Из цикла "В копилку читателя".
Вл. Алабай
Судьба распорядилась так, что жизнь Вениамина Рискинд была самым тесным образом сплетена с жизнью двух крупнейших писателей – Исаака Бабеля и Юрия Олеши. Как известно, и первый, и второй родились и определились в литературном творчестве в Одессе, – поэтому само собой подразумевалось, что и Веня – коренной одессит, разгуливавший «походкой пеликана» по Ришельевской, попивавший пивко в «Гамбринусе» и проводивший времечко в хулиганских бильярдных Молдаванки. Веня действительно знал Одессу как свои пять пальцев и любил ее нежной любовью одинокого человека – но на свет он появился в Харькове, в середине первого десятилетия прошлого века, а в Одессу попал в конце Гражданской войны и задержался там на несколько лет. Да, он знал Одессу и был скорее одесситом, чем харьковчанином, хотя Харьков тоже оставил след в его жизни: там он познакомился и подружился с будущим писателем Эммануилом Казакевичем, автором знаменитой «Звезды».
В конце 1950-х я впервые в жизни очутился в Одессе. Увиденное меня разочаровало: в литературном изображении Куприна, Бабеля, других писателей город выглядел куда ярче. Вернувшись в Москву, я рассказал Вене о своих немудреных впечатлениях. Выслушав меня, Веня скептически выгнул брови, неодобрительно покачал головой в высокой шапке диких жестких волос (он шутил: «я не езжу в лифте – волосы не дают войти в кабину») и сказал:
– Просто ты не так смотрел. Не оттуда.
– А как надо смотреть? – спросил я.
– Давай поедем вместе. Я буду играть на аккордеоне и петь песни по дворам, а ты пойдешь с шапкой – собирать гроши. Вот тогда ты узнаешь Одессу.
Не поехали.
Венин аккордеон – это особая история. Две вещи он хранил как зеницу ока: пишущую машинку и этот аккордеон. На перламутрово-розовом боку аккордеона светилась серебряная пластинка с дарственной надписью: «Рядовому Рискину от генерала армии Хрюкина». При генерале воздушной армии Хрюкине Веня в войну состоял ординарцем, иными словами, денщиком. В военные вечера веселья или грусти Хрюкин вызывал Веню и приказывал: «Играй!» И Веня разламывал меха на колене и пел генералу песни на языке идиш.
Военный опыт Вени Рискинд не исчерпывался пятью годами Великой Отечественной. Переменчивый ветер Гражданской войны занес обученного счету харьковского подростка к батьке Нестору Махно. В отличие от бабелевского героя из «Конармии» – парнишки по кличке Сашка Христос, Веня Рискин не испытывал зверского удовольствия от боевых приключений, выпавших на его долю. Приставленный к денежному сундуку, юный счетовод в амбарной книге, за сохранность которой отвечал головой, вел нехитрые записи по системе «дали-взяли». Начальство его работой было довольно: старательный еврей не крал ни гроша, на него можно было положиться. Близость к заветному сундуку определяла незаурядное общественное положение мальчишки в диком войсковом кругу. Удивляться тут нечему: в кровавой мешанине «гражданки» двадцатилетние сорвиголовы, начисто лишенные страха и моральных принципов, командовали дивизиями. Не однажды, приходуя трофейные поступления, Веня сталкивался с самим Махно. Чем этот легендарный народный герой поощрял круглоглазого подростка? Назидательным словом, пригоршней конфет или стаканом горилки?
Тачанка с прикованным к ней железными обручами денежным сундуком моталась по переднему краю, под огнем и в гуще конных лавин, – но бодрящий адреналин был противопоказан задумчивому еврею. Трясясь в узкой телеге с пулеметом, Веня вынашивал план побега. Незадолго до наступления махновцев на Крым счетовод-малолетка исчез, честно оставив в тачанке амбарную книгу и ключ от казны. Венина дорога вела в Одессу.
Вступление Вени Рискина в Великую Отечественную и прикомандирование его к ценителю еврейских песен генералу Хрюкину оказалось не менее драматичным. В самом начале войны было принято решение эвакуировать освобожденных от армейской службы писателей и их семьи в тыл. Эвакуация, разумеется, основывалась на «табели о рангах»: знаменитые писатели поехали в Ташкент, а те, кто поплоше, отправились в места поглуше. Опальный Олеша получил направление к туркменам – в Ашхабад. В тот же состав попал и Веня Рискинд, забракованный для исполнения воинских обязанностей по всем статьям.
Надо сказать, что внешне Веня больше напоминал бравого солдата Швейка, чем бравого солдата Сталлоне: из песни, как говорится, слова не выкинешь. Представить Веню Рискинд в кавалерийском седле или в чреве подводной лодки мог только человек, сверх меры одаренный воображением. В военкомате, как видно, таких фантазеров на первых порах не нашлось.
Поезд с эвакуированными тащился через всю Россию, а потом по пустынным пескам и камням, с остановками и пересадками, месяц с лишком. Главный туркменский кишлак встретил гостей бархатной азиатской тьмою и незнакомыми запахами Востока. Наутро беженцы отправились на главпочтамт. Там, в окошечке «До востребования», Веня расписался в получении повестки из военкомата. Сводки с фронтов поступали тревожные, и решение медкомиссии было пересмотрено: бракованный Веня Рискинд призывался в строй. Явиться на сборный пункт следовало немедленно по получении повестки.
Естественно, это важнейшее событие решили отметить.
– Водки не было, невозможно было найти ее среди чинар, – рассказывал Веня. – Мы с Юрием Карловичем пошли на базар и запаслись несколькими бутылями местного вина, сладкого, как сироп, с красивым названием: то ли «Ширван-заде», то ли «Мулюк-яшули». Купили и подходящую закуску: урюк и кулек шелковицы. Устроились в каком-то запущенном общественном парке, на отшибе. Ну что в таких случаях делают с самого начала? Наливают. И мы налили. Как со знанием дела утверждал граф Толстой: «Первая – колом, вторая – соколом, а после третьей – легкой пташечкой».
Так оно и получилось. Вино, из которого впору было варить тянучки, ударило не только в ноги, но и в голову. О войне мы не говорили. Вполне допуская, что видимся с Олешей в последний раз, даже почти уверенные в этом, мы рисовали с ним картины послевоенной жизни победителей. Один только раз, как бы между прочим, Юрий Карлович спросил, умею ли я метко стрелять из ружья. В ответ я пожал плечами: стрелять из ружья мне еще не приходилось… Периодически пополняя винный запас, мы пропьянствовали до поздней ночи и, немного отдохнув на природе, поплелись в военкомат – там, по нашим предположениям, круглосуточно должен был сидеть дежурный, который меня и примет, и запишет по всем правилам, и выдаст, может быть, солдатскую одежду. «Вам придется постричься наголо, – загребая сухие листья в совершенной тьме парка, сказал Юрий Карлович. – Это необходимо». «Зачем? – спросил я. – Мне кажется, я не новобранец». «А где вы видели такую пилотку, которая пришлась бы вам впору?» Ответить на этот не праздный вопрос мне не пришлось: я свалился в пересохший арык и, пытаясь подняться, почувствовал дикую боль ниже колена. Нога была сломана. Но разве дело тут в ноге?!
Наутро я валялся на койке тылового военного госпиталя, куда с передовой привозили тяжелых раненых. Вокруг меня метались в бреду обожженные танкисты, разбитые летчики. И среди этих военных героев, настоящих мужчин, – я, со своей проклятой ногой, сломанной по пьянке! Если бы у меня был пистолет, я, может быть, застрелился бы со стыда – но у меня не было пистолета. Скажу одно: пили бы мы тогда водку, как все нормальные люди, я бы так не мучился. А то – «Ширван-заде»! Сахарный сироп для одалисок! И вот каким кошмарным позором всё это закончилось…
***
На фото: слева направо Юрий Олеша и Веня Рискинд. Продолжение http://www.proza.ru/2017/01/11/1137