- М-а-а-м, давай назовём братика Васильком. Смотри, у него глаза, как небушко, синие-синие…
- Надо с отцом посоветоваться, доченька. Я-то согласная…
- Васька, так Васька, - отец не возражал. – Пусть будет Василием из деревни Васильки.
В сотый раз Василий рассказывал эту бесхитростную историю Петровичу, соседу по гаражу. А тот каждый раз искренне удивлялся, словно слышал впервые и, хитро улыбаясь в прокуренные усы, спрашивал:
- Неужели помнишь?
- Так Алёнка, сеструха старшая, рассказывала, - глаза Василия излучали живое сияние, искренность и тепло. – Она и сейчас в этой деревне проживает, - сказал и, поперхнувшись, замолчал.
Наполнились глаза слёзной влагой, заблестели. Отвернулся Василий, чтобы не видел Петрович, как потянулись из синих озёр к носу мокрые дорожки.
Обычно, подпалив крылья у семейного очага, Василий мчался в гараж, где ждала молчаливая верная Лада, Ладушка, как ласково он её называл. Машина долгое время была нереальной мечтой. Копил по рублю. Ужинать по очереди к знакомым и родственником ходил, одни и те же туфлёшки три лета топтал. А купил - чуть ли на неё не молился. И не было в гаражном кооперативе машины чище, чем эта: сверкал отполированный мягкой тряпкой капот, блестели стёкла, отражая уличную рекламу, хорошо промытые шины оставляли чёткий след, а в зеркала, ловившие солнце, кокетничая, заглядывали девушки-красавицы. Машина в возрасте, Лада не фырчала, не клокотала, не хрипела, а служила хозяину верой и правдой. Водитель от Бога, сядет Василий за руль – и нет на свете счастливей человека. Однако если с ним едешь, сразу почему-то жить очень хочется, а губы сами по себе шепчут «Отче наш…» Но ни единой царапины на боках Лады!
Заволновался Василий, засуетился, забегал вокруг машины.
- Вот ведь история какая, Петрович! Пока Ладу холил, жизнь мимо прошла! – доверился он соседу, автоматически повторяющему его движения. - Открывай ворота, сосед!
- Ты куда? – забеспокоился Петрович. – Своим-то сказал?
- Не-е-е, не сказал. От греха подальше… Ошибки исправлять буду!
Выскользнула Лада из гаража и понеслась, рассекая капотом удушливый городской воздух, и только на сотом километре пути и она, и водитель вздохнули полной грудью. На смену ряженому городскому солнцу пришло настоящее! Леса и поля живые! Вокруг ни одного дымящего завода. Когда-то Василий, не понимая своего счастья, постоянно дышал этим чистейшим воздухом, которого в городе и за большие деньги не купишь. Теперь счастье вернулось.
За окном машины - ржаное поле. Всё лето с надеждой смотрели на тучные колосья люди, рассчитывали на большие барыши, не замечая скромных небесных цветочков, скрытых во ржи. Сегодня ветер уже не гонит ржаные волны. Жатва закончилась, пали на землю колосья, отошло их время. Гордо распрямили спины васильки. Зацелованные солнцем, живут они весело и свободно. Их теперь ласкает ветер и гонит васильковые волны к синей реке.
Старость сродни детству. И видит себя Василий пятилетним мальчишкой, весёлым, озорным непоседой. Вот по узкой тропинке через это поле бежит он купаться.
- Не вздумай васильки рвать, - кричит ему вслед мать. – Потопчешь рожь - придёт ржаной козёл - схватит и забодает!
А вот он в семнадцать лет дарит васильки соседской девчонке Валюшке, и она плетёт венок. И нет на свете милее её и краше!
В двадцать родители благословляют их брак. В двадцать пять у них семья. Есть сыновья, и жена обещает родить дочь. Сорок пять, пятьдесят, шестьдесят пять...
«Теперь я человек, которым хотел быть, - рассуждал Василий. - Конечно, я не стремился увидеть в зеркале морщинистое лицо, опущенные вниз уголки губ, не желал лишних килограммов, искривлённого позвоночника, седых волос. Сбылось главное: у меня семья, я стал добрее и снисходительнее к людям, меньше сомневаюсь, реже ошибаюсь, могу сказать «да», могу - «нет». И, наконец, я обрёл свободу! Захотел увидеть сестру – приехал!»
Полуразвалившаяся избёнка на краю когда-то большой деревни неприветливо хмурилась. Зато у калитки встречала гостя улыбающаяся старушка в длинном тёмном платье мелкими цветочками и в резиновых калошах на босу ногу.
– Здравствуй, Алёнушка… – обнял он сестру. - Вот видишь, приехал. Сколько лет, сколько зим… - и расцеловал сморщенное, размером с кулачок, бледное личико, обрамленное цветастым полушалком.
- Василий, братишка… - пролепетала старушка, заливая слезами неожиданное счастье, и гладила, гладила руками в голубых прожилках серебро кудрявых волос. – На мамку похож. Ну, чистая мамка…Такой же курносый, рот, как у маленького ребёнка, и лицо худое, бледное… Чистая мать! Последний раз мы с тобой на её похоронах виделись. Любила она нас! Ой, как любила!
- Молчи, молчи. Потом скажешь… - заторопился Василий к появившейся из-за калитки собаке.
- Как зовут тебя, друг человека? – он потрепал за уши доброжелательно настроенного пса. - Всю жизнь, Алёна, мечтал собаку иметь, а жить пришлось с кошками. Дома – кошка Сонька, широкомордая, толстая, ленивая… Но только она меня и понимает. Слушает и молчит… - пояснил он. - А воздух у вас какой! Не пойму, чем пахнет? Полынью, кажется, а?
- В избу заходи, Васенька, в избу… - засуетилась Алёна, не отвечая на вопрос.
В избе – желанная прохлада и полумрак, скрывающий строгий порядок. В углу обрамлённые вышитым гладью полотенцем иконы; за цветастым пологом с высокой периной и грудой подушек и подушечек - кровать; рядом деревянный, отшлифованный до блеска диван; вручную тканые половики на полу; большой самодельный стол, прикрытый узорчатой клеёнкой; возле него - несколько табуреток – близнецов. В простенках между окнами с тюлевыми занавесками - зеркало в облезшей раме, фотографии родственников и плакат «21 съезду КПСС – достойную встречу» из давно ушедшего времени. У русской печки, как и положено, рогатые ухваты, загребущая кочерга, ушастая лохань для помоев, рукомойник.
- Здравствуйте вам в хату! – Василий рассматривал горницу. - Не меняется у тебя обстановка, Алёна. А мы в своей квартире пятый диван сменили. Но сплю я на полу. Из-за принципа. Упрекнула как-то жена, что я пятый по счёту диван днём и ночью давлю. Вот ей в отместку на полу и валяюсь…
Улыбнулась Алёна печально одними губами и пригласила к столу. Ухватом в печи ловко подхватила чугунок, поставила на загнетку, крышку сняла.
- Что за удивительный запах! – потянул носом Василий. – Будто детством запахло!
А на столе пшённая каша в глиняной миске, горлач с молоком, яблочное варенье в блюдечке и большая, разрисованная петухами кружка.
- Ешь, Вася… Человека с дороги первым делом накормить надо. – Ешь, не стесняйся.
- Вкусно! – Василий ложкой торопливо отправлял кашу в рот. – Понимаешь, Алёна, я давно хотел такой каши. А у нас – мясо, мясо, мясо… И указание – есть с хлебом! Гуляш, котлеты, антрекоты, тефтели… Желудок не принимает. Чуть ковырнёшь, и вилку на стол. Тошнит. У тебя и варенье есть? Из яблок? А у нас на даче яблоки мостом лежат, гниют, никому не нужные. Жена говорит: «Тебе хочется варенья, ты и вари, а нам и без него не голодно. Лишние калории ни к чему». А так… жена, как жена. Правда, диктатор. Она образованная. А я кто? Шофёр. Своё место знаю. Дочка – студентка вся в неё, а сыновья-близнецы, безвольные, в меня…
Василий говорил, а сестра не перебивала. Полуоткрытым ртом ловила она каждое слово брата. Подперев подбородок сухоньким кулачком, одобрительно кивала головой и улыбалась.
- Что мы всё обо мне да обо мне? – опомнился Василий. – Ты-то как?
- Я? – зачем-то переспросила Алёна. – Я просто живу и этому радуюсь. В жизни ничего нового. Ты же знаешь, что дед мой после войны недолго прожил. Оставил только ордена-медали да избушку-развалюшку. Детей Господь не дал. Вот и живу одна-одинёшенька. И тоже, как ты, больше молчу. Не с кем разговаривать. Опустела деревня. Да ты пройдись из конца в конец – сам увидишь.
- Это потом. Дай-ка мне, сестра, инстрУмент – хозяйством займусь…
До вечера на Алёнином подворье слышался стук топора, визг пилы. Постепенно оживала усадьба, но дел было не мерено.
Над деревней повис туман. Его прислала река. Влажным стал воздух. Роща за околицей ожила, задышала, зазвенела голосами птиц. Вспомнил Василий совет сестры и решил по деревне пройтись, да только настроение испортил.
На месте родительского дома – яма, наполненная водой, рядом полуистлевший повалившийся плетень, крыльцо и чудом уцелевшая, висящая на одной проржавевшей петле калитка в яблоневый сад. Одичал сад, но, помня о своём назначении, всё-таки плодоносил. Необыкновенный яблочный аромат царил над всеобщим опустошением. Он оживил память, взволновал душу, вызвал слёзы.
Вдоль деревни Василий не пошёл. И так видно: что ни усадьба - развалины. Прячет их от людских глаз крапива, ушастые лопухи прикрывают, да горькая полынь-трава запах тлена уничтожает - метёлками воздух полощет. Ни голоса человечьего, ни мыку коровьего, ни лая собачьего, ни клёкота петушиного. Словно смерч пролетел над деревней Васильки и прежнюю жизнь порушил.
Три дня, помогая Алёне по хозяйству, вдыхал гость необыкновенный запах полыни, парного молока, лесных пожаров, прелых листьев, яблок - ни с чем несравнимый воздух его родины!
На четвёртый день – голос жены в телефонной трубке:
- Приезжай, Вася. Болею я…
- Ты болеешь? – удивился Василий.
Он никак не мог представить больной свою несгибаемую жену. Но тут же попрощался с Алёной, обещал подумать, где ей, с учётом возраста, лучше жить.
Лада не подвела. Домой она не ехала, а мчалась. Пулей влетел Василий на пятый этаж и впервые за несколько лет внимательно посмотрел на жену, открывшую дверь. Оказывается, все диагнозы - на лице. И забыл он обиды, и простил, и вспомнил, как любил её, и подумал, что, похоже, по-прежнему любит.
- Деньги, Вася нужны, - грустно улыбнулась она, принимая из рук его васильки. – И немалые… - добавила тихо.
От желающих купить машину Василия отбоя не было. Но продал он её Петровичу. Не торговался. Один деньги дал – другой взял. Лечится Валентина, а Василий места себе не находит, ищет возможности новую машину купить. Лотерейные билеты покупает, сомнительным призывам выиграть огромные суммы верит. Не получается ничего, и тоска от этого неизмеримая.
Мучается его память. Рано утром приходит Василий в гараж, включает свет, садится у открытых ворот на сломанный ящик и не трогается с места, пока вечер не превратится в тёмную ночь.
- Ты ждёшь кого-то, Василий? – спрашивают знакомые мужики.
- Да вот, Петровича поджидаю. Вдруг он мою Ладушку назад пригонит… - отвечает, и в доверчивом взгляде синих глаз нет-нет да и блеснёт то тихая радость, то твёрдая вера.