Первое, что насторожило – не было куполов. Хотя деревня состояла только из двух улиц. И крыши одноэтажных сибирских изб никак не могли соперничать по росту даже с небольшим приходским храмом. Только найдя церковь, стало понятно, почему её не видно издали. Старое ветхое деревянное здание Вознесенского храма разобрали. И на его месте успели лишь заложить новый фундамент. Служба пока велась в крестильне.
Во временной церкви всё было предельно просто. Иконостас заменяли несколько белоснежных простыней, подвязанных верёвками, алтарь и жертвенник – деревянные тумбочки, прикрытые светлой материей. Никаких громоздких икон, паникалид и церковных лавок. На месте клироса – самодельный ящик со скощенной поверхностью. Сорокоуст – линованная ученическая тетрадь. Ящик для пожертвований – коробка из под утюга, обклеенная обёрточной бумагой.
Однако в этой аскетичной обстановке чувствовались какое-то кручение – невидимый вихрь вспенивающий пространство. Священник и дьячёк слегка суетно за белой «занавеской» готовили праздничную трапезу для дорогих гостей. Женщина, во внешности которой угадывались далёкие азиатские корни, раскладывала церковные книги. Девушка лет 20-ти вдали от алтаря кормила грудью новорожденного, отвернувшись в угол.
Постепенно начали появляться и гости-прихожане. И с каждым новым членом общины с улицы в помещение врывались клубы ледяного морозного воздуха. А с ними – улыбки, гомон, негромкие целования, «с праздником», а то и «Христос воскресе!» Крестильня постепенно наполнялась людьми. Начали зажигать свечи, писать записки, вкладывая кто сколько может в коробочку из под утюга. В помещение заметно потеплело.
Священник вышел северной «занавеской» к аналою. Положил на него Евангелие и напрестольный крест, жестом пригласил на исповедь. Быстро образовался импровизированный хвост-очередь, в который вросли почти все присутствующие. Процессия двигалась довольно скоро и через пол часа змея из человеческих грехов растворилась в воздухе, наполнив пространство благоуханием ладана.
Началась служба. А прихожане продолжали прибывать. Но теперь только недолговечный искусственный туман, беззвучно расползающийся по полу, указывал на прибавление в местной христианской семье. И вдруг начало происходить что-то необычное. Ещё из-за двери послышался странный голос. А когда между пространством храма и мiром открылся железный портал, бесцеремонный возглас посоперничал с голосом священника и клироса.
– А он лееееетт-аааааааает и неее пааааааадает, – разнеслось по храму.
При этом трудно было понять не то что смысл фразы, но и возраст и пол существа, прорекшего странные бессмысленные не к моменту слова. Через минуту голос прорезал пространство вновь той же самой сентенцией. И ещё раз – вновь спустя минуту. Но большинство прихожан никак не реагировало на неканоническое поведение и продолжало усердно молиться, крестясь и отбивая поясные поклоны. Лишь пара-тройка прихожан – приехавших в это отдалённое село в первый раз – в недоумении озирались по сторонам.
Спустя несколько минут «новобранцы» всё же привыкли к странной фразе, интонации и дикции незнакомца и лишь слегка улыбались, вновь и вновь слыша посторонний для службы возглас. Но когда запели Херувимскую всё в одно мгновение в корне переменилось. «Илюша, Илюша, успокойся» – произносил женский голос полуумоляя, полуприказывая. Но существо не внимало увещеваниям и рвалось из храма вон, всё же удерживаемое женскими руками.
– Гулять, гулять, мамочка гулять, – разлеталось на всю церковь что-то детское.
– Ааааа, аааааааааа, – уже басил кто-то и бил ногами по деревянной стене и полу.
– Больно, больно, гулять, гулять, – все жалобнее и быстрее повторял некто.
– Нет, нет, аааааа, жгёт, жгёт, – билось существо.
Херувимская же песнь всё это время не прерывалась. Певчии лишь «прибавили» громкости, а прихожане усилили молитву. И только тех, кто был свидетелем подобного зрелища впервые, охватил ужас. Они часто вдыхали влажный прохладный воздух, покрываясь потом и задыхаясь от страха, жалея, что не пошли на службу в свой привычный приходской храм и проклинали это место. Большинство их них из последних сил шёпотом взывали ко Господу, чтобы он прекратил эти ужасные крики и видения.
И в тот момент Херувимская песнь оборвалась. Священник, выйдя на ящик-солею со Святыми Дарами в руках, заговорил и всё тут же стихло. Ни истошных воплей, ни отчаянных молитв, ни голосов певчих, ни увещеваний матери вдруг не стало. «Святейшего патриарха Кирилла, митрополита...» – произнёс слабый голос седого длинноволосого пастыря, облачённого в красные кровавые ризы, – «...аминь!».
Служба продолжилась и пронеслась как один миг, Божественный миг. И уже не было ни странных возгласов, ни сомнений, ни отчаяния. Была только молитва, живая искренняя молитва, живое обращение к живому Богу, заполнившему своей сущностью всё пространство крестильни.
Ектения, прошения, Символ Веры, молитва Богородице, снова прошения и снова ектения, Отце наш, причастные и вот наконец Евхаристия. Причащались почти все. В том числе и Илюша, безобидный 11-летний мальчик, после причастия нежно прильнувший в матери и осмысленно взглянувший на окружающий его мир. Взглянувший на окружающих понимающе, по-взрослому, с любовью, лаской и благодарностью... И в то же время с неудержимой ненавистью и беспредельным коварство неведомого существа, затаившегося до срока в тайниках его души...