***
Слова Признательности и Благодарности одному очень славному Человеку – Д. Г. Ф.
за мудрые советы в написании этой истории.
«Живи ВЕК, друг! Будь здоров и весел!»
***
Предупреждение.
В тексте есть описания нетрадиционных отношений.
Читать только после исполнения ВОСЕМНАДЦАТИ ЛЕТ.
* * * * * *
Старая питерская квартира. Она многое помнила за годы своего существования.
И своими скрипучими полами, расхлябанными дверями, дребезжащими стёклами, рассохшихся окон, могла бы многое рассказать о былом. Ведь в её стенах прошла жизнь не одного поколения людей.
Да, много воды утекло с того дня, когда выстроенный дом засверкал свежей краской, и всяк останавливался на Фонтанке и глазел на него.
По прошествии стольких лет, давнее, уже отшумевшее сменой обоев и немалым слоем краски и белил, только изредка наплывало на старушку волной воспоминаний…
А иногда, уж поверьте, слышалось бормотание. Явно произносились французские слова с чисто питерским грассированием. А может быть именно так и звучит проходящее мимо нас время…
Бабушка – квартирка ещё достаточно хорошо помнила каждый день проживания трёх последних поколений, остальные стали тенями её угасающего сознания. Вот о них могла бы рассказывать и рассказывать днями и ночами. Да кто бы её только захотел слушать, ведь все люди так заняты, так спешат, суетясь попусту, убеждая себя, что именно ЭТО и есть жизнь, в их реальном понимании.
Да, она настолько была древняя, что внутри её стен уже начался процесс отмирания и превращения в прах, когда нечто, само собой: хрумкало, рассыпалось, шуршало. И она панически боялась, что память может ей изменить и просто исчезнуть с оседающей пылью. Потому так и спешила хоть кому-то об этом поведать. А если никого не находила, то сама для себя перебирала и по-старчески шепелявила, поскрипывая и шелестя…
* * * * * *
В том виде, в котором квартира пребывала сейчас, она объявилась, по меркам вечности, совсем недавно, где-то во втором десятилетии прошедшего века. Когда после революции одна тысяча девятьсот семнадцатого года большие апартаменты с чередой комнат в целый этаж разделили на несколько коммунальных квартир.
И заселили туда, по декрету ВЦИК, в ходе уплотнений, активных сторонников советской власти: большевиков, сотрудников ЧК, да и просто нуждающихся в нормальном жилье рабочих.
Перестройка этажа прошла, на удивление, быстро. Двери комнат, что располагались анфиладой, заложили кирпичом, устроили общий коридор с выходом к туалету и ванной.
Гораздо дольше бригада рабочих трудилась над той частью, где располагалась некогда женская половина хозяйки апартаментов. Там не только заложили дверной проём, но и добавили два слоя кирпичной кладки в укрепление разделяющей стены. А ещё переоборудовали некогда тайный выход из будуара в двери на общую лестницу. В результате получилась отдельная жилплощадь.
Она состояла из просторной светлой комнаты с тремя огромными окнами, выходящими на набережную. Каждого входящего в ново-выделенное помещение поражало богатая лепнина потолка и фрески, сюжеты которых были более чем двусмысленными…
Далее прихожая и коридор, выходящий на противоположную сторону дома. Там располагались достаточно большая комната, где некогда жила прислуга, с окном, выходящим во двор – колодец. Рядом кухня, не меньше пятнадцати квадратных метров. А ещё туалет с унитазом, привезённым некогда аж из самого Парижа. Удивляла и просторная ванная, бывшая ранее «девичьей», от того здесь стояла не только массивная удобная чугунная лохань, массажный стол, раковина для умывания, но и биде.
Вот так, разом, за довольно короткое время, изменились бывшие апартаменты. Комнатки коммунальных квартир так часто меняли своих хозяев, что о них и рассказать-то многое было нельзя. А вот у неё была другая судьба, её выделили и особо готовили к заселению. Рабочие так старались, как для царской особы, а жильцом стал матрос со знаменитого теперь на весь мир корабля, и благодаря ей – Революции, враз ставший большим начальником.
Квартирке очень нравилось, что все жильцы, начиная с красавца – матросика, боготворили уютное гнёздышко, дарившее покой и обособленность. А ещё, она была так устроена, что предаваться любовным утехам можно было в любое время суток без страха, что «ахи и охи», услышат соседи. Двойная кладка была даже более чем капитальной, и обеспечивала полную тишину.
Дом был построен в то время, когда звукоизоляция во всех помещениях была идеальной, хотя народ, в тот исторический момент, мало задумывался о производимом шуме. Это стало проблемой гораздо позже, когда стали экономить на материалах при возведении новых зданий.
Выделенное жизненное пространство, не смотря на довольно длительную историю существования самого дома, было новым, красиво отделанным, и потому квартира, некоторое время, считала себя МОЛОДОЙ. А поскольку её прошлое – будуар хозяйки, а их немало сменилось на её веку, но всех, несмотря на разный темперамент, объединяло одно. Высокопородистые леди любили не только романтические игры в постели с мужем, но и адюльтер с поклонниками, переходящий в такие оргии, что сие, как одним точным словом – *лядство, и назвать-то было нельзя.
Именное это повлияло на формирование характера отделённой части, оттого он и стал таким эротически – сексуальным…
Квартира даже называла себя ФИФОЙ, как когда-то прозывали между собой самую любимую и яркую владелицу будуара, да и всех апартаментов, её многочисленные поклонники и кавалеры…
А ещё у неё была особая ТАЙНА: ей очень нравился нынешний хозяин – матрос, ставший большим начальником…
Ну, а если уж совсем быть откровенным, то она его… ЛЮБИЛА…
Будучи с юности девичьей территорией, Фифочка вся состояла из разных женских секретов, а тут, впервые, «один на один» оказалась с мужиком…, да ещё каким. Потому, поначалу, краснела и бледнела в стеснении, тем не менее, жадно ждала, когда же молодец явится со службы…
Всеми свои стенами и огромным потолком пялилась на то, как самец привычно оголялся, демонстрируя прелести. И уже в костюме Адама подходил к зеркалам, оформлявшим один из углов большой комнаты от пола до потолка. А в них отражался высокий черноголовый красавец. С такой конфигурацией мышц рук, ног, спины, груди, что от волнения начинали дребезжать подвески старой люстры. Дерзко вздёрнутая мужская попка, похожая на спелое яблоко, ласкала взгляд, её хотелось погладить, и даже ущипнуть. Но особо привлекало то, что вначале тяжело свисало спереди, а потом полустояло, подёргиваясь то вверх, то вниз и, наконец, бесстыдно – привлекательно торчало прямо в потолок, восхищая толщиной и длиной, а ещё яркостью цвета сливовообразного навершия…
Фифа, ни за что бы, ни созналась в том, как ей нравилось любоваться сценами стриптиза, когда Аполлон гладил себя по груди, попке, ляжкам, ожидая, пока его ГОРДОСТЬ проснётся ото сна и встанет, резко увеличиваясь в размерах. Когда устремится вверх, подмигивая своим широко раскрытым единственным глазом…
Нет, Фифочка и раньше видела, кое-что, у тех, кто тайно или явно появлялся в будуаре её хозяйки, но НИКОГДА ещё не лицезрела этакую штуку богатырских размеров…
С гордостью вглядываясь в собственное отражение, а зеркала во всей красе отображали реальность могутной мощи, матросик шёл в ванную, где тщательно мыл себя везде. Потом умащивал кремами и туалетной водой, оставшимися ещё от прежних хозяев. А затем, облачившись в белую домотканую рубаху, балахоном прикрывающую все прелести, шёл и накрывал столик, тем, что у него было. Такое происходило довольно часто. Менялись только бутылки. Если приходила особь мужского пола, то спирт или водка, ну, а если женского, то хорошее настоящее виноградное вино.
Ведь в Петербурге были огромные винные погреба и царские, и прочей знати. Даже известен жуткий бунт при большевиках с разгромом этих самых погребов. Фифа не раз слышала, как матросик хвастал красивым мамзелькам, что «мол, это очень дорогой коллекционный напиток». Что, мол, «достался по случаю, во время спецоперации на толкучке по наведению революционного порядка». И действительно в ту пору на том же Апраксине дворе или Сенной площади всегда торговали, чем попало из-под полы.
Застолье входило в программу прелюдии перед бурным сексом…
Надо отдать должное, ничего зверского в манере поведения этого жеребца не было. Ну, такого, когда: схватил – потащил – нагнул – всунул – подёргался пару минут – слил – слинял.
Нет.
Наоборот, флотский любил красиво – долго, изыскано и кайфово. В силу того, что он был моряком на крейсере и часто ходил в длительные походы, то хорошо был знаком с попками своих подчинённых, да и некоторых офицеров тоже.
А на земле, по возвращению, конечно же, все мужики были мужиками и интересовались только мамзелями, желательно из благородных.
Надо отдать должное нашему герою, он никогда никого не насиловал, и во время секса больше думал не о себе а, о партнёре или партнёрше.
Он вообще был добрым, не злым человеком. И, несмотря на всё своё «пролетарское происхождение», его с рождения окружала некая тайна…
Даже теперь иногда в памяти всплывали картины, которые явно были не из его босяцкой жизни. Вот младенец в кружевной белой рубашечке лежит в кроватке с балдахином. Над ним наклоняется красивая женщина, берёт на руки и отдаёт высокому статному мужчине такому юному, что ещё и усы не появились. А тот улыбается, высоко поднимает на руках и заливисто хохочет.
А вот этот же младенец только в меховой шубке спит на руках того же господина, и они едут в коляске, а рядом сидит та же красивая дама в кокетливом зимнем капоте…
То, что он уже хорошо помнил, разительно отличалось от видений, так похожих на рождественские открытки. Сырой подвал с окном почти у самого потолка. Бедная нищенская обстановка и почти стерильная чистота. Голодный мальчишка плакал в ожидании матери, которая по десять часов горбатилась в прачечной. Когда она, наконец-то приходила уставшая, то приносила еду, сын жадно ел и засыпал от сытости, а мать сидела рядом плакала и ласково, гладя по волосам, говорила: «На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты будешь такой? Говори поскорей! Не задерживай добрых и славных людей…
Спи мой ангел сладко – сладко,
Будет тело гладко – гладко…
Ты расти, сынок, скорей!
В радость мне и всех людей!»
Потом опять плакала и продолжала: «Здравствуй, князь ты мой прекрасный! Что ты тих, как день ненастный? Опечалился чему? Не горюй, я всё пойму. Князь печально отвечает: «Грусть-тоска меня съедает, одолела молодца, видеть я б хотел отца».
А далее она уже и не плакала от усталости, а просто лежала рядом и всё шептала: «Он нас не бросил, слышишь мой мальчик, не бросил. Ему просто не дают с нами видеться»…
Вскоре мать заболела и умерла…
Все говорили, что «сгорела, как свечка, но не от болезни, а от тоски, уж так, бедняжечка, сильно любила какого-то прощелыгу, чуть ли не княжеского рода…»
Да и сама, мол, «дева была образованная, и как-то проговорилась, что являлась воспитанницей Смольного института благородных девиц, а вот из какой семьи, кто её родители, и как в этой нищете оказалась никто не ведает».
Мать ни живую, ни мёртвую он более не видел. Кто-то приходил, принося сухарик, другой, потом уходил…
Парнишка долго сидел голодный в холодном подвале, пока не пришёл какой-то странный человек, взял за руку и отвёл его в приют Дома трудолюбия для детей-подростков Галерной гавани. Там и оставил. На прощание погладил по щеке, смахнул слезу и тихо сказал: «Не носи в своём сердце зла…, не кляни свою Судьбину…, не вини моего господина, он ещё так молод, какой из него отец. Вот ему и сказали, по возвращению из Парижа, куда отправили намеренно, что вы оба умерли… от холеры. Прости всех, невинное дитя, вручаю тебя в руки Бога…»
И действительно, ещё в бытность апартаментов, хозяин громко читал гостям газету, где чёрным по белому было написано: «Всего в городе за весь одна тысяча восемьсот девяносто второй год было отмечено четыре тысячи шестьсот девяносто одно заболевание холерой и одна тысяча триста пятьдесят семь смертей. На Васильевском острове, из девяти процентов населения столицы, было отмечено двадцать один процент летальных исходов. Эпидемия станет причиной проведения в декабре Холерного съезда врачей. На нём будут приняты ряд важных решений, имеющих большое значение для борьбы и предупреждения болезни.
Но и сейчас при появлении первых случаев заболеваний предписывалось: немедленно донести об этом через полицейско-санитарную власть надлежащему начальству. Расследовать свойства заболевания. Безотлагательно принять надлежащие меры изоляции.
Дома, в которых были случаи заболевания или смерти закрываются для тотальной дезинфекции. Бельё, платья, постель, мебель и даже посуду чаще всего сжигают. Умерших от холеры погребают нагими на специальных карантинных площадках. Укладывают тела в общие ямы, не менее одной сажени глубины, без гробов, засыпают гашеной известью на четверть аршина высоты. Один из свидетелей оного, так описывал увиденное: «При красном мерцающем свете смолящих факелов с одиннадцати часов вечера тянулись по улицам целые обозы, нагруженные гробами, без духовенства, без провожающих, тащились они за городскую черту на страшные, отчужденные, опальные кладбища».*
Благодаря здоровью и попечению Бога парнишка выжил в приюте в компании таких же обездоленных сверстников и даже обучился грамоте и сапожному ремеслу. Их исправно, хоть и худо, кормили и много не били, если слушались, а вот «на горох» ставили часто за любую провинность. А ещё ночами было очень холодно, и мальчишки вынужденно спали по двое, чтобы теплее было.
Это настолько вошло в привычку, что он и далее старался прижаться к кому-нибудь в ночи. Страшнее холода было ОДИНОЧЕСТВО. Тогда и появился у него близкий человек – Васька, по прозвищу «Истопник», наверное, зато так прозвали, что пытался всегда поближе к печкам быть, так теплее. Вот этот чужой пацан, стал ближе родного человека, он завсегда его к себе звал на топчан и часто подкармливал утаённым сухарём с ужина.
Витьке тогда уже четырнадцать стукнуло. В одну из ночей Вася тесно к нему прижался попкой и всё ворочался и мостился, пока не зафиксировал себя так, что «якорёк дружбана», тот, что в исподнем спрятан, а иногда так сильно топорщился в штанах, как раз в самой ложбинке пышной попки оказался.
И разом так захорошело…
А Васька-то на пару лет постарше был, видимо что-то где-то уже и познал, юркнул рукой вниз, нащупал, обхватил да и зашептал горячо в ухо: «О! Бляха – муха, какое у тебя мотовило большое: толстое, да длинное. Давай его отдельно согрею. Сейчас оближу, да кое-куда и спрячу».
Так и сделал.
Витюша поначалу и не понял, отчего так хорошо, а потом когда врубился, то мгновенно среагировал и дал жару, да так в попке дружбана елозил, что аж вспотел. Ему понравилось, и теперь каждую ночь е*ал своего нового дружка, да не по одному разу.
Васенька хоть и постарше был, да в кости тонок и росточком махонький, порхал как щегол, весело щебетал, веселя окружающих заливистым смехом. А вот попка у него была отменная: пухленькая, мягонькая, так её погладить и помацать хотелось, что сил удержаться не было.
А Виктор к тому времени вымахал не по возрасту и казался старше своих лет. Широкой кости парень, мускулистый, жилистый, да и *уй такой, что в пору взрослым мужикам завидовать: длинный, да толстый с яркой большой з*лупой.
Вот и сложилось у них в пору взросления славная пара, обоим е*аться хотелось, но только друг с другом, так им было хорошо вместе. Ни на минуту не расставались, так и ходили как ниточка за иголочкой, отдавая, друг дружке всё, что имели.
Да и много ли что у них было?
Только внимание и забота, любовь и секс. Последний особенно для них был важен, они наслаждались и ценили свои отношения.
Обычно старались делать сие тихо и только тогда, когда темень накроет всех пологом сна. Вот в ночную пору, оглядевшись да вслушавшись в окружающую их темноту, Вася под одеялом сползал к паху и облизывал давно стоящий и готовый к ласкам корень, а потом вбирал в себя целиком. Как-то у него быстро получилось и почти безболезненно нанизываться не только ртом, но и глоткой. Натешившись *уем и яйцами, так же тихо ложился рядом на бочок, примостившись так, чтобы з*лупа упёрлась в теплоту вороночки, тянул тело приятеля на себя.
Вот тут уж Витя проявлял активность. С напором вдавливался и скользил медленно, пока не упрётся, вставив до конца…
Лежали минут пять балдели, а потом уж, затаив дыхание, актив наращивал темп, то вынимая почти полностью, то вгоняя так, что соблазнительная попочка обволакивала хе*ище до истомы, аж дух захватывало. Этак минут через десять зажимал одной рукой рот Васьки, поскольку тот, теряя контроль, постанывать начинал, а второй ласкал недлинный его отросток, пока тот не кончал в руку. Тогда подносил её ко рту, а любовничек слизывал с ладошки и пальцев, всю свою кончу, а потом уж, сняв попку с распорки – кукана, сползал вниз и доводил друга до оргазма, испив его сперму, яко нектар. Вылизав з*лупу до блеска, выползал из-под одеялка и уцеловывал дролечку в губы, обнимая. Так и засыпали до утра…
Но чаще всего где-то в глубокой ночи Витенька просыпался от того, что неугомонный пострел вновь нанизывался ртом на звенящий от крепости *уй, периодически запуская целиком в узкое горло. Владельцу могутного члена такое нравилось и он, улыбаясь, сам толкал своего балуна поглубже, обхватив голову обеими руками, а потом засаживал в такую желанную попку и с удовольствием е*ал. Вот так и жили, пока не пришло время выхода из приюта по возрасту.
И опять ему повезло. Дальний родственник, которого Васька уважительно звал «дядя» пристроил их юнгами на корабле, где лепший друг егошный служил боцманом. Трудиться приходилось не только днями, но и ночами…
Что делать?
Моряк в поход уходил не на одну неделю, а в море женскому полу быть не полагается, вот и довольствовались служивые лаской тех, кто рядом оказался. А юные матросики уж более других были соблазнительны. Всем нравилась белая мягонькая попочка Васеньки, а те, кто видел размер хера Виктора, то и сами частенько старались на нём своими задницами заякориться…
А чего?
Кейфовать, так кейфовать!
В портах мужики, где корабль стоянку имел, брали повзрослевшего юнца поначалу с собой, дабы вкусил прелести женского пола. Но потом он в их приглашении не нуждался, сам быстро находил себе подружек, настолько красив был лицом и могутен телом. И что самое интересное ни из каких-то там портовых шалав, а из тех, кого в матросской среде называли «благородными».
Проблем в выборе у него не было…
Витя с удовольствием трахал Васю или других жаждущих большого *уя сослуживцев, с таким же желанием обхаживал девок. Ему нравился сам процесс и то удовлетворение, которое испытывал.
В те времена молодой ловелас трудился как многостаночник, мог за ночь ни одну дырку прое*ать, да не по одному разу. Секс для него был больше чем физическая потребность освободить переполненные яйца спермой, что-что, а ё*арь Виктор был классным.
А одна молодая вдова так в него втюрилась, что даже жить пригласила. Вот у неё он и читать по-настоящему начал, такая большая библиотека от мужа осталась. Да и она с ним от скуки занималась и всё удивлялась, как всё на лету парень схватывает...
Бабёнка молодая его и воскресную школу как-то отвела. Там он и познакомился «со смутьянами» - большевиками и они стали ему лучшими друзьями - наставниками. Именно с их подачи, когда пришёл срок служить, попал на знаменитый бронепалубный крейсер «Аврора», который назвали в честь одноименного парусного фрегата, прославившегося при обороне Петропавловска-Камчатского во время Крымской войны одна тысяча восемьсот пятьдесят четвёртого года. Служил честно и старательно. А поскольку парень был от природы сообразительным и хватким, то из простых матросов вскоре дослужился до мичмана.
Сослуживцы уважали и любили его. Вот всё при нём: и красавец, и богатырь, и рубаха – парень. Когда надо нежен и ласков, а уж коли ситуация возникнет то беспощаден и зол. Но это для супротивников, а для своих друзей - товарищей, да особенно в дальнем походе – душка – душкой, ё*арь, да такой, что ещё поискать надо.
Да и как можно было устоять от такого обаяния и красоты?
Поверьте, действительно, за всё время не нашлось ни одного человека, который бы не соблазнился аккуратно выточенной, мраморно – белой колбаской размером двадцать на пять, увенчанной аппетитной з*лупой. Видя её, хотелось выгнуть спинку, как кошка и, мурлыча вылизывать эту природную лепоту.
Да и как можно было не сойти с ума от страсти. От того, как бережно – уважительно, с горящим пламенным взором, лаская словом и руками, тебя соблазняют и так яростно – трепетно хотят. А уж про*б всех дырок был настолько сладким, что повторение жаждали все. Служивый так мастерски умел орудовать своим ятаганом, так улещивал речами, что *уй казался почти нормальным, когда надо было «сорвать пломбу с целочки» и желанно - огромным, когда тело и душа вопили: «Сильнее! Глубже! Е*и! Воткни так, чтобы из горла вылезло!»
Примечание:
*Архангельский Г.И. Холера в Петербурге в прежние годы. СПб., 1892. Материал подготовлен Научно-исследовательским сектором истории медицины ФГУ "ФЦСКЭ им. В. А. Алмазова. http://www.ahleague.ru/index.php?option=com_content&id=165
ЖДИТЕ ПРОДОЛЖЕНИЯ. Оно обязательно будет…