ГЛАВА 3.
13. Журавлик
Поликлиника находилась в глубине небольшого зеленого сквера, в двухэтажном здании сталинского типа, сложенного из розового туфа. Два этажа по высоте соответствовали современным четырем. Широкая лестница, массивные колонны — все элементы сталинского ампира были собраны как в архитектурном оформлении фасада, так и внутри здания.
Катенин поднялся по лестнице и вошел, открыв массивную изразцовую дверь. Он сам удивлялся своей смелости: как это он решился прилететь сюда, в Армению, в Ереван, как рискнул оформить командировку, чтобы жена не догадалась, и самое главное, как он не испугался встречи с Ней. До последней минуты Егор колебался, стоит ли бередить прошлое.
— Чего тебе надо, зараза, — мысленно говорил ему внутренний голос, — хорошая жена, хороший дом, прекрасный сын, внуки, отличная работа… Что же еще? Куда ты лезешь?! Хочешь, чтобы все это в один миг полетело в тартарары?
И сам же отвечал, успокаивая совесть:
— Ничего никуда не полетит. Я просто поговорю и все. Она же замужем! Она же счастлива! Мне просто надо ее увидеть. Я не смогу умереть, не повидавшись с ней.
— Она тебя не узнает! И что ты дальше будешь делать? Вот она скажет: «Я вас не помню, извините, мне работать надо». И что? Что ты будешь тогда делать?
— Тогда извинюсь и уйду. Во всяком случае, будет какая-то определенность. Успокоюсь, наконец.
Такие мысли вертелись в голове Катенина, как только купил билет на Ереван. Они продолжали мучить, даже когда открывал дверь поликлиники. Он оказался в большом просторном холле, в центре которого стояла аллегорическая скульптура матери и ребенка, державшегося за подол ее платья. Ребенок, задрав головку, заглядывал в глаза матери, словно о чем-то спрашивая, а та чуть наклонившись, отвечала. Невысокая, в три ступеньки, мраморная лестница на всю ширину холла, вела на основную площадку поликлиники. Очередь в регистратуру. «Это хорошо, — подумал Егор, — можно осмотреться». Прямо — лестница на второй этаж. Налево и направо — длинные коридоры с кабинетами. Регистратура слева. Светильники на длинных штырях в форме матовых шаров, бронзовые бра на стенах, в форме трехпалых лап, поддерживающих как на ладони белые плафоны. Егор оторвал взгляд от светильников, поскольку очередь тронулась с места, и теперь можно было опереться на стойку и смотреть через стекло в помещение регистратуры.
Он так и сделал: оперся на стойку и посмотрел через стекло. И обмер! Вот она! Женщина стояла между стойками с анкетами больных и что-то искала. Невысокая, чуть-чуть пополневшая, в очках и в белом халате. Если она его сейчас увидит — это конец! Он тогда ни за что не решится подойти. Почему — он не знает. Не решится и все. Вот так, сядет в самолет и улетит обратно.
Волнение и страх овладели всем его существом. Егор поспешно отошел в правое крыло коридора, где вдоль стен стояли скамейки, сел между двумя пожилыми женщинами, и низко опустив голову, стал исподлобья наблюдать за дверью регистратуры. Сердце колотилось, как и тридцать три года назад, когда впервые и так неудачно попытался заговорить с ней. Как я мог принять Татьяну за Женю? — удивлялся он. Ведь вот она, не нужно никаких слов, никаких сравнений — вот она, живая и такая же нежная… Одного взгляда было достаточно, чтобы сердце узнало ее и наполнилось радостным трепетом.
Женя вышла, держа в руках стопочку анкет и задумчиво опустив голову, пошла на второй этаж. Господи! Как же знакома ему эта походка с чуть наклоненной вниз головкой. Очередь его прошла. У окна стояла новая очередь, впрочем, небольшая, как и та, что он пропустил.
Через пять минут стоявшая за ним бабушка тронула его за рукав, мол, ваша очередь подошла. Женщина в окошке нетерпеливо смотрела на него. Задумавшись, он и не заметил, как оказался у регистратуры. Его просили говорить, что ему надо, и не задерживать очередь. Он замялся, а потом, вставляя в русский текст какие-то еле знакомые слова на армянском, объяснил, что он не больной, но ищет врача по фамилии Варунц — Евгению Варунц.
— Второй этаж, двадцать шестой кабинет, — ответила женщина по-русски, поняв, видимо, что человек не владеет армянским. «Ну, все. Теперь вперед», — подбадривал себя Егор. «Сказав «А» надо сказать и «Б», — вторил он сам себе, — «отступать некуда. За нами — Питер!».
Вот и кабинет. Ее кабинет! И снова очередь. Непривычно, странно: все говорят на армянском. Хотя, что тут странного — он ведь в Армении. Прибежала, запыхавшись, молодая девушка, заглянула, приоткрыв дверь, и встала рядом с дверью. Очередь усмотрела в этом попытку проникнуть к врачу и заголосила армянским многоголосьем. Девушка, похоже, утверждала, что она уже была здесь и ей нужно только «получить бумажку». Очередь дружно отвечала, что всем нужно «получить бумажку». Катенин испугался, что на шум выглянет Женя и увидит его. Потом подумал: если даже увидит – не узнает. Потом сам себе возразил: «А если узнает?!»
Словом, перепугавшись, он встал и отошел подальше, к другой двери и оттуда наблюдал за кабинетом. Очередь была невелика — всего пять человек вместе с Егором и девушкой. А шума создали…
Женя не выходила из кабинета. Прием проводился достаточно быстро. И вот он уже стоит у двери первым. Слова кружатся в голове, мысли путаются. Он без бахил и без тапочек. Может, она придерется к этому факту, и на этом фоне Егор сможет вымолвить несколько вразумительных слов о цели своего визита?
Прошло минут десять, и последняя пациентка — толстая женщина — вышла из кабинета, широко открыв дверь и тяжело переваливаясь с ноги на ногу. Теперь его очередь. На мгновение он увидел Женю за столом, потом ее закрыла собой медсестра — молоденькая девушка, которая шла к двери, чтобы пригласить очередного пациента. Егор вошел, не дожидаясь пока медсестра пригласит его.
Куда девать руки? Никогда он не задумывался над этим вопросом, но сейчас они ему мешали. Пустые руки некуда было деть. Когда собирался пойти к ней, передумал множество вариантов своего поведения в этой комнате. В том числе думал и о букете цветов в руках, но потом решил, что цветы привлекут внимание персонала поликлиники, не говоря уже о больных, пришедших на прием. Сейчас он пожалел, что не взял цветов. Чувствуя настоятельную необходимость чем-то занять руки, Егор достал из кармана телефон и сжал его в правой руке.
— Амецек — проходите, — благожелательно сказала медсестра, заметив напряженное выражение лица пациента.
— Барев дзес, — тихо сказал он заготовленной фразой, обходя медсестру и обращаясь к врачу. Женя перестала писать и подняла на него глаза.
— Барев дзес, — спокойно поздоровалась она и продолжила что-то писать, но вдруг, как бы спохватившись, опять посмотрела на него.
— Барев дзес, — опять сказал он и тут же перевел: «Здравствуйте».
На лице ее мелькнуло удивление: «Здравствуйте». В ее приветствии было больше вопроса, чем приветствия.
— Вы меня, конечно, не узнаете, — продолжил Катенин срывающимся от волнения голосом. Что-то мелькнуло в ее глазах, какая-то мысль, но, видимо, она ее тут же отогнала:
— Не-е-т. — И это «нет» было произнесено тягуче, растянуто, как будто растягивая слово, она все же пыталась его узнать.
— Я приехал из Петербурга, — начал Егор и сам себя перебил, — но это неважно. Важно то, что мы с вами учились в одной школе. Нет… Ну да, в одной школе, в городе Н…
Она замерла с ручкой в руках, переводя взгляд с него на какую-то анкету под рукой. Катенин видел, как лицо ее постепенно светлеет, как будто ее озаряет какая-то догадка. Но, тем не менее, с отчаянной решимостью стал выкладывать заранее подготовленную речь.
— Не помните… Тогда — вспоминайте, пожалуйста… Где-то более тридцати лет назад. Вы — молоденькая, совсем юная девушка, — выходите после занятий из музыкальной школы и вдруг к вам наперерез бросается какой-то тощий чудак и начинает нести полную ахинею. Вроде: Как по расписанию, неправда, Женя? Когда у тебя еще музыка? И так далее. Но он совсем не это хотел сказать вам тогда. Он хотел сказать, чтобы вы его не боялась, что вы ему очень нравитесь, что он готов…
Земную жизнь пройдя до половины… Да где уж тут — половины! Можно сказать «пройдя почти до конца». В этой полуседой голове, как в национальной библиотеке, хранились знания самого разного направления, как технического свойства, так и гуманитарного. Немало повидав на своем веку, Катенин научился неплохо разбираться в людях. И не только с коммерческой точки зрения. Подбородок ее еле заметно скривился, глаза заблестели… Он мог поклясться, что это был блеск любопытства и только. Ни радости, ни страха, ни печали, ни ностальгии…
Егор замолчал, потрясенный и испуганный. Она уставилась в анкету и молчала, видимо, собираясь с мыслями. Егор стоял перед ней, не зная что сказать, и в панике сознавал, что опять, как в юности, теряется и не находит слов. Он был уверен, что она его не узнала. Не вспомнила!
— Я помню, — наконец выговорила она, справившись с собой. И снова замолчала.
Медсестра, присутствовавшая при этой сцене и чуть не умершая от любопытства, тактично разрядила обстановку, сказав Жене, что пойдет за новыми анкетами.
— Вы надолго приехали? — спросила она и тут же поправилась, сочтя вопрос некорректным, — вы можете подождать? Мне надо еще два часа работать. Там очередь…
— Да, да, конечно. Я подожду в коридоре.
— Подождите, а вы на что-то жалуетесь, нездоровы… или…
— Или, — печально ответил он и вышел.
«Она меня не узнала! Не помнит! Что это ты вообразил в своей старой башке? Как же! Какая любовь! Старый маразматик!» — укорял он себя, меряя шагами сосновую аллею во дворе поликлиники. Возбужденно ходил взад-вперед и мысленно травил душу за содеянное. Егор вдруг ясно представил, как нелепо выглядит его приезд в этот город и, самое страшное, как нелепо и глупо выглядит он, «старый хрыч», возомнивший о себе бог весть что, не сумевший по малодушию в свое время покорить девушку, и теперь на склоне лет, снова показавший свою наивность и глупость.
Никогда, со времени окончания школы, он не чувствовал себя таким нелепым, таким ненужным и никчемным, таким лузером. Успешный, веселый, довольный, в общем-то, жизнью, он всегда был уверен в себе. Уверен… Всегда… Кроме случаев, когда встречал ее. Его самооценка падала «ниже плинтуса» только во время встреч с ней.
Чувство стыда, чувство обиды за себя диктовали ему единственно правильный выход из положения — уйти. Уйти немедленно, бежать безоглядно — на вокзал, в аэропорт, на космодром — куда угодно, лишь бы не ждать ее в позорной позе безнадежно влюбленного паяца.
Но сердце! Сердце сопротивлялось. Оно верило, что все не так, как он себе представил. Раз коснувшись ее ауры, оно вспомнило и трепет ресниц, и запах чайных роз, и учащенный пульс, когда вены и артерии становятся слишком узки для внезапно выброшенного в кровь адреналина, когда не хватает воздуха, когда заготовленные заранее слова мгновенно забываются, а язык немеет. Оно вспомнило все и не желало подчиняться прозаическим мыслям о бегстве.
Пословица гласит, что сердцу не прикажешь. Он как-то сумел — приказал. Ушел. Сначала медленно, как бы прогуливаясь, потом все быстрее и быстрее и, наконец, побежал к трамвайной остановке. С разбегу влетел в отправляющийся трамвай, не посмотрев ни номера, ни маршрута — какая разница, куда? — лишь бы отсюда.
Стоял, держась за поручень, и чуть склонившись, смотрел в окно невидящим взором. Проносились остановки, мелькали деревья, дома, рекламные щиты, витрины магазинов, а сердце все не унималось: «А вдруг…» И чем дальше увозил его трамвай от поликлиники, тем больше аргументов приводило сердце в свою пользу, и тем больше сомнений в таком скоротечном бегстве терзало его разум. После получаса езды разум уже не сомневался, а скорее с радостью соглашался с доводами сердца и, следовательно, уже думал, как исправить положение.
Егор выпрыгнул из трамвая, не дожидаясь пока тот окончательно остановится. Водитель сердито крикнул что-то по-армянски. Потом, уже в такси, он вдруг спохватился и понял, о чем кричал водитель трамвая: он требовал оплатить проезд. «Ну вот, — подумал Егор, — в чужом городе езжу зайцем. Докатился!».
На просьбу остановить у цветочного магазина, таксист отреагировал своеобразно: он поехал в обратную сторону, к железнодорожному вокзалу, якобы там лучшие цветы в городе.
— Хорошо, что лучшие цветы не в аэропорту Звартноц, — добродушно пошутил Катенин. На что таксист, уже по-русски, стал объяснять какая тяжелая у него жизнь, и как трудно дается ему копейка, и что механики в таксопарке — рвачи, что начальству надо «отстегивать»… Егор его не слышал — он уже был там, на зеленой аллее и мысленно разговаривал с Женей. Три прекрасные розы, обернутые в целлофан, лежали на заднем сиденье. «Какое бегство? Бегства не было. Я просто съездил за цветами», — оправдывался он перед самим собой.
До конца рабочего дня оставалось еще полчаса, и Егор решил не сидеть, а прогуляться вокруг здания поликлиники. Но, не успел он сделать и пары шагов, как дверь открылась. Еще несколько секунд, и вот она уже стоит перед ним. Теплый ветер шумел в кроне деревьев и над головой, теребя волнистую прядь у ее лица.
— Ну вот, я освободилась…
— Да…
— Вы давно из Н?
— В Н я был два года назад.
— Интересно, каким он стал теперь. Я была там пятнадцать лет назад, на встрече выпускников…
— Город очень изменился…
— А я уж подумала, что вы решили не ждать меня и… смешно сказать, сбежали, — она натянуто улыбнулась, — я видела в окно.
— Я съездил за цветами, — уверенно соврал он и протянул букет, как бы в доказательство, что не врет.
— Спасибо.
— Евгения, — тихо сказал Егор, и тут же поправился. — Женя… Знаешь… Слушай, давай на «ты», а? А то мне и так трудно. Женя, знаешь, я сразу понял, что ты не вспомнила меня. Еще бы: больше тридцати лет! Да это и неважно…
— Я…
— Не перебивай меня, прошу. Потом скажешь… Знаешь, всю жизнь ты для меня была, как бы это сказать, путеводной звездой, что ли. Прости за пафос, но это правда. Я хочу сказать тебе спасибо, потому, что всю жизнь ты…
— Вы ошибаетесь, — задумчиво сказала она, глядя куда-то в пустоту, — я помню вас…
— Тебя. Мы же договорились: на «ты».
— Хорошо. Я помню тебя. Помню, какой ты был тоненький, стройный и романтичный, — почему-то в ее голосе звучала ирония.
— Да… С тех пор я немножко прибавил в весе, — отшутился Егор. — А откуда ты знаешь, что я романтик? Извини, как-то неудобно разговаривать, стоя на проходе, может, пройдем куда-нибудь, в кафе, ресторан?
Она смутилась.
— Знаешь, нет… Не люблю я этих злачных мест. Лучше пройдем вон туда, — она указала на тропинку слева, в конце которой была небольшая детская площадка со скамейками по периметру.
Пришли. Сели. Детей на площадке не было.
— Как долго я ждал этого дня! Хочется ущипнуть себя — не сон ли это?
— Ну так щипай, — неожиданно холодно отозвалась Женя.
Егор растерянно посмотрел ей в глаза и напоролся на холодный колючий взгляд. Видно было, что она хочет сказать что-то неприятное и не может, и борется с собой, и пытается сдержаться, но что-то мучает ее. И это что-то, как могучая река, сдерживаемая плотиной, вот-вот прорвется. Мотнув головой, она откинула назойливую прядь волос с глаз и «плотина» прорвалась.
— Зачем вы это сделали, Егор? Зачем? Неужели вы не поняли, что несчастная женщина никак не сможет вернуть ваши миллионы? И что? Из-за этого убивать ребенка?
— Подождите, подождите! — он попытался остановить ее тираду, поневоле обращаясь к ней на «вы», но Женя уже не могла остановиться.
— Да, я всегда помнила тебя и, признаться, в первые годы даже надеялась, что вот-вот объявитесь… Хорошо, что не объявились. Потому что с людьми без чести и совести у меня не может быть ничего общего. Деньги для тебя все, деньги важнее всего…
— Подожди, подожди… Во-первых, мы же договорились: на «ты»!
— Вы наверное и мать бы продали… — продолжала она, обращаясь к нему то на «ты», то на «вы».
— Во-вторых, — Егор встал перед ней, пытаясь хоть как-то остановить ее возмущенный монолог, — во-вторых, ты, наверное, меня с кем-то путаешь. Я не похищаю детей — это не мой бизнес.
Егор в тот момент был уверен, что она не только не узнала его, но еще и перепутала с кем-то. Следующая ее фраза внесла некоторую ясность:
— Татьяна была здесь и я все знаю! – Она говорила горячо и быстро, не подбирая слов. Егор был возмущен. Возмущен и напуган: убит сын Татьяны? Он боялся снова потерять Женю. Значит, она все же узнала его, значит, она знала Татьяну? Откуда? А вдруг не удастся убедить ее в непричастности к этому преступлению? А вдруг она не поверит? А вдруг уйдет, недослушав?
Из всего происходящего он понял: что-то случилось с Татьяной и ее сыном и в этом обвиняют его.
— Послушай, Женя! Послушай меня! Успокойся. Не ори! — он повысил голос, испугавшись в то же время такого кричащего слова. — Я впервые слышу об убийстве. Какого ребенка? Таниного? Это она тебе сказала? Она же авантюристка! Как она тебя нашла? Что сказала? Опять напридумывала бог весть что, чтобы разжалобить и развести тебя на деньги. И ты поверила!? Хорошо, что я приехал. Она, наверняка, думала, что я здесь не появлюсь, поэтому и манипулировала моим именем. Неужели ты мне не веришь?
— Она как раз знала, что ты здесь, она ждет тебя с твоими требованиями и ультиматумами. Как и обещала, в милицию не пошла. Ждет тебя. Как ты мог! Как ты мог…
— Так, пошли к ней. Где она? — Егор взял ее за кисть руки и потянул, поднимая со скамьи.
— Она в Джермуке, в санатории. Она и приехала в Джермук, узнав, что здесь неплохо лечат болезни опорно-двигательного аппарата. А поскольку у нее был мой телефон, позвонила мне. Я ей помогла устроить Гарика в эту больницу. Он пробыл там меньше месяца и пропал. Кто-то позвонил и предупредил, чтоб в милицию не обращалась, иначе его убьют. Мы думали, что это ты хочешь таким образом заставить ее вернуть деньги.
— Женя, милая, поверь мне… Ни сном ни духом… На кой черт мне мстить одинокой женщине, которую давно уже простил. Я ведь понимал, что обманула она меня не ради денег, а ради спасения сына. Я сам, ради спасения своего ребенка готов пойти на что угодно. Честно говоря, я думал, что она уже дома, в Краснодаре. А деньги те я уже вернул. Пришлось отобрать у самих организаторов аферы.
— Она мне все рассказала. Все-все. И о тебе, и о своем обмане…
— Надо же! А мне ничего не сказала, что едет к тебе.
— Она сама не знала. Исчерпала все возможности, но на ампутацию ног не решилась. И Гарик ее поддержал. «Лучше умру, чем стану калекой», — упрямо твердил парень. Кто-то в больнице рассказал ей о Джермуке. Терять было нечего - она приехала в Джермук. Идея связаться со мной возникла в ее голове, как она говорит, уже в поезде.
Помолчали, думая каждый о своем, потихонечку остывая от эмоций.
— Если это действительно не ты украл Гарика… О господи, как я рада! Спасибо тебе.
— За что? За то, что не украл? — улыбнулся он.
— Нет. За то, что помнил меня все эти годы.
— Знаешь, я соврал тебе насчет цветов, — неожиданно для себя признался он, — я действительно пытался бежать, но не смог.
Она не ответила. Задумалась.
— Я сейчас поеду в Джермук: надо ей все рассказать. И что-то делать. Время идет, а похитители не появляются. Мы думали, что это ты. А когда я увидела тебя в кабинете — уверенность моя окрепла.
— Я с тобой.
(Продолжение следует)