Из цикла "В копилку читателя".
Вл. Алабай
Ходить в концерты или на театральные спектакли, отстояв в очереди перед кассой и купив билет, Веня считал бессмысленным и даже позорным делом; да у него и денег не было никогда.
В самом конце 1950-х годов в Москву на гастроли приехал знаменитый французский мим Марсель Марсо. В то время приезд иностранного артиста в столицу представлялся грандиозным событием – советские граждане не были избалованы встречами с западным искусством. И вдруг – Марсель Марсо! Герой парижских подмостков! Веня Рискинд решил непременно попасть на его концерт в театр «Эрмитаж».
Не один Веня – вся Москва мечтала «попасть на Марсо». Знаменитости бились за места в зале, о «лишнем билетике» нечего было и говорить. Веня стоял у входа в театр и зорко наблюдал за съездом гостей: вот прошла Раневская, вот Плятт, Бабочкин, Герасимов, Луков… Большинство этих людей были знакомы с одиноко маячившим Веней. Проходя ко входу, они останавливались и задавали один и тот же вопрос:
– Вы кого-то ждете?
И Веня неизменно отвечал:
– Вас!
Проходящие знаменитости, благодушно улыбаясь Вениной шутке, шли занимать места согласно купленным билетам, а Веня упрямо продолжал искать лазейку. Ищущий да обрящет: в зал, набитый битком, его провела Гоголева. Здесь уже всё зависело от находчивости и ловкости безбилетника: чтоб не вывели билетеры, чтоб не вызвали милицию.
Назавтра Веня рассказывал приятелям в кафе «Националь»:
– Это великий артист! Я имею право так говорить. Я мог пересчитать капельки пота на его лице!
– Как так? – недоверчиво удивлялись приятели. – Вы что, умудрились попасть в первый ряд?
– Нет, – отвечал Веня. – Приличные люди не сидят в первом ряду, кроме того, он весь был занят. Я сидел в оркестровой яме.
Кафе «Националь», на углу Манежной площади и Тверской, было тем адресом, по которому Вене писали письма: «Москва, кафе “Националь”, Рискину». Завсегдатаи кафе – два десятка представителей старой литературной и артистической богемы, уцелевшие в годы сталинских чисток и чудом выжившие – носили собирательное имя: «национальная гвардия». За столиками, покрытыми белыми скатертями, можно было встретить, помимо Олеши и Рискина, Михаила Светлова, Александра Ржешевского, Алексея Крученых, Марка Шехтера, Владимира Бугаевского, Николая Одноралова, Виктора Горохова, скульптора Виктора Шишкова по прозвищу Витя-коньячный. Молодых почти не было…
Советская власть относилась к людям богемы с большим подозрением, поэтому с изрядной долей уверенности можно предположить, что кафе насквозь просвечивалось органами безопасности. Но официантки – «добровольные помощницы органов» – привыкли к своим беспокойным и, как правило, безденежным клиентам и испытывали к ним своего рода привязанность: здесь можно было получить в долг графинчик-другой коньяка и кофе с лимоном. Богемная клиентура засиживалась до 11 вечера, до закрытия заведения, а потом, если были деньги, отправлялась за город, во Внуково – там, в аэропорту, помещался единственный в столице ресторан, открытый по ночам.
Веня Рискинд жил в дачном поселке Малаховка, под Москвой, – снимал там у какой-то старушки утепленный курятник. «Снимал» – это громко сказано: старушка забыла, когда в последний раз видела взнос от своего постояльца. Деньги – нет, зато удовольствие добрая старушка получала сполна – правда, только в зимнее время. Веня возвращался в свой курятник из города глухой ночной порой. К тому часу хозяйка занимала позицию у окошка, выходящего на улицу, – терпеливо сидела там за столом, попивая чай из блюдца, в теплой компании хороших подружек. Не доходя до окошка, в котором горел свет, Веня быстро сбрасывал одежду, раздевался до трусов – и в таком необыкновенном для этого времени года виде, босиком, дефилировал мимо окна с прилипшими к стеклу восторженными физиономиями зрителей.
– Твой идёт! – восклицали пораженные старушки. – Голый!
За всё надо платить – в том числе за постой в курятнике...
Но и за эстетическое удовольствие надо раскошеливаться, и старушка закрывала глаза на то, что не досчитывалась куриной продукции: по утрам, на завтрак, Веня выпивал пару сырых яиц прямо из-под несушки.
Этими контактами, по существу, и ограничивалось после войны общение Вени Рискинда с народными массами. Хождение интеллигенции в народ на предмет повышения его культурного уровня Веня не одобрял. Б-г отделил высокую культуру от массы, и нечего тут смешивать понятия и взбалтывать коктейль. О своих взаимоотношениях с Б-гом Веня никогда не распространялся, но, опрокидывая рюмку, не забывал прикрывать макушку ладонью – за отсутствием ермолки на голове.
К концу жизни, зимой 1963-го, Веня снова оказался в гуще народа – как на войне. Летом он перенес инсульт, здоровье оставляло желать лучшего. О малаховском курятнике пришлось забыть. Веню приютила вдова Ржешевского – того самого, «национального», написавшего сценарий по «Бежину лугу» для Эйзенштейна, – проживавшая на втором этаже подмосковной деревянной дачки с четырьмя или пятью детьми покойного мужа от разных браков и с большой собакой-боксером, которую Веня боялся панически. В тесноте, да не в обиде: Веня поселился на застекленной веранде. Ржешевские жили небогато, ели не вдосталь. Более всего страдал от бескормицы боксер. Кто-то из старых друзей привез как-то Вене десяток лимонов – на поправку. Веня потом рассказывал:
– Можно себе представить, как там было насчет приварка, если собака пробралась ко мне на веранду и сожрала все лимоны!
Картина, действительно, складывалась фантасмагорическая. Захандривший Веня попросил устроить его в актерский Дом престарелых, но из этой затеи ничего не вышло: престарелых актеров было много, а Дом – один. Пришлось снизить планку. Была найдена подходящая богадельня в подмосковной Лопасне. Актер Михаил Чайковский – муж знаменитой еврейской эстрадной актрисы Анны Яковлевны Гузик – повез Веню в его последнее пристанище. Богадельня стояла на отшибе, такси с трудом пробивалось сквозь снежные заносы. Наконец добрались. Дверь отворила нянечка, обмотанная шерстяным платком поверх серого рабочего халата. В вестибюле пахло перловой кашей и машинным маслом.
– Вы в гости? – спросила нянечка.
– Нет, постояльца привезли, – сказал Чайковский и указал на Веню.
– Вполне еще важный мужчина, – положительно оценила нянечка. – А то у нас тут одни дрова, одни дрова…
Директор богадельни, человек лет тридцати, с галстуком и в шляпе, сидел у себя в кабинете за скучным конторским столом и играл сам с собою в «морской бой». На вошедших он взглянул безо всякого интереса.
– Здравствуйте. Чайковский. Надеюсь, слышали.
Директор не слышал даже про Петра Ильича, но виду на всякий случай не подал.
– Тут вот писатель к вам приехал, – продолжал Миша Чайковский. – На жительство. Ему комнату надо посветлей, получше. Вы уж поспособствуйте!
– Есть у меня один номерочек, – сказал директор. – Люкс, можно сказать. Там пока что живет один интересный старичок, а вместе им веселей будет.
«Люкс» оказался узкой светелкой на две койки. На одной из них сидел ветхий голубоглазый старик в валенках, с белым пухом на голове. Ему могло оказаться и девяносто лет, и все сто.
– Чайковский, – представился Миша. – Надеюсь, слышали.
Старик ничего не ответил.
– Располагайся, – сказал Миша Чайковский. – Выпьем на посошок, и я поехал. – Он достал из портфеля бутылку водки и полбатона колбасы.
– Вот, на тумбочку можно, – любезно указал старик в валенках.
– Вы с нами не выпьете? – критически оглядывая старика, разведочно спросил Миша Чайковский.
– Не нальете, так и не выпью, – беззаботно ответил тот и достал из тумбочки три чисто вымытых баночки из-под майонеза.
– Наш человек, – решил Веня. – Ты кто будешь, дед? Давай по первой, а потом рассказывай. Ну, за знакомство! Лехаим! – И отчаянным жестом вскинул ладонь к макушке.
Спустя четверть часа Веня и Миша Чайковский, разинув рты, слушали рассказ о графе Льве Николаевиче Толстом, у которого на его Хамовнической усадьбе старик в молодые годы служил кучером.
– Я подаю, – неодобрительно рассказывал старик, – а граф Лев Николаевич дрова рубит. Я говорю: «Дайте топорик, не барское это дело!» А он в ответ: «Это я для аппетиту!»
В целом впечатление о «зеркале русской революции» у кучера сложилось не самое благоприятное. Мусоля во рту колбасу, он напирал на то, что граф был прижимист: на чай давал мало, а то и вовсе не давал. Выпив третью, старик поведал, что после службы у Толстого он недолгое время возил Родзянко, и за это при большевиках провел три года за решеткой. Жизнь старика, таким образом, была полна увлекательных приключений.
На руках у кучера Льва Толстого спустя полгода Вениамин Наумович Рискинд скончался и был похоронен на местном кладбище.
Один из так и не опубликованных рассказов Вени начинался строчкой: «Из чего состоит человек? Из золота? Из мяса? Из сливочного крема? Человек состоит из историй».
Это он о себе сказал.
***
На фото: Марсель Марсо в Москве.