыхать. Ведь завтра денек будет, думаю, не простой. Видишь, над Западным хребтом тучки поползли? Так что за ночь по нашей хребтине вполне может и снежку набросать.
– Дай-то Бог, – обрадовался Николай, – хоть следы будут видны.
– Следы-то следами, а вот по раскисшему снегу переть – это совсем не мед.

Ночь для Николая тянулась как никогда долго. Вначале он никак не мог уснуть, ему все казалось, что за стенами избушки слышатся чьи-то тяжелые шаги. Один раз ему даже почудилось, что кто-то пытался открыть дверь в их домишко, но не сладил с символичным запором, в виде тонкой веревочки. В зимовьях, как правило, никто никогда настоящих запоров не делает, предпочитая им тесемку, которой, набрасывая ее на вбитый в стену гвоздь, легко регулировать величину щели в дверном проеме. Когда печка не на шутку разыграется, то с помощью такого кондиционера легко снизить температуру внутри избушки до приемлемой.

Понимая, что заснуть ему так быстро, как бы хотелось, не удастся и чтобы как-то отвлечься от тревожных мыслей, Николай вполголоса спросил:
– Борис Ильич, вы не спите?
– Да не спится что-то, – отозвался тот из своего угла.
– Мне тут в голову почему-то встряла одна мысль. Это ничего, если мы немного поговорим – ведь все рано не спится?
– Отчего не поговорить, – добродушно согласился Борис Ильич.

– Борис Ильич, вы прожили большую часть своей жизни в Советском Союзе, и как вы сегодня относитесь к развалу  советской страны? – задав такой вопрос, Николай с любопытством, которое пересилило даже его беспокойство о завтрашнем дне,  стал ожидать ответа. Ведь он знал, что когда-то Борис Ильич был членом партии коммунистов, и ему было интересно услышать, как его собеседник станет изворачиваться в этой, довольно щекотливой ситуации. Ведь многие бывшие партийные функционеры, побросав партбилеты, бия себя кулаком в грудь на каждом перекрестке, стали уверять всех подряд, что они никогда не верили партийным бонзам и по-настоящему они не были правоверными коммунистами.

– Сожалею ли? – переспросил Борис Ильич. – Еще как сожалею. Но мое сожаление сродни тому, какое возникает у человека, когда он видит, как легко и красиво летают птицы. Невольно завидуешь им, и сожалеешь, что сам ты не способен парить в воздухе так же, как они, поскольку человек существо бескрылое.
– Что-то не пойму я, какая между этими вещами связь? – недоумевая, спросил Николай.
– Какая связь, говоришь? Самая прямая. Социализм, с его плановой экономикой – это будущее человечества, и все мы должны это осознать.
– Скорее всего, это просто идея-фикс и не более того.
– Нет, дорогой, – энергично возразил Борис Ильич, – это не идея-фикс, а символ будущего, смысл веры в будущее. Альтернатива ему – экологический апокалипсис. Так что суть моего сожаления заключается в том, что начали строить социализм слишком рано и, возможно, не в том месте. Народы земли еще до сих пор не осознали грозящей им катастрофы, и не объединились во имя самой жизни на планете.

– Тогда получается, что социализма как такового не может быть вообще, поскольку нет такой силы на земле, которая смогла бы объединить всех людей в одну семью.
– А вот здесь ты неправ, – возразил Борис Ильич. – Ничто не объединяет людей так, как общая беда, перед которой все равны: и бомжи, и олигархи. Ведь близкая, зримая смерть всех сравняет … с землей.

– Ну, что же, может быть, вы и правы, – после непродолжительного раздумья согласился Николай. – Будем жить дальше, глядишь, еще и доживем до появления на земле нового социалистического государства в какой-нибудь Швеции или Франции.

– Может быть и так, но понимаешь, Николай, на мой взгляд, экологическая катастрофа сегодня не главная опасность для нас. Страшнее ее другая, более реальная опасность, опасность самоуничтожения. И исходит она от фанатиков, от терроризма. Думаю, что рано или поздно,  но они получат в свое распоряжение ядерную бомбу или какое-то другое, ультрасовременное оружие, и спровоцируют среди нас такую войну, что некому  будет заключать мир.

– То есть, получается все как у Чехова, коль у человечества имеется ядерная бомба, то рано или поздно она должна рвануть, – подвел безрадостный итог  Николай. – Снова, куда не кинь, всюду клин. Хотя нет, Борис Ильич, вы слышали что-либо о технологии  Bid Data, иначе – технологии обработки  больших данных?

– Приходилось, – кивнул головой Борис Ильич. – Но, по совести сказать, я в это дело не вникал, поскольку не бизнесмен я и не торгаш, поэтому выискивать мне в Интернете особо нечего, если потребуется, то вполне хватает и Википедии.

– Э-э, Борис Ильич, отстали вы от жизни, – тут же заявил Николай.
– Не мудрено, я же таежный отшельник, – отозвался со своего угла Борис Ильич.
– Отшельник-то отшельник, но со смартфоном, – продолжил наседать Николай.
– Ладно, давай, просвещай, что там у тебя.
– Дело в том, что не сегодня, так завтра, не вы будете что-то искать в Интернете, а вас будут изучать и искать через него.
– Меня? – удивился Борис Ильич, – да на кой я кому сдался.

– Ну как же? Ведь вы потенциальный избиратель и, главное, потенциальный покупатель. А значит, подлежите исследованию всякими там спецами от психометрии. Цель у них одна: изучить вас, ваши привычки и всякие там хотелки, чтобы ненавязчиво этак, через ваш же смартфон, убедить вас, что без какого-то товара вы вовсе и не человек даже.

– А вот это у них вряд ли получится, – рассмеялся Борис Ильич.
– Почему?
– Видишь ли, Коля, я пенсионер и, что главное, никогда не был вором, а это значит, что капиталов у меня нет ни в России, ни в оффшорах. А на пенсию, да будет тебе известно, сильно не разгуляешься и для всяких там специалистов по маркетингу  я просто неинтересен.

– С этим никто не спорит, но я о другом. Главное, что несут в себе эти технологии, это потенциальная возможность контроля за всем населением планеты, и это, на мой взгляд, решает проблему терроризма. Ведь по поведению человека в быту и в виртуальном пространстве  уже сегодня можно предсказать его вероятные поступки в той или иной ситуации. А завтра эти технологии дадут возможность даже расшифровывать мысли человека, а не то, что предсказывать его поступки.

– Да, веселое времечко нас ожидает, – вздохнул на своем топчане Борис Ильич. – Хотя с другой стороны, ведь жили раньше люди в сельской местности на глазах друг у друга и ничего, нормально жили. А там утаиться от глаз и ушей соседей было невозможно. Каждый знал о каждом всю его подноготную. Это в городе подлец вполне может выдавать себя за вполне приличного человека. А там, на селе, такой номер не проходил.

– Вот-вот, – поспешил согласиться с Борисом Ильичем Николай. – Получается, что сегодня мы на пути в открытое общество, и в этом наше спасение. Представляете, встречаете вы на городской улице незнакомого вам человека, достаете из кармана  какой-нибудь новый смартфон или прибор под условным названием «Узнайка», и он вам докладывает всю правду об этом человеке. Мол, это Сидоров Николай Андреевич, такого-то года рождения, женатый, имеет двоих детей такого-то возраста, любитель выпить и покуролесить на почве пьянства. В остальном же милейший человек, во всем поддерживающий линию партии и правительства, психический здоровый и морально устойчивый. И вы уже знаете, что можно ожидать от этого человека и стоит ли заводить с ним более близкие, дружеские, так сказать, отношения. Здорово, да?

– Здорово-то здорово, но есть маленький нюансик, о котором я говорил тебе ранее: неизвестно, в конечном счете, в чьих руках окажется эта возможность осуществлять тотальный контроль за всеми. И учитывая, что подлецы и прохиндеи среди всех народов и во все времена оказывались ребятами более шустрыми, то, думаю, что и в данном случае они окажутся впереди всех. А это значит, что все, о чем мы с тобой говорим, будет использовано ими в своих корыстных целях, точка.

– Ну, Борис Ильич, снова ваша ложка дегтя портит вселенскую бочку меда, – недовольно отметил Николай. – Неужели вы, впрочем… – и, не договорив, он замолчал.

В избушке установилась тишина, которая вскоре стала нарушаться легким похрапыванием хозяина жилища. Николай уже не решился беспокоить его своими разговорами и стал перебирать в памяти все события минувших дней. Он надеялся хоть таким образом заглушить тревогу, которая поселилась в нем после обнаружения медвежьих следов на тропе. И все же где-то за полночь Николай уснул и проснулся уже утром и только от того, что Борис Ильич негромко стукнул дверью, выходя наружу.

– Ну и как там, – спросил он, когда хозяин жилища возвратился обратно.
– Снегу подбросило, но не так чтобы много, сантиметров пять, а может и меньше.
– Так что, подъем и в путь?
– Да ты не спеши – на улице еще темновато. Через часик или полтора тронемся.
– А до трассы засветло успеем?
– Если ничего такого по пути не произойдет, то часиков за шесть одолеем эти двадцать километров. Так что по любому к часам четырем будем на месте.
– В смысле на дороге, где нас будет ожидать машина? – решил уточнить Николай.
– Вот именно, где нас будет поджидать машина, если, разумеется, и с ней ничего не случится. Вот что еще, Коля, у тебя суконные брюки есть или только те, в которых ты пришел сюда? – спросил Борис Ильич, зажигая керосиновую лампу.
– Так тепло же еще, – недоумевая, ответил Николай. – Сами сказали, что на дворе слякотно будет.
– Вот именно, что слякотно, – поморщился Борис Ильич. – Ноги промочишь моментально, особенно колени. А с этим делом шутки плохи, можно какой-нибудь ревматизм прихватить.
– Да ну, – отмахнулся Николай, – прорвемся. У меня шерстяное трико с собой. Натяну под низ.
– Шерстяное – это хорошо. Ладно, будем надеяться, что снег выпал только по хребту, внизу его может и не быть. Но когда пойдем, выпусти штанины поверх сапог, чтобы вода с брюк не попадала в сапоги, иначе махом обезножишь.

    
                * * *

В половине девятого уже стало достаточно светло, чтобы отслеживать тропу и не терять зря время на ее поиски, в случае вынужденного с нее схода из-за препятствий. Позавтракав банкой тушенки на двоих и кружкой крепкого, до черноты, чая, Борис Ильич и Николай направились по тропе вниз, оставляя после себя четкие следы на сыром снегу. Идти приходилось осторожно, поскольку первый снег всегда самый скользкий, что чревато неожиданной потерей равновесия и всегда в неподходящем месте. Это уже потом, когда зима приучит нас к неожиданным падениям даже на ровном тротуаре, мы обретаем достаточно уверенный зимний шаг, готовые в любой момент удержать равновесие всеми, доступными способами, при этом совершая иногда такие телодвижения, что даже опытные гимнасты могут позавидовать.

Перед выходом, Борис Ильич отлучился ненадолго в прилегающую к домику чащу и возвратился оттуда с небольшим пакетом в руках.
– Здесь у меня фальшфейер завалялся, – сказал он, разворачивая пакет. – Возьми, Коля, на всякий случай, а вдруг пригодится.
– Это с чего бы? – удивился Николай. – Вчера вы что-то …
– То было вчера, – прервал его Борис Ильич. – Пойдем, увидишь, что и зачем. Ты им пользоваться умеешь?
– А что тут уметь? Дернул за шнурок, он и загорится. Как-то на Новый год приходилось салютовать деду Морозу со Снегурочкой. А в чем все-таки дело?
– Это я  для того, чтобы избежать в случае чего нервного расстройства. Дело в том, что ночью, с началом метели, вниз прошел медведь, прямо по нашей тропе. Следы присыпаны, но видны хорошо. Так что при случайной встрече мы его этим огоньком и пуганем.
– Ничего себе, – пробормотал Николай сразу осевшим голосом. – То-то мне вечером казалось, что кто-то топчется возле нашего зимовья.
– Тебе именно показалось, – улыбнулся Борис Ильич. – Возле избушки никаких следов не было. Зверь спускался сверху к ручью как раз в том месте, где мы набираем воду. Наверно, почуял снег, и пошел вниз. Наверху под снегом чернику брать не совсем сподручно, вот он и рванул вниз по склону.

– Борис Ильич, вы хоть топор с собой берете?
– Дался тебе этот топор. Беру, конечно. Как можно в тайге без топора: в случае чего ни ветку отрубить, ни костра развести. Ну, а против медведя мой топор, что мертвому припарка.
– Ну, все равно как-то спокойнее.
– Не переживай, – рассмеялся Борис Ильич. – Для защиты от мишки у меня имеется вот такое оружие, – с этими словами Борис Ильич окончательно развернул пакет и в его руках оказался нечто маленькое и черное.
– Что это? – удивился Николай.
– Травматический пистолет под названием Стражник.
– Ну. Вы Борис Ильич, даете. С травматикой да против медведя. Он этих пулек и не почувствует даже.
– Спешишь, Коля. У моего Стражника не пульки, а пара свето-шумовых зарядов.
– И вы думаете, зверь испугается?
– Поживем – увидим, – спокойно заявил Борис Ильич, отправляя свою травматику в карман куртки. – Во всяком случае, я, один раз испробовал такой патрон – больше часа в ушах звенело.

И вот теперь, вооруженные подобным образом два путника, спускались по скользкой тропе вниз, подгоняемые желанием как можно быстрее выйти из заснеженного места туда, где зима еще не успела заявить свои права на таежные просторы. Постепенно тревога, которая вначале пути сбивала шаг, заставляя Николая то и дело оглядываться назад, осталась где-то наверху, наверно, рядом с избушкой, и он стал замечать неброскую красоту мест, возле которых вела тропа. Вскоре и разбитая молнией ель осталась позади, да и снежная накидка зимы постепенно истончалась, распадалась на отдельные белые пятна, пока не исчезла вовсе.

Через какое-то время Борис Ильич оставил, прислонив к дереву, палку, которой  до сих пор стряхивал белые хлопья с низко нависающих над тропой веток. Подобная процедура оберегала спины путников от снега, который иногда все же попадал сверху за воротник, стекая холодными струйками по разогретым спинам.

Но вот тропа окончательно сбежала со склона и повела по закрайку поймы небольшой таежной речушки. Впереди, метрах в двадцати затемнел елями очередной ключ, за которым просторно раскинулось старое лиственничное насаждение.
– Сейчас перейдем ключ, – произнес Борис Ильич, оглядываясь на Николая, и … не договорив, он тут же замер на месте, повернув голову направо, всматриваясь в закраек поймы, и затем неожиданно резко скомандовал: – Николай, жги фаейер!
– Не понял? – удивился Николай, останавливаясь.
– Зажигай файер, медведь где-то рядом, – почти закричал Борис Ильич.
Еще раз повторять ему не пришлось. В руках Николая через мгновение вспыхнуло красное пламя, издавая громкое шипение и рассыпая вокруг себя такие же красные искры.
– Там лось убитый, медведь спрятал, видишь, – Борис Ильич протянул руку, с зажатым в ней травматическим пистолетом, в сторону поймы реки.

Совсем рядом с тропой, в каких-то десяти-пятнадцати метрах от нее, поверх кучи лесного хлама торчали рога лося, а его неестественно распростертые  ноги наполовину прятались в болотной жиже. Туша зверя была сверху прикрыта грязным мхом и травой, содранными медведем с кочек, вместе с мелкими кустиками голубичника.

– Дай мне топор, – закричал Николай, протягивая левую руку к Борису Ильичу, удерживая другой красный шипящий факел.
– Медведь, наверно, караулит свою добычу где-то там, в темнохвойнике, – не реагируя на крик Николая, нервно произнес Борис Ильич, всматриваясь в верховья ключа, который им предстояло пересечь, чтобы выбраться на более светлое место. Там затаившегося зверя обнаружить будет значительно проще. – Давай, Николай, быстро пошли отсюда, – уже более спокойно скомандовал он, – устремляясь вперед по тропе в сторону ключа.

Николай, отставив левую руку с зажатым  в ней фальшфейером за спину, тем самым оберегая глаза от искр, поспешил вслед за Борисом Ильичом. Русло ключа обступали корявые ели с низко опущенными ветвями, и затаиться там зверю было проще простого. Нервы у Бориса Ильича были на пределе и он сам того не ожидая, нажал на курок своего оружия, предвосхищая возможное нападение зверя.

Из его руки  в сторону елей вырвалась яркая белая вспышка, и громкий, закладывающий уши звук выстрела, сотряс воздух. Ему показалось, что в ельнике произошло какое-то движение, между стволов деревьев мелькнуло что-то темное и тут же исчезло. Но может быть, это просто показалось ему, поскольку яркая световая вспышка даже среди белого дня на время ослепила его, и глаза не сразу смогли различить, что там, в этом ельнике, происходило на самом деле. Звук же выстрела был настолько сильный и звонкий, что услышать даже треск сучьев, производимый убегающим зверем, было невозможно – голова наполнилась звоном, и даже собственный голос Борис Ильич слышал как бы издалека.

– Давай быстро, на ту сторону! – крикнул он, оглядываясь на Николая, словно желая убедиться, что тот никуда не сбежал, и тут же поспешил по тропе к ручью.
 Не останавливаясь, оба, почти одновременно, перескочили ключ, и, переходя почти на бег, выбрались наверх из небольшого распадка, по которому пролегало его русло, в старый лиственничник.

Никто за ними не гнался, и уже немного успокаиваясь, но поминутно оглядываясь назад, они пошли дальше. Вся эта операция заняла совсем немного времени, может быть, минуту или даже меньше. Факел все еще продолжал шипеть за спиной у Николая – он так и шел, отставив руку за спину, пока тот не погас.

 – Ну, кажется, пронесло, – перевел дух Борис Ильич, когда они отошли от опасного места на приличное расстояние.
– Нет, Борис Ильич, это какой-то идиотизм, ходить по тайге без оружия. Ведь этот больной, как вы предполагаете, медведь, вполне мог порвать нас на мелкие кусочки.
– Мог, – рассмеялся Борис Ильич, – но не порвал же. Просто тайга полна неожиданностей и в этом ее притягательность.
– Какая к черту притягательность, – возмутился Николай. – Тут до инфаркта – раз плюнуть.
– Зато после такой встряски, – спокойно заметил Борис Ильич, – начинаешь совсем по-иному чувствовать себя в жизни. Начинаешь понимать, как она хороша, какою бы ни была. Все эти дрязги и прочая хрень, которые постоянно досаждают нам в городе, да и не только там, отпадают с тебя,  как вот эти листья, – с этими словами Борис Ильич на ходу поймал рукою ярко-багровый лист осины, который  осень старательно раскрасила, а затем сорвала с дерева и уронила вниз.

Часа через полтора тропа вывела их на старую, давно заброшенную лесовозную дорогу, и они пошли рядом. Дорогой давно никто не пользовался, и она  сплошь поросла маленькими, высотой всего лишь сантиметров десять, будущими деревьями пихты. Идти по такому зеленому ковру было легко и приятно, тем более, что снежный заряд в этом месте не оставил ни малейших следов, а недавние тревоги по поводу возможной встречи с косолапым давно улетучились.

Лиственницы, в целом еще зеленые, но уже с вплетенными  в их кроны отдельными желтыми прядями, поднимали небо высоко над головой, создавая ощущение праздника света  не только там, вверху, где облака постепенно уступали место бездонной синеве, но и внизу. Лучи солнца, проникая под полог леса, отражаясь миллионами хвоинок и листочков, окрашивали все вокруг в теплые цвета самой жизни. Легкий шум в кронах деревьев под порывами ветерка уподоблялся звукам торжествующего органа в этом храме матушки-природы. Все это вызывало в душе Николая какое-то неведомое ему ранее чувство благости, чувство своего единства с окружающим миром, где каждому живому существу дано право дышать, видеть, чувствовать, каждому дозволено жить и быть счастливым.

От эмоционального перевозбуждения Николаю хотелось если и нее запеть, то хотя бы поговорить о чем-то возвышенном, красивом. И он, поддаваясь этому порыву, задал своему спутнику совсем не простой вопрос:
– Борис Ильич, вот вы подолгу пропадаете в тайге, то есть, живете так, как вам хочется. Скажите мне – вы счастливы?

От подобного вопроса Борис Ильич даже несколько растерялся, что было заметно не только по его лицу, но и потому, как он вздрогнул, услышав эти слова. Немного помолчав, как бы собираясь с мыслями, он окинул Николая недоверчивым взглядом – не шутит ли тот, а затем заговорил:
– Знаешь, дорогой мой, счастье это такая штука, которая принадлежит только тебе, и объяснить суть ее другому вряд ли получится. Лично я отыскал для нее простую и очень удобную формулировку. Смысл ее в том, что счастлив человек только тогда, когда он чувствует свое соответствие времени и месту, точнее, их вызовам. Счастье одного человека отнюдь не является таковым для другого. Для меня, допустим, видеть эту синюю даль горизонта, эту чистую зелень тайги, слышать журчание воды в ручье и птичьи разговоры между собой, чувствовать запахи таежной жизни, тем более, после длительного перерыва, – это уже счастье. Бываю я счастлив и тогда, когда мне удается в мои семьдесят лет одолеть ту самую скальную стенку, которую ты видел, и которая могла показаться тебе  неприступной. Похожее чувство я испытываю и при встрече со старыми друзьями, с которыми мы когда-то, в прежние времена работали вместе и съели не один пуд соли. И я не могу тебе сказать, в каком из этих случаев я бываю более счастлив.

– Соответствие вызовам места и времени, – задумчиво повторил Николай. – Знаете, Борис Ильич, а мне ваша формулировка счастья нравится. И знаете почему?
– Потому, что она верна, – со смущенным смешком в голосе ответил Борис Ильич.
– А потому, – не обращая внимания на последние слова собеседника, заявил Николай, – что в ней заключен один очень важный механизм, объясняющий непродолжительность счастья.
– Вот как! – удивился Борис Ильич.
– Да-да, время на месте не стоит и это объясняет все. Импульс счастья имеет определенную величину своеобразного заряда, максимум которого приходится на момент определенного события. Это совсем как напряжение электромагнитного поля, которое с удалением от его источника, ослабевает и, в конце концов, исчезает вовсе.
– Как-то сложновато все это, – рассмеялся Борис Ильич.

– Да что здесь сложного? – не согласился Николай. – Импульс счастья невозможно отделить от места и времени события. Он остается навсегда в прошлом, но время в какой-то степени подвластно нашему сознанию, и  мысленно возвращая себя в прошлое, мы способны прикоснуться к тому источнику, который…

Продолжить Николай не смог, поскольку споткнувшись о неровность дороги, он в коротком отчаянном прыжке попытался удержаться на ногах, но растянулся во весь свой рост, успев все же в последнее мгновение выбросить вперед руки. Тем самым он спас свое лицо от неминуемой встречи с землей.
 – А екарный бабай! – воскликнул он, поднимаясь на ноги и недоуменно поглядывая на Бориса Ильича, мол, как такое могло случиться на вполне ровной дороге.

– Дорога полна неожиданностей, – засмеялся Борис Ильич. – В данный момент ты вполне счастливый человек: руки ноги целы и даже нос не расшиб. А могло ведь быть иначе.
– Да уж, – криво улыбнулся Николай, отряхивая колени от приставшего мусора. – Какие-то нестыковки у моей теории с практикой.
– Понимаешь, Николай, твоя теория в корне не верна.
– Это почему же?
– А потому, что свое счастье каждый человек носит внутри себя. Его только нужно суметь реализовать.
– Ну-ну, и каким образом это сделать? У вас есть готовый рецепт?

– Рецепта как такового у меня, разумеется, нет. Но я не об этом, я о самом механизме обретения счастья. И он довольно прост и реализуется посредством вброса в кровь человека особого химического вещества под названием допамин, который вырабатывается в мозгу человека. Совершил что-то, на твой взгляд, замечательное – мозг оценил это, и хлоп тебе в кровь этого самого допаминчику, и ты счастлив, готов повторять подобное еще и еще.

– Так это уже наркомания, – рассмеялся Николай.

– Похоже, но не совсем, – не согласился Борис Ильич. – Наркошам для полного счастья нужно повторять инъекции вновь и вновь и во все возрастающих дозах. А вот с чувством счастья поступить подобным образом не получится. Человеческий организм привыкает к успешности того или иного действия – оно становится как бы обыденностью, и мозг уже на прежний результат не реагирует. Вот ты, например, ходишь нормально, и это тебе никакого счастья не приносит. А для инвалида, который долго пролежал в койке, а затем сам встал и пошел, – это такое для него счастье, что…

– Это я все понимаю, Борис Ильич, – прервал своего спутника Николай, – а вот как вам эта ситуация, – с этими словами он протянул руку вперед, указывая на глухаря, который неподвижно застыл впереди на дороге, вытянув кверху шею, наверно, в раздумье – улетать или погодить, понаблюдать за этими странными двуногими существами.
– Красивый глухаришка, – улыбнулся Борис Ильич. –  Жаль,глупый еще – попадется под выстрел.
– А мне вот жаль, что у нас с вами ружья нет, а так бы возвратились домой с добычей. Счастливый случай упускаем.
– А может наоборот? – возразил Борис Ильич. – Представь себе, что по пути нас остановили бы охотинспектора, составили протокол, затем штраф и так далее. Вот после всего этого и спроси сам себя, счастье для нас, что нет у нас оружия или наоборот?
– Да ну вас, – засмеялся Николай, взмахнув в сторону глухаря рукой. Тот правильно оценив жест человека, снялся с места и исчез среди деревьев.

Вскоре лесовозная дорога увернула в сторону, и Борис Ильич уверенно свернул с нее на тропу, которая вела в нужном направлении. Дальше Николай шел позади за своим проводником, и вести в такой обстановке разговор о чем бы то ни было, стало затруднительно. Через пару часов они вышли к асфальтированному шоссе, на котором их поджидала машина.

Уже  сидя на заднем сиденье «Жигулей», Николай долго еще всматривался сквозь боковое стекло в мелькающие мимо обочины, поросшие молодым лесом, пестро разукрашенным осенью, и видел все он совсем по-иному, чем было это совсем недавно, какую-то неделю или две тому назад. Глаза его были все теми же, но видели они несравненно больше.