Из цикла "В копилку читателя".
Вл. Алабай
Знаменитостей берегут даже на войне. Чем знаменитей писатель, тем больше звезд на его погонах, тем дальше от фронта расположена редакция его газеты. Чем писатель безвестней, тем ближе его кочевая редакция к линии огня. А ничем не успевшие прославиться или идеологически неустойчивые не над гранками корпят в газете, а кормят вшей в окопах. И, надо сказать, окопная правда куда ближе к истине, чем газетная, сценическая или же экранная.
Веня Рискинд так и не расцвел алым гладиолусом на ухоженной клумбе советской литературы – поэтому угодил на передовую.
До войны, перебиваясь, как говорится, с хлеба на квас, он сочинял цирковые репризы, писал на идише развлекательные тексты для артистов еврейской эстрады – Анны Гузик, например. Но однажды напечатал «настоящий» рассказ в журнале «Огонек». Вот как это было.
С рукописью в кармане Веня явился в редакцию «Огонька», к Михаилу Кольцову. Рассказ был написан под влиянием прозы Бабеля, к которому Рискин был близок, а Исаак Эммануилович, в свою очередь, относился к нему с дружеским расположением. В «Огоньке» рассказ прочитали – и сходу «завернули». Веня поехал к Бабелю жаловаться на жизнь.
Прочитав текст, Бабель вопросительно взглянул на него.
– Не печатают, – объяснил Веня. – В «Огоньке».
Бабель улыбнулся своей знаменитой, загадочной, как у Джоконды, улыбкой и, достав ручку, написал на последней странице: «Перевод с идиш И. Бабеля».
– Езжайте к Кольцову, – только и сказал Бабель. – И передайте ему это. Молча.
В таком виде рассказ появился на страницах журнала.
Однако публикация эта не принесла Вене славы и не повлияла на его солдатскую карьеру. Войну он прошел от начала до конца. Писем с фронта никому не писал – семьи у него не было, дальние родственники писем от него не ждали, а с друзьями, прежде всего с Олешей, он ждал встречи не по почте – если получится… Победа застала его в Германии, оттуда и возвращался Веня домой со своим аккордеоном и жидким заплечным мешочком. Рассказывая о своих военных приключениях, он упрямо называл себя «баловнем войны». На вопрос «почему?» отвечал, пожимая плечами: «Потому что меня не убили».
У каждого солдата свой рассказ о возвращении с войны – куда более трогательный, а иногда и более страшный, чем рассказ о дне призыва. Веня, возвращаясь, пересекал границу отечества ночью. Воинский эшелон остановили посреди пограничного поля, вывели солдат и построили их. Посвечивая фонариками, контрразведчики-смершевцы бегали вдоль строя: предстоял тщательный досмотр солдатских пожитков, ввозимых с Запада. Веня развязал свой мешок, разложил у ног содержимое. Заграничный шнапс с красивыми этикетками почему-то входил в список запрещенных к ввозу предметов, и Веня беспокоился о судьбе плоской бутылочки ямайского рома, припасенного в подарок Олеше. Об этом роме Юрий Карлович упрямо мечтал – ямайское зелье представлялось ему символом недосягаемости, как заповедный остров Борнео…
Копаясь в Вениных вещичках, смершевец наткнулся на выдранную из какой-то немецкой книжки страницу с фотографией женщины средних лет и неказистой внешности. Солдаты обычно везли картинки заманчивых красавиц из легкомысленных журналов, но чтоб фотографию скучной тетки…
– Это кто? – светя фонарем, спросил смершевец.
– Это мать Гитлера, – ответил Веня Рискинд.
Контрразведчик обомлел, ночная земля ходуном пошла у него под ногами.
– Мать Гитлера? – приглушенно переспросил он. – Зачем везешь?
– Хочу показать друзьям, – объяснил Веня. – Пусть увидят, что обыкновенная женщина родила дракона.
– Рви! – не своим голосом крикнул смершевец.
Веня рвал, клочки опускались на землю.
– Топчи! – приказал смершевец.
Веня топтал, и соседи по строю молча глядели на этот странный танец.
Убедившись, что дело сделано, контрразведчик продолжил досмотр – но уже без азарта, утомленно.
– Это что? – спросил он, указывая на плоскую бутылочку.
– Лекарство, – ответил Веня. – От кашля.
– Знаю я эти лекарства… – проворчал контрразведчик. – Ладно, лечись.
Добравшись до Москвы, Веня с вокзала поехал к Олеше, в Лаврушинский. Дверь открыла Ольга Густавовна, жена Олеши.
– Б-же мой, Вениамин Наумович! Юра, Рискинд вернулся!
Они вдвоем сидели за маленьким столиком в кухне, пили водку. Олеша повторял раз за разом:
– Вы живы… Вы живы…
Спустя какое-то время этот факт сделался почти реальным. Была допита вторая бутылка водки, припасенная Ольгой Густавовной. И тогда Веня, наконец, вспомнил:
– Я привез вам подарок, Юрий Карлович! С войны!
Ямайский ром был извлечен из мешка и разлит по рюмкам. Олеша всё повторял:
– Вы живы, Вениамин Наумович!
Проснулись поздно, с тяжелой головой.
– Как вам понравился ром, Юрий Карлович? – мучась похмельем, спросил Веня.
– Какой ром? – удивился Олеша.
– Ямайский. Я вчера вас забыл спросить.
– Не смейте трогать своими лапами мою мечту! – нахмурившись и утопив квадратный подбородок в ладони, сказал Олеша. – Ром! Может, вы скажете ещё, что мы с вами были на Борнео?
– Да спросите у Ольги Густавовны! – защищался Веня. – Она же видела!
– Не было никакого рома, – отрезал Олеша.
– Был.
– А где бутылка? – спросил Олеша.
Выяснилось, что плоскую бутылку Ольга Густавовна вынесла с мусором на помойку.
– Я пойду найду, – решил Веня. – Ром был.
Они спустились вместе во двор, к мусорному ящику. Раскидывали и разгребали небогатый послевоенный мусор, пока не наткнулись на плоскую бутылку с яркой этикеткой.
– Да, – сказал Олеша, забрасывая бутылку в угол ящика. – Сбылась мечта, а я и не заметил… Но не будем всё же делать обобщений, не так ли, Вениамин Наумович?
***
На фото: слева направо Юрий Олеша и Веня Рискинд.