Глава 12
Мать умярла.
Тута не вини. Мать – оно свято.
Сама в своем тряпье спуталася, да удавилася. Соображенья- то уж нету. Вот и обматалася.
Я, вядать, спал.
Мать токмо и жалко. Да Вареньку… Но то – друго дело….
Хоронил один…
Хыть что б сосед кто пришел…
Что ты!..
Побрезгвали…
Да мне и черт с вами…
Помыкалси я, помыкалси посередь чатырех стен еще с неделю. Ан, нет. Кажну ночь камыши вижу… Товарищев своих, горямышных. Така тоска забрала, хыть волком вой. Дождалси пенсии. Да и на поезд, в родны камыши….
А тама…, все бросил…. Накой оно мне… Все как чужое, как не мое….
Ток тута и понял, что дома, кады упал в камыши, да услыхал как они с ветром перешептываюца…
Накой уходил? Всю жисть токмо маялси…
Вот еже могильник найду, и подыхать будет где…
Да забыл, забыл….
_________________________________________
Приходилось и мне бывать на Рязанщине. Нет более той деревни. Молодежь поразъехалась новой жизни искать, старики поумерли…
Стоят вдоль песчаной дороги пустые избы, с накрест заколоченными окнами, точно монахи, временем сгорбленные. Только ветер один и гуляет, волком завывает меж глухих стен. А какие избы уж и погорели, лишь пни одинокие чернеют на пепелище, да воронье жадно склевывает тленную сырость…
За крайним двором поворот, песчаная дорожка к речке спускается. Речушка мелкая, чуть до колена. Видно, мосток тут раньше был: бревна склизкие, позеленевшие, в ряд, из воды выглядывают - все что осталось. Да и кому он теперь нужен, мосток: и речка обмельчала, и ходить некому.
За речкой дорога, бурьяном поросшая, забытая. В гору тянется, километров на шесть - семь, до самого брошенного завода. А на самом верху - овраг громадный, будто треснула земля от боли нестерпимой. Старый овраг, уродливый, страшный. Так стар, что уж и лесом порос - дна не видно. На другом его склоне, на самом высоком обрыве, откуда как на ладони проглядываются: и село большое с единственной в округе полуразрушенной церквушкой, и деревни, то там, то сям разбросанные по три – четыре избы, давно людьми оставленные, остылые…
Так вот - на этом, на высоком склоне, совершенно голом и печальном, вбит кол дубовый, а на нем, точно игрушечная, часовенка из дерева. С резною крышею, с крестом резным, будто ажурным. Внутри, почерневшая от времени и непогоды, иконка. Одному Богу ведомо, чей теплый образ она хранит под черным слоем безбожья и неверия. Еще, говорят, бусы висели можжевеловые, да ниточка отгнила, бусы и рассыпались, ветер бусины по оврагу разметал. Лишь три бусины по углам остались, да и те мхом поросли, да почернели, точно от горя состарились. И всяк человек божий, едет ли, идет ли мимо, обязательно остановится, красотой часовенки очарованный, поклонится в пояс, лоб крестом осеняя…
Ходили мы и в село. Спрашивали людей об этой диковинке. Никто толком не знает. Давно, говорят, стоит, сколько помним. Одну только старуху и нашли, совсем древнюю. Такую древнюю, что возраст уж на глазок и не определишь, да и десяток лет ей, что слеза…
Она и сказала нам, будто нашли в овраге девочку, волками объеденную. Так объеденную, что одни бусы и остались. Тогда и поставили часовенку…. Потом пожевала беззубым ртом и добавила: « Да токмо волков в наших краях отродясь не водилось».
***
2009/ Поска