Тайка

(поэма)
1.
И на худой вопрос не плохо бы иметь отличный ответ, если хочешь жить на пятёрку. Учитель в школе - и тот задаёт вопрос за вопросом, и не знающий ответов уморится добиваться места среди отличников. Отличникам все радости, двоечникам все горести. Ещё и обидная уличная кличка пристанет ни за что, ни про что.
Прогремел звонок. Все были уверены, что это приглашение на урок каждого персонально, и ни за чем иным, как за тем, чтобы выставлять им пятёрки или двойки. Знающим - одно, незнающим - остальное. Не успели ученики умоститься за парты, как за дверью зашуршал учитель.  В щель стволом пушки, а следом копьём скифа преодолело порог жданное и желанное: урок физической географии. Сколько их - равнодушных к другим урокам, математики, русского языка и литературы, истории, черчения, рисования, пения или физкультуры,- географию любили все. Исключения были, как без них, отмеченных судьбой? Уже с детского возраста нетерпелось хоть в мечтах покинуть выбранную родителями проклятую территорию существования. В рай или в ад, не важно. Артиллерист, он же скиф, он же фронтовик, - так дети  меж себой с любовью называли учителя физической географии,- коренастый, чернявый,  справедливый, малость назидательный ворчун, Николай Николаевич Приходько, аккуратно за собой закрыл дверь. Ни пушки, ни копья у него не было, в руках держал он скрученную в рулон географическую карту и указку, да подмышкой нёс классный журнал.
Усы над губой учителя приподнялись.
- Здравствуйте, дети,- поздоровался он, зорко окинув глазом притихший класс.
- Здравст... Ник-ни-ик-лаевич!- выдали в ответ дети.
- Садитесь,- разрешил он, продолжая приготовление к уроку; не отрывая головы от стола, то ли говорил, то ли думал вслух: - В прошлый раз звонок помешал ответить Игорю Воркутину, с него и начнём, и, надеюсь, сегодня двоечник наш успеет блестнуть познаниями во всей красе. - Слово "двоечник" у Николая Николаевича не содержало ничего обидного или унизительного, порой и "дурочку" ученики принимали за похвалу. Не все, понятно, и не всегда. - Игорь!- повысил он голос, оторвал голову от журнала и увидел стоящего у доски "двоечника". - Уже тут? Молодец. Развесь карту на доске. Откуда на вас солдатское обмундирование? Опоздали раздеться? Помощь нужна?
Ответа не последовало, и Николай Николаевич правильно понял молчание ученика: не нужна ему помощь.
- Какой там,- подтвердила догадку учителя Тайка Гаргарянова,- дайте ему  в руки глобус, он и с глобусом справится. Они, похоже, сами собрались кому-то что-то помогать.
- Ох, голова моя, головушка,- завздыхал Николай Николаевич.- Таисия, обернись в учительскую за глобусом, увидишь там, на столе на моём... и как это я забыл... показать надо бы вам именно на глобусе самое интересное...
Он впился взглядом в Игоря... засомневался. Что за дела? Да нет, не потому, что близнецов нельзя было отличить брат от брата, похожих, как два цыплёнка только что из скорлупы, но взглядом он отыскивал какую-нибудь отличительную детальку и не находил. Даже ватники на братьтях были  одинаковы. Но почему они в ватниках? Сентябрь месяц на улице, теплынь, смоченная ночным дождиком, добавившим росы и грязи, только и всего. Так они ещё и в классе? В верхней одежде? Что происходит? И ватные штаны на нём, и тоже не его. Велики... О причинах подобного недоразумения не догадывалась  Таисия ( так полным именем называл ученицу Николай Николаевич) Гаргарянова, иначе сообщила бы без дополнительных намёков. Игорь стоял спиной к нему, разбросав над головой руки и приподнимаясь на носках, поправлял шнур по верхней планке. "Н-да,- вздохнул учитель.- Придётся для разговора пригласить деда Матвея..." Родителей у близнецов не было, не было бабушек и другого, по матери, деда. Растил их и воспитывал корявей карагача, сухой и терпеливый в доску дед Матвей Воркутин. И локти на ватниках, и задницу на штанах мог вытереть до мучного цвета за долгую жизнь их скороногий дед. Но зачем он вырядил внуков в эту выброшенную в утиль одежду? И на другом ватные штаны? Не видно было за партой... Вернулась Тайка. Он показал, куда поставить глобус, поблагодарил. Если брат не в ватных штанах - вот  и отличная примета: братьев различал он по именам.  Павел - хорошист и отличник, Игорь - двоечник и троечник. И создаст же природа такую головоломку. Их путала даже Таисия Гаргарянова, явно симпатизируя отличнику. Вымогателю нервов симпатизировать не станешь, будь ты какой угодно безразмерной доброты. Шерстить его в пух и прах приходилось, про себя, разумеется. "Воспитывать надо,- сокрушался Николай Николаевич.- Откуда выкраивать время?.." Учитель в заботах под завязку то ж, да кто считается с его заботами...
Игорь развесил карту, взял изготовленную из золотистой вишневой ветки указку, острым концом поставил её на пол, опёрся, рассматривая глобус с таким безразличным видом, словно ему первому предстояло лететь в космос.
- О космосмонавтике размечтался?- окликнул его Николай Николаевич.- Продолжай. С республик начнёшь? Можно и в России поискать областные города, они чуть помельче республиканских столиц, - учитель сделал попытку подтолкнуть Игоря шуткой.
- С республик в какой стране?- Игорь заломил правую бровь. Так круто не вышло бы и у идиота, если бы идиоту взбрело на ум передразнить учителя.
Учкники зашелестели, заулыбались. Все, кроме Тайки Гаргаряновой. Игорь Воркутин копировал движение брови Николоая Николаевича, но Никооай Николаевич и не подозревал этого: со стороны себя он не видел, на лицо ученика не смотрел.
- Остановись на России, грамотей,- разыгрывать сцену тем не менее он не собирался. Сегодня не собирался, вообще он мог позволить себе стать на одну ногу с учениками, заговорить о ерунде всякой, называя самое несуразное дурней, а несуразников дурочками.
Не лишне сделать небольшое отступление. Острей всего ребёнок страдает крайним чувством спарведливости, помноженном на сомнительное самолюбие при взрывном характере. Ни определить, ни выразить словами этого ему не дано, зато на прилагательные, вроде "грамотей" или "двоечник", или ещё более обидное словечко "дурочка", реагировал он мгновенно. Поскольку на старших не очень-то "наедешь", то  недовольство замыкалось на все замки, и ребёнок становился замкнутей того, кто отличался упорным нежеланием учиться. К таким детям и относился Игорь Воркутин. Старшие владели бесконечным запасом прилагательных, что и сделало Игоря безнадёжным "тупицей". Из первого класса за уши перетаскивали его во второй, дальше - в следующий... В результате среди общей любви к уроку физической географии он стал как бы исключением  из правила. Никто и не предполагал, что Игорь Воркутин любил географию больше, чем весь класс вместе взятый. Для других это один из уроков, для него - полусбывшаяся мечта побывать в тех местах, что обозначены на карте. Он был уверен, что неприменно побывает, ему бы вот только побыстрей вырасти. Когда они с братом впервые увидели карту физической географии страны, Игорь спросил Пашу: "Что сделал бы ты, если бы эту карту подарили тебе?"- сам он не находил слов, чтобы выразить восторг перед распахнутым крылом волшебной бумаги. Вместо разделенного братского чувства услышал вопрос: "А ты что сделал бы? И зачем она тебе? И кто бы  её подарил тебе, дурочка?" Его и взорвало: "Сделал бы змея...- видя, что брат поверил этому, добавил: - Бумага лощёная, летал хорошо б..." Улыбаясь, Паша  поделился и своей мечтой: "Я буду офицером - вот подарок подарю себе, так подарок".  "Пока ты не офицер",- смирился Игорь. Спор вспыхнул и погас, но не бесследно, брат обозвал брата "дурочкой".
Удивительно и то, что все считали их копиями, и только они знали, как не похожи были, и, зная себя, легко по случаю и без случая подставлялись Игорь за Пашу, Паша за Игоря. Паша вроде более владел собой, был спокойней, гибче, откровенней,  проще относился к окружающей дремучести, скрытный там, где брат проявлял болезненную нетерпеливость.
- Москва...- Игорь назвал город.
- Хорошо, Москва, дальше, - приглашал к продолжению Николай Николаевич.
- У нас одна Москва.
- Я и об этом упоминал, объясняя урок?
- Знаю.
- Что?
- Это.
- Посмотрите на него,- Николай Николаевич заломил правую бровь так, словно он передразнивал ученика.
В классе дружно засмеялись
- Он знает это!-  словно из пушки, взглядом Николай Николаевич расстреливал класс: с чего им так весело?
Можно было по безразличной физиономии отвечающего урок догадаться, что он согласен на единицу, лишь бы оставили его в покое, но у Николая Николаевича было своё мнение на этот счёт. И он ведь отличался и прямотой, и честностью, и не был привередливым, если  иногда шутил, так это и доказывало его добродушие, склонный к шутке довольствуется малым. Знания свои и опыт с завидной выдержкой отдавал он физической географии, готовил школьников к тому, с чем  скоро придётся столкнуться им на практике.
- Посмотри в глаза приятелям, не стыдно?- выдержка стала уступать место проповеди. - Да. Москва - областной центр, да, Москва - столица, единственная в мире!- на слуху каждого жителя земли, в том числе и у младенцев, но что, Воркутин, знаешь ты ещё?
Игорь сунул свободную руку в карман, уставился в окно. Ему было  жаль впустую убегающего времени. А урок тянулся и тянулся. Не опаздывали  братья на урок и не успели не потому раздеться, что интересовало учителя. В школу они прибежали раньше всех, они успели написать по одной букве на пальцах до звонка, а их... Сколько ещё тянуться уроку? Месяц, полгода или весь год?  Как не понимают учителя, до чего они мешают жить ученикам? За окном, как и у него в груди, было  серо и сыро, пусто и  ветренно. Тучи то закрывали солнце, то распахивали. Пёстрым комком, словно выкрашенный под сентябрь, взлетел на забор петух. Для петуха забор - поднебесье. Радостно, словно собирался осчастливить шахтёрский посёлок,  о чём-то прокричал во всё горло и спрыгнул, промелькнув за окном. В классе и на петушиный крик прореагировали оживлением.
- Дети!- Николай Николаевич хлопнул ладонью.- Какими словами убеждать вас, что знать географию родины необходимо? Воркутин, твой друг Беловодов уехал на Сахалин, да, с родителями, но тем не менее, назови  тамошный областной центр? Молчишь? Не знаешь. Не твой ли родной брат собирается в суворовское училище города Новочеркасска? Транспорт в стране и минуты не простаиваает, послушайте! На месте сидят Киреевы да Колчаны, да Головины, бандиты, сидят и наводят страхи на людей своей жестокостью, разбоями, кражами...  Покажи на карте, Воркутин, город Новочеркасск.
- Областной... Он областной?- Игорь мямлил и вроде припоминал что-то.
- Расти, расстраивай, переноси туда областное управление. А пока назови хотя бы, в какой области расположен Новочеркасск? В какой области ты живёшь? Молчишь? Не знаешь. О том, что хлеборобы закончили страду комбайнами, выпушенными на заводе "Ростсельмаш", тебе известно, иное допустить было бы неприлично. Покажи, где у нас "Ростсельмаш".
Над партами подняли руки те, кто знал, в каком городе находится завод, и мог этот город показать на карте.
- Вижу, знаете. Ответь, Таисия Гаргарянова. Правильно, в городе Ростове-на-Дону. Есть ещё город Ростов, на севере,  кто не знает,  поедет туда за зерновым комбайном, вернётся озадаченным. Воркутин, слушай ответы других и запоминай...
Николай Николаевич вызывал учеников, те излагали свои познания в лицо Воркутина, но Игорь не слушал их.
Урок продолжался. Учитель понимал, терять время на двоечниках было бы не разумно. Тут и он заметил изломленную бровь Игоря - отцовская. Не тогда ли юный студент перехватил изломленную бровь у Воркутина-старшего, когда тот увел у него невесту? С тех  пор бровь у него так и не выпрямилась, стала привычкой,  на фронте - так и впаяна опытом: расстояние до противника приходилось прикидывать на глазок, и бровь поэтому была постоянно в натороже. Игорь потянулся к уголку на изломе брови, и учитель заметил прилипшую к пальцу грязь. Неряха... Сколько он советовал-пересоветовал детям: умывайтесь холодной водой, окатывайте шею из ладошки. Закаляйтесь.  Закалка - здоровье. Здоровье - основное, самое крупнокалиберное в жизни оружие. Нет здоровья, в бой не просись.  Кто такой больной человек? Комар закусает больного. Как не мыть рук? Грязными руками брать учебники? Учебник физической географии? Варварство!.. Судить за такое надо... Ах да, школьники... Но садиться за обеденный стол... тут все взрослые, кроме грудничков...  Впрочем, какая там сейчас еда у  деда Матвея за обеденным столом... Смотрит на глобус, словно хочет ухватить планету грязными руками. Глобус - не карта. Глобус удерживает океаны, карта - нет, она покатая... Об этом чуть позже, после ответа Воркутина. "Посидишь дома, грамотей..."- почти на вылете удержал скользкие слова Николай Николаевич, не произнёс. Дед Матвей не вдруг наведается в школу, вот и будет внук дома баклуши бить. Мысли  учителя вертелись вокруг полёта Игоря в космос. Какой тут космос, дотопал  к концу урока хотя бы до парты.
Смешной вопрос не давал покоя.  Что бы такое засечь в братьях, чтобы отличать их не по именам? Не только по имени. Имя показалось вдруг не надёжной узнавалкой, запутать могут,  а упрутся, так и не докажешь, и будут правы, и на смех поднимут. Разведчиком взгляд его скользнул с одного брата на другого,- напрасный труд, копии более различны. Вот! - по одежде. На одном ватнике нет верхней пуговицы. Но на чьём?.. Впрочем, нет, не годится и такое отличие, пришьют пуговку, и опять путаница. Подует в ноябре-декабре и пришьют, душу прикроют. Прежде как-то не беспокоило их поведение,   вдруг так и подмывало вывести близнецов на откровенный разговор. С чего, казалось бы, и волноваться? Светило солнце, дали туманились, окно перечёркивали, проносясь, шустрые птички,  и величаво планировали увесистые бледно-бордовые листья клёна с розоватым оттенком, напоминающим здоровый цвет детского лица. За окнами школы во время урока физической географии жила и творила жизнь физика природы, и не собираясь ни в какие заманчивые дали. Стояла золотая осень, любимая пора Николая Николаевича Приходько.
Шум в классе вывел его из размышления, что-то произошло?
Тупоумный Игорь Воркутин торчал у доски, нисколько не смущали его бойкие ответы товарищей, пятеро ответили, и неплохо ответили, а он стоят и молчит. Пенёк... Класс шелестит, переглядывается, посмеивается. С чего бы?  Да с того и посмеивается, что учитель не заметил, как вместе с выходящими к доске и возвращающимися к партам учениками один Воркутин подменил другого. Наверно, они захохоталт бы, узнай, как по пуговке собирался Николай Николаевич различать их: у доски стоял Воркутин с оторванной пуговицей на ватнике, но учитель был уверен, что стоит перед ним непробиваемый дебил.  Он упрямо и тупо искал город Ростов-на-Дону где-то за Уралом.
Классу потеха, учителю не до веселья: не зная причины и самого здорового смеха, невольно примешь его за насмешку.
- Неужели географическая карта смазана креозотом? Почему ты отворачиваешься от европейской территории Советского Союза?
- Не отворачиваюсь... подсказали мне, ищу...
- Неужели она не нужна тебе и чужда?
- Нужна.
- И что?
- Если про карту, то...
- И если я про карту, то что?
- Если бы её подарили мне, сделал бы змея и запустил в воздух, выше бы террикона...
Класс такие ответы развлекали: ведь  обязательно ожилала оценка по полной программе учительского права.
- Единица, дурочка...- Николай Николаевич совсем круто заломил правую бровь: теперь он, похоже, передразнивал Игоря Воркутина.
Ученики захохотали. Одна Тайка Гаргарянова поедала Пашу презрительным взглядом. Чего не ожидала она от него, так вот такого не ожидала она.
- Воркутин Павел,- вызвал Николай Николаевич, надеясь пристыдить двоечника, пусть покраснеет, слушая ответ брата. - Освети нам покрытые туманом отменного невежества твоей тени областные центры России. Можно с места.
Медлительный и спокойный Паша, - на самом деле Игорь, -поднялся и отрапортовал как по-писанному.
- Южно-Сахалинск, Владик, Бирабиджан, Улан-Удэ, Иркутск...
- Довольно. Похвально. Пять. Замечание одно: города в сокращённых вариантах произносить не принято, Владивосток так и называть надо Владивосток.
Грустно не от того,  в чём ошибался Николай Николаевич, грустно от того, что зная предмет на отлично, Игорь Воркутин никогда не будет отличником.
- Садись, Павел,- разрешил Николай Николаевич. - И ты, дурочка, садись то ж.- Провожая взглядом любимчика, продолжил: - Детская любовь  светлая и самое светлое в детской любви - любовь к знаниям. Знания в школе, потому и любовь к школе у детей должна быть  светлой. Это, как бы вам сказать, чтобы запомнилось? Это то, что не забудете никогда, и вспоминание о чём, поможет вам в трудную минуту. Черпая знания в школе, из школы, учитесь находить их в себе, черпайте из себя, познавая себя.  Что такое "познать себя"?..- по тишине в классе было понятно, что учителя слушали, и потому он беседовал как бы не с классом, но со  слушающей его за окном осенью.  Николай Николаевич говорил, наблюдая, как проходил очередной день  любимого им сентября .
Полуобнажённый клён покачивал ветвями и трудно было предположить наверное, ветер раскачивал ветви или их качнула вспорхнувшая стая ворон, испуганная кем-то? Кто-то прошел? Вроде никого не было. Пробежала собака. Но  её испугается ли стая птиц? Капли, срываясь, зависали на белеющей паутине. Паутина - комок сгущенного воздуха, то ли посыпанного солью, то ли украшенного изумрудами,- держалась с достоинством, в ней запуталась муха, и она, казалось, пыталась освободиться от летучего мусора. Кривыми кругами, снижаясь, планировали кленовые листья, один к одному похожие на те, на которые смотрел он недавно. И в природе полно одназначно не различимого. Большой пестрый бордово-золотисто-зелёный лист упал на столь же пёстрый ковер, и в коридоре за дверью класса раздался звонок. Урок закончился. Таким ли, готовясь, представлял его себе Николай Николаевич? Нет, конечно, но как  на всё не достаёт времени... Звонки заливались - и на урок, и с урока, и во всех без исключения школах - звонкоголосо и  торжествующе... Школьный звонок - ключик жизни в природе, которым отмыкаются и замыкаются судьбы... Пол класса стояли на ногах, но учитель сидел за столом, и ученики не решались выскакивать из-за парт. Николай Николаевич постучал ладонью по столу, взывая к вниманию.
- Звонок на урок для вас, звонок об окончании урока для учителя.- Он поднялся, суровый и неприклонный.- Игорь Воркутин, завтра в школу без дедушки не приходи, и на следующем уроке будешь отвечать домашнее задание. Задание на дом остаётся прежним... для тебя... Дети, остальным - импровизация: как преподавали бы географию вы, когда бы сами были учителями. Послушаем.  Но это не всё...
Класс пригорюнился: не видать им перемены. Педагогическая речь учителя не уместится в четверть часа. Ученики не ошиблись.
- Продолжим. Что такое наше "я"? Буква в алфавите? Не говорите глупостей. Наше "я" - вся азбука вместе, складывая буквы которой, мы знакомимся с миром вокруг нас, с жизнью, где слово - новое открытие. "Я знаю, что ничего не знаю"? Это ребус для мудрецов, а мы люди простые и знаем много чего и вокруг себя, и в себе. Но всегда хочется знать больше. В этом причина причин всего, в этом следствие всех последствий. Знать надо столько, сколько необходимо в данный конкретный момент.
"Я знаю, что..." Кто ты, знающий так много? Я. Ты. Они. Местоимение?.. Вам неизвестно о родителях Таисии.  Вкратце вам напомню о них.... Дети!- жизнь - карнавал праздника и горя текущих дел и поступков. Помните этот лозунг всегда и будете разумными. Пусть родители пожизненно останутся вашими наставниками и маяками. О т т у д а    возвратились три родителя инвалидами да я четвертый здоровый фронтовик. Вас в классе  тридцать  шесть, вот и вся арифметика войны.  Родители Таисии... Таисия, ты растёшь медленно и я пока о твоих маме и папе помалкиваю. Они служили в одной пехотной части. Ивана Егоровича тяжело ранило, Галина Михайловна, медсестра, обнаружила его на поле боя  скончавшимся и потащила к своим окопам. Фашисты расстреляли её, но торжествовали недолго, мы выбили их... мы увидели Гаргаряновых в бессмертном объятии... Воркутины, ваши мама и папа на фронт не попали. Шахтёры получали бронь, стране нужен был уголь. Оккупация захлестнула Новошахтинск морским приливом, от приближающихся тонковых полчищ земля дрожала и гудела прибоем. ..  дрожала задолго до их появления. Сергей Дмитриевич и Анна Лукинична несли домой сетку с фруктовой водой. За ручки. Одну сетку за две ручки. Фашисты, наверно, приняли  воду за бутылки с зажигательной смесью. Их расстреляли из танка. В упор. Возле дома. На горе деду Матвею, оставив сиротами вас. Родителей ваших, дети, мы помним и расскажем вам о них всё...
Так местоимение ли мы? Я. Ты.  Они... Мы - место имени! Ты нашёл своё место? Есть у тебя имя? Ты имеешь право быть? В чем сложность? Будь.  Откуда известно тебе, что ты ничего не знаешь? Есть Гаргаряновы, но есть и Колчаны, наводящие страх на людей. Колчан - бандит, таким и останется, пока не анулируют его с корнем.. Слышали о нём?
- Да-а...
- Войны нет, а он держит народ в трепете... Откуда  это знание, что ты "ничего не знаешь"? Ты отказываешься от всего? Отрекаешься? И все принимают это за мудрость? И по этому поводу люди умеют шутить: "Стоп! Сам себе думаю,  не дурочка ли я?"  Не то ли самое, что и "ничего не знаю"? Так почему одно мудрость, а другое нет? Растите, учитесь, думайте. Учитесь думать.
Почему глупость умна? Ведь неискоренима. У неё нет школы, нет вуза, нет науки, и... она  процветает. Торжествует. Царствует. Неодолима. Советский Союз отразил нападение целой Европы, разгромил фашизм, - глупость одолеть бессилен. В чём сложность? "Я" - это все люди, вошедшие в меня, мне дано узнать их, но выполнить такую данность невозможно. Жизнь коротка? Не только. Дело в том, что все люди до моего "я" - тоже "я". Их тоже было мне дано узнавать, но возможности ограниченны по многим причинам. Даже тот, кто посвятил прошлому всю жизнь, знает о нём крохи... до "ничего не знаю".
Так и это, уважаемые двоечники, троечники, хорошисты и отличники, дураки и дурочки, не всё. Сложность в том, что все люди земли с жившими до нас должны быть перемножены на каждого жителя земли, на каждое в отдельности "я", тогда только из массы мнений и познаний верное нечто сможет заявить: имею право быть истинным. Как добитьтся подобного, если сколько людей, столько и мнений и все разные? Общеизвестное ищет компромисса. Дурное теснит хорошее и хорошее уступает, чтобы не случилось худшего, мнящего себя за наилучшее, за самое непознаваемое, заставляет других подчиниться неоспоримой будто бы непогрешимости. Но и хорошему конца края нет. Сегодня одно хорошо, завтра понадобится другое хорошее. Как быть? Кто это знает? Какому такому мудрецу дано разобраться в этом? Никакому. Не потому ли и ничего не знающий знающий поднял руки вверх: сдаюсь? Но сдавшийся становится рабом. В рабстве не живут, в рабстве терпят муки-мученические. И закрывать глаза на это никто не имет права. Желающие возить на вас воду сыщутся. И немало. Но это ад.
Вы успокоились? Запомните, это всего-навсего первый шаг к познанию. К познанию себя. Тут есть тонкость.  Можно согласиться и с тем, что или ты на ком-то возишь воду, или воду возят на тебе. Это не есть истина, это по истине уголовный факт. Истина в том, чтобы вода текла по водопроводу к каждому по необходимости.  В природе все предусмотрено: реки! Река Дон несёт воду людям, полям и фермам, даже морю. Нужен лишь разум, разум - а не глупость. Наше "я" не ограничивается знанием законов уголовщины, но способна открывать законы природы, устройства человеческого общежития, вселенной, всего того, что над Вселенной - дальше и выше. Всего, к чему открывает пути-дороги физическая география природы, мечты, космоса. Не только отметки в каких-то  журналах каких-то  учителей.
Задайте себе вопрос, кто и когда поселится на другой планете. На подобной нашей Земле? Но и отвечайте на этот свой вопрос - и тогда поймёте, насколько неубедителен ответ: "Знаю, что ничего не знаю". Так способен отвечать и петух на заборе. Кто знает, что он прокукарекал? Возможно, он крикнул на весь посёлок: я знаю, что ничего не знаю? И кленовый лист в воздухе, и каждая дурочка в посёлке... Что ещё?.. Что там?.. Что вас так вздыбило?.. Чего вскочили?..
- Мы это знаем,- голос Игоря Воркутина, как выстрел в упор.
- Даже так? Я, выходит, и толчу воду в ступе, и живу зря ? Я стараюсь довести до вашего разума истину, а вы знаете её? Знаете,  зачем гремите? Полные бочки не гремят.
- Так звонок, Николай Николаевич!
- Вы и это усвоили? Звонок с урока для меня...
- Звонок на урок, Николай Николаевич.
- Разве? Почему это вдруг?
- Перемена закончилась, Николай Николаевич.
- Вот ведь как... вы и рады  пошуметь?
- Мы не рады. Математика будет, хуже нет...
- Готовьте дома задания и всё будет хорошо.
- Мы знаем...
Николай Николаевич Приходько свернул рулоном географическую карту, сунул под мышку классный журнал, взял указку и пушечный ствол уткнулся в дверь...
- Николай Николаевич, а глобус?
- Ах да, не успели... хотелось показать вам "Ростсельмаш" с птичьего полёта... Таисия, помогите мне...
Ещё не закрылась дверь,- в класс влетел учитель математики.

2.
После урока математики на перемене братья Воркутины расположились в затишке у стены под роняющим листья клёном.  Перемен в школе, как и в жизни, полным-полно. Только у нерях сплошное постоянство, не собираются они мыть руки, напротив, мажут, и мажут специально. Так измазать себя не всякий способен, побоится, ведь и родная мать, поди, не признает ребёнка. Воркутиным что? - живут без родителей, никому в голову не взбредёт узнавать их.  Деду Матвею приходить в школу было не за чем: внуки надумали отправиться в первое в своей жизни знакомство с физической географией страны на практике. Николай Николаевич Приходько и не подозревал, как много в этом способствовал он им. Вечно недовольный дед, вечная проголодь на кухне, и вдруг - такая поддержка сбросить иго со стороны уважаемого человека. Без практики теория мертва, уверял он учеников на одном из своих уроков. Ему внимали, ему верили, Воркутины ли исключение?
Надумали близнецы угодить при этом и путанникам: накалывали на пальцах имена, но не свое имя на своих пальцах, а братово. Путать так путать, блажить так блажить. Кололи, обмакая иглы в тушь. То не грязь заметил Николай Никлаевич на пальце "двоечника", но опухшую букву "П", пока, правда, как буква, она не просматривалась, и напоминала присохшую грязь.
 Присутствовать на следующем уроке они не собирались и без того вон сколько времени потеряно зря. Приятели наблюдали за ними с интересом, но не мешали. Свежий воздух перенасыщен был запахами спелых яблок - откуда?- наверно, доносило ветром из ближнего сада, возможно, опавшая листва пахла яблоками тоже, не исключено, что не окажись у них срочного занятия, раздобыли бы они и яблок. Почему фруктовые осенние прелести выжимали у них слезы? Стыдно было признаться, что загоняемые под кожу кончики иголок с тушью причиныли боль. Вот  делали вид, будто кислый запах антоновки заставлял корчить рожицу, но самом деле доставляло удовольствие.  Уколы  смешивали с кровью тушь.  Наколки - великое дело! Кто не любовался изображением черта с рогами и с гитарой, сидящего на кончике полумесяца в новолуние,  нарисованного на плече взрослого дурака? А надписи? И не грамотные прочитывали на руках, на груди или на спине лихое: "Одесса - мама!.." "Не забуду мать родную!" "Спи, отец любимый!" "В жизни есть любовь, но в любви нет счастья"... Рисунки девушек, русалок, могил с крестами, парусов, якорей, портреты великих мудрецов,- выставка переносных картинок. И чем не географическая карта человек, если на нём обозначен город, в котором родился дурак? Но то у взрослых... У них вот-вот появятся на руках имена. Есть ради чего вытерпеть неприятную боль, приписывая её яблочным запахом.
Наколки отнимали золотое время у побега. Иголки и нитки,  тушь ,-надо было ещё  раздобыть, да разузнать, как всё это делается.  Время уходило. За простую иголку просили ведро кукурузных зёрен. Нашлась кукуруза у деда Матвея, так и потарапливаться надо было: хватится дед пропажи, горя не расхлебаешь. Нитки и за кукурузу не достать, их не было. Послевоенной стране было не до ниток.  На отсутствии необходимого наживались мошенники.  Утешения звучали отовсюду: построим коммунизм, все станем такими зажиточными. Хорошо, у Тайки Гаргаряновой были бабушки, и она по просьбе Паши уступила  близнецам, стащила им ниток, чтобы пришить пуговицу, так и бабушки могли спохватиться, а прямолинейная Тайка сбрехать была неспособна, укажет, куда и зачем подевался целый метр ниток,- всё и замкнётся на деде Матвее, что  тогда? Кто его знает, что. Не миновать подзатыльников. Дед на руку горяч. Рука у него крепкая, шашкой отфизкультурена.  А тушь!!!  Сколько Игорь умолял брата стырить тушь у Николая Николаевича,- это полная трагедия со счастливым концом. Тогда и зародилась мысль поменяться именами. Паша упёрся: выдай себя за меня и бери, что хочешь и у кого хочешь. Нет, так "хотеть" Игорь  не собирался. Почему? Да неизвестно, почему. Не хотел и всё тут. Но закончилась ли трагедия? Да ещё и со счастливым концом? Вопросов много, зачем  их множить? Тушь предстояло вернуть, когда Николай Николаевич будет на уроке... Словом, куда ни кинь, кругом клин. Бежать - значит спешить, иначе догонят; терпеть скуку - иначе сиди дома и посапывай в две дырочки; рисковать - иначе откажись от посторонних желаний. Мокая обмотанные ниткой три иголки в тушь, брат загонял их под кожу пальца брату. Укол - точка, укол - точка. Так точка за точкой на пальце возникала буква. Помимо боли помехой служило ещё и то, что в точке укола возникала опухоль, ну, небольшая припухлость, смоченная чёрной капелькой  крови, и приходилось ожидать, когда бугорок уменьшится, подсохнет, рассосётся. Чтобы не терять времени, братья меняли пальцы, кололи то одному, то другому, то на одном пальце, то на другом. Физии обоих пытались изобразить высшее удовольствие, чтобы не выдать, какую горечь причиняет им боль. Мальчишки завидовали, девочки  восхищались ими. Да что им до тех восхищений, если Тайки Гаргаряновой почему-то среди девчонок не было.  Ладно. Теперь у братьев будут наколки, как  у взрослых! В шахте, на производстве, на поле и на ферме героями были Стахановы, Демченко, среди простого люда в суетливых буднях  героями были блатные. Их тоже никто не видел, но имена были на слуху - Киреев, Колчан, Головин... Они же безжалостные бандиты. Считалось, что блатные ничего не боялись, творили, что хотели, были неуловимы. Жили они в своё удовольствие, радовались и не суетились. Ради этого стоило и потерпеть. Если в Стахановы  надо было выбиваться, то в блатное болото путь открыт каждому, кто не опасался однажды угодить в уголовники. Стащил кукурузу, обманул бабушек, воспользовался доверием учителя,- вот ты и на коне...
- Что нос воротишь, дурочка?- петушиться приходилось поневоле.
- Ничтяк, офицер,  попалась кислятина... но как пахнет яблоками.
- Роса в глазах с какого прокису?
- Если б я видел... всё в тумане...
- Ширять?
- Ширяй...  щикотка хуже...
Доброе слово о них напрашивается постоянно.  Всё-таки были они большими друзьями: куда один, туда и другой, что один, то и другой. Казалось, и думали они об одном и том же, но это пустые домыслы. Такому предположению не было бы сносу, если бы не злополучное "но"... Расхожее словечко "дурочка" Игорь терпеть не мог, в то время как Паша до того привык к универсальному этому слову, что не мог без него обходиться. Да и как обойтись? Глупое и умное, счастливое и несчастное,  богатое и небогатое,- всё вмещалось в "дурочку", как в разношенный карман. И те, кого он любил, и те, кого он недолюбливал,- все одинаково были "дурочками" при разной, естественно, интонации  в голосе.  Тайка Гаргаряноыва, на которую он дохнуть опасался, была у него "дурочкой", "дурочкой" по-доброму. Николай Николаевич Приходько, учитель физической географии, которого он ставил выше генералиссимуса, был "дурочкой", но какой... Словами не передать. Но если бы Игорь признался, что "дурочка" и его значимое словечко, только в  отрицательном смысле, что слово это стоит у него против горла, раздражает сильней, чем красная тряпка раздражает бугая-осеменителя,  то Паша сделал бы исключкение ради родного брата. Паша не догадывался.  Брату самолюбие и гордость мешали признаться:  нет ничего презрительней этой позорной дразнилки.  Вместо  нормального решения, он и сам старался не оставаться  в должниках. Особенно скрывали они один от другого своё отношение к Тайке Гаргаряновой. Скрывали везде - и дома, и на улице, и в школе. Такие дружбы заводились у многих, если не у всех, но Тайка у братьев зашкаливала границы дружбы, о чём они боялись признаться самим себе. Ох, как им не терпелось повзрослеть, стать на ноги. Стать на ноги означало для одного - быть офицером, для другого - не быть "дурочкой"... Мысль о взрослении также подталкивала  к побегу. Это когда ты  вырастешь дома? Да и вырастишь ли, или собьёт грузовик на крутом повороте? На глазах у Тайки? Да ни за что, на отдалении  быстрей растут - бездумней, задорней. И никто не видит. Тайка - тайна. Она знала всё, обо всём ведала, пятёрки для неё - семечки, её любили все, она - никого. Близнецы для неё - подножный коврик, если что-нибудь не похлеще.  Вкус, ум, обаяние - Тайка. Если влепит словечко, так и пристанет к тебе. Все и были облеплены её словечками, как стены нужника  денежными бумажками. Ещё и сбудется иная кличка. Игоря выводил из себя непостижимый факт: полкласса девчонок, а "я буду офицером" лип к Тайке!.. Будь ты кем угодно, не заглядывайся на ту, кто для Игоря дороже жизни. Представить, что и для "офицера" Тайка была "дороже жизни",  Игорю было не дано. Мысли о ней делали их чужими, недоверчивыми, подозрительными.
Беглецы заканчивали по четвертой букве, обнаружив вдруг, что в слове Игорь пять букв. И четыре пальца. Переносить  мягкий знак на большой палец?
- Куда ставить мягкий знак?
- А куда?
- Я и спрашиваю?
- А я знаю, где его прочтут?
- Может, без мягкого?
- Да и не нужен такой знак... кто-то выдумал, а ты гадай, куда ставить... вроде должно быть пять пальцев, помимо большого...
- У тебя должно быть больше.
- Без мягкого знака лучше... на моей руке... я и не Игорь же...
- Был не Игорь,  теперь Пашка - я...
- Потом привыкнем...
- Захныкал? Больно?.. Мамкин любимчик...
- Если  всё пополам, так чего обзываешься, дурочка?
- Врежу!
- Лучше коли... просохло? Кому надо, прочтёт...  вкусно пахнет! ...
 - Теперь на всю жизнь!
Смотреть вперёд, смотреть самому и без подсказок надо с детства. "Игор" так "Игор", сами они знали, что это и не Игорь, что на самом деле это Паша. Они отзывались на новые имена и это доставляло им радость. Занятно и весело. Здорово! Кто знает, тот посмеётся, кто не знает, над тем посмеются они. Имя - новогодний подарок, если не вся ёлка.
Братья держали кулаки перед глазами. Можно было подумать, что они любовались именами, но они ожидали, когда осядет припухлость, да и, казалось им, так  уменьшало боль.
Любопытные помалкивали, слышно было их дыхание. На терриконе вагонетка опрокинула породу. Выразительно куски породы скакали вниз крохотной лавиной. Бойко где-то наводил петух куриный порядок. Что-то с воронами не поделили сороки.
- А ласточки улетели.
- Вспомнил... В конце августа улетели ласточки. За ними - скворцы.
- Гусей не слыхать...
- Гуси за нами двинут.
Приятели смеялсь: заговариваются близнецы.   Над головами распахнулась рама, с подоконника свесилась Тайка Гаргарянова. Она увидела пузырёк с тушью, обмотанные нитками иголки и всё  поняла. Ей ли не знать, что тушь была у одного Николая Николаевича Приходько,  она вертелась у него, как у себя дома? Она ли забыла, зачем Паша клянчил  нитки? Несколько дней Пашу отличала она по оторванной верхней пуговице на ватнике, но на руке у него выколото вроде "Игор..." Как так?
- Ага...- проговорила она и словно споткнулась... знающая все города страны отличница не знала, что сказать. Слов или не было, или они заполнили её рот, мешая срываться с языка по одному. Близнецы украли тушь, обманули её, портят навсегда себе руки, но как это произнести - внятно и понятно? - Ты, Паша, блатной, а?
Обычно резкая и решительная Тайка смутилась, не ожидала от соседа подобного трюка. Игорь - да, тот давно, по её мнению, был потерянный, так его дед Матвей называл. Но Паша...  Она таяла, когда он передразнивал её: "Тайка - тайна". Только не торопился бы умариваться, она рубила правду-матку в глаза всем и каждому. И никто на неё не обижался, воспринимая искренность как должное и единственно возможное, естественное  как ветер в степи. Не сомневалась она, что с колючим языком нигде не пропадёт, и не собиралась утаивать это или скрывать почему-то. Как она мирилась с братьями? Загадка. Одного уважала, другого нет, они чувствовали это и были оба, как одно целое какое-то недоразумение  на четырёх ногах, с четырьмя руками, глазами, ушами, с двумя котелками на плечах. Теперь она видела пустоту в этих их котелках.
- Что ты пишешь себе...- заметила она на руке Воркутина в ватнике с оторванной пуговицей слово "Игор", зная, что пуговица оторвана у Паши.- Урка неграмотный. Ошибку сделал в целом слове... Вас и дедушка Матвей называет недотёпами.
- Как врежу...- заступился Игорь за брата, позабыв о тёплых чувствах к ней, замахнулся и врезал бы, да руки были у него заняты.
- М...мне?...- Тайка насупилась. - Сказать, что с вами будет? Сказать?
- Ступай по расписанию уроков.
- И скажу. У вас будет по две жены, и у ваших жён будет по два мужа, это бабушки говорили, ещё они говорили, что ничегошеньки о том вы знать не будете. И чем больше о том будут вам твердить, тем больше будете вы упираться и думать, что у вас по одной жене. Потому что вы урки, вот вы кто. Поженитесь вы когда-то, а урки вы уже сейчас.
- Замолчишь?..
- Двоечники...  за нитки получите  и кое-что похлеще...
Одноклассники смеялись, принимая болтовню Тайки за анекдот. Но какая это была болтовня? Если бы слова её запомнились, то оказались бы пророческими. Скорей всего. Они - двухэкземплярный тираж одной книги, и она легко считывала их. Сами себя они узнавать перестанут, так с их жён какой будет спрос-то?
Братьям не однажды приходилось ломать голову над тем, почему другие путали их, разница  между ними была и довольно заметная. Да, близнецы, да, более дружны, чем другие, но и всё. Никто ни с кем не путал Николая Николаевича Приходько, Федю Беловодова, Тайку Гаргарянову, да кого ни коснись,- все сами по себе, Воркутины  - брат в брате.  Тайка тут ни при чём. Они и прежде сталкивались с этим, возможно, и это  наводило их на мысль поменять имена, подчиниться случаю и сделать  наколки. Так что вот так. Теперь путаники пускай  путают сколько влезет, прочтут и ошибутся. Не сами по себе ошибутся, - братья запутают их. Всё развлечение близнецам. Можно было поменяться именами устно, только устно - не то: взбрыкнет настроение и Паша останется Пашей, Игорь Игорем,- нет, погоди. Это было началом. Как-то само собой взбрело на ум, что стали достаточно грамотными: читать умели, считать умели, писать то ж. Наколки стали первым их сочинением. Дальше и чтение подтвердят практикой, и счёт не обойдут стороной, и много,  много чего узнают они поинтересней и понадёжней в классе жизни, чем в школьном классе... Страшное пламя осветило их, обожгло их, перепугало их... Что если...  что если они будут писать?! О чём? О шахтёрском посёлке - убогом и затюканном? Им надо физическую геошрафию увидеть живую, познакмиться с тем и так, как оно есть, что условно нанесено на карту, на бумагу: значки и линии, градусы и дуги переложат они на слова, горда - не кружочки, но с улицами и площадями, домами и людьми на тех улицах и в тех домах,- вот из чего они сотворят то крылатое, что не стыдно запустить к зениту в небе и к зениту в жизни... Дед Матвей, учитель, война, школа, Тайка - нет, не они толкнули братьев к наколкам, к побегу, но пожар желания писать и о чём писать... В классе жизни никто не назовёт их ни двоечниками, ни тупицами, ни дурочками... пусть осмелятся...  Взрослеть - так сразу! В детской коляске можно проторчать и до старости, пример рядом - дед Матвей. Дитя дитём. Ему не выбраться из коляски, сколько бы взрослой одежды не износил он,-  сомневаться не приходится. Да теперь-то придётся: исчезнут они - дед хватится... выскочит... но какой толк? У них одна дорога, у него за ними - сто... Своими пустыми поучениями  напоминал им он ребёнка. Учился ли в школе? В какой? Откуда им знать? И не за чем. Они выбрали дорогу к самостоятельной жизни, и в ту минуту пламя осветило её...  Учителя, школьники - зашумят, заговорят, сообразят, почему братья в теплой одежде на уроке сидели: в холодную сторону податься наметили. Вот эти шалопаи? Так и шалопаям стоит решиться, дальше двинется, пойдёт и поедет... Понесётся. Выбор сделан. Совета не даст никто. Того, кто выдает, не понимают и взрослые.  Учитесь... познавать себя... Умнейте... Растите... И бурьян растёт, и вырастает, и трудно ли догадаться, в чем разбирается сорняк, когда вырывают его с корнем или достоит он до холодов? Тайка Гаргарянова, перед ней ли они не стелились шелковыми травами, упёрто убеждала всех: их надо привязать спиной к спине, чтобы жил один Воркутин. Не тварь ли она после этого в юбчонке? Без разницы ей, как ни назови её. Считала себя центром и географии, и метематики, и литературы, и физкультуры, и пения, и черчения, была довольна собой, во всём преуспевала. На такую орбиту стоило взлетать! Да. Что о ней думали другие, пусть и останется у других.
- Чешите, вам говорю... ну!?- шумел Игорь на любопытных.
Его поддержал звонок. Звонок на урок. Заливистый, бодрый, озорной, но и строгий! Полный уверенности в том, что для него не загадка никакое самое замысловатое будущее. Спросите девочку с колокольчиком в руке, спросите её потом столетней бабушкой, помнят ли они школьный звонок без колокольчика в терпеливой руке? Бабушка переспросит: "Не вчера ли звонок разливался?" И ошибётся,- сегодня! И завтра! И послезавтра! И пока будет разливаться школьный звонок, до тех пор в жизни всё будет иметь смысл. Девочки на урок вспорхнули птичками, мальчишки поплелись гусиным шагом.
- Звонок на урок для кого?- сколько задора и ехидства в голосе Игоря. Он как бы потешался над несчастными школярами, которые усядутся за парты и будут  тупо смотреть на учители или на классную доску.
- Не для нас, Николай Николаевич,- поддержал реплику брата Паша.
- И как вам втолковать мне, чтобы...
- Колом по головам, Николай Николаевич.
- Дурочка, подставляй...
Дурачились, хохотали, освобождали себя от скрытого в них настрения, связанного с возможными сложностями предстоящего урока. Ликовали и братья, игривостью заглушая в себе глубоко увязшую тревогу: они уходили из дому... куда? Словами всё объяснялось, слова  запутывали их и втягивали в боязнь тревоги, там было  что-то, что словами не передать: бездна неизвестного.
- У одного кеши на груди видел я - русалка... голая...
- Да, с надписью: "Время - деньги из духовной копилки!"
- Ну да, наколки не выдумывают, всё из книжек. Мы тоже взяли буквы из азбуки, а азбука в букваре, а букварь - книжка.
- Не-е... попробуй? Не-е... книжку не выдумаешь, её пишут.
- Пишут что?
- Книжку. Есть наколки, совсем умрёшь: чёрт с гитарой на месяце... Мне бы... эх! Так ты не нарисуешь.
- Можно с книжки свести, потом обвести.
- Ты видел черта в книжке?
- Видел.
- Где? Где это ты был, чтоб  меня с тобой не было?
- Я знаю? Или я запоминал, чтоб когда-то похвастать?
- На лопатках я видел: справа Маркс, слева - дедушка Ленин.
- И Ленин и Сталин тоже есть.
- Выколоть бы Тайку...
- Врежу! Ну, знаешь... ну...
- Дедушку Ильича мы вместе видели...
- Мы всё видели вместе... а если Тайку выколоть, то их надо две выкалывать...
-  Я тоже подумал... знаешь, Пашка, лучше...
- Ошибаешься, Пашка - это ты.
- Я? Ну,  если я говорю себе?
- Так и говори себе, чтоб я не слышал.
- Тебе  мои мысли слышно?
- А то... лучше молчи, лучше... Потому что вместе видели мы во сне... Ты забыл всё.
- Во сне? И тебе что-то снится?
- Ещё столько снится!
- И не рассказываешь?
- А ты слепой во сне? Смотри, там не запретишь.
- Если вместе со сном, то всё становится вдвое ширьше. Если ещё и с твоим сном, то где его мне в голове уместить?
- Я поместил бы... тот, что с Марксом, он в речке купался... он ещё трусы твои натянул и смылся... и не оглянулся...  ты рот раззявил... испугался отнять своё...
- Испугался? Не ты? Ты мои трусы схватил и драла улепетывал... Забыл?
- Ничего не забыл. Ты прибежал домой голый,  дедушка взял ремень и отлупил тебя подзатыльниками. "Где одёжка?"- спрашивал.
- Ага, запомнил... потому что он тебя отлупцевал...   ты сразу: давай драпанём из дому... я и согласился...
- Кончай, а... как тебя? Паша? Мягкий знак ставить не будем, и без него понятно: это ты...
- На самом деле - ты...
Чем занимались братья Воркутины, учителям не сообщили. Где они, никто о том ничего не знал.
Хватились на другой день, когда в школу пришёл дед Матвей, и Николай Николаевич Приходько прочитал ему лекцию о былинных просторах родной земли.
- Это хорошо,- похвалил знания учителя географии дед,- но где мои внуки?
- Разве не с вами пришли? В школе их нет пока...
С полезным советом примчалась Тайка Гаргарянова, услышав о появлении деда Матвея.
- Ищите их в тюрьме,- заявила она прямо.- Они блатные теперь.
Бледная, тонкая, худышка-худышкой. Волосы цвета весенней пахоты, глаза светлее антрацита на ярком солнце. Рот через все лицо от уха до уха - вареник с земляникой. И не у голодного взыграет аппетит.

3.
Стартовали братья Воркутины со станции Михайло-Леонтьевская. Двинули было по тропе людей, но билетные кассы для них оказались неприступными. Без денег билеты не выдавали. Денег  не было у них на билет и за пол цены. Деньги есть - можно купить всю географию страны. Почти всю. Большие деньги. Теми, что промышлял дед Матвей, оставалось оклеивать стены нужника.
Станция Михайло-Леонтьевская в Новошахтинске - место оживленное. Вокруг станции с пассажирским перроном и множеством пересеченных на стрелках рельсов километра на три-четыре расстилалась  степь. Дальше, за горизонтом, маячили терриконы угольных шахт. Добытый уголь поставляли на станцию, отсюда - во все концы белого света, точнее - физической географии. Нет, нет, путешествие надо начинать как можно раньше, прямо с детства, это уразумели братья, не имея представления, как они отправятся в дорогу. Бесценных мыслей у них было столько, что мысли смешивались, путались, запутывались, и то, что вчера было ясным и понятным, сегодня оказывалось тупиком, чем будет завтра, было ясней ясного и проще простого. Не исключено, именно поэтому они и торопились в завтра. Завтра казалось недостижимым, хотя до него всего-навсего одна ночь.
На станции шумно, нарядно, тревожно и весело. Ощущается скрытое присутствие праздника.  Кто-то отъезжает - радость, кого-то встречают - радость, точь-в-точь всё как, в рассказах Николая Николаевича Приходько о путешествиях. Он поездил на своем веку, он  знал, о чём говорил. И сколько  всего необозримого, неуловимого, появляющегося, скрывающегося, обнадёживающего, пугающего, не замечающего их. Не то, что в классе, сидишь за партой, как ворона на суку, у всех на виду. И привыкаешь ведь, и  вроде так и надо. Вокруг начинало клокотать, двигаться, шуметь, толкаться с прибытием  пассажирского состава. Скоро братья убедились: в пассажирский вагон без билета им не попасть. Если изловчатся и проникнут в вагон, там их зацапают и вернут к деду Матвею.
- Держи ухо востро,- стремясь выглядеть старшим, вдохновлял Игорь брата.
- Какое?- придуривался тот.- Правое или левое?
- Третие. Слышал, наш пласкрт на товарняке,- свежее словечко "платцкарт"произеёс он с особым акцентом.
- Да, пласкар нам по пути.
- Пока, Михайловка. Не навсегда, авось...
Здание станции старинное, купцом Головиным заложено.  Красные кирпичи потемнели, фундамент просел в землю, внизу покрылао его грибком да плесенью, и это выглядело нарядно то ж. И перстом божьим над станцией и над городом возвышалась водонапорная башня. Красная вся. Братья отправились на товарный склад. Здесь гомонила неразбериха, всё в густой пыли, как в движущемся тумане. Едкая угольная пыль удушала кашлем. На машинах отсюда антрацит развозили по городу, составы полувагонов загружались туда, откуда приходили заказы на уголь. Вот она: география! На вагоне мелом обозначено, куда последует состав. Незнакомый паренёк ненавязчиво как-то расположил их к себе и уверенно  советовал, что делать и как находить свой состав без ошибки. Узнав про Новочеркасск, он провел их к нужному полувагону.
- Вот ваша карета... конечный пункт - город Батайск,- шлепнул по железке полувагона, на борту которого железнодорожник написал: "Батайск",- и обвёл слово окружностью. Он задержался взглядом на лицах братьев. Незнакомец продолжал: - В Батайск через Новочеркасск, это недалеко.  Новочеркасск узнаете сразу, это я вам скажу... да что говорить и о чём новочеркассцам...  спрыгните -  вот вы и дома. Состав промчится - о-ё-ёй... Взял бы вас, но мне дальше,  и мест на попутчиков не бронировал. Да ... Удачи, случайные путешественники.- Железнодорожнику он пояснил: - Это мои мальцы-удальцы, через часок они спрыгнут...- Какой ни густой клубился туман, всё же на белом ряду нижних зубов его просматривалось золото коронки. Малый с фиксой.
Загруженный по центру полувагона уголь образовывал по углам углубления с удобствами, устраивающими безбилетников: мягко, тепло и не видно снаружи. Высовываться  ни к чему. Не проехать бы город "новочеркассцам", - с улыбкой братья переглянулись: подумали они об одном. Откуда вдруг возник  Новочеркасск? Суворовское училище там. А суворовское училище при чём? Николай Николаевич напомнил о нём, туда собирался пристроить одного отпрыска дед Матвей. Задумка деда сорвалась, что-то не заладилось,   но отпрыск успел отмочить крылатую фразу: "Я буду офицером..." Офицеров готовят в суворовском... Что сорвалось когда-то, выручило теперь: впереди Новочеркасск. И сиротски-безнадёжно-наивное подсознание: вдруг примут... Просторно в полувагоне, вдвоем не тесно.  Сердца загрохотали так, словно готовы были выпрыгнуть не только из груди, но и из полувагона. Скорее всего, так и стоило поступить, спасая соственную жизнь. Бессловесный совет сердца люди принимают за трусость. Трусость - совсем иное, трусость - как раз и есть спасение шкуры, когда не за чем спасать её. Что-то подобное испытывали они в верхней точке Колеса обозрения в городском парке. Там будь ты хоть каким смельчаком, всё равно испугаешься, схватишься за поручни, сожмёшься в комок, глаза закроешь, только бы не видеть пропасти внизу - без опоры, без поддержки, без надежды. За страх не ухватишься.  Спасение одно - не смотреть. И точно - зажмурили они глаза, бездонное вроде бы место их поплыло и поплыло, и поплыло, как на всё том же колесе обозрения, но это сдвинулся с места вагон. Братья не шагнули, они переехали в новую жизнь. Оси шевельнулись. Паровоз закричал, колеса сделали первые перестуки. Поехали... И на ходу вспомнилось о предупреждении Николая Николаевича: меры к "зайцам" на дорогах применяются суровые, вплоть до отправки в детскую колонию. Каково? Вместо суворовского-то? И почему вспомнилось об этом с такой железной неизбежностью уже в вагоне? Откуда взялся услужливый советчик с  фиксой на нижней челюсти? Так и на станции кто-го говорил им, что до Новочеркасска можно и без билета добраться на товарнике. Почему не придержал их железнодорожник?
Когда слегка отлегло, Паша оказался более решительным. Он первым открыл глаза, приподнял голову над бортом. Земля разворачивалась по непонятному кругу, как бы вокруг заалевшей на солнце водонапорной башни, паровоз, оставляя над землей гриву взвихренного во всю трубу дыма, набирал и набирал ход. Становилось страшно от мысли о необходимости спрыгивать.  Колёса пока неслись к своему постоянному перестуку, набирали скорость. Дух захватывало и с открытыми глазами. Поднялся Игорь. Оперся о борт и о плечо брата так, что могло показаться, не собрался ли он сигануть через борт? Но нет, прыгать черз борт он не собирался, отпустил плечо и обеими руками ухватился за железную шину. Его появление рядом прибавило уверенности, были они всё-таки единое целое. Обозрение вызывало у них одинаковое ... что одинаковое? Сказать - удовольствие, нитчего не сказать. Перед ними разворачивался неописуемый восторг, переворачивая и перенасыщая их неописыемым же восторгом! Вот ради чего совершили они побег. На это надо было решиться и они решились. И не прогадали они...  Им казалось, что никто и никогда не видел ничего подобного. Никогда. Никто. Чем - какими деньгами, какими пятёрками, каким бесстрашием, каким возрастом - возможно оплатить созерцание свершающейся мечты!  Картины Николая Николаевича были слабой тенью того, что распахнулось вокруг. Забудутся ли  наслаждение, испытываемое ими теперь? Возможно ли было вообразить такое? Воображение рисовало что-то приблизительное. Не подтолкни их к путешествию учитель геогргафии, не испытали бы они подобной радости, всё так и осталось бы в непроявленных картинках.
За наслаждениями, похоже, надо отправляться захватнически. Самостоятельно.  По-взрослому. Собрался и сделал. Только ли за наслаждениями? А за знаниями? За счастьем? За любовью? Кто скажет, что братья не любили? Любили и любовь у них была одна, что ж что у каждого по-отдельности. Но стоп... Другое это дело... Не рановато ли? Неизвестно, как откроется тайна, как между собой разрешат они этот, зайцу  понятно, неразрешимый вопрос...
Состав запел одной струной. Поезд набрал скорость. Колеса застучали сплошным тик-тик-тик, пролетая над ниточками соединения рельсов. Цельное "тиктиктик" стало опорой "зайцам", оно и опиралось о землю, и лежало на земле, не обещая им никаких возвратов. Колеса назад не крутятся. Четыре глаза постигали не выдуманную красоту одним глазом. Отталкивались в сторону и оставались позади дома и постройки неизвестных им поселений... Как много заселено земель... Навстречу стремительно набегали следующие просторы - поля, поселки, деревья, пруды, сады, бахчи и огороды, терриконы, мосты, петлистые речки, пашни, густая зелень озимых, рыжие лесопосадки. А подсолнухи? - с тяжеленными черными шляпами! А кукурузники - с початками чистого золота! Там и там пылили грузовики, торчали брички с лошадиной и воловьей тягой, - урожай свозили в закрома. И вдоль лесополос стояли телеги и грузовики, и там люди собирали яблоки да орехи. Братья не раз лакомились в таких неохраняемых садах, приносили и домой  в оклунках дары осени. Влажным и одухотворённым казался воздух, спрессованный тучами и солнечными лучами, но дышалось легко. Дождя не было - и это радовало ребят. Дождь мог заморосить в любую минуту, да предусмотрели они такое неудобство, надыбав в дедовом гардеропе нужную им защиту. Ветер взвихривал угольную пыль, не продувая ватники, братьям было тепло и сносно в необъяснимо диком безумстве. Настроение не портилось, загнать в глубину сомнения и тревоги помогала  мысль: Новочеркасск рядом, какие могут быть сложности, да и зачем? Дали до горизонта - как на ладони, снова балки и косогоры с залежами на них арбузов и дынь, овощные плантации, по деревням и вокруг - сады, в садах не деревья - новогодние ёлки, вместо игрушек украшеные яблоками, грушами, сливами.  Вазы, переполненные фруктами, напоминали деревья в садах. Добро это казалось не чужим, - их собственным, это они добровольно оставляли его людям. Щедро?! Если бы только - от обилия слюны можно было захлебнуться. Братья вспомнили, сегодня они не позавтракали, вместо огорчения стукнули в грудь друг друга кулаками. Сглупили. В спешке бывает.  И узелок на память: ни в какой спешке о главном забывать не стоит. Всё мелькало, всё оставалось за спиной. Вот что было у них... И стыдно становилось припоминать, как при подготовке к побегу накатывала жалостливая  к самим себе мысль: что будет с ними, если встретят они  более худшее, чем было у них до того? Плохое было известным, с ним умели они мириться, а если... Вот оно - их если! Вот оно - то, что впереди! Представилось даже вполне возможным поступление в суворовское училище... Чем они хуже других? Не всем ли одинаково плохо, у кого нет родителей? Почему одни становятся офицерами, другие - бандитами?...  Люди вокруг и рядом  - доброжелательные, спокойные, рассудительные, советующие. Пассажиры далёкого следования, железнодорожники, взрослые парни с фиксами... Интересно, выпал у него зуб, или ради форса раскошелился на золото? Золотой зуб во ру смотрится красиво...  Пойдёт ли в суворовское Игорь? Если не пожелает, куда  двинет брат? К дедушке Матвею или рванёт на Сахалин? Как удивится Федя Беловодов, встретив друга на острове! Игорь успокоит его словами: ты думал, я не найду тебя? На край света слинял? Нет такого края света, какого не объехал бы я... Присядут они рядом и... и споют песню про степь. Несётся по степи поезд, грива дыма над ним длинней состава, тяжелая, конец её не удерживает воздух и она ложится, тая, на землю. Приникает к траве, приминает траву. В стороне темной стеной обозначился дождь, не влететь бы в него... Братья переглянулись, заулыбались, поняв:  и об этом подумали... Не надо было им объясняться, уточнять тонкости или оправдываться: а я думал... а я не подумал... Жил! Влип? Отлипай.
Тут как тут и встречная  мысль, внезапная и шершавая: ждут тебя в суворовском - не дождутся... К станции посыльных гонят узнать, не прибыли ли братья Воркутины?.. Они очень хотят быть офицерами в действующей армии, наследниками генералиссимусов и фельдмаршалов... При них ни один прохиндей не пошатнёт Советский Союз, не урежет физической географии державы. И как пробуксовка: один ты и желаешь быть таким... Если солдатами быть не желает никто, то остальные - только и желают быть офицерами... да генералами... да маршалами... Дурочки вы, дурочки... двоечники да тупицы... Деда Матвея бросили... Чем таким слишком гадким достал вас дедушка?..
Во-он в глубокой колее - там, где пронёсся дождь,- застряла телега. Не иначе - в речке, потому что колёс видно не было... И люди... маленькие... суетились там, махали руками...
Попадутся в поле зрения чьи-то тяготы, напомнят о суровых наказаниях,- и что?  Да то, что выстоять помогает желание быть, а не факт того, что есть. Если факт этот безрадостный. Чем провинились люди возле застрявшей в грязи телеги? Под  дождь и они попали, - вблизи ни улицы, ни деревни, ни постройки, ни хаты, им ехать да ехать куда-то, добираться да добираться, а колеса ни с места, быки не тянут... Не хотят? Уперлись? За что наказала людей осень? Выходит, наказания, как ловушки, расставлены и там, и там, и везде и всюду,- вот и зэпай в оба, чтоб не влететь в неё. Не сам ли и поставил ловушку, подумав о чём-то? Подумал - для кого-то сам и  влетишь... Снова переглянулись браться, на этот раз без улыбок.
- Наверно, этого не знает и Николай Николаевич,- проговорил Паша, не надеясь на ответ, ему и самому показалось, что он озвучил мысли брата.
- Делать нечего мне, кроме как заниматься артиллерий...- Оказывается, думая об одном и том же, братья и про себя кое-что додумывали. - Ты каким офицером собираешься быть? Офицеры есть и менты... фельдмаршал мусор... га-га-га...
- Хе-хе-хе...- передразнил брата Паша.
Оба они не сводили глаз с застрявшей телеги.  И такие пустяки, как телега в грязи, как пронёсшийся мимо дождь, способны были лишить их восторга, вызванного созерцанием окружающей красоты и свободы от угнетающей скуки шахтёрского посёлка. И весь состав с углем вроде прилип к той телеге, не мог никак отлипнуть, удалиться, скрыться за холмом, что ли. Человечки-с-ноготки махали и махали руками. Пустые ли были их руки? Нет, в руках у них были кнуты, лупили они бедных животных во всю силу. Но в руках могли быть и палки. Такая вот она, правда, видишь своими глазами и врёшь. Но скрылись они наконец за косогором. "Скрылись,- картинка не отпускала Пашу,-  побои продолжаются..."  Он придержал дыхание,  с чего бы? Ещё мыслишку подкнула застрявшая телега: если поезд не остановится в Новочеркасске, ехать придется в Батайск... Что такое Батайск? Они и не слышали никогда такого слова, не произносил его и Николоай Николаевич. Какие выкрутасы могут происходит кругом: телегу не сдвинуть с места, - состав не остановить?.. Что про Новочеркасск сказал фиксатый? Увидите... нет, спрыгните... Куда прыгать и что в степи можно увидеть? Еды полно, - голод донимает.
- Выедут они, выедут... вырулят...- Игорь, похоже, осуждал брата за то, о чём думал сам. - Нам расстраиваться чего? Или делать больше нечего?..
Да, выберутся, чтобы самим прыгнуть в грязь? Поезд может не остановится. Вытаскивать их никто не станет. Никто и не заметит, железнодорожнику на них наплевать, да и плевать не надо, железнодорожник остался в Михайло-Леонтьевке. Игорь о прыжке на землю не думал, он цвел цветком на празднике космонавтики. Успокоился и Паша, промелькнула мысль, волненье стихло.
- Едем, братишка!- кричал Игорь. - Ох ты, ух ты, совсем запутался в именах, чуть не назвал тебя Пашкой, тогда как Пашка - это я сам. Пашка  - я! Запомнить бы, чтоб не забыть.  Здорово, Игорь, надумал ты драпануть в белый свет... в вагоне для двоих...  угля на сто зим хватило бы одной хате... Осень!.. Воздух - режь да ешь...- хвостом дыма хлестануло его по лицу и он закашлялся, прикрывая нос полой ватника.
"Как интересно,- завздыхал Паша.- Разве не он подбил меня на побег?"
- Не он, не он,- смеялся Игорь.- У тебя тоже кумпол варит, а то!
Паша уставился в никуда. С недоумнием. Что там? Водонапорная башня -красная, высоченная. Станции Михайло-Леонтьевская?  Она давно скрылась из виду, но  она - и надвигалась из-за косогора впереди. Башня обогнала их? Ерунда какая-то...  Башня была последним ориентиром, связывающим их с домом, пусть в серости, в скуке, пусть без суворовского училища, но и без угольной пыли, без живым лошадиным хвостом размашистого и едкого дыма, без, чего тут юлить, гнетущего страха, о причинах которого они и не подозревали: что их ждёт?.. куда едут они?.. что будут есть, время к вечеру, - они и не завтракали?.. Башня - как предложение спрыгнуть и вернуться к деду Матвею... Что им Новочеркасск? Они выдумали Новочеркасск, придавая своей глупости хоть какой-то проблеск разумности... Остановится поезд, спрыгнут они на землю... и что? Что дальше? Ответа не было, ответа не будет и там, где спрыгнут они на землю. Об этом ли подумать  нельзя было дома? Не сообразили безмозглые дурочки... Состав разве без людей? Почему никто не видит их в угольной яме полувагона? Рановато пробудилась в них тревога? Она и прежде не покидала их, да хоть сколько-нибудь понятной не представлялась. Так это ещё и не начало, они на подъезде к первой  ступеньке большого страха.
- Весело?
- У нас впереди не уйдёшь, позади не догонишь.
- Дурочка,- скрипнул словно косой по камню.
- Заткнись, офицер...- Игорь натянул брату на лоб козырек дедовой кепки.
- Раздухарился?..
Дедовы обноски обрели внучатую жизнь. Дед Матвей изнашивал одежду до одинаково не носимого больше состояния, но и неносимое стало носимым. В голосе брата прозвучала скорее всего лихаческая угроза, да не врубиться было Паше, чем  она вызвана. Свое словечко - "дурочка" - уронил он безо всякого смысла. Драться братьям не доводилось, обиды - капля за каплей - оставляли след в кажом, - накапливались.
- Что так?- Паша поднял козырёк.
Брата удивило: зто ли разговор, хвататься за всё руками? Дело ли задирать попутчика в дороге? Бессмыслица - задыхаться в дыму и в штыбу на ветру. Паша насупился. "А пусть",- махнул рукой Игорь.
- Запомни навсегда,- добавил, обнажая себя с неизвестной прежде стороны. - Я не дурочка. Понял?  Передай родным и знакомым.
Запомнить не сложно, сложней понять: почему не сказать прямо? Это, мол, не проходное слово, это обидная для дразнилка, это хуже того, как если б ты ударил меня: ударишь и получишь сдачи. Не получишь сразу, будешь должником. Придёт время и расчитаемся... Обзывать обидно... Не запретишь, в драку не бросишься, кирпичом не пришибёшь... И кто поймёт... Паша отвернулся, завёл его брат. Постарался.  Но с чего бы заводиться ему? У них всё впереди, у них всё позади, с ними воля, с ними осень - родная и привычная. Не остановишь.  Упертый, настырный, противный... брат. Уравновешенность Паши способствовала тому, что они и сами теперь не могли бы сказать, кто из них кто. Кто - упёртый, настырный, противный?- не сам ли Паша? Двойной вопрос. Их надо было разделить пополам, получилось бы двое - один сердитый, другой добрый. Привязать спинами, как советовала Тайка Гаргарянова. Ищи тогда свищи: сердитым, то есть глупым, быть не хотелось ни тому, ни другому. Не могли быть они одним человеком, два их всё-таки было. На людях кое-как сдерживались, наедине путались. Разберись, кто из них "дурочка",  кто "офицер" без училища. Кто из них первый сделал дразнилкой это общее их желание? Брат. Какой? Они оба братья. И как могло такое повлиять на Тайку Гаргарянову и в какую сторону, когда один почувствовал, что она нравится и другому? Возможно, и она узнавала Пашу по его желанию предпочесть её всем остальным девчонкам? Сплошную путаницу  сильней запутали они наколками.
Состав вытатакивал да вытатакивал. Неужели нельзя изготовить рельсы без щелей? Паровоз вскрикивал время от времени - на радостях ли, с устали ли, сгонял ли со шпал кого! - не понять. Да и что вообще можно понять вокруг? Он и дымил во всю трубу, нагоняя туману. Дым слался позади так, словно женщина распустила волосы и плыла против течения. Водонапорная башня обернулась вокруг себя и пропала... Вокруг неё - сады, это другая башня. За деревьями не видно было домов...  Нет, в приглашении к путешествию были свои плюсы, заманчивая красота и красивая заманчивость. Как ни горюй, - удачное словосочетание радует. И попытайся заявить один: это я предложил убежать из дома,- как  последует решительное возражение: нет я!
- Я вам не дурочка,-  гнул своё Игорь.- Я вам не двоечник, не тупица... - и  сбивался с толку: - Я буду офицером...- выдал себя: и ему мечта о погонах не заказана. Он крикнул: - Прикажу: встать!  И встаните.  Кру-угом... И закрутитесь... И артиллерист то ж...- Какую муку испытывал он, называя так доброго, умного, по-родительски заботливого учителя физической географии.
- Слышали... умолкни...
Того, что к побегу подтолкнул их в том числе и Николай Николаевич Приходько, братья не осознавали. Попытайся другой учитель объяснить им такую просттую вещь, они не поняли бы его. Так ли не права была Тайка Гаргарянова, обозвав братьев "урками"? Именами менялись ли они или хотели прослыть отчаянными, бесстрашными, дерзкими уголовниками до того, как переступят закон? Блатными? Царапнули Пашу слова брата? Наверно, о том он позабыл тут же. Надо Игорю выкричаться, пусть кричит. Кричать и Паше приходилось. И никто из них ни при чём, настроение резко изменилось потому, что братья глотнули дыма.  Подобные дыму мелочи не учитываются при выборе глупого поступка. Так и это не последняя мелочь. Становилось очевидным: брат испугался того, что они учудили. Для побега мало иметь иголки и нитки, карманный фонарик и коробок спичек, сигареты, брезентовые рукавицы и соль в носовом платке... Они и куска чернушки не прихватили. О сухарях не позаботились. О порлотенце и мыле... О смене трусов и маек... Как теперь быть? Угольную пыль можно стряхнуть с ватника, с лица не стряхнёшь... Куда покажешься замурзанный? Подумали они об этом? "Впереди не уйдёшь!.." Да кто убегает от вас? Такая вот она, физическая география,- поезд увозил их и увозил, неизвестно куда. Почему Витя-Вася не вразумил их, вроде и помочь им старался?.. Потому, что  ему они наврали. Постороннему легко ли догадаться, что они - дурочки? Круглые? Он и не дгадался, что в Новочеркасске у них никого нет. Ни о чём их он не спрашивал, не уточнил, почему на проездной билет у шалопаев не было денег? Разве родители отправляют детей в дорогу без копейки в кармане? О том, что их наколки на пальцах, рассказали ему  больше, чем надо, не знали они. А Тайка? Пашу обожгло её откровение: "урка..." Сколько тревоги в гневе соседки... Больше - презренья: это его она принимала за нормального?.. Хотелось ему успокоить девочку, но принял он на себя иную роль, отказываться от которой было поздно. На сцену, Паша Воркутин! Твой выход. Да, впереди не одна  такая сцена, - не переходил бы дорогу брат. Неужели вместе быть им всегда? Ничего себе вопросик... Надо было отправить в путешествие Игоря однаго... тут бы и Тайка рядом? Не скумекал. Игорь подозрительно покосился на брата:  подумали об одом.
- Если нужна география,- распинался он,- вот география, за насыпью, следом бежит, навстречу скачет,- он показывал на просторы впереди и за спиной, и кругом земля была географией.
Слова его заглушил грохот встречного состава. Взвихренная пыль вынудила братьев скрыться за бортом. Поезда разминулись, и рокот  колес товарняка с углем показался в первую минуту шепотом.
- ... колеса стучат и стучат...- наверно, Игорь не замолкал и укрывшись, перескочил на новую тему без задержки:  - Так легко достучать и до Сахалина. Всего-то - два метра на карте... Беловодов встретит меня, как миленький... хоть избавлюсь от тебя, вечно подслушивает...
- Нам в Новочеркасск.
- Я хочу быть офицером!..- захохотал Игорь, позабыв, что дразнилка всегда наносит обиду.- Туда принимают детей офицеров, тупица. Думаешь, почему угомонился дед? Ты надоел ему хуже прокисшего борща, если на то пошло. Я хочу быть шахтёром, никто не скажет, да и нет шахтёрских училищ, если хочешь знать. Тебя во двор сувороского не пустят... Твоего отца расстреляли из танка, но надо, чтобы отец расстрелял танк, тогда бы и тебе нашлось место в суворовском... сирота несчастный.
- Сам такой...
- Из-за тебя и не таким станешь...
- Пересаживайся и катись обратно...
Игорь вскочил и... смолк.  По виду брата Паша догадался, увидел тот что-то сверх возможного... но что? Поднялся. И они обратились в очарованное молчание.
Впереди обозначился холм. Высоченный холм посередине степи. На вершине холма торчал огромный шлем. Это было чудо и они приближались к нему. Вмиг чудо помирило их, очистив от нанесённых брат брату обид. Всё не братское в них было сброшено за борт.
- Пустая голова...- прошептал Паша, вспомнив поэму "Руслан и Людмила".
- Ага! Тут бы копьё артиллериста пригодилось...
- Он сказал, Новочеркасск узнаете сразу!
- Он не сказал... он хотел сказать... Ты про того? С фиксой?
- Да. Это Новочеркасск!
- Приготовить парашюты!
- Парашюты готовы. Про то, что Новочеркасск узнаешь сразу, говорил дедушка кому-то...
- Тайкиной бабке.
- Зачем  ей говорить, если она сто раз сама была в Новочеркасске?
- Чтоб не зазнавалась, сказал - и он был...
- Теперь и мы скажем кому-нибудь... Но если это город, так должны быть улицы и дома, правда?
- Должны... так далеко, вот подъедем - увидишь. Если поступишь в суворовское ещё и надоедят.
- Сказанул... ещё как надоедят...
Ни улиц, ни домов братья не увидели. Обогнув бугор, состав пронёсся по станции, на фронтоне вокзального здания которой красовалось: "Новочеркасск". Одновременно вслух прочитали они это слово. Грамота - великое дело. Не умей они читать, так и пронеслись бы, не зная, мимо чего они пронеслись. И какой вывод? Вывод единственный: надо уметь читать! Люди, учитесь читать. Научитесь читать - прочтете себя, как по книге. Поезд не остановился. Братья не отважились спарашютировать. Новочеркасск остался за спиной.
Монотонный рокот колес успел надоесть, волосатый дым, сердитые вскрики паровоза стали привычными. Да, но теперь-то что на такой-то скорости? Батайск? Сахалин? Батайск не избежать, Сахалин - головная боль. Пожелаешь ли, чтобы Федя  Беловодов выехал к ним навстречу? Пожелать можно, да выехать сложно. В глазах у братьев Воркутиных пустота. Они были тенью один другого, но кто отбрасывал тень, неизвестно.  Им неизвестно. Никто больше и не видел тени, да и не было  никого рядом. Они натянули ватники на головы, зарылись поглубже в штыб. Где-нибудь и когда-нибудь состав остановится, что им предстоит делать, там будет видно.  Новочеркасск они проехали... Общая мысль нарисовала одну картинку: взрослая Тайка Гаргарянова распущенным дымом густых тёмных волос покрыла их, не вызывая угаром кашля, спрыснула одеколоном "Фиалка", заметила, что им это нравится, спрыснула ещё и ещё, и ещё. Припала к ним, согрела нежным материнским теплом. Мама... А ведь жив, поди, тот орангутанг, что из танка в упор расстрелял вышедших из-за угла женщину и мужчину. За две ручки несли они наполненную бутылками с фруктовой водой авоську. Расстрелял из пулемета родителей братьев Воркутиных. Тайка теплом своим согревала каждого в отдельности. И у одного и у другого в этом общем их сне брата рядом не было. Не потому ли люди назвали жизнь сном? Все на свете мечтают о всеобщем счастье, только уснут - и каждый сам за себя. Когда появляется девичьий исток будущей женщины в сознании мальчишки? Осознает ли этот момент он сам? Делится ли с кем-нибудь этим волшебным из самых волшебных своих снов? Запахом сна было счастье.
Запомнится братьям Воркутиным поездка в выдуманное ими суворовское училище или воспоминание выветрится дымом? О чем думали, да и думали ли они во сне? Сон был крепок.  Не видели близнецы и не слышали, как по-птичьи посвистывал ветер, как кошачьими коготками скреб их и сыто пофыркивал дождик, как по-осеннему всё притихло, окуталось потёмками ночи, успокоилось в неподвижном оцепенении. Нестихаемый, ровный рокот колёс продолжался. Детство омагнитило их, не выпускало из себя, сознавая словно: только так способны они уцелеть.
Проснулись. Утро. Солнечно. Зябко. Тихо. Как здорово, когда на тебе ватная одежда.

4.
Металлическая окантовка бортов полувагона лоснилась в инее. В затишке пригревало. Состав с углем стоял среди десятков таких или подобных товарных составов как бы на невысокой насыпи среди равнины с множеством деревьев. Словно в лесу. Но вместо свежего воздуха что-то здесь разило тошнотвореной вонью, носы от которой зажали братья сразу.
- Где мы?
- Где, где? Или я не с тобой рядом проснулся?
- А я спросил, с кем ты прочснулся? Воняет, как на том свете.
- Ты и на том свете побывал?
- Я знаю, где я побывал?
- Мы ближе... пока. Мы в заднице.
- Если ты говоришь про отхожее место, то там пахнет, понял?.. Это Батайск? Как из него выбраться?
- Спроси артиллериста... Географию любить надо, тогда и вопросов не будет...
С левой стороны красовалось огромное одинокое здание с надписью на крыше: "Сельмаш". С правой стороны просматривалось  здание попросторнее с корпусами, выкрашенными в поносный цвет. Корпуса тянулись в даль,  скрываясь в зарослях.  Батайск или нет? Самое удивительное здесь то, что с правой стороны в левую и с левой стороны в правую двигались толпы людей. Когда они проходили мимо полувагона с близнецами, то, как по команде, зажимали носы .  Куда текли эти людские толпы? Зачем? Две встречные гудящие реки. Солнце всходило в той стороне, откуда прибыл состав,- в Михайло-Лентьевке, что ли? Так интересно! Братья никогда не думали, откуда всходит солнце: появилось - и светит. Поднялось - настал день. Над головой - обед. На закате - вечер. Ночью солнца не было. Солнечный свет вымывал на деревьях повсюду пеструю яркую расцветку. Солнце рисовало осень. Было бы совсем хорошо, если бы не ошарашивающая вонь.
- Где мы всё-таки?
- Сказал, не знаю?
- Откуда знаешь, что не знаешь?
- Отвали.
- Подсказать?
- Чего пристал?
- Того, что чушка ты не умытая. Ха-ха-ха...
- Я?
- Ты не ослышался. На карнавал выкрасился? В школе жизни... не могу...
- А не ты... на себя глянь... свинья свиньей... и не смешно, если тебя осмалят на... карнавале...
- И подадут тебе на завтрак...
- В сортир бы, не до завтрака. Но как?
- Мало тут и без твоей вони...  соображай и  мне подскажешь.
- Познавай себя сам, учись. Помни, за тобой должок...
- Откуда ещё? Что ты занимал и когда?
- Учу за так, на шармачка,  даром.
- И в меня смотри даром, сколько влезет. Жрать не проси.
- А если захочется?
- Я больше хочу, да молчу.
- Чего?
- Сказал... где  отхожее место в дороге? Вони полно, а...  негде.
- Брызгай сверху.
- Там кто-то ходит...
- Пожалеет, что зонтик дома оставил.
- Шутки-шутки, да хвост набок.
- Надо на землю выбраться.
- В какую сторону?
- Какая не оттолкнёт,- Игорь кивнул на двухсторонний людской поток.
- А дальше?
- Я знаю?
- И не надо знать, сколько можно учиться? Там-то все умные,  тут бы кто натолкнул, куда надо.
- Почему поезд стоит в какой-то... в каком-то лесу? Витя-Вася говорил, что Батайск - город... в городе улицы, на улицах дома...
- Ты поливай, пока не обмочился... сушиться негде. Нос придерживай одной рукой.
- И так не жду...
Паша взглянул на брата. Внизу что-то гаркнуло.
- Какая там тварь... кто там ещё дурочку ломает...- резанул по ушам сердитый голос.
Братья замерли. Игорь позабыл о том, что ему доставляло неудобства. Неожиданная угроза обещала быть скорой. Такое в их планы не входило. В спланированности своего поступка они не сомневались. Не зря  столько времени готовились.  Паша показал брату: зыркни, кто там? Игорь выглянул и, перемахнув на другую сторону полувагона, по лесенке соскользнул вниз. Создалось впечатление, словно он испугался и оставил брата в беде по трусости. Но ему ничего не оставалось делать, как бежать, предлагая тем самым брату следовать за ним, не ожидая приглашения. Паша сообразил об этом, когда над бортом выросла усатая голова в фуражке железнодорожника.
- Стоять!- выстрелила голова.
У Паши и на этот окрик мелькнула  далекая мысль: наверно, так будет подавать команды Игорь, если станет когда-нибудь офицером.  По морозу в тоне голоса улавливалось: дело принимает серьезный оборот. Сбывается предупреждение Николая Николаевича: к "зайцам" взрослые беспощадны, тем и отличаются от охотников, что насмерть не убивают. В непредвиденной ситуации многое решает время: промедлил - хана. Интуитивно угрожающий криком выигрывает во времени: пока тот, кому кричат, сообразит, что к чему, тут его и прищучат. Паше надо было драпать вслед за братом,  не рассусоливая о том, испугался Игорь или не испугался, в конце концов и самому надо было "пугаться" мигом. Но, во-первых, его не дождило,  во-вторых, он не видел, что брат кого-то опысал. Слепые по земле ходят, что ли? Теперь это отчетливо читалось на возмущенной физиономии мужика, не способного предположить также, что брызнули на него случайно. Мир коварен, люди обозлены, да ещё и  такие - подрастающие людишки.  Случайно ли подобное?  О, здесь  тщательно обдуманное злодейство ночных преступников! Вот стоит он, злодей... Стой... стой... стой... да не он ли? Почему не он? Он! И не один он,- действовали шайкой... Есть в чем разбиратьтся. Железнодорожник не стал хватать злодея за воротник, не стал и колотить его, понимая, что тот никуда не денется, уселся на борт, свесил ноги вниз, задумался. Или прислушивался к чему-то? Людской поток гомонил, выливался из конца в конец, понятия не имея, что творилось  на железной дороге. Так шумит морской прибой  монотонной нотой. Именно  так, хотя Паша не слышал никогда морского прибоя. Прибой - это шум. И всё тут знание. Оставалось согласиться с Николаем Николаевичем Приходько, учителем географии: жизнь преподает трудные уроки ежедневно. Не возразишь и не откажешься. Как быть  с этим правильным и не возразимым? Игорь слинял. Повезло? Одному-то? Без брата? Где он сейчас? Его  подхватил поток? В какую сторону? Сознание того, что они потерялись, резануло острой болью. Куда бежать?  И вообще, где они? Вопросы без ответов и не потому, что были слишком сложными, нет,  потому, что ответов на них не существовало. Слов нужных не было. Впереди составление нового словаря, осваивающего понятия "никуда", "нигде", "никого", "ничего" -становилось необходимым фактом. Страх леденил тело, рождая глупые страшилки: безмолвным листом планировала в воздухе географическая карта, на карте лицо Тайки Гаргаряновой. Ехидное её утверждение: "Вы теперь урки..." Лицо смеялось, смех был настолько тяжелым, что карта падала вниз... И взмывала... С неё могло слететь всё, что угодно, но всё, что угодно, могло и появиться. Вспоминалось иное, очень доброе, нужное... Негодование дедушки Матвея... Как  ни  стыдно было бы признаться, если бы он появился, зачем он нужен... пришлось бы распахнуться.  Не от подобных ли закидонов старался предостеречь их дед? Промолчал бы Паша...  Николай Николаевич, вместо помощи,  наговорил бы чего-то из того, что следует запомнить и не забывать, и тогда и помощь не понадобится.  И вдруг ни от мудрого, ни от правильного толку никакого... то есть тогда никакого  толку, когда ты сам отказался и от правильного, и от мудрого.
Вдоль состава послышались,  приближаясь, чередующиеся звуки: стук-хлоп, стук-хлоп... И голос: "Стоять!"- с таким, как и у железнодородника, запугивающим тоном.
- Ты мне, Николай?- спросил железнодорожник, сидящий на борту.
- Так и ты не мне разве крикнул, Николай? Поймал я поганца.
- Как, Николай? Он и не убегал.
- Не убегал, говоришь, Николай.
- Торчит вот, Николай,  сжался.
Паша понял, разговаривали два Николая. Разговаривали о них, ещё не зная о том, что братьев два.
- Значит, их было два. Видишь?- внизу возле вагона появился другой железнодорожник. В правой руке у него был молоток с длинной рукояткой, в левой - ведерко с ваксой. Молотком открывал он крышку над осью колеса, смазывал там что-то ваксой, закрывал крышку и хлопал по ней молотком. Молоток издавал звук: стук,-  крышка: хлоп...  Стук-хлоп-стук, стук- хлоп-стук... - ситуация,  в какую попали братья: хоть хлоп-стук, хоть стук-хлоп,- не выбраться.
- Чем тут у тебя, Николай, прямо выражаясь, невыносимо воняет? Хоть нос оторви... люди  затыкают носы, смотри... Два? Ты взгляни, один он?
- Изнеженные... Две платформы шпал поставили, шпалы прокреозочены... Ясно, не мёд, но железная дорога держится на них, Николай.  Говоришь, два? Сам посмотри, он один.
- У нас собираются положить стрелку, Николай? Зачем тут поставили платформы?.. Как один?
- И не сказать, Николай, как, но один... Нет, стрелку никто закладывать не собирается,  нужды нет. На главном узле будут шпалы менять, так пригнали.
- И перевели бы, Николай, на главный узел. Зачем, не для села будь сказано, амбрэ нам подобное?.. Их и правда, два. Посмотри, какие раскрашенные! Индейцы, честное пионерское, индейцы...
- Не скажи, Николай, тут ночью прошлись такие индейцы, что держись, Ростов-папа... грабёж, угнанный состав с углём, изнасиловали стрелочницу... Не знаю, как... но один...
Близнецы. Их и два как один. Пояснить что-то, произнести хоть слово, им не позволял страх. Они боялись и того, чего не совершали, они боялись всего. Молчали. Никуда не приехали они. В беду попали.  И надо было Игорю захотеть в туалет, и надо было железнодорожнику подставиться под струю... И второму железнодорожнику стучать навстречу? Но обмоченный  не стучал. И в руках в него ничего не было, тогда чем он тут занимался? Паша нервничал. Принесло дядю под вагон, чтоб фуражку ему намочили... И состав остановился ни в селе, ни в городе, да что, тут способны угонять целые составы. В Новошахтинске наводили страх Киреев, Колчан, Головин,  тут не лучше...  Железнодородники, похоже, не отпустят их, да и резину тянуть  не станут. Припомнилось  пророческое замечание Николая Николаевича: или для тебя карта физической географии креозотом вымазана... Это что вобразил он, учитель-то, неужели на сутки вперёд  предвидел?
- Веди их, Николай,- сказал один Николай другому, передавая молоток с длинной ручкой, и ведерко, как дёгтем измаранное, ставя возле колеса.
Они поплелись... Куда? Куда приведут. Приведут туда, куда  согласия на то у них не спрашивали. Можно было не сомневаться,   о суворовском училище не заикнутся.
Их окружили  у небольшого базарчика, где шла бойкая торговля и где покупатели толкались с зажатыми носами. Да с заинтересованным любопытством, да плотным кольцом, да заговорилми о них что-то такое, чего и сами о себе братья не знали. Казалось, именно их эти чужие люди поджидали. Раглядывали  с живым интересом, с неприятным оттенком, чего никто не скрывал. Слышались колкие реплики: "Цыганчата... с детства уже..." "Да, не-е, эти не могли..." "Или не видишь? Под гримом!.." "Да, не-е..." "Ещё как е-е-е!.." "А барахло иде?" "Сплавили. Эта гвардия умеет прятать концы в воду... Ищите..." Железнодорожник нёс кукую-то чепуху, пояснял, рассказывал. Ему и верили, и не верили. Он снимал фуражку, показывал людям опозоренный верх. "Намочили  меня..." "За то и задержал?.." "Помочились... хе-хе..." Из разговора, однако, проклевывалось, будто ночью кто-то вскрыл контейнер, забрал вещи какого-то мужика, перевозвшего семью. И сам мужик был тут, в толпе. Возмущался  он тем, что какие-то урки оставили его раздетым и раззутым. Он страдал от запаха креозота, на вопросы отвечал невнятно.  Ему сочувствовали, впрочем как бы и не очень верили, недоумевали: как такое вообще могло случиться у нас на железной дороге? "Прямь, дикий запад..."
- Не налегайте, да... мне в участок надо...- выбирался из толпы Николай.
Он и сам толком ничего не знал.  Пришел на смену - и вот они, воры...
- Что-что... кого-чего... кому-чему... и о чём, дядя Ваня?- шустрый малый протолкался к железнодорожнику. - Говоришь, колупнули гардероб?
Во все глаза уставились братья на малого: за руки ухватил их Витя-Вася! Незнакомец, что на станции Михайло-Леонтьевская помог им определиться с товарняком в сторону Новочеркасска. Сомнение в том, что нет никакой ошибки перечеркнул он золотой фиксой. Он приветливо улыбнулся им.
- Никакой тебе я не дядя,- железнодорожник ткнул рукояткой молотка в малого.- Ночью, да, слышно, контейнер был взломан.
- Они?- вращая глазами, малый как бы выискивал в толпе свидетелей.- Воры? Кто видел? Дядя Гриша, волоки колупальщиков правосудию... поразводилось, не вздохнуть... от вони.
- Никакой тебе я не Гриша...
- Да ты постой... ты стой, погоди... Не Гриша ты? Где старшие? Кто тут пахан? Нет хозяина? Не на корешей ли дело валят? Детям поломать хребет - ха-ха... Дядя Федя, факты на стол! Доказательства! Ханьки немытые - улика? Аг-га-а... Кто был тем часом на железной дорожной ветке? На каком километре?... Что было в тех шкафах, эти удальцы позасунули в карманы?.. Свидетелей гони...
Железнодорожник Николай попятился. Толпа расступилась, пропуская обладателя молотка с длинной рукояткой и намоченой фуражки. Опасность отступила, отхлынула отливом, хотя Паша никогда не видел отлива, зато он один только и мог заявить невероятное: креозот способен пахнуть мёдом! Креозот способен пахнуть мёдом даже тогда, когда вас перетаскивают из одной беды в следующую. 
Улыбчивый и расторопный паренёк сумел увести братьев и скрыться в толпе с двухсторонним движением. Это была утренняя пересмена на заводе Ростсельмаш. В туалетной комнате возле заводского отдела кадров с многочисленными и закрытыми пока окошками приёмных помог братьям привести себя в более или мене приличный вид: отряхнули ватники, умылись, причесались. Нашелся прочный гребень, заломленные слегка набок, дедовы кепки повеселели, во взглядах заполыхали откровенно голодные зори.
- Пожрать не прочь? Три дня не ели? Вижу. Хорошо б сменить карнавальную бутафорию на костюмы попроще, ну да, к вечеру завернём-наведаемся в универмаг, туда через десять минут приволокут ваши наряды...
Игорь изогнул руку так, словно хотел посмотреть на часы, которых у него не было.
- Потерял?-  золотая фикса ослепила его солнечным зайчиком. - Время - пустяк,  завтрак в первую очередь. За мной.
За несколько минут Игорь, так показалось Паше, подрос: приятель оказался для него питательной почвой. Именно так, по мнению брата, должен был вести себя настоящий офицер. Глаза ясные, команды четкие, жесты щедрые, да ещё и из ловушки с волчьей хваткой умеющий вызволить.
- Не припомню что-то,- проговорил он быстро,- познакомилиись мы или не успели?  Имена ваши видел на руках ваших, но...
- Воркутины мы, я - Игорь...
- Игорь - я.- Паша поправил брата.
Игорь смутился, как возразить, сразу не сообразил, поперхнулся, закашлялся. Неожиданный покровитель засмотрелся на них: в угольной пыли не различить, но и более того похожими стали, когда  умылись.  Чего не создаст  природа! Как бы их на ум-разум наставить?  Вопрос стоил поиска достойного ответа.
- Перепутали кликухи...-  из припухлостей  на пальцах  выступали имена братьев.- Игорь он?
- Не, не он...
- Но и не Паша я,- заупрямился Паша.
- Разберёмся, впереди целая жизнь.  Возьмите-ка одно имя на двоих - Секира! Ханьки у вас - истинные топоры, водой не разольёшь. Меня зовут Виктор Васильевич, но из уважения к спотыкающемуся времени все зовут Витей-Васей, и вы так называйте, всегда откликнулсь. Дорогу выберем одну... Утка Новочеркасск?
- Передумали... да и не возьмут туда...
- Не возьмут? Рассмешили. Преохотно сграбастают, там отличный централ царской застройки, но спешить  не стоит. Судьба пронесла вас мимо Новочеркасска, счастливчики.
- Мы в Батайске?
- Не чудите, чудаки... Батайск за рекой. Это пригород Ростова-папы - Сельмаш. Тут строят степные корабли для уборки хлебушка матушке-России. Гордитесь. С чего начнём?
- Поесть бы, но...
- Намёк понял. Я и позабыл о важнейшем и главнейшем. Виноват, Секиры вы, Секиры... Всё утро что-то вроде как мешает вдрызг дышать... То одно, то ни одного... И забываюсь... Поташнивает что-сь...
- Креозот?- подсказал Игорь.
- Какой? Откуда?
- Шпалы в креозоте... на платформах...
- Да? Не помню... может быть... но утро в кислороде... вроде...
Ехали в трамвае. Вагон переполнен. Люди подсаживались и подсаживались. В общем говоре выделялся резкий голос кондукторши: "Оплачиваем проезд!" Витя-Вася залез в чужой карман, вытащил деньги и передал, ему вернули билеты и сдачу. Как интересно! Люди сходили и выходили. Сходили и выходили. Кондукторша объявляла остановки. Маршрут "Сельмаш - Вокзал". Игорь смотрел на Витю-Васю с восторгом. Что вытворял этот артист! Он шарил в чужих карманах, как в собственных. И никто не чувствовал, никто не видел. С руки огромного мужика, не знающего, как ему поудобней разместить свои кулачищи, снял часы. Мужик не прореагировал. Никто не заметил. Или сделали вид, будто не заметили? Витя-Вася, бросая косяка на восхищенного Игоря, подмаргивал ему: всё в порядке. Со сжатыми гуской губами лицо Паши пылало. С зубами у него было всё в порядке, но страдал он, словно от зубной боли... Он слышал: зубная боль -  очень сильная боль. И от того, что он видел, что-то в нём требовало боли, он и насылал на себя зубную. "Кончай!- толкал в бок брат. - Сколько я буду терпеть?" Нет, зачем Паша убежал из дому? Смотреть, как воры очищают карманы? Из дому убежал он от бедности, от того, чтобы не сидеть на шее у деда. У старика. Разве у тех, чьи карманы опорожнял вор, не было внуков? Не ожидали они  домой дедушку с какой-то покупкой? С гостинцем? С подарком? Старик вернётся с пустыми руками. Себя и осудит, подумав, что он где-то так неосторожно обронил деньги. Усомнится: не терял он денег. Проверит ещё и ещё раз карманы, но так и не отыщет покражи. Паш убежал от подземных хомяков, у которых только и радости было - день получки. Он убежал... не на поездах же с углём кататься? Не в трамваях... где билет за проезд оплачивают ворованными деньгами?..  Игорь цвёл. Игорь глушил мысли брата и это удавалось ему.
- Учись, суворовец,- шипел он.- Учись...
- Не хочу.
- Ну, и тупица, дурочка... единичник...
- Лучше быть тупицей, чем вором... - теперь Паша не сомневался, кто такой этот земляк их Виктор Васильевич...
Фамилия... фамилия...Фамилия стёрлась в памяти?  Он мог выдать какую угодно фамилию за свою...
У Игоря  узнавание вызывало радость.  Как ни толкуй, - нет двух одинаковых людей и среди близнецов.
Сошли у большого базара. Но направились не к торговым рядам, зашли в столовую перекусить. Столовая нахлодилась на довольно просторной улице или даже площади,  посередине которой проложены были трамвайные рельсы. Здесь стояли возы,  прицепы, автомашины, торчал  красный самоходный зерноуборочный комбайн с броской надписью: "Сталинец-3". Комбайн  пофыркивал...
В столовой как в раю. Не веря глазам своим, братья заулыбались. Светло, чисто, просторно. Никакого сравнения с шахтёрской столовкой в посёлке. Вкусно пахло едой. На столах скатерти, вокруг - по четыре стула. Скатерти на столах были и у них, но не на каждом и далеко не первой свежести, стулья тоже стояли вокруг столов, но не возле каждого по четыре и как бы не допотопные. По два ряда - справа и слева, посередине проход. В углу у входной двери огромный цветок. Там и там по четыре человека завтракали за каждым столом. Мужчины и женщины, старики и дети,- кого только тут не было. Раздевалка в прихожей. Как в школе. Одежду принимала и выдавала женщина. Братья разделись, получили номерки, прошли в зал.   Им показалось, будто в зале звучала музыка, но мелодичные звуки производили вилки и ложки в сопровождении приглушенного многоголосья с неуловимыми словами. Витя-Вася подвёл их к свободному столику. Показал на стулья: садитесь. У раздачи - очередь. У кассы - тоже. Заметив на себе любопытный взгляд Паши, Витя-Вася достал украденные часы и пристегнул их к руке малыша.
- И тебе купим,- пообещал он  Игорю. - Не журись.
Паша снял подарок и передал часы брату. Тот великодушно вернул их на прежнее место: на правую руку Паше.
Витя-Вася продолжал удивлять братьев. Достал наворованные деньги, разгладил бумажки, положил на стол и прижал солонкой.
- Заказывайте,- блестел  золотой фиксой. Братья молчали, как заказывать? Похоже, смущенье братьев вдохновило его: - Шматок терпения, блюда будут поданы.
С пустым подносом, не суетясь, вроде среди знакомых, то теснил, то раздвигал очередь, устанавливал блюда на поднос, и, когда поднос был заполнен,  обходя кассу, вернулся к братьям.  Сделав три рейса, присел к столу. Блюда умяли быстро. Ничего вкусней братьям пробовать не доводилось. Салфеткой аккуратно Витя-Вася  вытер губы, взял стопку денег и сунул в себе боковой карман пиджака. Платить не стал, да и не собирался. Манипуляция с деньгами осталась для братьев непонятной. После завтрака он угощал беглецов фруктовой водой. Фруктовая вода причиняла боль. Воду в бутылках продолжали выпускать, ушедших родителей никто никогда не продолжит. Пили медленно, в тени у зернового комбайна. Комбайн лопотал поршнями.
- Не глушат,- заметил Витя-Вася.- Обкатка.
Прижатые лопастями, на хедере лежали мешки с зерном. Фруктовая вода казалась родительской... Свзяь времени необъяснима, но прочна.
Затем окунулись они в муравейник базара. Описать ростовский базар способен разве что поэт, великий поэт, поэтому и описывать его не станем.  Шуму, как на железной дороге, теснота, толчея, движение в тридцать шесть направлений, как в школьном классе, то есть, если бы оказался здесь весь класс, то каждый ученик выбрал бы свою дорогу, ни с кем из одноклассников не пересекаясь. Тут и Николай Николаевич Приходько, и дед Матвей затерялись бы да так, будто их и не было. Тут прилавки, ни дать, ни взять,  - классные доски. И каждый продавец - учитель по одному предмету: торговля. Тут об аттестате зрелости не мечтай, учиться надо всю жизнь. По классной доске ещё и за спиной у каждого учителя, но вместо географической карты чего только на ней ни понацеплено. Лук и чеснок, кукуруза и перец, баклажаны и кабачки, помидоры и огурцы, виноградные кисти и картошка,  капуста цветная и столовая, морковка и свекла красная,  орехи фундук и грецкие, сливы и груши, сортов яблок не перечислить и за весь базарный день, а ещё арбузы, а ещё дыни, а ещё тыквы... Нет, пусть об этом пишут вдохновенные поэмы. В рифму больше вместится.
- По десерту?- Витя-Вася брал на прилавке яблоки и угощал братьев. "Пробовать" не запрещалось.
Животы набиты, но когда угощают - пусть пузо лопнет. Ели, не откзывались, делали вид, как это вкусно, лишь бы угодить угощающему: долг благодарностью красен.
- Берите, берите,- чувствуя присутствие покупателя, улыбалась ребятам торговка. - Вот этой ещё отведайте, грушевка.
Ребята уминали  по третьему яблоку,  в руках у них не было ни сетки, ни пакета, ни мешка, папупаелями от них и не пахло, и она гасила улыбку, на лице появилась озабоченность.
- Эй, эй!- не смолчала всё ж.- Как бы не полопались... проваливайте...
- Вкусно!- не замечал недовольства тётки Витя-Вася, обращался к проходящим, разглагольствовал: - Покупайте... берите у этой казачки самимкаракорские яблочки... И грушевка вот, не яблоко - мёд...
Подходили к другим прилавкам в других рядах... Почерк не меняли, куда столько влезало - загадка. 
- Витя-Вася, это воровство... поймают...
- Я и не говорю, что это курсы медбратьев.
- Поймают.
- Ну да,  если сумеют... Воровство - колдовская профессия. Ты должен убедить хозяина в том, что он взял на хранение твою собственность. Ты пришёл и берёшь своё. Сейчас  покажу, наблюдайте, Секиры.
Над базаром громоздилась церковь.  Луч надежды сверкал в перекрестье креста над главным шатром. Надежды на что? Что ожидало братьев? Одна только надежда на чудо, но чудо в то время было отменено властью. Вокруг люди, волы, лошади, телеги, брички, арбы с поклажей на продажу.  Снующие в сутолоке  воры. Их видели и терпели.  Торговцев много, но каждый из них сам по себе; воры в толчее по-одиночке, но  попадись кто-то из них, мгновенно десятки примчатся на выручку. Береги своё, не украдут. И украшала всё - радуга торговли:  плоды садов и огородов, полей и нив.  А сколько птицы - живой и готовой к употреблению... Рыба - плавающей в кадушках, высушеной, засоленой, копченой... Убоины - лоснящейся от алой крови, свежайшей... мороженой... копчёной то ж... Сала!- снежные сугробы... И  живые свиньи, козы и овцы, кролики и телята, волы и коровы... Молочного товара - различных продуктов из молока: коровьего, козьего, верблюжьего... Соления да варения... Напитков разных... до запрещенного самогоноварения, им торговали "из-под полы..." Покупай, народ, нынче на рубль дешевле!!! Если рай на земле принять за реальность, то это ростовский базар. Нет лишь змея, Евы да Адама.
- Не худо бы на вечер запастись фруктами?- намекнул братьям Витя-Вася, возвращаясь с полосатым арбузом.
- Да-а, не худо б...- лыбился, расстёгивая пуговицы ватника, Игорь.
- Лады. Возьми вон ту ёмкость,- Паше показал Витя-Вася на авоськи, висевшие у продавца на гвозде.
- Сколько она стоит? Денег у меня всё равно нет...
- Денег тут ни у кого нет. Деньги - вода, текут и текут из рук в руки.
- Но там дядько?
- Черномор?- фиксой весело сверкнул Витя-Вася.- Казак...
- Я беру,- вызвался Игорь, брата ему в этот день было жаль.
- Во что-то надо завернуть фрукты. Бери.
Игорь подошел к прилавку.  На гвозде висела охапка разноцветных авосек. Торговец, казак, на авоськи и не смотрел, снимал их не глядя, если кому-то из покупателей не во что было положить товар.  Скользнул по Игорю безразличным взглядом и отвернулся, а когда отвернулся, Игорь смахнул с гвоздя сетку. Смотал в комок, сунул в укарман. Казак продолжал торговлю. Игорь снял вторую сетку. Сошло. Спрятал в эту в карман. Окрыленный вернулся к наблюдавшим за ним учителю и брату. 
- Как я?- ему казалось, что он совершил подвиг, ведь рисковал, ведь зашалило у прилавка ретивое, но он преодолел нерешительность и сделал то, что собирался сделать.
Одну сетку он протянул Паше.
- Не возьму,- заупрямился тот.
Игорь и Витя-Вася отвернулись от него с улыбкой.
- Казачище не видел!- Игорь цвёл.
- Это что. Хочешь, заберу у него так, что он будет видеть?
- Как, у него на глазах?
- И  на глазах у всего честного народа.
- Честного?- Игорь осклябился.
- Ты не ослышался. Спроси любого в толпе, жулик ли он?
- Да-а... не-е...
- Речь не о тебе, речь о тех, кого ты спросишь!
- Это... как это я буду спрашивать? Подумают...
- Речь не о тебе, говорю... спроси меня...
- Зачем? Я видел, как здорово у тебя  получается.
- Безкалганный, что ль? Спроси: Виктор Васильевич...
- Виктор Васильевич, ты жулик...- Игорь не закончил вопроса, как увесистая оплеуха оборвала его речь.
- Ещё?- поинтересовался Витя-Вася. Ответа не дождался, посоветовал: - Никогда ни о чём ни у кого не спрашивай о человеке, думай своей головой и поступай так, как считаешь правильным ты.
Беглец гладил щеку ладонью. Паша ему сочувствовал. Соображал, за что? Нет, не за вопрос брат схлопотал по морде, нет, он заплатил за вкусный завтрак. Платить надо за всё. И за побег придётся им платить. И за ту красоту, какой любовались они, проносясь над степью. И за волю, какой чуть не захохнулись в полувагоне... Мурашки морозили тело под ватником. Платить придётся, только неизвестно - когда и чем?
- Отвечай тем, кто спросит. Смотри и учись...
Паша дёрнул брата за руку, но Игоря не смутило то, что он как бы подталкивал человека на воровство, позволяя тому учить себя. Учить на практике, показыая    к а к? Раскрывая секрет занимательного фокуса. Возможно ли научить этим? Да ни за что. Это равносильно тому, как если бы прочитав учебник, ты сам принялся бы за составление подобного учебника. Составить-то можно, да кто станет учиться по чему? Чему научится, если станет? Но в школу ходят все, ещё с большим удовольствием посещают цирк...  Затаив дыхание, братья наблюдали за поведением щедрого Вити-Васи и крепкого казачины, торгующего всякой всячиной и с веселой усмешкой время от времени бросавшего взгляд на вора. Что выбрал вор? Можно было подумать, что торгаш раскусил замысел вора и  ждёт, когда тот потащит что-нибудь с прилавка. Он и рукой отталкивал Витю-Васю, не касаясь  его. Отводил как бы. Витя-Вася и смотрел на торгаша, и не смотрел, наверно, так ведёт себя охотник за гадюками, высматривая жертву. Вот улыбка и взмах руки, мол, поди прочь, негодник, вижу тебя насквозь, жулик. Ещё улыбка, ещё взмах руки... Но вот молниеносное движение Вити-Васи и - шаг в сторону. Всё? Украл? Но что он украл, если украл? И, если украл, то чему научил он того, кто пожелал бы стать таким ловким? Но всё - поворот и пробежка.  Вроде и не переступая ногами. Никто из окружающих не подумал, что вор рвёт когти. Сматывается от ограбленного, внимательно следя за ним. Возле братьев Витя-Вася перевёл дыхание. Блестнул фиксой. Как?- ничего не украл и торжествует? Фокусник ещё...
- Дай пять,- и, когда Игорь подал руку, застегнул выше кисти ремешок часов.
Что это были за часы...  Подарочные. Произведение искусства! Не знали они тогда, что шедевры легче украсть, чем пользоваться ими.
- Не бери!-  вскрикнул Паша. Что это были за часы, он не знал, он просил брата не цапать ворованное. - Верни дядьке...
- Дядьке... вышло дядькино время... Теперь я буду офицером! - "я буду офицером" в эту минуту не казалось Игорю ни смешным, ни позорным, ни глупым: почти маршалом чувствовал он себя.
Возможно, подарок принял он, как награду за оплеуху.
- В натуре?- переспросил Витя-Вася. Интонация в голосе подростка вызвала в нём улыбку и ассоциацию с Новочеркасском, где помимо централа для уголовников находилось суворовское училище и в том училище ковали офицерские кадры. Он запел: - Когда я молоденьким мальчиком был, военную форму я очень любил...- Смолк. Перевёл дыхание. - Будешь, Секира, будешь. Выбираем фрукты.  Выбираем лучшие,- взглядом обвёл он прилавки, возы с яблоками и грушами, белосливой, кубышкой, терновкой в стокилограммовых корзинах из речного лозняка. - За мной, подставляйте тару...
Подошли к телеге. Кроме яблок и груш, казачка торговала арбузами, дынями, тыквами, кабачками, синенькими... Степную красотищу забирали у неё охотно. И такой это был товар, что покупатели  не торговались, платили названную цену, всё равно дешевле, чем в магазине - да не давленное, да не порченое, перед базарным днём снятое с грядки, проговаривая благодарное: большое спасибо! Это о чем народе порадели власти, установив на базарах глобальную конкуренцию?..
- На вкус яблочки разрешите ваши?
- Та пробуй, красавчик, ныма на Доне таких яблокив та груш, як у  семикаракорьском...
Наполнив сетки, попрощались с распахнутой казачкой, как с родной матушкой. Захрустели яблоками  так, что оттягивающая руки тара заметно полегчела... Принялись за арбуз. Сожрали...
- Теперь  серьезно подумаем  о поездке в Новочеркасск. Для этого необходимо переодеться, выспаться в пятизвёзном хлеву,  заменить векселя наличными, чтоб не слоняться по сберкассам, и  суворовское у наших копыт... Что ещё Новочеркасску нужно?
- Отец нужен - офицер,- грустно признался Игорь.
- Отец... это, Секира, ты заметил точно: опора наша  отец. Аэродром,  причал-вокзал,  порог, откуда взлетать нам и куда возвращаться, потому что у отца мы всегда и в любое время дома... Новочеркасску нужны всего-навсего деньги, для  этого надо нагнуться и взять их...
- Где? Покажи...
- Показываю. Ты, Секира,- он взял Пашу за руку,- станешь вот тут, тебе будут приносить деньги, бери и складывай в сетку или за пазуху. Ты, Секира,- он взял за локоть Игоря и отвел на просторную площадку,- вот сюда пригонишь комбайн, развяжешь мешки с зерном и будешь отпускать покупателям столько, сколько они попросят, денег у них будешь брать столько, сколько они дадут. Они знают цену товару, мы не знаем, это не важно, нам всё равно... За мной. Комбайн пригнать я помогу... Да, в случае чего, случиться может, что не угодно, лей слёзы и повторяй: покататься хотел, поездить... на степном корабле - ха-ха-ха- по городу... Машину, мол, отец пока не доверяет.
Они прошли к комбану. "Сталинец-3" стоял на прежнем месте. Двигатель работал. Витя-Вася поднялся, присел за руль. Игорь стал на ступеньку лесенки. Они выплыли к площадке в конце базара. Покупатели обступили степной корабль.
- Развязывай мешок,- сказал Витя-Вася. И покупателям: - Навались, подешевело! Новина первосортная. Проджа неогранченная. Кому центнер без довески, мешок  на плечо и на мельницу. Деньги - во-он кассиру, тому-тому, что в ватнике... Да не оскудеет рука платящего...
И глазом моргнуть не успели, как на хедере комбайна не оказалось ни одного мешка. Пашка набил деньгами авоську, пазуху, карманы. Игорю оставалось отогнать комбайн на место и ожидать с братом Витю-Васю, куда-то запропастившегося. Но как раз в этот момент и случилось непредсказуемое.
- Вот наш комбайн... вот он, вот...  и угонщик вот... хватайте его, ловите...
Наверно, Игоря  схватили бы,  выручило  то, что какая-то толчея возникла вокруг комбайнеров, нашедших угнанную машину, и Паша выхватил его из  толкучки. Они рванули к выходу...
У  ворот стоял воронок. В окнах решетки. Задняя дверца распахнута. Милиционеры, заломив руки за спину и согнув пополам, заталкивали  упирающегося Витю-Васю. От страха братья притормозили. Возможно, не от страха, а от чего... Не последовать ли в воронок добровольно? Туда никогда не поздно... Братья Воркутины помчались прочь, не оглядываясь.

5.
Настоящая буря взыграла вдруг. Смешалось всё. Что всё? Если бы братья знали. Да и кто это знает? Удержать бы в руках авоськи, в авоськах - яблоки, груши, деньги, в карманах и за пазухой - деньжищи. Крики вслед. Сывист. Голоса. И догоняющий топот страха. Куда ни глянь - люди. Такой он - город, да ещё и Ростов-папа. Вроде чьё-то знакомое рыдание и неузнаваемый с предыханием голос: "... хотел покататься... покататься хотел..." "На комбай-ни-и? Куд-ды-ы?.." "Ростсельсаш... на Дону..." "Дык ты з Дону-у-у?.. цапляк..." "А-а-а... больно ж... дядинька..." Сетку с грушами из рук не выпускал. По голосу нашёл его Паша. Схватил сзади за ватник. Поддалось... поддалось... поддалось... Брат почувствовал брата. Вместе они были вдвое сильней, умней, спокойней. Вместе они найдут то, что их обязательно выручит. Вместе, значит дальше им не страшен никто. Им нельзя быть не вместе. Не вместе они сразу  вдвое слабеют, глупеют, нервничают.  Перед ним было слишком много рук, руки переплетались, мешали ухватиться хотя бы за одного. Помехи, похоже, были подстроенными, но вот они ухватились один за другого и понеслись прочь. Подальше от базара. От ростовского земного рая - хоть в ад, но подальше. По проспекту. Вниз к реке. Знали бы они, что это была за река! Они заметили мост,  мост - через реку.  Через реку Дон! Сколько любовались они у школьной доски синим именем, что струилось узенькой лентой из какой-то криницы вверху до лужи моря внизу. Теперь река Дон пропустила их через себя и не до того было им, чтобы хоть взглянуть на неё.  Они были уверены, что река спасла их, но никто, кроме страха, не гнался за ними. Неизвестно ещё, что было бы, не окажись в руках у них авосек: авоськи надо было опустошить,- затем  что угодно пусть будет остальное. Выдохлись на другом берегу. И как палкой по лбу - застыли, перед ними на обочине дороги надпись: "Батайск. 25 км." И стрелка концом вверх на жестянке. Туда они должны были проследовать, так неужели на Сельмаше задержал их случай, чтобы нагнать столько страха?
Что теперь? Братья не имели понятия. Оба. Ни один, ни другой. Они снова стали неразличимыми.  "Снова" - метафора. Ничего нового в смене настроения, в изменении психики их духа не происходило, потому именно, что они менялись "от" и "до" в каждой, в какую попадали, следующей ситуации. Самым точным будет, если привести абсурдоне сравнение: они выпрыгнули из самолета без парашюта. Если надежду назвать парашютом, то пользоваться ею они не умели. Наколки на пальцах были абсолютным абсурдом, не осознанным ими. Исключение они? Увы! Об этом никто не имеет понятия. Сколько жизней исчезает в их возрасте, статистика не ведётся. Не ведётся потому хотя бы, что страна жизнями детей своих не обеспокоена ни на грош.  Русые почернели и скоро уйдут совсем.  Игорь прощупал вздутость на груди брата. "Ударился? Распухло?" "Та гроши",- успокоил его Паша. Деньги. И брат успокоился, потому что  деньги  теперь - это жизнь.
- И спички не выпали, и фонарик...  сигареты  не выкинул?..
Сигареты они раздобыли, но праздник первой затяжки откладывали, как бы отдавая себе отчет: это последняя черта при переходе в стадо взрослых.
- Кого я боялся? Целые. Мы закурим ещё, присесть бы где... - Если бы он сказал: мы задурим ещё!- было бы правильней, но вызвало бы скептическую усмешку здравомыслящих.
Где присесть? Солнце у горизонта, горизонт выше головы, на раздумья времени не оставалось, настигнет ночь, ложись там, где застанет. Темнота втянет в себя, как "воронок" втянул Витю-Васю... Нет, страх не отпускал братьев, преследовал. На этом берегу - кусты да балки, балки да кусты. Заросли. У Сельмаша и то спокойней, но гудело что там, что тут одинаково, по-городскому, точней - по-ростовски.
Ночь настигла их возле копны, в сено и зарылись они. Пропитанное росой и туманом кубло  согрело не сразу. Теплом снизу делилась земля.  Земля гудела ровно и протяжно. Откуда в ней мог появитьтся гул, похожий на гудение установленного на улице посёлка трансформатора, когда по нему идёт электричество. Электричество идёт постоянно, и трансформатор гудит постоянно. И земля, похоже, не собиралась затихать. Подаёт свет в дома? Но никаких домов здесь братья не заметили. Возможно, земля специально запугивала беглецов? Не запретишь... Тьма легла и ни с места. Ни звёздочки над головой.  Над посёлком, помнится, светил месяц.  За рекой и месяца не было. Откуда взойдёт солнце? Взойдёт ли? Сказывалось перенапряжкение, дремалось кротко и чутко, сон не торопился к беспомощным и усталым. Дорога обратно была бы такой желанной, да неодолимой теперь - надо было пройти через всё пережитое, начиная от станции Михайло-Леонтьевская. Лишь от станции доплелись бы они в посёлок... Что-то пришлось бы говорить дедушке...  Он отмахнулся бы от них, слушать не стал бы внучатой брехни... Брехни? Правду назвал бы он  большей брехнёй. Но где они, товарняки с углём, чтобы подхватить их? Надо идти на Батайск, там разгрузят их состав... Разгрузят же... Они и заберутся в пустой полувагон... Можно было и покаяться... Так кайся... И что? Можно яблоки грызть, не хочется даже груш... И яблоки - сладкие грушовки... Голод поскрёбывал где-то внутри... Как они всё-таки... в столовой лакомились... Жаль, что нельзя нажраться надолго... от побега до побега, хотя бы...   Ага? Ага! Тут вот и конец всей физической географии - в желудке помещаются пространства: доберёшься ли до Сахалина, до Феди Беловодова, голодный?.. Что будет?.. Будет бесконечное ожидание следующего дня и то, что на ростовский базар никогда они и ни за чем не поедут. Ворованные часы на руках отчетливо отстукивали: врёте-врёте... врёте-врёте... Время лежало, как тьма. Ни туда, ни сюда.  Остановилось время, наводя тоску отчаяния. Так бывало и дома, но дома выручала лгущесть по неизвестным маршрутам, подпитывала энергией, как трансформаторная будка электричеством, и никакого тебе страха, ни в одном боку ни малейшего озноба... Вроде жарко, пробивает пот, а холодно.  Хуже всего вспотеть на морозе, но какие морозы в сентябре? Рано... замерзать пока рано... Урвать бы тепла у брата, у родного брата, от которого посторонние тебя самого не отличают, невозможно: у себя не рвут для себя... Произойти могло что угодно,  случайного полно вокруг, но тут случайным было то, что с ними ничего не происходило... О чём-то распространялся Николай Николаевич Приходько, чем-то под завязку был занят дедушка Матвей. Так ли и не происходило? Стоп, стоп, стоп... Это от танкового нашествия дрожала земля, оккупация гудела прибоем. За ручки авоськи несут фруктовую воду в бутылках неизвестные люди. Сетка знакомая, в такой сетке тащили братья яблоки с базара. Люди неизвестны потому, что не видели они своих матери и отца. С грохотом возникает танк... Фашист в упор расстреливает мужчину и женщину. Бутылки разлетаются в осколки, вода смешивается с кровью на земле... Дедушка Матвей... дедушка Матвей... Как пережил он потерю сына и невестки?.. Не так ли, как обнаружит вдруг исчезновение внуков? Трансформатором переменного тока гудела земля... Приоткрылась дверь в классе, в щель просунулся ствол сорокопятки, за ним - копьё указки из вишневой ветки... Класс замер в ожидании: сейчас на пороге появится коренастая фигура учителя, усы поднимутся над губой и...
- Ни с места!- разбудил братьев чужой голос. - Стрелять буду! Вылезай...
Какое щедрое на стрельбу настало время...
Гул земли притих, роса распахнула ресницы. Усталось свинцом легла на руки и ноги. Дрёма не восстановила утерянное. За широкой задницей, ослепляя их, пряталось солнце. Веки вдруг подпёр ужас. В паре метрах на протезе стоял мужик, нацелив на них ружьё. Двухстволку.  По стволу  на брата. Будь у него обе ноги, его можно было бы принять за деда Матвея. Но он был одноногий. Обе руки целые, ствол лежал на ладони. Лицо не злое, но и добрым назовёшь разве что в спешке. Мороз от первоначального страха переполз в холодок испуга. Удрать  от него - раз плюнуть, но от дроби и убежишь - догонит. От дроби или от соли? За чем охотится  безногий человек по берегу реки? Хотя бы и солью... по людям? Дуракам закон не написали ещё, напоминал Николай Николаевич.  Возможно, он и ногу потерял по-глупости...  Выстрелит...
- Вылезайте, особого приглашения не будет... По одному?.. Ха, ха, по-одному? Они - как один... Или в глазах двоится?..
Заговорил, значит, не выстрелит. Стал бы сердитый разговаривать?
- Не, дядинька, не двойнится...
- Или я пьян?
- Тверёзый...  все путают... за одного. Нас два.
Братья пригорюнились. Да почему их и не постреляют? Николай Николаевич говорил: с "зайцами" поступают строго...  они вон сколько наворовали всего... Яблоки съели, -  сетки у них... поздно прятать, да и где спрячешь?.. Грузом наваливала ответственность за всё, что наделали... Комбайн угнали... Бесплатно ехали на товарняке с углём... Может, и состав остановили из-за них... Это они нарушили порядок движения на железной дороге? Докажи, что не они... Двоечники, ничего не знают... Витя-Вася... Разве не видно было, Витя-Вася - вор... Один видел, другой не видел. Какие они  - двое, если на двоих у них один глаз?.. Да их Тайка Гаргарянова расстреляла бы... Пусть бы лучше одноногий расстреляет, чтоб Тайка ничего не узнала о них... и... И дедушка Матвей... О спокойной жизни нечего теперь и думать, всё потеряли сразу по собствкенному желанию. Но стоп!- ещё и за это придется заплатить. Хана. Сами виноваты. И какая теперь разница знать, кто первым подал мысль о побеге, кто второй?  В Новочеркасск бежали они или на Сахалин? Угоняли они комбайн или нет? Вместе они с Витей-Васей или не вместе? Как завтракать - так вместе,  как под стволом ружья стоять - так раздельно... Или и  дедушки Матвея  у них нет?.. Есть то, что  их выследили и застукали. Время шло, выстрела не было... Или они не слышали выстрела, - их давно убило? Братья заозирались. Ночевали они в копне на каких-то огородах. Самое интересное, что это был шалаш, что можно было переночевать в шалаше, как в пятизвёздном хлеву, там и топчан с одеялами, - но они зарылись в сено снаружи. Так и со счастьем: оно - вот оно, но рядом. Кто этот одноногий? Не сторож ли с ружьём?..
- Ступайте за мной,- опираясь на ружьё, старик похромал в туман.
Пошли и они следом, увидели неподалеку большое корыто и... до цвета стали отполированную голубизну, по ней скользил прозрачный парок...
- Что это?
- Река...
- Какая?
 - Что мост через неё...  мы перебежали вчера...
- Широкая... На мост пойдём?
- Я знаю?
Подошли к корыту. Это была лодка. Нос лодки лежал на песке. Вода - и точно,  река! Другой берег её скрывал туман. Река гудела. Они узнала гул: в дрёме  принимали его за голос земли. Ток  течения воды в русле - ровный и беспрерывный. Пугающий, страшный, как танковое нашествие...  Но люди жили возле такого страха и не боялись. На вид река была красивая, но и коварная: неподвижная, а на самом деле вода течёт. Местность ровная, а на самом деле - с уклоном: на ровном месте вода стоит. Кто знает, не страшнее ли человека она? Человек направил ствол, способный выстрелить... не выстрелил, что-то помешало? Что-то задумал? Река прежде, чем испугать, чем расправиться, гудит и предупреждает: накажу.  Над рекой курится туман... Старик столкнул лодку на воду, показал жестом: забирайтесь. Пока они перелезли через борт, вывернул у них карманы. Сигарты, спички, фонарик... деньги...  Из кармана у него выпала фотокарточка. На снимке старик сидел на переноском стульчике, на коленях у него ребёнок с удочкой в руке. Паша поднял карточку, подал старику, спросил:
- Дядинька, у вас есть унук?..- и осёкся: Игорь резанул его взглядом, мол, к кому мылишься? На мушку тебя брал он.
Деньги из карманов одноногий сложил в авоську. Богатство за пазухой не тронул. Молчал. Вроде перебирал не деньги, а так... в дерьме копался. Завернул карочку в носовой платок, сунул в карман. На Пашу посмотрел, как показалось беглецу, теплей.
Лодку подхатило и понесло течением. Реку можно было потрогать рукой. Паша прикоснулся ладонью к Дону! Это была вода. Не ледяная и не парная, её можно было пить. Свернув ладошку корчиком, он зачерпнул и хлебнул из ладошки. Игоря приглашать было не надо, он копировал брата. На вкус вода, как в родниках по берегам их речки. Дон пугал и радовал, пробуждал пугающий восторг. Одноногий слегка  рулил веслом. Пересекали водную гладь бесшумно.  Не вдруг в тумане обозначился другой берег... Братья отметили, что и по мосту они бежали долго. Впереди, отраженные в воде, появились крыши домов,  потянулись к лодке, и лодка заскользила по крышам. Вверх ногами замелькали люди. Братья невольно сжались: от встречи с людьми ничего хорошего не ожидали они. Не с бухты-барахты побежали вчера с базара, -  убегали от людей. Что ожидать от встречи? Вдруг кто-то из них был на базаре, - если был, то может признать Воркутиных. Одного-то из них - точно, с ним и другой тут же. Да вон казачина - точь-в-точь, как тот, чьи часы тикали на руке Игоря. Часы у ребят одноногий не снял. Пшеницу ли не могли  покупать эти люди? Мысли путались, изобретали какую-то чушь, где пшеницу мололи, из муки выпекали хлеб, хлеб ели - и поди, докажи, из какого зерна был выпечен хлеб, из честно продаваемого или из краденного,- но путаница и чушь помогали им держаться в происходящем. Братья думали одинаково обо всём в это тягостное для них утро. Занятые своими делами люди проходили мимо, смотрели не на братьев, -  сквозь братьев, наверно,  также смотрели они и на реку,- широкую, нарядную, освобождающуюся от тумана. Река словно обнажалась. В ней купалось алое солнце и напоминало оно окровавленный глаз реки. Если объединить всё, что повидали они за сутки, то получится человек: река с солнцем - голова, мост через реку - плечи, дым из паровозной трубы - волосы, базар... что в человеке можно назвать базаром?.. То, что в требухе до прихода на него с тарой с деньгами или без денег.  Братья засмотрелись и не заметили, как влюбились в красоту неподвижного сверху и неостанавлвающегося в глубине водного потока. Влюбились навсегда. Так сановятся моряками.  Влюбляясь в птиц, ребята затем становятся пилотами. Влюбляясь в собак, становятся следователями и преследователями... И никто и никогда не изменит данный природой порядок. Братья начинали завидовать тем, кто жил вблизи реки на берегу. Они готовы были породниться с этими людьми, чтобы во всём быть с ними заодно. Добрые-добрые, щедрые, бескорыстные, честные люди, - они платили за зерно полной мерой, и дело не в том, чьё это зерно, дело в том, чьи были деньги - вся ценность жизни, если не сама жизнь. Проникались они искренним чувством к ним, да и могли ли быть иными люди, живущие возле такой красоты?.. Пучок денег, как костер, обжигал грудь Паши. Возможно, люди отдавали последнее... Что думали они о братьях? Ведь понимали: Воркутины пришли на Дон!
В том месте, где лодка должна была пристать к берегу, торчал милиционер... Зачем? Что  выуживал он у реки?..  Не отнесет ли течением лодку чуть подальше? Нет, лодку сносило прямо на... рыбака без удочки. Одноногий смотрел на милиционера и по лицу его было видно, куда он рулил. Он рулил  к стоящему на берегу лейтенанту, молодому и решительному. Лодка ткнулась в песок, корму развернуло течением.
- Шпана, Николай Захарович?
- Сам разберёшься. Мне оно надо, Николаевич?
Слово, другое, третье - стало понятно, что Николай Захарович не сторож, - "строевой пенсионер", что его посылали на ту сторону проверить, нет ли там чего подозрительного, слишком много вчера в городе всего понаслучалось... Николай Захарович отправился и кое-что раздобыл, впрочем, как бы и сожалея, что не отпустил пацанов восвояси. Не смотря на деньги? Именно, не смотря на наличие таких денег.
Милиционер подошел к лодке, помог подтащить её на песок.  Однавременно братья шлёпнулись на пойолы. Колени прогнулись не от толчка, нет,  они переглянулись, снова уставились на человека в форме. Это была копия Николая Николаевича Приходько.
- Как не шпана?- выпытывал он лодочника, полагая, что Николай Захарович успел кое-что выудить из пацанов.
- Не моё это занятие, Рябуша, разбирайся сам. Помоги им домой добраться. - Николай Захарович передал вещи братьев милиционеру, взял ружьё.
- Ог-го,- не сдержался тот, увидел деньги.- Богатые.
- То не все.
- Пытались смыться?
- Пугач со мной. И посмышленей не рыпаются.
- Так пунач пустой?
- Кто знает? Раз в год, говорят, и пустой не простой.
- Люди - воры.
- Не все, Рябуша.
- Кроме нас с тобой... Ну-у...- приглашая к откровению, Рябуша повернулся к братьям и... невольно сам покачнулся. Засмеялся. Спросил: - Я не пьян, Захарыч?
- В глазах сдвоилось?
- Правда, их двое... но первое впечатление...
- И со мной так было по-первах. Свыкнешься.
Сурками братья помалкивали. Решалась их судьба, но каким будет результат? Знать бы наперёд, они не взяли бы у покупателей ни копейки. И не избавиться от бумажного пучка. Следующее - "ну-у" - было приглашение следовать за ним.
- Я свободен?- спросил одноногий.- Или проводить?
- Свободен. Если уж от тебя не смылись.
Воркутиным везло на имя Николай, скорей всего судьба нашептывала им: и у Зступника путешествущих было такое имя.
В отделении проходили по затемнённому каридору и... офонарели... Застыли на месте. Увидели Витю-Васю.  Но какого  Витю-Васю... Земляк прилагал усилия погладить ладонь о ладонь. Лицо его было избито, рубаха разорвана, синяки на теле... Но руки... багровые ладони... можно ли так измять, искорёжить руки?
- Дверью... казнили волки...- словно подслушав мысли братьев, прошептал он. - Кто спросит, расскажите... жаль, познакомить вас ни с кем не успел...
Братья слышали его, но понимали не всё... если вообще что-нибудь понимали. Разве они не в отделении милиции? Или они в парке шахтёрского посёлка в день зарплаты? Третьим черным зрачком под глазом у Вити-Васи зависла слеза.
Боль его ощущали они физически. Да слезу ему выжала не боль, слезу выжала несправедливость. Сверхнесправедливость. Сила бесцеремонно бесчинствовала над беззащитной слабостью. Но слабостью тела - и не более того. Что выбивали из вора? Признания, кто очистил контейнер? Кто ограбил честного торгаша на базаре? Кто перегонял комбайн и куда подевались мешки с пшеницей? Кто унёс золото из магазина на Будёновском? Кто изнасиловал стрелочницу?.. Ему ли было знать всё, что произошло за сутки в городе? В Ростове-на-Дону? Но и о том, что было известно ему, ни слова он не проронил, иначе за что так его изгрызли бы волки?.. Свидетелей не было, очную ставку проводить было не с кем. Беспечность людей мстит за то, что исчезает  положенное ими на виду, но когда одни так небрежно относятся к своей собственности, другим кажется, что собственность ту дарят им, что её можно брать и пользоваться ею. Властям ли неизвестно, что воровство - профессия? Уважали бы себя, сдавая вора палачу. На производстве ударника труда увенчивают лаврами... Братьев колотил ужас. Таких избитых они ещё не видели. Слышали, в шахте под обвалами уродует людей, но там - или насмерть, или помощь рядом. Тут их защитник сам нуждался в защите, теперь и защита опоздала бы. Живой... плачет... Весёлый, добрый, смелый, ни капельки не жадный, идущий на риск без оглядки. Ни на одном уроке Николай Николаевич ни о чём подобном не рассказывал. Здесь должны защищать людей, а здесь... Откуда знать детям, что Россия не помнит мирного времени, по ней и в ней постоянно мечется сила,  чужая или своя - без разницы. Льётся кровь, льётся и льётся.
Подавленность братьев насторожила Рябушу.
- Дружбан?- спросил он.
"Дружбан" - новое словечко, но и "недружбанами" земляку они не были. Спрашивать их не надо было ни о чём, они остолбенели. Если с изворотливым Витей-Васей, почти фокусником, так расправились, то что ожидает их? Их взгреют на ту сумму, какую у них подсчитают. Они не более находчивы, чем запряженные в лежащую на земле телегу быки. Их будут лупить и лупить, как лупили животных люди. Догадки ни к чему: смотри и увидишь своё. Познаешь себя. 
Сняв ключ с доски, Рябуша провёл их в другое помещение, неподалёку. Улочка вела в горку, слева дома, справа металлический забор. Пустырь за забором,- ровный как стол, покрытый рыжим бархатом осени.
В кабинете лейтенант по-хозяйски уселся за стол. Собственность путешественников броосил он у стола на пол. Спокойный, молодой, сасмоуверенный офицер.  Тем и отличался он от Николая Николаевича Приходько, что был помоложе да усов не носил, зато носил форму и щеголял званием лейтенанта.  Ему за двадцать с хвостиком. На столе телефон. Рядом подозрительная сумка, похожа на офиценский планшет, но слишком толстая, раздутая. Не с деньгами ли? На толстую сумку Рябуша шлепнул пистолет. Потянулся - то ли расслабился, то ли собрался. В кабинете что-то противно жужжало. В серых его глазах - а! нет, вот ещё отличие: у Николая Николаевича глаза черные,- вспыхивали искры неудержимой решимости. Впрочем,  взгляд у него непостижимый. Рябуша выбрит, накачан, спортсмен-разрядник, и уточнять не надо.  Ничего во взгляде не прочтешь, кроме желания поскорей разделаться с происходящим.
Игорь смотрел в окно, увидел источник, откуда доносилось противное жужжание. В паутине запуталась муха, дёргалась, билась, словно собиралась разбить стекло. Грязное сплошь, его сто лет не протирали,  никогда не мыли. За окном небо казалось затянутым облаками, но там светило солнце, они  только что с улицы. Бессильная вырваться на волю, муха на время умолкала. Всё  в кабинете было унылым: пол грязный, стены грязные, стол в пыли,  похожий на паука,  на толстой сумке блестел пистолет. Тут откровенничать особо не захочешь, да и не осмелишься. Паша нервничал тоже.
Вдруг птицей встряхнулся Рябуша. Сорвал с головы фуражку, бросил на журнал перед собой. В спешке задел он графин с водой,  пробка слетела,  вода брызнула на сукно фуражки. Игорь засмеялся, смешно ведь плучилось. Рябуша секанул его косяком взгляда. Раскрытым журналом он, словно показал: здесь у меня всё, как у вас в школе. Вот произведу  опрос того, что вы знаете, и отметку выставлю. Отметка определит, посылать за родителями  или помиловать. Не учитель я? Ещё какой учитель. Хотя это и неважно. По какому уроку? Разберемся. Какие баллы примем за оценки? Не исключено, что и те, какие довелось вам лицезреть возле камеры подозреваемых в свершении преступления. Вы вне подозрения? Дурочку валяйте не со мной, со мной лучше начистоту, за добровольное признание, напоминаю, меньшее наказание с отбыванием ближе к дому. Сносные условия рядом - в Новочеркасске.  Объясните, зачем вы и чем вы занимаетесь в  Ростове, областном центре Российской Федерации? Может, милиции отчитаться перед вами? Почему не в школе? Почему в дурацкой одежде, на дворе теплынь? Не любопыствую - долг велит!  Знакомы с загипнотизировавшим вас бандитом?- взглядом Рябуша впился в Игоря. Эта копия показалась ему поразбитней.
- С кем встретились  в коридоре?
- Когда...- Игорь поднял руку, словно хотел взглянуть на часы, часы  тикали на  руке, но  время было ему без надобности.
Жестом чистого фокусника Рябуша смахнул часы с руки Игоря. Взглянув на корпус, спружинил всем телом в кресло, заскрипел зубами. Наверно, у него были не зубы, - камни. "Вон оно что... вон...что...- перемеливающие слова в звуки. - Вот где они... часы Пивоварова... Но как попали часы к нему?.."
- Так...- успокаивал он себя. - Молчим? По единице схлопотали. Отправлю в детприёмник. Или будем отвечать на вопросы? Вы не в школе. Вы уже уголовники... на вас не надо тратить время...
- Какое...
- Фамилия?-  Рябуша открыл журнал.
- Воркутин,- промямлил Игорь.
- Фамилия?- Рябуша взглянул на Пашу.
- Секира,- бойко последовал ответ... на пятёрку как бы.
- Имя? Руки... как держите руки? Вынуть руки из карманов...
На пальцах  заинтересовали его свежие наколки. Имена... Не с наколок же заносить имена в журнал? Пусть называют, как это и положено тому быть. Упертость близнецов  раздражала лейтенанта. Близнецы - и нате вам: Воркутин, Секира... трепачи... Но деньги? Но часы?.. Это не ниточка, это аркан, ведущий к расследованию неизвестной пока чудовищной уголовщины.
- Имя?- крикнул он, хотя прочитал на руке - "Паша".
- Игорь,- чистосердечно твердил допрашиваемый с уличной кличкой "дурочка".
- Имя? - говорю...   
- Игорь...
Ну. хватит... Возможно, сверлящий визг мухи подтолкнул Рябушу к активному действию, он вскочил. Мушиное - "з-з-зы-зы-з-з" - стихло, Рябуша столкнул  пистолет, ухватил сумку за ремешок и с необыкновенной легкостью и быстротой врезал Игоря по правой стороне живота ниже солнечного сплетения. "Дурочку" как подрезало... и он на полу. Лбом стукнулся о стену. Паша потянулся помочь брату...
- Стоять!- рыкнул лейтенант.
Муха заколотила о стекло, напоминая о себе бессильным шелестом. Да кому до того и что за дело? Муха дзинькала, словно просила: "Выпустите меня, никому плохого ничего я не сделала". Игорь точь-в-точь также не сдержал предательской, позорящей его жалости в голосе, вроде им одновременно и неожиданно причинили режущую боль. Схожесть с мухой не могла бы не резануть кого угодно. Игорь косил на брата, заметил ли тот его унижение, его слезу, что вылетела из глаза искрой? Заметил. Лыбился. И это брат? Ему смешно? Ярость встряхнула Игоря да так, что нанесённая ударом боль исчезла. Имя этого ли ублюдка нанёс он на свои пальцы? Да нет, теперь ему на дразнилку "дурочка" обижаться не стоит, он хуже самой последней дурёхи. Муха колотилась о стекло. 
Зарокотал телефон. Зуммер заглушил мушиный зов о помощи. Рябуша бросил на стол сумку с песком, приложил телефонную трубку к уху, сунул пистолет в кобуру, набросил на рыжий ёжик фуражку, стряхнув капельки воды.
- Так точно! Иду!- ответил лейтенант, опуская трубку на аппарат.
Братьев завёл он в камеру и запер.
Остановились они на пятачке странной камеры: двухэтажной ямы. То ли без полу, то ли без потолка посередине. Площадка пятачка огорожена железной оградкой, вниз от неё вела приставленная к стене лестница. Следов разрушения не видно было, но запущенность и грязь - неимоверные. По сравнению с этим помещением кабинет Рябуши выглядел светёлкой. Если бы от площадки к стене напротив  пространство покрывал пол, то под ним находился бы подвал;  а то, что предстало бы перед ними, было бы полуподвалом с четырехметровой высотой стен: в верху сквозь запыленное окно видны тротуар и ноги проходящих мимо людей. Одна половина ставни лежала на подоконнике, другая - на полу внизу. Но не  это поразило узников. Не только это. Стены и недосягаемый потолок  были исписаны карандашами, исцарапаны  гвоздями и ножами; пальцами со следами засохшей крови. Это была не яма, это был вывернутый наизнанку глобус. Города, поселки, реки, равнины, горы, границы областей и республик. Были и рисунки: женские головки, чертик с гитарой и без гитары, кресты с могилами и без могил. Надписи, надписи, надписи - и такие, какие любил повторять Николай Николаевич Приходько, учитель физической географии, - письма тем, кто придет сюда позже. Имена, фамилии, адреса. "Знаю, что ничего не знаю"...
- Иди сюда.
- Отмечаться?
- Увидишь.
- Не хочу.
- Я спросил, чего ты хочешь?
- Можешь совсем ничего не спрашивать. Мы больше не братья.
- Мы и не были братья, мы были близнецы. Спускайся.
- Не хочу.
- Когда придут за тобой будет поздно рассусоливать. Слышишь?
- Он не сказал, когда придёт. Он может и не прийти. Он всё понял по твоему подарку...
- Тогда нас отсюда вынесут.
- Тогда мне будет всё равно. Ты не брат мне.
Они пребрехивались, испытывая полную безнадёгу. Верховодить хотелось нижнему, но у верхнего получалось это безо всякого желания. Он стоял наверху.
- Витя-Вася был... тут ночевал. - Паша молчал. Игорь продолжал: - Он из Новошахтинска.- Паша не отвечал. - Он написал город и свою фамилию... Колчан! - Виктор Васильевич...
Дверь открылась. Вошел Рябушка. Узники сникли. "Колчан..."- бандит, наводивший ужас не только на жителей Новошахтинска, из Новошахтинска он родом...
- За мной...
Вышли на улицу. Не жаркое солнце  словно показывало подследственным, как всё кругом неповторимо и бесценно - земля, улица, дома, деревья, роняющие лёгкую листву. Осень продолжалась. Но они могли идти только туда, куда вёл их лейтенант. Им, конечно, виделась  дорога домой, но выйти на неё было заказано. Ветер шевелил жухлую листву вдоль бордюра у тротуара. Листва подчинялась ветру, они подчинялись конвойному. О чём-то они, сами ещё не зная, о чем, дргадывались, но и эту догадку их присек милиционер, ухватив за рукава, затем одной рукой сжал хлястики ватников. Солнце  пригревало, братьям становилось жарко. Смыться и мысленно оказалось невозможным. Или опять мешает страх? То-то лопухнулись они на том берегу: испугались дроби, которой не было.
Листва кружилась в воздухе. В отличии от влажной поселковой городская листва была сухой, лёгкой, свободной. До чего всё вокруг было обыденным, но как это произошло, что прошлое в их жизни рушилось напрочь, ничего, что было, больше не будет,- только страх, страх и страх до конца концов, если они не ошибались. Вот, теперь слева, высокая ограда из железа, но за ней не пустырь, за нею забитый ребятней школьный двор. Школа! Хохочущие рожицы, убегающие, догоняющие, сцепившиеся, расцепившиеся, торжествующие и надутые, мальчишки и девчонки. Подследственные уставились в муравейник детворы, невольно выискивая в толчее Тайку Гаргарянову. Пусть бы как угодно  назвала она их, пусть бы шумела и ругалась, всё же она отняла бы их у лейтенанта - что с того, что он офицер?  Тайка знала, что они - Воркутины, заставила бы всех поверить в то, что знала.  Она лишь иногда путала их имена, так их имена путали все. Но не было её в толчее.
Навстречу им ковылял Николай Захарович. С ружьём он не расставался, оно служило ему палкой.
- Как хорошо, что мы столкнулись... я что хочу сказать...- Николай Захарович переводил дух.
- Что такое?- Милиционер притормозил.
- Отпустил бы ты их, Николаевич?.. Как вспомню...
- Отпустить? А деньги? Откуда у них столько деньжищ...
- Сам не соображу.  На какой помойке вырыли они эту пакость? Зто немецкие фальшивки... оккупационные...
- Но-но-но... но... Но если и фальшивки, поступила новая информация, не базарный бандит - Колчан! Захарович? А они знакомы, я совершенно уверен, они знакомы...
- Но комбайн на месте, ну, покатались там... несмыслёныши... да и то  надоумили шутники, небось...
- Эг-ге, кобмайн. Колчан, говорю. Тут угольная афёра, они угнали состав с антрацитом... Надо лишь уточнить, были ли они вчера в Новошахтинске...
- Возможно, были, но... прозрачны они, как на ладони... да и не время им...
- Не время? Смотри!- Рябуша извлёк из кармана отобранные у Игоря часы. Передал Николаю Захаровичу- Видишь? Дарственная надпись наркома... за какие заслуги этот сопляк... да и когда он был Максимом Пивоваровым?..
- Правда. это его, Максима...
Планируя, листва снижалась на землю. К большому, красивому листу взгляды Воркутиных прилипли... Были ли они в Новошахтинске? Падающие листья или кто?.. С самого рождения Воркутины были в Новошахтинске, и за то, что они были в Новошахтинске их будут бить... Сумками с песком... Пальцы зажимать в дверях... Затем бросят в двухэтажную яму... Большой лист прикоснулся к листве на земле и - воздух раздробил школьный звонок! Шалость в муравейнике исчезла мигом, детвора потянулась ко входу в здание школы. Здание втянуло их в себя за одну-две минуты. Двор опустел. У двери стояла девочка, взмахивала рукой с зажатым в ней колокольчиком.  Звонкий, бодрый, весёлый, зовущий каждому известно куда - перезвон. Другая  девочка завозилась с мячом, наверно, мяч у неё выхватили, затем бросили ей, когда раздался звонок.
- Таисия, на урок...- предупредила девочка со звонком.
Мимо наших героев по улице вниз проскакал мяч. За ним из ворот выбежала Таисия. Кто  удержал бы Воркутиных, если бы их помощь понадобилась Тайке Гаргаряновой! Они рванулись, Рябушка разжал пальцы. Подследственные вырвались.
- Бежим, урка! Сзади нас не догонишь...
Они помчались вслед за мячом. Игорь и не подумал тормозить, Паша подхватил мяч и остановился. К нему бежали лейтенант и девочка с бантиком в косичке.
- Вот... догнал,- сказал Паша, протягивая мяч. - Дядинька Николаевич, его не догоняйте, Игорь - я...  Часы и у меня есть, возьмите и мои... И они с надписью на задней крышке.
Девочка с бантиком выхватила у него мяч и повернула к воротам в школьной ограде. Таисия! Какая она Таисия, круглоликая и рыжая, как подсолнух. Со спины были они более схожими, орех слегка у ростовской школьницы был  соблазнительней, заметней, выразительней, крупней, скорей всего она была годком постарше. Куда ей до Тайки? С Тайкой у них были общими одни только имена. А с именами братья наломали бузины впрок.
Смеялся Николай Захарович, покачиваясь на деревянной ноге. Один смылся-таки, ночеввть будет дома. Видавший виды старик и не догадывался, как далеко пацану до своего дома.  Николаем Захаровичем зато была схвачена черточка, не отличающая Воркутинах разве только перед слепыми: их улыбка. Улыбка Павлика - светлая, доверчивая; улыбка Игорька - скуповата и суховата. Ну да, прибежит домой - размочит.