Вот, что я с гордостью и восторгом с четвёртой попытки выучил наизусть в четвёртом, наверное, классе:
Пионерка Коган Света,
Захлебнулась от м......,
Ну зачем такую б........,
В пионеры принимать.
Тогда то это было так торжественно и смешно одновременно. Тогда то я ведь и не знал даже значения этих таких важных и взрослых слов, хотя и был совершенно уверен, что уже очень скоро сумею правильно воспользоваться этими важными штуками, про которые написан был такой замечательный стишок. Годы пролетели молниеносно, гораздо быстрее меня и уж, тем более, моей головы. Та оставалась ещё где то позади, медленно вращающиеся, мозги не торопились догонять моё убегающее стремительно вперёд тело. Правда, и само тело точно не поспевало за временем. Время не шло, а летело. Тело, а за телом и голова были вынуждены пытаться догонять. Скорее всего, судя по всему, глядя сейчас со стороны, догнать не удалось не телу, не голове. Ну и ладно.
Ведь можно же было из школы возвращаться на трамвае, но то-ли торопиться мне было совсем никогда некуда, то-ли к четырнадцати своим тогда годам я начал думать иногда, а думалось лучше во время неторопливых пеших прогулок, но ходил я из школы пешком. И на одной из узких улиц, соединяющих собой две широких и главных, проходя в сотый примерно раз мимо одного и того же обычного дома, я, вдруг, увидел его. Я замер, превратился в паузу, прекратил думать совсем, открыл рот и, наверное, что то ещё со мной случилось. Я не мог ничего поделать с собой, не мог шевелиться, главное, я точно не мог понять, что со мной происходит и зачем это происходит. Я просто стоял и смотрел на него. Я стоял и смотрел на него те двадцать или тридцать секунд, которые он проходил мимо меня, заходил в подъезд того самого обычного дома и полностью исчез. Я продолжал стоять и продолжал смотреть на закрытую дверь подъезда и стоял так до тех пор, пока не понял резко и странно, что ноги стали ватными и чужими, что я сейчас должен вот вот плюхнуться в обморок, наверное, прямо по середине узкой улице. Я отважелся на пару шагов и с уселся на скамейку, которых тогда в городе было везде полным полно. Первые минуты я не мог думать о себе или о том, что это со мной такое, я не задавал себе дурацких и тем более умных вопросов. Я мог только думать о нём, даже не думать о нём, а продолжать видеть его перед собой, разглядывать его, но уже внутри своей головы, закрыв глаза и не шевилясь. Первые минуты, или это продолжалось десять, двадцать, тридцать минут, я разглядывал его, изучал каждую маленькую черточку его лица, каждый завиток его светлых волос, я воспроизводил и повторял в голове его лёгкую походку. Мог ли я тогда любоваться им, знал ли я, что это значит, любоваться кем то, мог ли я тогда оценивать его красоту или притягательность, был ли готов к такому. Судя по моему медленному развитию и оставанию головы и тела от времени, совсем не мог. Я тогда в этом плохо разбирался. Скорее, совсем не разбирался. Я просто понимал, что передо мной принц. Сказочный, волшебный, сладкий, гораздо слаще запретной сладкой ваты, чудесный принц. Мне даже не было больно или грустно или по детски обидно, что он так быстро прошёл мимо и исчез. Мне было тогда так хорошо и так тепло, что я его просто встретил и просто увидел, и просто мог на него смотреть, и, что он теперь у меня есть, и, что он только мой. Так тепло мне ещё никогда не было, так хорошо мне ещё никогда не было и так уютно сидеть на такой уютной уличной скамейке ещё никогда не было. Но главное, что мой новый волшебный принц был совершенно не таким, как все. Он был совершенно особенным и чрезвычайно неповторимым. Настоящий сказочный принц, каким только принц и мог бы быть. Ничто из телесной близости, любви, отношений, тайных желаний, ну всякого такого мне тогда не было знакомо вообще. Я тогда никого и никак никогда не хотел и даже не знал, как это делается. И я тогда не любил. Правда, это тепло, которое наполняло собой всё тело, это странное головокружение, эти слегка дрожащие руки и колени, это какое то гулкое и стремительное сердцебиение, отдающее почему то в виски, всё говорило за то, что я то-ли стал, вдруг и неожиданно, уже взрослым, то-ли влюбился, то-ли, тоже подходящий вариант, совсем сошёл с ума. Вопросов я себе не задавал, ответов всё равно не было. Теперь был только он, только сказочный волшебный принц. Время в очередной раз перегоняло меня, и уже стало темнеть, наступил вечер. Это был первый настоящий вечер в моей жизни. И я, улыбаясь вечеру, встал со скамейки и, не прощаясь с принцем, побрёл своей обычной дорогой по обычной узкой улице, соединяющей собой две большие и главные.
На следующий день сразу после школы я уже сидел на всё той же скамейке и уже был совершенно подготовлен. Я был полностью спокоен и уравновешен, как только мог быть спокоен в четырнадцать лет. Я был готов к встрече с принцем. Я верил в его волшебство. Я знал точно, насколько принц чудесен и волшебен. Я понимал, что необходимо просто дождаться принца и увидеть его. И я ждал. Сидел себе и ждал. Вообще то, обычно мне безумно скучно просто сидеть. Вообще я не могу усидеть спокойно на одном месте больше восьми минут. Для меня просидеть за партой на уроке сорок пять минут было почти смертельной пыткой. А тут я сидел себе спокойно преспокойно и ждал. Я ждал принца. Совершенно естественным образом он не проходил мимо меня каждый день, даже каждый второй, или хотя бы каждый третий день. Да и я, как бы и не хотел этого, не просиживал на той самой скамейке каждый день. На самом то деле за всё это время всей этой самой первой и самой нежной и самой трогательной и, да, чего уж тут, самой самой невинной истории с самым первым и, наверное, самым настоящим сказочным волшебным принцем, он, принц, проходил мимо меня всего то, точно теперь уже не вспомню, раза три или четыре, ну вот в самом крайнем случае, раз шесть. И всё. Самое долгое его появление, или прохождение мимо, длилось секунд сорок восемь, самое короткое в половину меньше. И всё. Успел ли я тогда привыкнуть к принцу, стали ли его кратковременные и редкие появления чем то обыденным для меня. Конечно, нет. Ручки и коленки так и дрожали предательски, выдавая не виданое ранее мне волнение, воздух так стремительно и бурно переполнял мою молодую ещё грудь, что дыхания не хватало, чтобы выжить, я забирал и ждал немедленной смерти. Правда, одновременно с такими физическими катаклизмами моего тела, внутри, где то глубоко, где то, где я сам ещё тогда не знал, где, всё переполнялось такой тёплой, даже горячей волной уюта, комфорта, милости и нежности, невыносимо и жгуче хотелось какого то специального продолжения, про которое я тогда и понятия то не имел никакого. Тогда я не знал, что так вообще бывает, и что же это всё такое, но мне было очень очень хорошо. Принц дарил мне не только себя, но и радость, и счастье, и смысл, и надежду, и всё. Принц был по настоящему только мой и только для меня. Принц составил мою жизнь на то время. Самое главное, что было это просто так. Ни за что и ни почему. Просто принц просто был просто мой, и это было просто моё маленькое мальчишеское счастье, про которое знал только я один....
А шестого июня того самого года я, как всегда, как обычно, уехал в летний спортивный лагерь всякого там олимпийского резерва и вернулся в город уже лишь двадцать четвёртого августа. Первого сентября, уже пятнадцати летний, я пошёл в школу, и....... принц кончился как то почему то сам собой. Вернее кончилось что то у меня, ведь это я перестал ходить по той узкой улице, мимо того обычного дома и ждать на обычной уличной скамейке, когда волшебный сказочный только мой принц пройдёт мимо меня. Возможно, я, вдруг, немного повзрослел или испугался продолжения, сам то так и не понимая, о чём это всё. Возможно. Я же тогда в этом плохо разбирался.
Я и сейчас в этом плохо разбираюсь. Но, вот прямо сейчас, я закрываю глаза и, пусть прошло уже так много премного лет, я вижу моего первого волшебного сказочного принца, проходящего мимо меня воздушной походкой, я даже могу и сейчас, закрыв глаза, различить и сосчитать каждый завиток его светлых волос и разглядеть каждую, даже самую маленькую, черточку его лица. И даже сейчас, вдруг, мне становится так тепло и уютно, так нежно и мило, так хорошо....
Вот только я никак не пойму, зачем же я вспомнил этот дурацкий, матерный стишок, который выучил в четвёртом классе. Я же точно плохо в этом разбираюсь. До сих пор.