Эта исповедь, которую я сейчас пишу - для сборника "Сколько раз Бог спасал меня от голодной смерти".
Такие воспоминания тяжело поднимать на поверхность своей памяти, потому что их всегда хочется забыть. И всё же, уже несколько дней, как я думаю об этом, - точнее, настойчиво всплывает мысль, ненавязчиво толкаясь в сознание: "Надо написать, надо написать... Про Зинку." И я понимаю, что это голос моего Ангела-хранителя. Которому виднее, что будет потом, через месяц или два, - и Он знает, что мне тогда будет не до этих воспоминаний... А сейчас тишина, покой, ночь... Самое время, хотя и хочется спать. На часах сейчас - 01:39.
Итак, 13-го мая 2007-го года я упал и сломал позвоночник. Мне никто не сказал, что у меня множественный перелом позвоночника, - я всего лишь ощущал дикую боль, но наивно думал, что это ушиб, что это вот-вот пройдёт. Терпел, колол себе кетанов каждые 4 часа, и лежал.
Сначала отлёживался у Сёзи в селе К., на Первомайской. Потом (уж не помню как) - перебрался в Анютино, "к себе" на хутор. Не помню сейчас, почему я от него ушёл, - наверное, он меня тогда задалбывал морально (впрочем, он меня задалбывал всегда).
Я ушёл на Анютино: шестнадцать дворов на весь хутор. Половина из них - жилые, остальные брошенные, посеревшие, заросшие высоким бурьяном. И практически все жители на хуторе - старики. Самой молодой было лет 50. Соседи, которые ко мне почти никогда не заглядывали.
У меня дико болел позвоночник, я был не в состоянии за собой ухаживать в те дни сам: готовить кушать, ходить в лес, или на огород, или ещё куда... Я даже не помню, как я ходил в туалет: у меня сейчас такое впечатление, что не ходил совсем. Помню только, что лежал, лежал, лежал, целыми днями напролёт лежал, и терпел боль. И колол себе кетанов, чтобы быть в состоянии уснуть. Это я помню очень чётко: что без кетанова я был не в состоянии уснуть. Сперва колол себе каждые 4 часа, потом перешёл на таблетки.
Продуктовых запасов у меня не было совсем. Да если бы и были - я бы не смог себе приготовить ничего, потому что был не в состоянии ни стоять, ни сидеть. Мог только лежать, и бесконечно мучительно терпеть боль... Сёзя ко мне не приходил, потому что я ему запретил: мы с ним вообще были в постоянной и бесконечной ссоре, периодически пытаясь примириться, и продолжая кое-как поддерживать отношения. Всё-таки, нас связывали некоторые дела, первичные стремления построить общий бизнес, - и поэтому приходилось друг с другом кое-как считаться. Тем более, что наша дружба началась с его опеки надо мной; поэтому мы одновременно и поддерживали дружбу, и в то же время постоянно ругались, иногда доходя даже до драк: он требовал от меня подчинения, - а с меня такой подчинённый, как с коровы летучий космонавт. Ну, а когда я сломал позвоночник и стал беспомощным и беззащитным - это дало ему преимущество безнаказанно издеваться надо мной, и даже бить: я помню очень хорошо, как он однажды повалил меня на землю во дворе, и начал пинать ногами. Вот тогда я и ушёл от него на Анютино.
Между тем, единственным человеком, который мог мне помочь материально - был именно Сёзя. Но он не захотел, а я запретил ему ко мне появляться на Анютино.
Из продуктов не было дома ничего. Потому что на дворе был май-июнь, на огороде ещё пока ничего не выросло, а то что выросло - сдохло в бурьяне: мои апрельские попытки посадить что-то на огороде благополучно провалились тем, что там всё заглохло бурьяном и высохло от недостатка полива, пока я был сперва в городе весь май, потом у Сёзи в селе.
Я лежал, и терпел боль. Помню, что молился, чтобы ко мне кто-нибудь пришёл, и накормил меня. И вот, спустя два или три дня, вдруг ко мне домой заглянула Зинка. Это было чудо. Потому что Зинка вообще из соседнего села, её в Анютином не должно было быть вообще: она в Анютином у меня никогда не бывала, а бывала только у Сёзи дома, когда я жил там у него. Но в этот раз она пришла аж на Анютино, чтобы навестить меня, потому что ей вдруг взбрело в голову прийти. И тут же узнала, что я умираю от голода, потому что в доме нет никаких продуктов, и я с постели практически не встаю.
Помню, как она засуетилась, забегала по дому, куда-то убежала, потом прибежала вскоре, и потом стояла спиной ко мне, у плиты, я смотрел на её спину в тёмно-голубой блузке, - и молился, благодаря Бога, что Зинка пришла... От плиты очень вкусно пахло жареной картошкой с грибами и луком. Дверь между моей комнатой и кухней была нараспашку... Я облегчённо улыбался. Потому что Зинка пришла.
Потом она принесла мне картошку эту в большой суповой тарелке, прямо к постели. О чём-то говорила, присев рядом на корточки, чтобы видеть моё лицо (я до сих пор слышу в голове её голос, её щебет и смех), - а я лежал на животе, и ел... И был счастливый.
Потом она снова куда-то убежала, на несколько часов. Потом пришла, притащив на себе пол-мешка картошки. С соседнего села. Из своего дома. Расстояние между моим и её домом - между Анютиным и Забалкой - километра четыре, или три с половиной минимум. Потом ещё что-то притащила. И, в принципе, не отходила от меня несколько недель, пока я не начал поправляться...
Кто такая Зинка. Почему именно "Зинка", а не "Зина" или "Зиночка".
Потому что Зинку все так зовут в селе. Она "Зинка" для всех, кто её знает, и для всех, кто её знать не хочет. И когда я приехал в то село впервые, и через некоторое время познакомился с Зинкой - случайно, так вышло, это отдельная и долгая история, - мне говорили: "Ты приличный парень. Не водись ты с Зинкой! Гони её от себя! Она алкоголичка. Гони её от себя, с нею никто не водится в селе, и ты не водись".
А я тогда, помню, услышав от соседей, что с Зинкой никто не водится, потому что все как один брезгуют водиться с ней - подумал: "Ну, раз з Зинкой никто не хочет водиться - то буду водиться хотя бы я. Ведь надо же быть человеком к человеку"... И я водился с Зинкой. Принимал радушно в дом, угощал чем имел, и просто беседовали обо всём, что приходило в голову. Смотрел на неё тепло, и грел её своей душой. Мне хотелось, чтобы ей со мной было хорошо настолько, чтобы не хотелось пить. И она не пила, когда была у меня, и пьяной ко мне тоже никогда не приходила: я всегда видел её только трезвой. Хотя слегка подвыпившей бывала иногда, - совсем слегка, почти незаметно. Она улыбалась стеснительно и искренне, что-то рассказывала, чем-то делилась. Мы дружили: я и никому не нужная Зинка. Алкоголичка, которую презирали все добропорядочные люди и на селе, и на хуторе.
Но так вышло, что именно Зинка стала тем человеком, который спас меня тогда от голода. Когда все добропорядочные сельчане, зная о моей травме, бросили меня на произвол судьбы умирать, даже не подумав заглянуть ко мне, - именно Зинка, не зная ещё ничего обо мне, - потому что некому было ей об этом сказать, - случайно по мне соскучилась, решила ко мне заглянуть в гости, и, увидев меня в плачевном состоянии, принялась меня спасать.
И когда она впервые хлопотала у плиты, стоя ко мне спиной, в своей голубой блузке, - я внутренне улыбался счастливо, вспоминая те дни, когда все добропорядочные сельчане отговаривали меня, убеждая не водиться с ней, - естественно, желая мне добра... Желая мне добра. Но я не послушал их. И - как оказалось, не прогадал... И благодарил Бога в ту минуту, что Он дал мне тогда мудрости не испугаться Зинкиного алкоголизма, и не отвернуться от неё, а наоборот принять... И стать для неё лучшим другом.
Я вспоминаю Зинку довольно часто. И всегда вспоминаю её с теплом и с лёгкой грустью. Потому что мне её жалко. Я ведь уехал оттуда, и у неё снова никого не осталось, кто бы относился к ней по-человечески. А значит, она снова запила... А я видел её в периоды её запоев: когда она подолгу не приходила ко мне - то я приходил к ней на Забалку. Она мне всякий раз была рада, угощала всем, что имела, и охотно лезла целоваться в губы. Но при этом её настроение часто и резко менялось, она бушевала, бросалась вещами из окна, и громко материлась, проклиная собственного сына-подростка, который пытался её успокоить... Мне грустно вспоминать всё это. Утешало только то, что на меня она никогда не обращала свою агрессию. Она всегда была уверена, что я на её стороне, и жаловалась мне на весь мир. А я улыбался, и обнимал её. Я её любил... Я её и сейчас люблю.
Господи, храни её.
09.01.2017, 02:28