Александров А. А. По городам и весям страны

Александр Александров



ПО ГОРОДАМ
И ВЕСЯМ СТРАНЫ

























   

ХИМИЯ
УДК 82–32
ББК 84–44 (2Рос–Рус)               
  А 46

Серия основана в 2014 году


Александров А.
      По  городам  и  весям  страны  / Под  общей  редакцией проф. Б.С. Сажина
А 46   и проф. В.Б. Сажина. – М.: Химия, 2014. 524с.– (Химики – о химиках и не только).

                ISBN 978–5–98109–108–7

Автор прожил интересную и трудную жизнь. Полную впечатлений, поездок, знакомств. Ему довелось жить и бывать во многих уголках нашей необъятной страны. Так как почти шестьдесят лет автор прожил в границах страны, называемой «Советский Союз», то и география его поездок и встреч существенно шире нынешних российских пределов. В основном, поездки и встречи носили сугубо деловой характер, но, упорно следуя своему девизу «Ничто человеческое нам не чуждо», профессор Александров решил рассказать читателю и о бурной личной жизни… своих современников. При этом автор приоткрывает читателю и неизвестные страницы собственной биографии… У автора, как и у других научных деятелей такого уровня (со степенью доктора наук и званиями профессора и академика), в специальной литературе многократно описана биография с обычными в таких случаях атрибутами: что написал, открыл, изобрёл, внедрил, сколько «воспитал» учеников и чего они достигли… Такие справки обычно информативные, поучительные, но –… нудные. А в обычной жизни с автором не соскучишься. И описанные в книге многочисленные увлекательные истории – правдивое отражение его жизни, жизни его друзей и коллег. Почти каждый из героев этой книги может принять на свой счёт слова российского барда «длиннющий хвост моих коротких связей». Иногда автор прибегает к иносказаниям и недомолвкам из опасения навредить живущим ныне «врагам», а тем паче – друзьям. Автор сознательно опускает описания производственных технологий в пользу занимательности рассказов. Однако по числу тонко подмеченных и узнаваемых деталей (невольно отражённых в тексте рассказов) «подковёрной борьбы» на производстве, в научных институтах и вузах,  эту книгу можно отнести к числу «производственных» повестей («в стиле Артура Хейли», с его замечательными «производственными» романами «Окончательный диагноз», «Отель», «Аэропорт» и др.)


                УДК 82–32
                ББК 84-44 (2Рос-Рус) 



                © Александров А.А., 2014
ISBN 978-5-98109-108-7                © Редакторы Сажин Б.С., Сажин В.Б., 2014



СОДЕРЖАНИЕ                Стр.
Вместо предисловия ---------------------------------------------5
Кемерово и сибирские друзья ------------------------------------13
В Рубежное с начальником ---------------------------------------29
Березники и их обитатели ---------------------------------------40
Казань и казанские коллеги -------------------------------------51
Ленинград – Санкт-Петербург  -----------------------------------66
Калинин и Тверь ------------------------------------------------84
Дядя едет в Тамбов ---------------------------------------------99
Экскурсии по Львову --------------------------------------------115
Северодонецк, Лисичанск и Луганск или девушка–экстрасенс 131
Минские страдания ----------------------------------------------150
Лечение в Трускавце и мученье в Ессентуках ---------------------168
Ташкент – город хлебный ----------------------------------------189
Славное море священный Байкал ----------------------------------209
Проживание и странствия по Чувашии -----------------------------227
Уральская Верхняя Тура -----------------------------------------248
Кутаиси и два Темура -------------------------------------------269
Алма-Ата и Чимкент ---------------------------------------------291
Киев и украинские друзья ---------------------------------------311
Одесса-мама и Ростов-папа --------------------------------------334
На “югах” ------------------------------------------------------359
От Волгограда до Астрахани -------------------------------------382
Моя Москва -----------------------------------------------------403
Примечания -----------------------------------------------------426



ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Передо мной человек, которого я знаю с детства. Пожилой мужчина, даже очень пожилой. Можно сказать старик. Но далеко не дряхлый и не немощный старец. Лицо ничем не примечательное с сетью морщин, гладко выбритое, с жидкими седыми волосами и большой залысиной, седые густые брови, нависшие над проницательными глазами неопределённого цвета, тонкие, даже слишком тонкие губы, придающие суровость волевому, но вместе с тем, скорее, доброму, чем злому лицу, короткий нос с тонкой переносицей. В общем, далеко не красавец, но чем-то вызывающий во всех, знающих его, симпатию, хотя почти никогда не смеётся и очень редко улыбается одними губами, не обнажая зубов, о которых по внешнему виду ничего сказать невозможно. Тот, кто не видел его более двадцати лет, встретив, наверняка бы его не узнал, главным образом из-за отсутствия шикарной шевелюры настоящего блондина и широкой весёлой улыбки рубахи-парня, выглядевшего на 10–15 лет моложе своего настоящего возраста. Вплоть до пятидесяти лет по внешнему виду его, просто, можно было принять за мальчишку. Этого человека я знаю с малых лет, с тех пор, как помню себя. Кто же он?

Это моё отражение в зеркале. Можно сказать, что я написал свой автопортрет. А вот внутренний мир описать невозможно. Тем не менее, можно сказать, что в жизни я кое-чего достиг благодаря Богу, родителям и окружающим меня родным и близким.

Мне в жизни довелось много путешествовать и по стране, и далеко за её пределами. Где я только не бывал. Объехал более сотни городов в стране (многие ещё в СССР) и столько же в зарубежных странах, особенно в Европе. Доводилось быть и в Азии, и на Ближнем Востоке, и даже в Африке. Я посетил более сорока государств, практически,  все столицы в Европе.

 Но как ни странно, никакой страсти к путешествиям у меня не было. Больше того, я по природе — лентяй и не отличаюсь любопытством, чего бы это ни касалось. Я родился в Архангельске, но можно сказать, что там никогда не был, так как родители увезли меня оттуда, когда мне было всего полгода, а, будучи не любопытным, я ни разу не посетил своей малой родины. Живя в Москве шестьдесят лет, я ни разу не был в Мавзолее Ленина, не посещал музеев, даже панораму «Бородинская битва». Правда, недавно  меня туда «затащила» моя дочь, но я разочаровался, так как вместо ожидаемого накала страстей, я увидел флегматичные, разбросанные по большому полю отдельные группки «наших» и французов, а думал, что это будет «жарче» чем Сталинград, потрясающие картины боя в котором часто показывают по телевидению.

И, тем не менее, я побывал во многих городах и весях страны и проехал «Галопом по "Европам"».

 В большинстве случаев главная причина моих странствий по стране - служебные командировки.

Именно поэтому основные впечатления от посещаемых мест связаны у меня с их обитателями и с моими спутниками по путешествиям.

Если учесть, что мои спутники, в отличие от меня, как правило, отличались крайней любознательностью и любопытством, следует признать, что я повидал многое, в том числе в многочисленных музеях, экскурсиях и культурных мероприятиях. Так что рассказать есть что. Кроме того, должен признаться, что (по принципу — «аппетит приходит во время еды») во мне особенно в зарубежных поездках, всё-таки «просыпалась» любознательность, и это давало свои плоды.

Однако замечу, что знакомство с музеями, картинными галереями, архитектурными памятниками и другими достопримечательностями городов относятся, в основном к моим зарубежным поездкам, которые (в отличие от поездок по стране) никакого отношения (за редким исключением) к туризму не имеют.

Таким исключением является, например, турпоход по Военно-Грузинской дороге от столицы Северной Осетии Владикавказа до Тбилиси, во время которого состоялось восхождение на Гергетский ледник Казбека.

В какой-то степени к этой категории можно отнести посещение городов в отпускные периоды, но основным занятием тогда у меня был не туризм, а плавание. Будучи мастером спорта по плаванию, я за много лет по «кусочкам» проплыл все расстояние от Туапсе до Батуми, то есть около 480 километров, нередко по 100–150 километров  за сезон.

В некоторых городах и поселениях мне довелось жить в детстве и юности из-за частых переездов семьи по месту работы моего отца.

Но большая часть посещений различных городов была связана именно с моими служебными командировками. Иногда они длились месяцами, а то и годами. Особенно длительными были командировки в Ленинград, на Украину, в Березники Пермской области и в Кемерово — столицу Кузбасса. В Советские времена разрешались командировки не более месяца. Поэтому приходилось выезжать после месячного пребывания в одном городе в другой город, чтобы продлить командировку. Так, работая в Кемерово по созданию нового производства, я много раз выезжал в Новосибирск на один день, отмечал командировку и возвращался в Кемерово, чтобы продолжить работу. В одной из таких поездок я только случайно не встретился с братом, который, как потом выяснилось, в это же время тоже был в Новосибирске и даже в одной гостинице со мной.

Во время поездки по стране было много всяких происшествий,  встреч с интересными и знаменитыми людьми. Случалось быть свидетелем и даже участником форс-мажорных событий (встреча с вооружёнными бандитами близ Кисловодска, спасение утопающих, пожары и взрывы).

Помещённые в сборник рассказы, как правило, имеют реальную основу и даже имена многих действующих лиц сохранены. Однако рассказы не следует считать мемуарами, так как в них далеко не всегда сохраняется хронологическая последовательность, многие события и характеры действующих лиц умышленно изменены, некоторые эпизоды взяты из жизни других людей или являются плодом фантазии автора, хотя и вполне могли быть в действительности. Особенно ценными для меня были встречи с замечательными людьми, некоторые из которых становились моими друзьями на долгие годы. Все рассказы без исключения являются реалистическими.

Может быть, у некоторых читателей сложится ошибочное мнение, что вместо «напряжённой» работы, о которой автор без конца многозначительно напоминает, фактическое времяпрепровождение писателя и его приятелей (друзей, коллег, знакомых) состояло из бесконечных поездок, встреч, разговоров (рассказов о приключениях, баек, анекдотов «болтливых» друзей), воспоминаний автора, рассказов экскурсоводов о достопримечательностях и истории городов (а также о неизвестных фактах из жизни известных людей), дискуссий о женщинах, «населяющих» в огромном количестве рассказы.

Могут сказать, что книга в целом — огромный «калейдоскоп» разных лиц и описаний (как у Пушкина: «… смесь одежд и лиц, племён, наречий, состояний…»). Одни и те же лица нередко появляются в разных рассказах под разными именами и не всегда их «биографии» совпадают (если, конечно, кому-то придёт в голову попытаться составить такие «биографии» по разным рассказам). Отчасти, это имеет место.

В своё «оправдание» (а точнее — объяснение) автор может сказать, что каждый рассказ – самодостаточен и может быть опубликован отдельно от других. А в целом, рассказы, отнюдь, не являются изложением биографий автора и его друзей или мемуарами (как я уже говорил). Некоторые персонажи (в основном, отрицательные) действуют под вымышленными именами, являются, в чём-то, собирательными образами (или наоборот, одно лицо представлено несколькими разными персонажами). Положительные герои (как правило) названы подлинными именами (и фамилиями).

Что касается реальных научных и технических дел, то они в жизни автора занимают доминирующее положение. Как точно сказано: «Делу — время, потехе — час» (а не «с точностью до наоборот», как может показаться некоторым читателям). Просто, «дела» (реальная научная, техническая и инженерная деятельность) описаны автором (а он действительно — доктор технических наук, профессор, академик) в других (научно-технических, реже — научно-популярных) книгах, которых у него издано (более пятидесяти) значительно больше, чем «художественных», и они предназначены для другой («специализированной») читательской «аудитории». Здесь все эти «мудрёные вещи», попросту, не уместны.

И ещё одно возможное заблуждение в адрес автора. Может кому-то показаться, что писатель Александров — «баловень судьбы», и ему всё удаётся (и всегда удавалось) довольно легко. Без «разбега» и с первой попытки. Это было бы глубоко ошибочное мнение, ибо, в реальной жизни автора было всё наоборот (в буквальном смысле слова).

Александрову всё давалось с большим трудом, «большой кровью» и, как говорят спортсмены, лишь с нескольких «попыток». Часто возникали (что называется, «на ровном месте») неожиданные препятствия (причём, там, где у большинства людей «проходит всё гладко»). Даже в школу автор поступил только с третьей «попытки» (и это не преувеличение, а реальный факт, кстати, описанный в одном из рассказов). Из института его отчислили, «выгнали» из комсомола (что в те «строгие» времена открывало «проторённую» дорогу остаться безработным и по статье «за тунеядство» оказаться «в местах не столь отдалённых»). В аспирантуру Александрова не приняли, посоветовав «заниматься реальным инженерным делом», а в последствие (когда наперекор обстоятельствам он «выстрадал» вполне состоятельную в научном отношении диссертацию) в защите кандидатской диссертации отказали с ультиматумом «написать сначала диссертацию начальнику» (что им и было сделано).

Всё это — невыдуманная, реальная жизнь Александрова. Больше того, о ряде препятствий на пути автора он, попросту не рассказывает (чтобы «не пережимать»), а преодоление препятствий «кавалерийским наскоком» и решительной атакой в реальной жизни было не столь лёгким делом, как в рассказах (чтобы не «грузить» собственными проблемами и грустными фактами ни в чём не повинного читателя).

Вместе с тем, описанное «достижение поставленной цели», в конечном счёте, соответствует действительности. Это является загадкой для самого автора и побуждает размышления о том, что в ряде случаев «дело» не обходилось без «участия высших сил» (так как от людей никогда никакого «покровительства» у автора не было). В искренности автора читатель может не сомневаться, так же как (в конечном счёте) в истинности излагаемых им обстоятельств.

Автор будет очень признателен читателю, если при чтении рассказов тот учтёт все изложенные в этом предисловии соображения. И надеется, что эта книга будет интересна читателям всех поколений, так как содержит реалистическое описание жизни и судеб современников второй половины XX века.


КЕМЕРОВО И СИБИРСКИЕ ДРУЗЬЯ

«Мороз и солнце, день чудесный» — эти слова великого Пушкина вполне соответствуют солнечному декабрьскому дню самого конца пятидесятых годов XX века. Я снова лечу на ТУ-104 в Кемерово из Москвы, куда я приезжал всего на три дня, чтобы получить «ЦУ» («ценные» указания) относительно дальнейшей работы по созданию новой технологии «оборонного» продукта на Кемеровском анилинокрасочном заводе.

Я полон оптимизма, молод и… язык не поворачивается сказать «красив» (и правильно делает, так как я, если честно говорить, довольно невзрачный субъект), но как сказала бы великая актриса Фаина Раневская, «некрасив, но чертовски обаятелен». Я почему-то пользуюсь (и всегда пользовался) успехом у женщин. Может быть, причина кроется в физической мощи (при небольшом росте) и спортивной фигуре…

Впереди несколько часов лета, и я погрузился в размышления. Много ли я знаю о Кемерово, в котором провёл два последних года? Как ни странно, не очень. Город раньше (в 1925–1932 гг.) назывался Щегловск. Был образован в 1918 году из сел Щеглово, возникшего при Петре I в 1720 году, и Кемерово, появившегося при Александре II в 1863 году. Город Кемерово — столица Кузнецкого угольного бассейна.

Развита химическая промышленность: коксохимия, производство красителей, минеральных удобрений, химических волокон, пластмасс. Имеется два машиностроительных завода по производству оборудования для горнодобывающей и химической промышленности.

Кемерово расположено на юге Западной Сибири, в предгорьях Кузнецкого Алатау на судоходной реке Томь (бассейн великой сибирской реки Обь) при впадении в Томь реки Искитим. Более 400 тысяч жителей, в основном русские (90%), коренных народов — шорцев и телеутов очень мало (всего около 0,5%), а в Кемеровской области живёт более 2,5 миллионов человек, в основном в городах (85%): Новокузнецке, Прокопьевске, Белово, Ленинск-Кузнецком. Большая часть Кемеровской области занята Кузнецкой котловиной и окаймляющими её Кузнецким Алатау, Горной Шорией, Салаирским кряжем.

Климат в Кемерово континентальный; зима — сибирская, морозная. Морозы нередко достигают тридцати и даже сорока градусов, а летом может наступить жара до 25–30 градусов.

Культурная жизнь в городе Кемерово «бьёт ключом». Имеется несколько вузов, в том числе организованный на моих глазах университет. Действует аэропорт, который я основательно освоил, когда регулярно раз в месяц вылетал в Новосибирск на «кукурузнике» (раньше назывался У-2, а затем, во время Великой Отечественной войны, ПО-2 — по имени конструктора Поликарпова). Этот крошечный самолёт стал знаменитым после выхода на экраны кинофильма «Небесный тихоход» с Николаем Крючковым в главной роли. В Новосибирске я «отмечал» командировку и вылетал обратно в Кемерово. В Академгородке Новосибирска был институт академика Ворожцова, с сыном которого я работал в Москве. Кроме того, там работал мой приятель со студенческих лет, Гена Ивановский, который в отличие от меня, очень серьёзно относился к общественной работе. Я учился хорошо, а к общественной работе относился плохо, а он — наоборот. С ним в бюро факультета усердно работала однокурсница Люся Свечкина. Доработались до того, что поженились и теперь были сотрудниками института академика Н. Н. Ворожцова.

В Кемерово несколько музеев (Краеведческий музей изобразительных искусств, музей-заповедник «Красная Горка»), которые я никогда не посещал (за исключением одного случая), а также Цирк, драмтеатр, театр кукол, филармония и знаменитый Театр Оперетты, который мы с друзьями посещали часто, но не по прямому назначению (ходили «в гости» к девочкам).

В стране тогда царил порядок, огромными темпами наращивалась промышленность и бурно развивалась космонавтика. И это благодаря двум великим людям. Один из них — «главный инженер страны» Косыгин, второй — генеральный конструктор Королев. Наука тоже не была в загоне, да и культура — тоже. Слабым местом была политика. Шла «холодная война» и СССР проигрывал одно «сражение» за другим из-за близорукости «хозяина» страны Н. С. Хрущёва.

О Косыгине (1) можно говорить только в превосходной степени. Этот невзрачный, неулыбчивый худощавый человек был гениальным организатором, сумевшем ещё при Сталине спасти промышленность страны, эвакуировав в фантастически короткие сроки стратегически важные предприятия на  Восток в начале Великой Отечественной войны.

(1 ) Здесь и далее цифра над строкой указывает номер примечания редакторов в разделе «Примечания»

В результате войны были разрушены более тысячи городов, для восстановления которых, по мнению экспертов всего мира, требовалось не менее столетия. В результате восстановление всех городов (буквально, «из пепла») под руководством председателя правительства А. Н. Косыгина произошло за семь лет. Такого ещё не знала всемирная история. В конце пятидесятых годов СССР уже имел самый мощный в мире промышленный и военный потенциал, а также огромный золотой запас. Реформатором соизмеримым с Косыгиным по силе в истории России был только Столыпин, к которому официальные политические верхи относились и тогда, и в пятидесятые годы почти враждебно. К Косыгину тоже росло негативное отношение и в результате ему не дали завершить все задуманные им реформы. Слишком много было завистников и недоброжелателей. Он был слишком сильной фигурой на фоне серых личностей из высшего руководства.

Академик Королёв тоже раздражал своим могучим талантом великого конструктора и организатора многих высших чиновников и даже, как известно, провёл несколько лет в тюрьме. Но в конце пятидесятых он снова был уже на коне и успешнее чем когда-либо. Через полгода после описываемого мной возвращения на работу в Кемерово мир узнал о великом творении Королёва (тогда засекреченного) — полёте первого в мире человека в космос — обаятельного с ослепительной улыбкой Юрия Гагарина. К сожалению, и Королёв не успел свершить задуманные им великие дела в космонавтике из-за преждевременной смерти, что привело к утрате первенства СССР в космосе и победе США в этом соревновании.

 С тех пор в стране больше не появлялось ни нового Косыгина, ни нового Королёва. Правда бледной тенью Косыгина можно было бы считать Премьер-министра Черномырдина, создателя мощного Газпрома, помощника Ельцина, который знал два языка: русский и (в совершенстве)… матерный. Он говорил на смеси этих «языков» вплоть до назначения Премьером. Как Премьер он считал возможным говорить только на литературном русском языке, из-за чего (с непривычки) его речь была нечленораздельной, напоминающей бормотание с массой пауз, которые раньше заполнялись виртуозным матом. Однако природный ум и даже остроумие были источником его поистине исторических и весьма образных выражений, вошедших в сокровищницу русского языка. Это его знаменитые «хотели как лучше, а получилось как всегда», «никогда так не было и вдруг опять» и многие другие.

Хозяин страны конца пятидесятых годов Н. С. Хрущёв (2) тоже был весьма деятельным руководителем. Он многое сделал, но ещё больше «наломал дров». Его известные заявления в Организации Объединённых наций, обещания «показать кузькину мать», сопровождаемые ударами штиблет о стол заседаний, были детскими выходками по сравнению с тем, что он сделал в ответ на размещение американских ракет в Турции: установил ракеты с ядерными боеголовками на Кубе. Только чудом буквально за несколько часов до катастрофы удалось предотвратить ядерную войну.

Н. С. Хрущёв совершал «чудачества» и внутри страны. При нем проходила «кукурузизация» всей страны, и он с удовольствием выслушивал подхалимов, докладывающих об успехах внедрения посевов кукурузы на крайнем Севере. Он повсеместно организовал нелепые Совнархозы и раздельные райкомы и горкомы партии по промышленности и сельскому хозяйству.

Но вместе с тем именно Хрущёв «вытащил» всю страну из подвалов и коммуналок в отдельные малогабаритные квартиры и настроил повсеместно массу стандартных пятиэтажек.

Мы с женой и маленьким сыном также получили отдельную малогабаритную двухкомнатную квартиру на Минской улице вместо девятиметровой комнатушки в деревянном доме на Школьной улице деревни Мазилово (самая окраина Москвы), на месте которой потом появились новостройки. Это было чудом, и мы не могли нарадоваться своему счастью. Через много лет эти квартиры стали презрительно называть «хрущёвками», а районы застройки стандартных пятиэтажных домов «хрущобами», что, конечно, несправедливо.

Мои размышления о Кемерово и философские рассуждения о стране были прерваны стюардессой, разносившей обед пассажирам авиарейса. Обед был очень хорошим, вкусным и даже с горячим блюдом (куриная ножка с рисом). Подкрепившись, я почувствовал себя совсем комфортно и погрузился в мысли о предстоящей встрече с друзьями в Кемерово. Я жил тогда в гостинице в «спальном» районе города, где в основном были жилые дома и все культурные центры, а промышленный район располагался на другом берегу реки Томь, довольно широкой в этом месте. Районы соединял длинный мост, по которому ходили транспорт и пешеходы.

В номере гостиницы меня встретили друзья — Мерекалов и Фланкин. Оба были военными и, несмотря на относительную молодость (мне-то тогда они казались пожилыми людьми), имели довольно высокие чины и звания. Мерекалову было 35 лет, он был майором, начальником лаборатории одного из военных институтов, а полковнику Фланкину — 42 года. Он был военпредом и должен был контролировать нашу работу по созданию технологии продукта оборонного значения.

Личность Мерекалова очень примечательная и не совсем обычная. Начну с того, что его звали Сократом и родился он 29 февраля, то есть день рождения у него был один раз в четыре года. Он был высокого роста, блондин с голубыми глазами и очень красивой вьющейся шевелюрой. Его можно было бы назвать красавцем, если бы не красный цвет лица. Это не был белокурый розовощёкий здоровяк. Это был человек с красным лицом, которое приобретало цвет знамени, когда он смущался. А смущался он постоянно, особенно в обществе женщин, которых любил, но боялся, как огня. Он никогда не был женат, но всегда находился во влюблённом состоянии. В описываемое время он был безумно влюблён в артистку кордебалета местного театра Оперетты Наташу со странной фамилией Пичахчи – очень красивую, талантливую, но капризную девушку 23 лет.

Сократ Алексеевич Мерекалов получил прекрасное воспитание (его отец долгое время был послом в одной из Западноевропейских стран). Мерекалов был энциклопедически образован, отличался феноменальной памятью и был по-настоящему талантливым учёным. Он имел степень кандидата технических наук, а создаваемая в Кемерово технология была его докторской диссертацией. Но самое главное, он был замечательным человеком и верным другом. Мы с ним жили в двухместном номере и очень дружили.

Совсем другим человеком был рыжий полковник, гигант, почти двухметрового роста и весом более 120 килограмм, Фёдор Андреевич Фланкин — наш куратор и военпред по линии Минобороны. Он занимал двухкомнатный полулюкс по соседству с нами. С виду очень суровый, он был на самом деле добродушным, добросовестным служакой, хотя и не очень образованным. Был вспыльчив, но отходчив, любил «покрасоваться» (хотя красивым его назвать было трудно из-за грубых и «неправильных» черт лица), порой был наивен как дитя, считал себя очень хитрым, полагая, что это признаки большого ума. Часто был высокомерен с окружающими, считая, что именно так должен вести себя представитель Минобороны, но, в общем, был хорошим, честным и добрым «малым». Женщин он тоже любил, не скрывал этого, и исповедовал в общении с ними наступательную тактику, что приносило ему неизменные успехи.

Такими были мои друзья в гостинице и коллеги по работе. Вместе с заводчанами мы составляли дружный коллектив единомышленников, что предопределило наш успех в создании технологии одного из важных для страны оборонных продуктов. Поскольку работы имели закрытый характер, распространяться о производственных секретах не буду, а расскажу лучше о нашем житье-бытье в славном городе Кемерово.

Начну с того, что нам предложили посещать занятия дружеским сексом с бесплатным обучением. Мерекалов очень хотел, но боялся, Фланкин заявил, что он сам кого угодно может научить, имея колоссальный опыт на этом фронте (и был прав), а я решил посещать эти занятия (так как большого опыта не имел, хотя уже был женат, любил жену и обожал своего крохотного полугодовалого и, как я считал, гениального сыночка). Но посетил я эти занятия только один раз, да и то не обошлось без приключений. Думаю, понятно, что эти занятия проводились нелегально и часто в экзотических местах. В этот раз местом был выбран … краеведческий музей, где работала родная сестра нашей горничной в гостинице.

Был устроен вечерний мальчишник под руководством двух сестёр. На «повестке дня» (как тогда говорили при любом собрании больше трёх человек), стояло два вопроса: первый — «пир» в кабинете директора музея и второй — «отдых» среди экспонатов музея (летом можно было бы назначить отдых на лоне природы, но стояла зима с трескучими сибирскими морозами).

Пир прошёл с большим успехом. Стол «ломился» от кушаний, из спиртного были только «Столичная» водка и Армянский трёхзвёздочный коньяк. Основу закусок, как всегда в те годы, составляли домашние кушанья: картошка, грибы, капуста, помидоры, салат оливье. Были на столе и непопулярные в те годы консервы: «печень трески», «крабы» (в жестяных банках с голубыми наклейками и изображением красных крабов).

Треска тогда не считалась за рыбу и не пользовалась спросом, а печень трески — тем более. Сладковатые «крабы» стоили копейки и залёживались на прилавках магазинов. Было много красной икры (она тогда не считалась дефицитом).

Успехом, как всегда, пользовалась селёдка, которой в магазинах было много сортов, и стоила она недорого («ярмутская», «атлантическая» и, особенно, «залом» — очень крупная и очень вкусная сельдь — прекрасная закуска к водке).

Были поданы и «дефицитные» яства: докторская и любительская колбасы, мясная тушёнка, окорок. Они тогда были необыкновенно качественными и вкусными, натуральными, экологически чистыми. Это потом уже «научились» их превращать во вредные, невкусные продукты, ради наживы производителей и торговцев: нашпиговывали всякой дрянью (вплоть до туалетной бумаги), молотыми костями, шкурой, сухожилиями, а чтобы можно было есть, вводили вкусовые добавки, красители и всяческие другие наполнители.

Дефицит в мясе и мясопродуктах в те годы объяснялся, главным образом тем, что, заботясь, прежде всего о промышленности (и это правильно), составляющей основу сильной экономики страны (отрасли группы «А»), слишком мало уделяли внимания и средств производствам группы «Б» (лёгкая и пищевая промышленность). Кроме того, высокие технологии применялись тогда только в оборонных отраслях промышленности, а в бытовую технику их не пускали (это было ошибкой), боясь рассекречивания, в результате чего в космосе и обороне мы были «впереди планеты всей», а в производстве бытовой техники — отставали на десятки лет от передовых стран.

Возвращаясь к «нашим баранам», хочу сказать, что пир был на славу, все были в восторге и готовы были немедленно перейти к учёбе — занятиям по «дружескому сексу». Конечно, тогда официально считалось, что «секса» в СССР (как и проституции) вообще нет, что это атрибуты проклятого капитализма. Но так считалось только в официальной пропаганде. Действительность была совсем иной.

Моя партнёрша ещё не закончила «теоретическую» часть занятия, как вдруг из соседней комнаты раздался «вопль». Из всех комнат «обучающиеся» поспешили на крики. Оказалось, что один из «обучающихся» получил каким-то образом ранение в самом начале «практических занятий» и заливался кровью. Надо было оказать срочную помощь, не вызывая ни милицию, ни медицину. Занятия, естественно, были сорваны. Больше занятий по «дружескому сексу» я не посещал.

Расскажу ещё об одном интересном происшествии. Это случилось в танцевальном зале (а точнее в холле) нашей гостиницы. Главными действующими лицами были полковник Фланкин и гастролировавший в это время в Кемерово первый в СССР чемпион мира по тяжёлой атлетике (штанге) в среднем весе Григорий Новак. Он выступал в местном цирке с двумя своими ассистентками — очаровательными девушками с фантастическими фигурами — Аней (блондинка) и Таней (брюнетка). Что он только с ними не проделывал, как с куклами, не имеющими веса. Он жонглировал с лёгкостью штангой, в качестве груза, на которую были посажены его ассистентки и вызывал из зала зрителей, чтобы дополнить вес за счёт двух мужчин. Нередко, он наносил девушкам травмы, о чем мы узнали из грубых сцен и криков ассистенток, доносившихся из комнат люкса, который занимал Новак со своими помощницами. Они вели наступательную политику, обливали его грязью и «награждали» всякими оскорбительными прозвищами. То и дело через стенку мы слышали яростные крики «жидовская морда» и матерную брань в адрес Григория Новака — миролюбивого и не скандального человека.

Фланкин это тоже слышал, но воспринимал по-своему. Он считал, что Новак истязает девушек и похвалялся проучить его на ближайшем вечере танцев, которые проводились регулярно в холле гостиницы или в ресторане.

Надо сказать, что Фланкин был влюблён сразу в обеих ассистенток Новака, не считая Наташи Пичахчи, в которую он также был влюблён «по уши», как и Сократ Мерекалов. Таким уже «полигамным» был Фланкин. Он не только не скрывал этого, но и гордился этим. На этой почве у него с Мерекаловым время от времени возникали не то чтобы ссоры, но, по крайней мере, диспуты.

Фланкин был человеком дела и на очередных танцах он подошёл к Новаку с намерением вступиться за честь девушек и вызвать чемпиона-средневеса (до 80 килограмм) «на дуэль» (надо заметить, что Фланкин был неплохим боксёром супертяжеловесом). Он подошёл к Новаку вплотную, что-то сказал ему нелицеприятное и неожиданно «отлетел» от него, ударившись о стенку, которая находилась в метре от соперников.

Фланкин был настолько ошеломлён происшедшим, что потерял дар речи, и тем более желание поколотить Новака. Свидетели этого происшествия ничего не поняли, кроме того, что гиганту Фланкину от маленького Новака «здорово попало». Впоследствии выяснилось, что Новак, имея запрет (являющийся законом для всех профессионалов) заниматься рукоприкладством с простыми гражданами, ударил Фланкина грудными мышцами (которыми он «играл» под музыку в цирке) с такой силой, что тот отлетел в сторону и ударился о стенку. Надо сказать, что противники вскоре помирились, чему способствовали мы с Мерекаловым.

Хочется рассказать ещё об одном случае. Вернее, о нескольких случаях, происшедших по одному и тому же поводу. Речь идёт об азартных играх. Не о картах или домино, которые можно осудить, как вредные, особенно когда играют на деньги. А о безобидных шашках и шахматах, которые были в большом почёте на Кемеровском анилинокрасочном заводе. В шашки играли все: от директора до аппаратчиков, в шахматы — не все, но очень многие.

Фланкин очень хорошо играл и в шашки, и в шахматы. Кажется, даже был кандидатом в мастера спорта. И очень гордился этим. На Кемеровском АКЗ он «обставлял» буквально всех. Его слава «переросла» рамки завода и даже дошла до прокурора — большого любителя шашек и шахмат.

Надо честно сказать, что с прокурором Фланкин играл с переменным успехом. Но то был прокурор!

Всё началось с того, что Фланкин увидел в «красном уголке» цеха, в котором находилась наша установка, как во время обеденного перерыва замначальника цеха Филипп Сиврук обыграл в течение 15 минут десяток лучших шашистов цеха. Фланкин, естественно, загорелся и вызвал Сиврука «на дуэль».

Перерыв уже закончился, а соперники продолжали сражаться. Толпа не расходилась, все болели за Филиппа, но он терпел поражение за поражением. Тогда за стол сел известный местный чемпион, главный механик завода Иван  Матвеевич  Кучеров и тоже — проиграл. Появился начальник цеха Александр Владимирович Скурский — шашист и шахматист-разрядник. Он велел всем расходиться по рабочим местам и сказал, что завтра в обеденный перерыв сам сыграет с Фланкиным.

На следующий день в обеденный перерыв все явились в «красный уголок» цеха (такие помещения были в каждом цехе), чтобы быть свидетелями битвы «титанов».

Каким-то образом в цехе оказался директор завода Митько (наверное, его позвал главный механик) и примкнул к «болельщикам». Митько был назначен директором недавно «по партийной линии», что тогда было обычным делом (до этого он был, кажется, заведующим большим складом, хорошо управлялся с хозяйством и был активным членом партии). Он тоже хорошо играл и в шашки, и в шахматы.

К огорчению присутствующих и Скурский, и Митько проиграли и в шашки, и в шахматы Фланкину. Вот тогда-то и дошло дело до городского прокурора с подачи директора завода Митько.

Шашисты и шахматисты завода лишились покоя и точки опоры и мечтали «отомстить» Фланкину, которого не очень любили.

Кто-то посоветовал обратиться к всеобщему любимцу Мерекалову: он такой умный человек, наверняка он хорошо умеет играть и в шашки, и в шахматы. И попали в точку. Мерекалов никогда не афишировал своего умения, но был на самом деле талантливым и шашистом, и шахматистом — мастером спорта по шахматам. А играл он в силу гроссмейстера. Когда к нему обратились с просьбой сразиться с Фланкиным, осторожный Сократ Мерекалов ответил, что подумает, что когда-то он играл, кажется неплохо. Он решил посоветоваться со мной. Я горячо рекомендовал ему принять вызов Фланкина, но сыграть с ним «злую шутку», чтобы «наказать» гордеца за его заносчивость и бахвальство. Мерекалов сказал, что не хотел бы ссориться, но, в конце концов, согласился.

И вот наступил исторический момент. Соперники «скрестили шпаги». Фланкин выглядел грозным и непобедимым. Мерекалов, наоборот, притворялся робким и неуверенным в своих силах. Поначалу, играя в шашки, Мерекалов явно проигрывал, а торжествующий Фланкин был готов нанести решающий удар. Однако неожиданно, сокрушительный удар нанёс Мерекалов. Никто не увидел, как Мерекалов ценой временных жертв построил мощную систему защиты и, совершив ещё одну жертву (на сей раз даже «дамки»), перешёл в решительное наступление, «съев» пять пешек противника и поставив его перед перспективой неизбежного поражения. Фланкин был изумлён, он уже предвкушал победу и вдруг… Раздался гром аплодисментов. Фланкин разгорячился, объявил, что это случайность и потребовал реванша. Казалось и «хитрец» Мерекалов был смущён «неожиданной» победой. В следующей партии повторилась картина предыдущей. Все, кроме Фланкина, были в полном восторге.

В дальнейшем Мерекалов уже не притворялся «неумехой» и уверенно выиграл все пять партий к великому восторгу болельщиков. Наконец, Фланкин сдался и заявил, что в шашки может играть «каждый дурак», а вот пусть Мерекалов попробует выиграть у него в шахматы. Мерекалов, казалось, колебался, но все-таки согласился. На следующий день он «наголову» разбил Фланкина и в шахматы, также разыграв в начале игры комедию, потешившую толпу болельщиков накануне. Восторгам не было предела, и Мерекалов был провозглашён абсолютным чемпионом и по шашкам, и по шахматам. И, конечно, вполне заслуженно, так как его высокая квалификация не шла ни в какое сравнение со скромными возможностями всех партнёров, включая даже Фланкина. Фланкин «стравил» Мерекалова и с прокурором, но тот вовремя понял превосходство Мерекалова и честно объявил об этом.


Вообще, Мерекалов, несмотря на слабости на женском фронте, в конце пятидесятых — начале шестидесятых годов вполне мог быть назван «героем нашего времени». 29 февраля 1960 года Сократу Мерекалову исполнилось 36 лет. Это широко отмечалось, так как накануне успешно завершилась полным триумфом наша работа по созданию новой оборонной технологии. Мерекалов, как один из основных авторов, стал лауреатом Ленинской премии, и ему было присвоено звание полковника (в порядке особого исключения минуя звание подполковника).

Так закончилась эта эпопея. Но много наших «побед» на Кемеровском АКЗ было ещё впереди, хотя и не таких звонких.


В РУБЕЖНОЕ С НАЧАЛЬНИКОМ

Мы с моим другом Виктором Мозговым сидим в приёмной директора института Алексея Петровича Шестова. Хотим устроиться на работу. На многое не претендуем. Хотелось бы на инженерные должности. Но, учитывая, что у нас незаконченное высшее образование, нас устраивали бы и должности старших лаборантов.

Секретарь сказала, что Алексей Петрович скоро придёт. Напротив его кабинета был кабинет его заместителя с табличкой «профессор А. И. Королев».

Я спросил, нельзя ли ограничиться приёмом у замдиректора. Секретарь испуганно замахала руками:

— Что вы, Алексей Иванович такими мелочами не занимается, к нему предварительная запись и попадают далеко не все, не то, что к Алексею Петровичу, к которому можно прийти запросто. К Алексею Ивановичу сам Начальник Управления Министерства приходит консультироваться. Я подивился тому, что услышал и понял, что Алексей Иванович правит институтом как кардинал Ришелье Францией при живом короле.

Появился Алексей Петрович и вежливо пригласил нас в свой кабинет. Он внимательно нас выслушал и позвонил… Алексею Ивановичу. Сказал, что можно было бы нас назначить на должности инженеров или старших лаборантов. В ответ услышал: «Пошлите в лабораторию Трофимова на должности лаборантов, а то, что они стремятся, как вы говорите, «достигнуть вершин», это хорошо. Нам нужны свои «Кафаровы». Трофимова сейчас нет. Там — Гольдфарб, пусть разберётся и определит кого куда». Алексей Петрович в точности передал нам разговор с Королёвым и пожелал удачи. Больше мы с ним не встречались. Вскоре он умер от рака мочевого пузыря (профессиональное заболевание людей, много работавших с бензидином).

Гольдфарб «разобрался» с нами быстро. Сказал, что один пойдёт в группу Шапиро, а другой — в его группу.

— Себе я возьму… — он на секунду задумался, — скажем, Мозгового, может быть у него побольше мозгов, а Александров пусть идёт к Шапиро.

Беседа с Гольдфарбом продолжалась не больше минуты. Так я оказался в группе Семена Иосифовича Шапиро, состоящей из четырёх человек: инженера Игоря, старшего лаборанта Фокина и двух лаборантов — пожилого Фёдора и юного Олега. Я стал пятым, а непосредственным моим начальником оказался старший лаборант Иван Фёдорович Фокин, который мне казался пожилым человеком (он собирался стать биологом, заканчивал МГУ и был на 5 лет старше меня). Иван Фёдорович родился 1 января, и его день рождения каждый год праздновала вся страна. Он был эрудированным гуманитарием и мало интересовался химией, хотя работал в химическом институте.

Наш инженер Игорь был высоченным красавцем, очень способным, но лентяем и «пофигистом». Всю текущую работу он передоверял Фокину. Впоследствии в группе появилось ещё два лаборанта (когда я закончил институт): Мила Перикова и Алёша Звонарев, которые вошли в мою подгруппу. Группа был дружной, хорошо работала, хотя и не перегружалась.
Наш шеф нам не докучал и вполне нас устраивал. Вот уже почти двадцать лет он занимался исключительно своей диссертацией по распылительным сушилкам. Ему давно перевалило за сорок, и он казался мне стариком.

Впервые мы с ним встретились после его возвращения из командировки на Бердичевский завод «Прогресс», где изготавливались диски его конструкции (он был конструктором и много лет проработал в НИИХИММАШе) к распылительным сушилкам (а приводные механизмы выпускал Сумской машиностроительный завод, на который он тоже часто ездил). Шеф (он имел у нас такое прозвище) оказался человеком небольшого роста, очень подвижным, лысым, с живыми карими глазами, весёлым и добрым. Словом, он мне понравился. «Наукой» мы с ним занимались только в первую встречу. Он дал мне две книги: «Сушильное дело» М. Ю. Лурье и «Теория сушки» А. В. Лыкова и велел их проштудировать. На этом «наука» закончилась, и мы больше её никогда не касались. Зато разговоров «для души» и «коммерческих» было хоть отбавляй.

Он много мне рассказывал о своём сыне «Марике», очень способном (по его мнению), работающим после окончания института на Тамбовском машиностроительном заводе, выпускающем вариаторы к электродвигателям (впоследствии я работал с Марком в НИИХИММАШе и мы дружили: я был уже начальником лаборатории, а он — старшим инженером).

Однажды Шеф объявил мне, что через три дня мы с ним едем в командировку на две недели, на Рубежанский химкомбинат (Ворошиловградская, а позднее — Луганская область), в цех распылительных сушилок, на одной из которых он проводит экспериментальные работы по своей диссертации. Я был доволен тем, что приобщусь к настоящей научной работе.

По прибытии в город Рубежное мы устроились в гостинице и, минуя начальство, пришли прямо в цех, где нас радушно встретила гигантских размеров женщина с выразительной фамилией Громадская, которая оказалась начальником цеха.

Цех выпускал различные красители и полупродукты, многие из которых были взрыво- и пожароопасными. Мои обязанности заключались в проведении инструктажа по технике безопасности при работе с распылительными сушилками, хотя на заводе был специальный инженер по технике безопасности, который буквально «изнывал» от безделья. Я с энтузиазмом взялся за порученную, как мне казалось, очень ответственную работу. Однако оказалось, что взрыв или пожар можно было устроить, только если очень постараться и специально грубо нарушить технологию.

Все обучающиеся у меня аппаратчики при поступлении на работу проходили обязательный инструктаж по технике безопасности и каждый год эта сдача повторялась. Но шеф считал необходимым проводить дополнительный, фактически никому ненужный, инструктаж и поручил это мне. Я надоел всем своими «лекциями», особенно мужской половине обслуживающего персонала, хотя женщины добросовестно заучивали все правила. И надо же было случиться такому, чтобы мужики-«халтурщики» все-таки «умудрились» устроить «пожар». Собственно, это не был пожар, а произошло небольшое загорание не убиравшегося неделями сухого красителя на дне сушилки. Но «отличницы» учёбы ударились в панику, бегали по цеху с какими-то тряпками и причитали: «Ах, боже мой! Ах, что же делать?» Не могли успокоиться даже после того, как «халтурщики» мужики в две минуты ликвидировали это пустяковое загорание.

Между тем рабочие цеха ежедневно под руководством Шефа проводили одни и те же примитивные опыты по определению количества сухого продукта в различных местах на дне распылительной сушилки, образовавшегося от высыхания в потоке горячего воздуха жидкого раствора при его распылении в верхней части камеры специальным распылителем. Конструкции распылителей были разными: в виде «душевой» головки с отверстиями, в виде тарелки или в виде диска с рядом отверстий в торцевой части. Менялись и растворы разных красителей. Такие опыты повторялись десятки, сотни и даже тысячи раз. Это называлось «изучать конструкции распылителей и факелы распыла». Я дивился примитивности этой научной работы, но все «цеховики» были полны почтения к учёному-исследователю Шапиро и его научной деятельности, продолжающейся уже многие годы.

Так он упорно работал над своей кандидатской диссертацией. Мне тоже иногда доверяли «святая святых» – взвешивание тарелочек с высушенным продуктом, которые назывались «чашки Петри».

Но гораздо интереснее была наша «светская жизнь» во время пребывания в городе Рубежное.

Каждый вечер мы были в гостях у Анны Ивановны Громадской, которая жила со своей взрослой дочерью Ирой в просторной трёхкомнатной квартире недалеко от комбината.

Девушка была красивой, стройной, высокой, но совсем не такой гигантской, как её мать. Почти всегда присутствовала и её подруга — Маша — яркая блондинка с распущенными волосами, и такая же высокая.

Надо сказать, что я с детства не люблю высоких женщин и никогда не испытывал к ним нежных чувств. К Ире и Маше я тоже был равнодушен, хотя притворялся влюблённым в обеих. Это вызывало соперничество между ними и очень меня забавляло. Мы без конца болтали, смеялись, нам было весело и интересно.

Больше всего нас забавляло трепетное отношение моего Шефа к хозяйке. Они явно были неравнодушны друг к другу. Шеф не доставал Анне Ивановне даже до плеча. Эта пара напоминала мне дуэт громадной Ленинградской актрисы Чесноковой и крошечного артиста Московского театра Оперетты Григория Ярона из известного кинофильма о цирке по оперетте Имре Кальмана.

Почему-то некоторые низкорослые мужчины обожают высоких полных женщин. Ещё в школьные годы меня (и не только меня) удивляла дружная «сладкая парочка» моей необъятных размеров учительницы по математике Плахоцкой и крошечного историка, директора школы Сырцова. Но рекорд в этом отношении (и я в этом не сомневаюсь) принадлежал бы моему знакомому Артуру из Кутаиси, который был убеждён, что чем толще и габаритней женщина, тем она ценнее и не считал достойной своего внимания женщин, которые могли «умещаться» на одном стуле. Его жена была необъятных размеров и очень ему нравилась. Сам же он был сухощавым и среднего роста.

Много пересудов у нас вызывал и судебный процесс об изнасиловании женщинами одного незадачливого мужика, который (вот идиот!) подал на них в суд. А дело было так. Один мужик из деревни шёл в районный центр, который был в десяти километрах от места его проживания. На середине пути его остановили четыре женщины и безо всяких предисловий предложили заняться прямо на природе «дружеским сексом». Естественно, предложение было высказано не в такой деликатной форме, а грубо и зримо. Бабы плотоядно поглядывали на него. Он испугался и отказался. Они не стали больше его упрашивать, а сразу решительно приступили к делу. Первым делом связали бедолагу, а затем энергичными действиями привели в «боевую форму» его мужское достоинство, перевязав его (достоинство) для верности и стабильности состояния, не обращая внимания на посинение от прилива избытка крови и возникшего напряжения. Бросив жребий, они по очереди стали использовать связанного мужика по прямому назначению. Надо сказать, что такая дикая сцена оказалась возможной, так как после войны был «страшный дефицит» мужчин и огромное количество «голодных» баб.

Вечера у Анны Ивановны проходили интересно, весело и не без пользы. Шеф без умолку рассказывал разные истории, вдохновляемый хозяйкой дома. Иногда он иронизировал над собой. Так он рассказал, что однажды во время ночного дежурства в институте он поднял панику и обзвонил все начальство, потому что ему показалось, что на объект проник злоумышленник. Оказалось, что это был всеми любимый кот. По этому поводу его начальник сказал: «Семён, я знал, что ты — дурак, а теперь об этом знает весь район». Почему-то это происшествие он не только не скрывал, но и гордился им. Может быть потому, что его начальником в то время был крупный учёный, и он гордился своеобразной близостью к нему, как в одном из рассказов Чехова жаждущий славы обыватель гордился напечатанной в газете заметке о нем, где было сказано, что он в пьяном виде попал под «извозчика», но отделался лёгкими ушибами (Антон Чехов «Радость» — прим. ред.).

Шапиро был неплохим конструктором, но одновременно безбожным вралём, когда дело касалось коммерческих или рекламных вопросов. Он любил повторять: «Коммерческая ложь – не есть ложь». Он буквально сыпал словечками и поговорками украинского и еврейского происхождения, типа «дрек» и «дрековый» или «Морис не волнуйся, жеребок – смирно».

Таковы были мои «университеты» в области науки и «околонаучных» разговоров. Тем не менее, командировкой в Рубежное с начальником я остался доволен. Шеф был хорошим человеком, но не был учёным. Меня очень удивляло, что на вопрос не тот ли он Шапиро, который написал книгу по химическому синтезу, он с гордостью отвечал, что он тот Шапиро, который написал статью в журнале «Химическая промышленность» по распылительным сушилкам. Такое убожество!

Вернувшись в Москву, я продолжил штудирование книг профессора М. Ю. Лурье и академика А. В. Лыкова. Мне они казались великими людьми, и я даже не мечтал о знакомстве с ними. Однако в жизни все получилось иначе. Я не только встретился и познакомился с Алексеем Васильевичем Лыковым, но и много лет работал с ним. Что касается Михаила Юдимовича Лурье, то, несмотря на огромную разницу в возрасте, мы стали близкими друзьями, я часто бывал у него дома на «Площади восстания», был хорошо знаком с его сыновьями, даже вёл его юбилейный (в честь семидесятилетия) вечер.

Михаил Юдимович был первым оппонентом при моей защите докторской диссертации. Он тогда провозгласил меня своим преемником и передал мне, как представителю молодого поколения, символическую эстафету.

В последние годы он часто бывал у меня в кабинете и рассказывал поучительные истории из своей жизни. Особенно мне запомнилась история со знаменитым профессором Рамзиным, которого обвинили во вредительстве, как руководителя так называемой «Промпартии». Рамзин, как и многие большие учёные (Николай Вавилов, Королев, Туполев) был арестован, посажен в тюрьму, но при этом оставался директором Всесоюзного теплотехнического института (ВТИ) и «ходил» на работу в сопровождении тюремной стражи.

В те годы М. Ю. Лурье был его сотрудником и близким другом. Однажды, возвращаясь из заграничной командировки, профессор Рамзин остановился в Париже и прочитал лекцию о своей знаменитой впоследствии I-d диаграмме, которая для «технарей» имеет не меньшее значение, чем Менделеевская таблица химических элементов для химиков. На лекции присутствовал некто Молье. Как рассказал мне участник этого события профессор Лурье, Молье «яростно» выступал против этой диаграммы, называя её «нереальной и необоснованной фантазией» Рамзина.

Финал этого события неожиданный: через несколько лет Молье опубликовал статью с этой диаграммой, назвав её своим «детищем». Рамзин в это время был в тюрьме и не мог реагировать на подлость Молье. К тому же он был скромным человеком, равнодушным к славе и популярности. За рубежом много лет называли эту диаграмму диаграммой Молье, и только в последние годы (благодаря «разоблачениям» профессора Лурье) она получила имя Рамзина.

Вот такая поучительная история. Но она далеко не единственная. Многие открытия, сделанные в России, «украдены» зарубежными авторами, например, нанотехнология (с создателями науки о нанотехнологиях и первыми практиками — советскими учёными академиком Ребиндером и профессором Хинтом автор этих строк был хорошо знаком).

Возвращаясь к вопросу своих взаимоотношений с Шефом, могу сказать, что работали мы дружно много лет, вплоть до моего перехода в НИИХИММАШ.

Конечно, нельзя сказать, что всё было безоблачно и сплошная идиллия. Были и проблемы. Две из них особенно значимы.

Когда я представил к защите свою кандидатскую диссертацию, мне было сказано, что меня «не пропустят», так как мой начальник ещё не кандидат наук. Я сделал ему диссертацию, и он стал кандидатом наук, а потом защитил свою.

Когда встал вопрос о срочном внедрении одной недоработанной технологии, в качестве «стрелочника» подставили (в том числе Шеф) именно меня. Но это уже другие истории, о каждой из которых я расскажу в своё время.

А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо.


БЕРЕЗНИКИ И ИХ ОБИТАТЕЛИ

После окончания Менделеевского института я почти двадцать лет работал в промышленности. Точнее в двух отраслевых НИИ: технологическом и машиностроительном, но большую часть времени проводил в командировках на промышленных предприятиях. По нескольку лет я работал на предприятиях Кемерово и Березников.

Нашей группе, начальником которой был Шапиро, приходилось решать много задач, в том числе по разработке и внедрению технологий важных для народного хозяйства. Шапиро занимался только своей диссертацией и часто ездил на Рубежанский химкомбинат и машиностроительные заводы Бердичева и Сум. Его заместитель инженер Игорь Китаенко предпочитал заниматься личными любовными вопросами. Поэтому вся работа ложилась на руководителей подгрупп: меня и Ивана Фёдоровича Фокина. Наши помощники-лаборанты не имели высокой квалификации и занимались многочисленными рутинными анализами.

Решение самых сложных задач поручалось мне. Особенно трудными и опасными были проблемы, связанные с оборонными вопросами. Одна из них — производство в городе Березники сернистых красителей для нужд армии и флота. Березники — небольшой город в бывшей Молотовской области, а ныне в Пермском крае на Северном Урале (близ Соликамска). Знаменит мощной горнодобывающей (калийный комбинат) и химической промышленностью. Одним из производств большого Березниковского химкомбината является стратегически важное производство сернистых красителей. Они сравнительного дешёвые, но потребность в них для нужд армии и флота огромная. Однако проблема заключалась в том, что они были неустойчивы к свету и термообработке. Надо было ликвидировать эти недостатки. Мне с двумя лаборантами было поручено решить эту проблему. И мы сделали это, а как — это «секрет фирмы». Новое производство заработало в полную силу через два года.

Все работы мы проводили в действующем цехе и Центральной лаборатории комбината. Я, хотя и имел место в гостинице, фактически жил в частном секторе и … в красном уголке цеха, когда оставался ночевать на производстве.

С руководством комбината — директором и главным инженером, я фактически дела не имел (в отличие от Кемерово, где мы ежедневно общались с руководством и дружно работали все вместе).

Зато весьма активно и по всем направлениям (включая сугубо личные отношения) мы «работали» с замначальника Центральной заводской лаборатории (ЦЗЛ) Светланой Николаевной Коробовой, её друзьями и коллегами.

Пора раскрыть секрет. «Частным сектором», в котором я жил, была двухкомнатная квартира Светланы Николаевны. Для меня — просто Света. Она и её друзья составляли мою компанию в Березниках. В её компанию входили подруга из технического отдела Валентина, начальник технического отдела Илья (по фамилии Фиш) и руководитель физико-химической группы Олег Кирсанов. Я был четвертым другом, но очень скоро стал первым. С некоторых пор все даже стали считать Светлану моей гражданской женой. Но реальная ситуация была далеко не так однозначна. Дело в том, что у нас была только видимость близких отношений. Света относилась ко мне со всей душой, я (как часто делал) изображал из себя влюблённого. Но мы спали в разных комнатах, и я ни разу не приходил к ней по ночам, хотя твёрдо был убеждён, что она хотела этого.

С её подругой Валентиной, отношения были очень определёнными. Она была много старше и опытнее всех нас, и «использовала» меня на все сто процентов без всяких «телячьих нежностей». Она деловито обучала меня всем «премудростям секса» и когда считалось, что я остался на ночь в цехе, фактически я ночевал у неё дома. Такая ситуация её нисколько не смущала, и она всегда ровно, душевно относилась к Светлане, которая ни о чем даже не подозревала.

Светлана была незаменимым работником, фактически руководила ЦЗЛ и очень мне помогала. Она, несомненно, была очень талантлива, прекрасно разбиралась в химии, технологии и технике. Меня она понимала с полуслова, выполняла сложные анализы с применением приборов, которых не было у нас в Москве, и давала весьма ценные советы. Очень способным и сведущим во всем был и Илья Фиш, который был связующим звеном между нами и начальством. Светлана категорически отказывалась быть соавтором моих статей, хотя по делу вполне заслуживала этого. А статей я тогда писал много, и в самые высшие инстанции, например, в Инженерно-физический журнал Академии наук Белоруссии. Мои статьи служили предметом «разбирательств» в Москве. Мне объясняли, что первым автором в моих статьях должен быть Шапиро (а то, что он в этом деле не принимал участия — не важно), так как он мой начальник. Меня упрекали также в том, что вместо того, чтобы писать диссертацию своему Шефу, я пишу свою, и предрекали мне спланированный провал на предзащите, если к тому времени Шапиро не будет кандидатом наук. В результате я в двух или трёх статьях поставил Шефа первым автором, но это мне не помогло.

Публикации в академических журналах и выступления на Международных конференциях закрепили за мной авторство в открытии новых эффектов, в создании «окислительной» и «антиокислительной» сушки на примере сернистых красителей. Никто из внешних специалистов не сомневался, что я — кандидат технических наук (или даже доктор). На самом же деле мне отказали в защите диссертации по материалам, полученным в Березниках, и поставили условие сначала сделать кандидатом наук своего Шефа.

Любопытно, что сам Семён Иосифович считал позицию моих оппонентов совершенно правильной и, высоко оценив мои способности и достижения, обижался на меня за мою невнимательность к нему, отсутствие с моей стороны действенной помощи, несмотря на то, что (как он считал) он был моим учителем в науке и жизни. Что касается жизни, то здесь я (в какой-то степени) могу с ним согласиться, но «в науке»…

Не могу не сказать несколько слов об Олеге Кирсанове. Это был высокий, красивый, атлетического сложения блондин, всегда по моде одетый, умный, весёлый и деятельный. Почему-то он не внушал доверия женщинам, может быть потому, что был слишком ярким и недоступным. У него была необычная биография. Он родился в Харбине (Китай) и приехал в Советский Союз, будучи уже взрослым человеком. Он скептически относился ко всему и всем, в том числе к самому себе. Казалось, что он видит всех насквозь. Поговаривали, что он шпион. У нас с ним сложились прекрасные отношения, хотя он относился ко мне (и ко всем окружающим) немного свысока. При этом никто не считал его заносчивым и не обижался на него. У него было чрезвычайно развито чувство юмора, он был отличным рассказчиком анекдотов. Незаменимым был Олег и в делах. Дружил он с очаровательной голубоглазой блондинкой по имени Луиза со странной фамилией Противень. Луиза Александровна была его заместителем. Она отличалась серьёзностью, добротой и несомненными способностями. Впоследствии она переехала в Тамбов и стала доктором наук.

С Олегом Кирсановым мы дружили много лет, и он был одним из моих аспирантов, а потом докторантом.

Вечерние «посиделки» у Светланы были частыми и проходили очень весело. Все хотели, чтобы Олег пригласил свою Луизу, но он почему-то уклонялся от этого.

Нередко общие разговоры плавно переходили к обсуждению событий в столице. Отвечая на вопросы я невольно сбивался на темы «производственные», что приводило в расспросам о лаборатории, в которой я работал.

Лабораторию возглавлял Виктор Иванович Трофимов, который был фронтовиком и никого не боялся, кроме Алексея Ивановича Королёва, перед которым трепетал. Меня это изумляло. Я по работе не встречался с Королёвым и в первое время в моем воображении это был могучий человек, железной воли с громовым голосом, конечно, доктор наук. Но оказалось, что он небольшого роста, инвалид, передвигающийся с большим трудом только с помощью костылей, с тихим голосом. И не доктор, а всего лишь кандидат химических наук, хотя и профессор. Секрет его неслыханного авторитета связан с фантастическими знаниями и памятью, действительно железной волей и неслыханной уверенностью в своих силах и возможностях. Говорили, что Алексей Иванович ничего никогда не забывает (в том числе ошибок коллег) и может, не колеблясь, расправиться с любым грешником. Он всегда был окружён подхалимами, презирал их, но держал при себе.

Я рассказывал березниковским друзьям о своих московских коллегах. Они слушали с большим вниманием и интересом. Особенно их поразило, что в нашей лаборатории, где я был младшим научным сотрудником, а затем и. о. старшего научного сотрудника, работал старшим научным сотрудником (по совместительству) известный учёный, академик В.В. Кафаров, который был моим руководителем дипломного проекта.

Всеобщую симпатию заочно вызвал мой друг аспирант Валентин Реутский с его удивительной судьбой.

Валентин был сиротой. Во время Отечественной войны он был подростком, оказался на оккупированной немцами территории, отправлен в Германию, в один из концлагерей. Его «купил» один фермер, у которого он работал почти два года. Очень честно трудился и понравился фермеру настолько, что тот решил выдать за Валентина одну из своих шести дочерей (тогда был острый дефицит мужчин). Освободили его американцы. Он вернулся в СССР и решил поступить в техникум. Отличался он тихим нравом, добротой и трудолюбием. Выжил в лагере, потому что… научился быстро есть (эта его способность меня всегда удивляла: он ел всегда ложкой, мгновенно уничтожая пищу).

Но главным достоинством Валентина был его талант исследователя, учёного. И ещё он был полиглотом, обладал фантастическими способностями к освоению языков и в концлагере, где были заключённые из четырнадцати стран, с каждым из них он говорил на родном языке собеседника.

Помню, когда в институт приезжали иностранные гости, и надо было пригласить на переговоры переводчика, специалиста по обсуждаемому вопросу, стенографистку, секретаря-машинистку, вместо четырёх человек приглашали одного Реутского, и он с успехом заменял всех.

В техникуме, куда поступил Валентин, работала буфетчицей некая разбитная баба Валентина, которая заприметила скромного, симпатичного парня и женила его на себе. Надо сказать, что Валентин любил женщин, но боялся их (это нередко бывает среди мужчин). Так один из моих друзей (в общем-то, человек не робкого десятка, полковник) тоже боялся женщин. Он никогда не был женат, хотя женщин любил. Женившись, Валентин, естественно, попал «под башмак» своей жены, которая была грубой, необразованной, злой женщиной, взявшей за правило избивать мужа тем, что было под рукой, например — скалкой. Она считала, что закончить техникум – верх образованности и пришла в ярость, когда узнала, что он собирается поступать в институт.

За время учёбы в институте Реутский (он был отличником) испытал на себе все тяготы семейной жизни с нелюбимой, злой женой, которая считала, что в институте учатся только бездельники, не умеющие зарабатывать деньги, чтобы обеспечить семью. А семья выросла: появилась дочь, которой Валентина привила ненависть и презрение к отцу. Валентин был забитым, робким и чувствовал себя виноватым во всех смертных грехах.

Настоящая трагедия разразилась, когда Валентина узнала о намерении мужа поступить в аспирантуру. Он боялся расправы и долго не решался сообщить жене о своём намерении. Она узнала об этом, когда Валентин уже был аспирантом. Расплата была жестокой, и Валентин попал в больницу.

Я познакомился с Валентином и его семьёй, когда пришёл работать в лабораторию НИИ, где Валентин числился аспирантом. Руководителем у него был академик Кафаров, который считал его талантливым, перспективным исследователем.

Будучи свидетелем нечеловеческих условий жизни Валентина Реутского в комнатушке барака под вечной угрозой скандалов и побоев, я стал убеждать его немедленно развестись. Он боялся (и не без основания), что Валентина из мести убьёт его сама или через подставных лиц, но мне всё-таки удалось убедить его, и он развёлся.

Однако он был не приспособлен к самостоятельной жизни и, по моему мнению, должен был срочно жениться на хорошей женщине. Я даже нашёл такую в нашей лаборатории. Выбор пал на недавно пришедшую в нашу группу после окончания техникума лаборантку Виолетту Краснову. Я решил стать сватом, чтобы спасти друга. Придумал версию, согласно которой Виолетта будто бы влюблена в Реутского, и сообщил ему об этом. У Валентина была очень низкая самооценка, и сообщение моё его просто потрясло. Я советовал ему обратить внимание на то, как Виолетта на него смотрит, как внимательно к нему относится. А Виолетте я сказал, что Реутский сильно страдает от любви к ней.

Виолетта в отличие от бывшей жены Реутского, понимала, что аспирантура — признак интеллекта человека, видела, что к Реутскому все относятся хорошо, с уважением. А уважать его было за что. Он в совершенстве знал полтора десятка языков, виртуозно владел стенографией, печатал, как профессиональная машинистка, был очень эрудирован как специалист, талантлив и имел замечательный бесконфликтный характер. Правда, он не отличался красотой, но для мужчины это было не обязательным. Виолетта же была красивой, статной женщиной, хорошо танцевала и готовила. Единственный её недостаток — непомерно длинный (как у Буратино) нос. Но разве это так существенно?

Словом, дело «закрутилось» и закончилось свадьбой. Все были в восторге, а я – больше всех. На самом деле, по большому счёту, настоящей любви между ними не было, но жили они в добром согласии. Виолетта очень любила танцы, весёлые вечера, компании. Валентин ничего этого не любил и танцевать не умел. Они договорились, что каждый будет жить своей жизнью. Оба были довольны. Валентин стал ухоженным, сытым (а раньше был заброшенным и голодным). Виолетта была хорошей хозяйкой и это сразу же почувствовалось.

Мы с Валентином сближались все больше и больше. У нас были общие интересы. Он задумал обучить меня иностранным языкам. Мы убегали на чердачное помещение корпуса и там тренировались. Но я оказался плохим учеником и скоро посоветовал Реутскому прервать наши занятия.

Семейная идиллия Валентина, к сожалению, длилась недолго. Виолетта заболела раком и умерла. Реутский остался снова один, но, к счастью, ненадолго. Его подобрала и «приватизировала» третья жена – Надежда, с которой я знаком не был. Она не умела так готовить, как Виолетта, но всё-таки он был не беспризорным.

Надо сказать, что Реутский, напуганный жизнью, всего боялся, а больше всего «органов» и суда, хотя ни в чем не был виноват, был чистым душой и честным человеком. Я часто его «пугал» ради забавы. Говорил: «Ты, Реутский, бабник, троеженец, тебя ждёт суд, так как многожёнство подсудное дело». Он всякий раз не на шутку пугался и робко так спрашивал, пестуя надежду пережить неприятности: — Может быть обойдётся? — Ни в коем случае! – сурово отвечал я прокурорским голосом!

Реутский сникал и впадал в глубокую задумчивость. Насладившись произведённым эффектом, я признавался, что пошутил и всякий раз замечал, что когда смысл моих слов наконец доходил до съёжившегося собеседника, он оттаивал. Зримо возвращались на лицо краски, возвращался огонёк жизни в остекленевшие зрачки. После смерти моего друга я вспоминал эти грубые розыгрыши и всякий раз мне становилось нестерпимо стыдно.

Когда всё в быту и личной жизни «устаканилось», Реутский проявил себя в полном блеске своего таланта. Он защитил докторскую диссертацию (не без моей помощи), стал профессором. Ему было присвоено звание «Заслуженный деятель науки и техники».

Судьба моего друга Реутского встретила отклик в душах моих березниковских товарищей.

Последовали рассказы о других судьбах. В это время на комбинате Уралкалий в Березниках пускалась установка по сушке хлористого калия — самая крупная в мире. Я хорошо был знаком с её автором — Юлией Яковлевной Каганович, и решил рассказать о курьёзных ситуациях в её жизни, которых она не скрывала. Ради «пиара» (как принято теперь выражаться) она объявила (это было давно), что является побочной дочерью Лазаря Моисеевича Кагановича. Ей не поверили и решили привлечь к ответственности за действия, порочащие одного из Советских вождей, именем которого назвали метрополитен в Москве (тогда метрополитен назывался «имени Кагановича», это потом он стал «имени Ленина»). Дело не без труда удалось «замять». Прошли годы, Каганович был объявлен оппозиционером. Тогда органы обратились к Ю. Я. Каганович с грозным вопросом: «Вы — чья дочь? Кагановича?» И в этот раз ей удалось выкрутиться. Об этом мне рассказала сама Юлия Яковлевна.

Ещё курьёзнее и «круче» была ситуация с одним студентом–Менделеевцем из Азербайджана, который объявил себя племянником Лаврентия Берия. Ему тоже удалось спастись.

Наша миссия в Березниках завершилась полным успехом. По материалам этой эпопеи я написал диссертацию, которую мне обещали разрешить защитить, но только после защиты диссертации Шапиро.

После того, как Шапиро стал кандидатом (не без моей помощи), я представил к защите и защитил свою новую диссертацию, но это уже была совсем другая работа, не имеющая отношения к Березникам.


КАЗАНЬ И КАЗАНСКИЕ КОЛЛЕГИ

Я сижу за письменным столом в своей уютной Очаковской двухкомнатной квартире, которую превратила буквально в райский уголок моя дочь Маришенька с двумя сыновьями — моими внуками. Они живут поблизости, в Олимпийской деревне. У Маришеньки идеальный художественный вкус, и она навела в квартире такую красоту, что у меня (глядя на всё это) сразу улучшается настроение.

Вокруг меня множество художественных сувениров из разных стран дальнего зарубежья, где мне довелось побывать. Но есть и отечественные. Прямо передо мной вырезанное на дереве цветное изображение Казани (в честь тысячелетия), подаренное мне моим казанским другом, недавно ушедшим в мир иной, профессором Голубевым Львом Германовичем (3). Он же со своими учениками подарил мне на юбилей хрустальный настольный календарь, на котором выгравированы моя фотография, фамилия и дата рождения.

На меня нахлынули воспоминания. Мысли были о Казани, о моих казанских друзьях и коллегах.

В Казани я был много раз, в основном, по делам. Впервые я попал в Казань ещё в детстве, когда родители отвезли меня туда на операцию по удалению гланд, чтобы покончить с мучившей меня хронической ангиной. Операция прошла, можно сказать, успешно. Родители выбрали Казань, хотя можно было выбрать и Горький, и Москву, которые находились приблизительно на одном расстоянии от нашего местожительства. Мы жили тогда в Чувашии, недалеко от Чебоксар.

В последний раз я ездил в Казань недавно, на защиту диссертации, где я был официальным оппонентом. Тогда ещё был жив мой друг профессор Голубев, с которым меня связывали многие годы дружбы и сотрудничества. Познакомились мы с ним в Москве, куда он приехал в Комитет по делам изобретений. Он был незаурядным изобретателем, впоследствии стал Заслуженным изобретателем РСФСР.

А в те времена был начинающим, но очень активным. Ко мне в институт он пришёл потому, что я был рецензентом по одной из его заявок, и у меня к нему было несколько вопросов. На все вопросы он дал вполне убедительные ответы и уехал в Казань с положительным решением по своей заявке. Перед отъездом Лева пригласил меня в Казань, и мы вскоре встретились, но не в Казани, а в Ленинграде, где я собирался защищать кандидатскую диссертацию.

На правах старого знакомого Лева помогал мне развешивать «листы» к предзащите. Было ещё двое помощников – аспирантов кафедры, где намечалась предзащита. Впоследствии оба аспиранта стали видными учёными, а аспирант из Китая – даже вице-президентом Академии наук Китайской Народной Республики.

Через два года после моей защиты Лева тоже стал кандидатом технических наук. Мы с ним выпустили даже общую книгу и стали дружить семьями. Несмотря на молодость (он был всего на полтора  года старше меня, а выглядел совсем мальчишкой), Лева был женат уже второй раз. Я познакомился с его второй женой Еленой, которая только что закончила Казанский химико-технологический институт и была на десять лет его моложе. Она была симпатичной, очень бойкой и предприимчивой и впоследствии стала успешной деловой женщиной, зарабатывающей большие деньги и имеющей свой бизнес, связанный с производством и продажей полиолефинов (полиэтилена и полистирола) в гранулах и плёнке.

Лева был отличным организатором, он создал в Казанском химико-технологическом институте кафедру по производству взрывчатых веществ, которая выпускала инженеров, пользующихся большим спросом. Когда после распада СССР спрос в таких специалистах «упал», он организовал кафедру по новому профилю — деревообработке и снова был «на коне». Они с Еленой были отличной парой, жили хорошо, имели две шикарные квартиры и две роскошные дачи с прекрасно оборудованными банями. А вот детей у них не было. Правда, у Льва были дети от первого брака, и Лена к ним хорошо относилась, но мечтала о своих детях, чему не суждено было сбыться.

Коллеги и ученики относились к профессору Голубеву с должным уважением, которое он вполне заслуживал, хотя, будучи человеком критического ума, часто иронично относился к окружающим (и даже с чувством превосходства), но на него никто не обижался, зная, что по большому счёту он человек честный и доброжелательный. Я тоже относился к нему хорошо, несмотря на его подчас резкие и даже саркастические замечания в мой адрес. Я не раз убеждался в том, что он верный друг и на него вполне можно положиться в трудные минуты. Лёва всегда находился в отличной физической и интеллектуальной форме. Ежедневно он бегал по 10–12 километров и всегда выглядел лет на десять моложе своих лет. Начальство его не очень любило за его острый язык, но так как он делал очень много полезного для вуза, его ценили.

У профессора Голубева было много учеников русских и татар, он умел подбирать кадры и, как правило, его аспиранты защищали свои диссертации вовремя и успешно.

Однако в профильном диссертационном совете института было засилье «теоретиков», из-за чего Голубев часто «пропускал» своих учеников через мой совет в Москве, особенно когда дело касалось докторских диссертаций. Как правило, защищавшие у меня аспиранты и докторанты Голубева становились моими друзьями на долгие годы. Среди них особенно «благодарными» оказались Вячеслав Александрович Лашков и Рушан Гареевич Сафин. Вопреки слухам, отношение к русским в Татарстане было всегда хорошим. При этом процветали родственные связи, в том числе в вузах. Так, ректором Казанского института, с которым я сотрудничал, был в те годы Сидоров Алексей Иванович, а проректором – его сын Герман Алексеевич (впоследствии он стал ректором), председателем диссертационного совета был Иван Иванович Панин, а учёным секретарём – его сын. Сына Рушана Сафина, который после Голубева стал заведовать кафедрой, звали Руслан. Он работал на этой же кафедре и стал заведовать после разделения кафедры (проведённого специально «под него»)  — второй половинкой кафедры.

Казань мне очень нравилась, и я хорошо знал её историю. Она стала столицей Татарстана в 1920 году. Город расположен на левом берегу Волги при впадении в неё реки Казанки. В Казани живёт более одного миллиона человек. Основана Казань в 1077 году булгарами. С конца XIII века она называлась Новый Булгар. В Казани развито машиностроение (производство самолётов, компьютерной техники и др.), химическая промышленность и нефтехимия (синтетический каучук, производство кинофотопленки и др.), а также лёгкая и пищевая промышленность. Казань — один из самых крупных научных и культурных центров страны: более 20 вузов, в том числе знаменитый Казанский университет, где учился Ленин, преподавал гениальный Лобачевский, работали великие химики-академики отец и сын Арбузовы. Имеются многочисленные музеи, консерватория, ряд театров, знаменитый Казанский кремль, за стенами которого башня Сююмбике, Дворцовая церковь, дворец Президента республики, мечеть Кул Шариф, в городской застройке — мечеть XIII века Марджани и многое другое.

Татарстан среди субъектов Российской Федерации имеет особый статус, о чем далеко не все знают. Он занимает территорию бывшего Казанского ханства, выделившегося из Золотой Орды. До этого территория принадлежала Волжско-Камской Булгарии — государству в среднем Поволжье. Казанское ханство прекратило своё существование и включено в состав Русского государства после взятия Казани в 1552 году войском Ивана IV, который лично руководил осадой Казани. В осаде Казани участвовала русская армия численностью 150 тысяч человек, более 150 артиллерийских орудий. Применялись минные подкопы и осадные башни. Осада Казани длилась более месяца. Кремль Казани до захвата города был деревянным. Перед решающим походом на Казань Иван IV провёл военную реформу и начал формирование стрелецкого войска – первой регулярной армии России.

Снабжение Казани всегда было очень хорошим. Помню, когда в Москве были сложности с мясными продуктами, закупали и привозили мясо именно из Казани. По поручению Голубева его ученик (тогда уже профессор) Рушан Сафин два года подряд привозил мне и моей семье в Москву целые мясные туши, которые мы хранили в морозильнике. Их хватало на всю зиму.

Одним из памятных событий была моя поездка в Казань по линии Высшей Аттестационной комиссии (ВАК) с целью проверки работы диссертационных советов по подготовке кадров высшей квалификации (кандидатов и докторов наук).

Тогда были массированные проверки подобного рода во многих регионах страны, в связи с ослаблением требований на местах к присуждению учёных степеней и присвоению званий (мне довелось участвовать в ряде таких комиссий, выезжавших в Баку, Ташкент, Кишинёв).

С целью проверки действительности авторства крупных руководителей в написании их диссертаций «большие начальники» тогда вызывались в ВАК на собеседование. Не обходилось без курьёзов. Один зам. Министра из Средней Азии убеждал членов экспертного совета ВАК, что всё в своей диссертации делал сам, в том числе писал программы для электронно-вычислительной машины. На вопрос о языке программирования он уверенно ответил, что программировал ... на русском языке. Он, естественно, не получил искомой степени. Председательствующий прервал дружный смех членов экспертного совета почти гоголевским восклицанием: «Над кем смеётесь? Над собой смеётесь!» И он напомнил, что первая в мире ЭВМ появилась в Советском Союзе (в Харьковском НИИ), а первый серийный выпуск ЭВМ был тоже в СССР (в Минске, ЭВМ единой серии ЕС). Так что если бы мы (в очередной раз) не упустили нашего первенства, совсем не исключено, что программирование проводилось бы на русском языке.

Комиссия ВАК, прибывшая в Казань, была настроена «по-боевому», но оказалось, что воевать было не с кем. Нас встретили с «распростёртыми объятиями». Устроили шикарный круиз по Волге, закатили роскошный «пир» в ресторане «Сказка», в живописном лесу под Казанью. Хотя всякие «банкеты» и «возлияния» тогда были категорически запрещены, местные власти «плевать хотели на запреты» и ничего не боялись (так как были самоуверенны и уверены в своих «властных» покровителях). И действительно, возбуждённое «дело» (был «сигнал») «спустили на тормозах». К нашему удивлению у казанцев по линии ВАК всё было в порядке (не то, что в Ташкенте или в Молдавии).

В один из недавних приездов в Казань среди встречавших я увидел хорошо мне знакомого ученика профессора Голубева — Ахмета. Меня удивило то, как молодо он выглядел, хотя был одним из первых учеников и защитил диссертацию много лет тому назад.

Оказалось, что это был не тот Ахмет, а его сын, очень похожий на отца. Сын тоже был учеником профессора Голубева, сравнительно недавно защитил кандидатскую диссертацию, но уже был гендиректором одного из нефтеперерабатывающих предприятий в городе Набережные Челны. А его отец Ахмет Мухамеджанов жил в Лондоне.

Историю Мухамеджанова-старшего (в совершенно разных версиях) я узнал от разных лиц, в том числе от его сына. Одна из версий представляла его в самом неприглядном свете. Говорили, что он стал воинствующим радикальным исламистом, примкнул к подпольной организации, готовившей «боевиков» для войны в Чечне (известно, что такие «организации» и «школы» действовали в Казани).

В составе группы «ваххабитов» Мухамеджанов-старший будто бы отправился в Чечню и там воевал против русских. Говорят, что он даже якобы отличался исключительной жестокостью, заставлял пленных русских сражаться друг с другом насмерть подобно гладиаторам в Древнем Риме. «Победителям» предлагал вступить в ряды «боевиков», а в случае несогласия «убивал». Заочно он был приговорён российскими властями к смертной казни. Попросил политического убежища в Великобритании и, получив его, уехал в Лондон, где до сих пор скрывается от суда.

Я не хотел верить этой версии, так как знал Мухамеджанова как человека очень вежливого, способного, доброжелательного и совсем не набожного.

Гораздо более правдоподобной мне казалась версия сына. Ахмет Мухамеджанов-младший категорически отрицал связь отца с «чеченскими боевиками», говорил, что отец никогда не был в Чечне и не собирался туда. А в Лондон он уехал, так как опасался преследований, никакого отношения не имевших к Чеченской войне. Дело в том, что он активно сотрудничал с Михаилом Ходорковским и его «Юкосом». Сотрудничество началось ещё до организации «Юкоса», когда Ходорковский руководил банком «Менатеп». Мухамеджанов тогда работал в вузе и участвовал в экспертной группе, определяющей перспективность предприятий Казанского региона. Он скептически относился к реформаторству в вузах и не скрывал этого. Более того, он писал критические письма в Министерство образования и науки, обвиняя руководителей Министерства в разрушении системы образования и ошибочности курса на выпуск бакалавров и магистров вместо инженеров.

Когда Михаил Ходорковский оказался в тюрьме, Мухамеджанов решил, что по совокупности его собственных «заслуг», он вполне может оказаться предметом судебных преследований, хотя никаких претензий со стороны властей ему не предъявлялось. Решив, что надо «от греха — подальше», Мухамеджанов уехал в Лондон. При этом он никакого «убежища», естественно, не просил и гражданства не менял. Сейчас он успешно, по словам сына, преподаёт в Кембридже и поддерживает дружеские и деловые связи со всеми коллегами из России и Казани, в том числе с родственниками и своим учителем профессором Голубевым. Лев Германович подтвердил правильность версии Мухамеджанова-младшего, а негативную версию назвал клеветой завистников. Я полностью согласился с ним, тем более что знал всех действующих лиц и был с ними в хороших отношениях (включая Ходорковского, с которым меня свёл мой сын, прекрасно знавший Михаила Борисовича по совместной работе в Менделеевском институте – они были почти ровесниками).

Последний раз я был в Казани совсем недавно, когда приехал в институт вместе с аспиранткой Лизой, в качестве официального оппонента по диссертации одного из учеников профессора Голубева.

Встреча была очень трогательной, душевной. Оппонирование было лишь поводом для поездки к друзьям, с которыми давно не общался. Появление Лизы в нашей компании все восприняли очень хорошо и однозначно. Но это было ошибкой. Никаких личных отношений у нас с ней не было. Она буквально «навязалась» в спутницы, уверяя меня, что это для неё очень важно, что она надеется познакомить казанских коллег, очень авторитетных в ВАКе (это было действительно так) со своей диссертацией и получить поддержку, в том числе в отношении оппонирования. В этом деле она вполне преуспела, хотя можно было получить поддержку её объективно очень хорошей диссертации и без всякого её участия. Тем не менее, она завязала прочные знакомства с учёными и аспирантами Казани.

Нас поселили в личных апартаментах ректора, где он обычно размещал почётных гостей, прибывающих из столицы или из-за границы. Это была многокомнатная шикарная квартира со всеми удобствами.

В квартиру были завезены замечательные продукты и приготовлены кушанья русской и татарской кухни.

Лиза была в восторге. Она вообще любила и умела восторгаться. По моему глубокому убеждению, Лиза представала собой умную, расчётливую, так сказать, «рафинированную» карьеристку, никого не любившую кроме себя самой, даже мать и брата (отца у неё не было). Она отличалась красотой, хорошей (хотя и далеко не идеальной, особенно ниже талии) фигурой, целеустремлённостью, сильной волей и почти идеальным художественным вкусом. Можно было бы отнести её к трудоголикам, если бы не чёткое определение, чем заниматься. А занималась она только тем, что было выгодно. Она была талантливой актрисой, мастерски изображала влюблённую, обиженную или разгневанную в зависимости от обстоятельств. Старалась все время быть на виду и везде быть первой.

На потоке химиков, где я читал лекции, Лиза выделялась яркими одеждами и активностью. Всегда сидела на первой парте и изображала глубокую заинтересованность предметом и лектором. Вначале я ей даже поверил и стал отличать от других студентов. Она выражала горячее стремление заняться научной работой и вскоре стала старостой научного кружка, а затем и аспиранткой кафедры.

Круглая отличница, активистка, действительно способный исследователь, она получала все возможные вознаграждения: стипендию Правительства и Президента, первые места на конкурсах и конференциях. Считалась гордостью курса, факультета и университета. Вскоре она приобрела не только большую известность, но и большое влияние. Так что, когда она изъявила желание ехать со мной в Казань, никто не возражал, в том числе и я сам, хотя и не собирался брать с собой кого-либо. Все поражались, когда узнавали, что у неё было более тридцати публикаций и восемь патентов, и предрекали ей великую будущность в науке.

Однако я скоро понял, что её не привлекала перспектива стать ведущим преподавателем на кафедре (даже профессором). Она хотела сделать карьеру более высокого полёта и прежде всего, устроить свою личную жизнь. Она запросто влюбляла в себя мужчин, но выбирала только самых продвинутых и перспективных.

Когда я понял её сущность, она перестала мне нравиться, и я сочувственно относился к её очередным «жертвам».

В Казани она также занималась «селекцией», заимела массу друзей и поклонников, но не остановилась ни на ком, хотя многие считали, что она в них была влюблена (и, конечно, ошибались). Она никого не разочаровывала в их заблуждениях.

Нам предложили замечательную культурную программу, но прежде всего мы должны были принять участие в заседании диссертационного совета. Защищал аспирант Руслана — сына Рушана Сафина — одного из первых учеников профессора Голубева, то есть, если так можно выразиться, его научный внук (или даже правнук). Диссертация была хорошей, и аспирант защитил её блестяще. Я выступал в качестве первого официального оппонента (с разрешения ВАК, которое необходимо было иметь руководителям Экспертных Советов ВАК). Диссертационный совет отнёсся ко мне с большим уважением и благодарил не только за отзыв на диссертацию, но и за «ценные советы» по работе Совета.

После защиты состоялся блестящий банкет, в котором приняли участие и руководители университета — мои давние друзья (в это время банкеты уже не были под запретом).

Вопреки «табели о рангах», Лиза сидела во главе стола, рядом со мной, что её нисколько не смущало.

В отличном настроении, в сопровождении свиты из хозяев, мы после банкета вернулись в нашу резиденцию. Все, кроме Ахмета Мухамеджанова, скоро нас покинули, пожелав спокойной ночи, а Ахмет остался, что не понравилось Лизе, и она ушла в «свою» комнату.

Ахмет ушёл очень поздно, а я направился спать в свою шикарную комнату, имеющую рядом кабинет и туалет. Мне не спалось, и я слышал, как Лиза бродила по комнатам, но ко мне зайти, видимо не решилась. Я думал, зайти ли мне к ней, но решил не заходить.

На следующее утро я проснулся поздно. Лиза уже была на ногах и в плохом настроении. Она выразила недовольство поздним уходом Ахмета, но развивать эту мысль не стала. Она явно была недовольна и моим поведением, но ничего мне не сказала, а позвала меня на художественно оформленный шикарный завтрак, который приготовила для меня. Я выразил искреннее восхищение, но оно не произвело никакого впечатления на Лизу. Она не отреагировала.

За нами заехали друзья, и мы отправились на экскурсию по городу и за город.

Экскурсии были просто великолепными, а экскурсоводы — специалистами экстра-класса. Прежде всего, мы посетили Казанский кремль, красота которого общеизвестна. Особое впечатление на нас произвёл исламский храм-мечеть Кул Шариф, самый большой в Европе (храм в Грозном тогда ещё не был построен). Впечатляло, что и православная церковь, и исламский храм находились рядом. Кроме экскурсоводов мы общались и со священнослужителями. Великолепие храмов и Президентского дворца восхищало. Экскурсии были насыщенными. Мы побывали в ультрасовременном кинотеатре на сеансах со спецэффектами, которые может выдержать не всякий зритель. Нам сказали, что такого кинотеатра пока нет даже в Москве.

Съездили мы и в известный монастырь в пригороде Казани, который также оставил массу впечатлений.

Капитальное знакомство с кафедрой Сафина (Голубев работал в последнее время профессором этой кафедры), её коллективом, оборудованием завершило наше «образование». Ужинали мы на даче Рушана Гареевича Сафина, не уступающей по своим размерам и достоинствам знаменитым дачам профессора Голубева.

На поезд нас провожали большим коллективом, очень радушно, с многочисленными подарками. Поездка была очень приятной и полезной. Лиза сочла «правильным» выразить бесконечное восхищение и признательность, что получилось у неё, как всегда, очень удачно и достоверно.

Защита Лизы была триумфальной, она даже перестаралась с украшением зала и председательского стола. Она благодарила всех, но меня поблагодарить забыла, что меня очень обидело. Я прямо сказал об этом на последующем шикарном банкете. Все уговаривали меня не обижаться на неё, так как она сделала это не умышленно. Я был уверен, что это действительно так, но не простил её. Когда она после банкета спросила, когда мы теперь увидимся, я ответил: «Никогда!» И сдержал слово. Больше мы с ней не виделись (конечно, я подписал стенограмму и все документы, и вскоре она стала кандидатом наук).

О дальнейшей судьбе Лизы я ничего не знаю. Правда, мне рассказывали, что она продолжала делать карьеру. Общалась с успешными людьми, особенно с одним немцем-миллионером. Широко рекламировала себя в Интернете. Будто бы её видели в Париже и Лондоне в роли богатой бизнес-леди, однако, не знаю, насколько это правда.


ЛЕНИНГРАД – САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Я — москвич, но не коренной, так как родился в городе Архангельске, а вот мои дети и внуки — уже коренные москвичи.

Формально на вопрос о своей большой и малой Родине мне ответить не трудно: Советский Союз и город Архангельск.

Своей второй родиной я обычно называю Кострому, где много лет жили мои родители с детьми. Там они и похоронены. А две моих сестры и брат до сих пор живут в Костроме. Сам же я в Костроме бываю редко и никогда не жил там. Когда семья переехала в Кострому, я уже жил в Москве и учился в Менделеевском институте. А все мои детские годы (без трёх лет проживания на Урале во время Великой Отечественной войны) прошли в различных посёлках Чувашии, куда меня привезли шестимесячным ребёнком из Архангельска (с тех пор в Архангельске я никогда не был). В Чувашской республике ряд лет работал мой отец, который прошёл путь от инженера до Министра лесной промышленности, и вся семья часто переезжала, в связи с изменением места работы отца.

А вот на вопрос о времени и месте начала трудовой деятельности меня не затрудняет. Это — Охтинский комбинат в Ленинграде, куда я приехал на практику и летние каникулы после окончания второго курса Московского химико-технологического института им. Д. И. Менделеева.

Правда, в Ленинград я тогда приехал во второй раз. В первый раз меня туда привезли маленьким мальчиком ещё до начала Отечественной войны. Отец тогда приезжал с женой и маленьким сыном (это был я) на курсы повышения квалификации, которые он успешно закончил и даже получил права на вождение всех видов наземного транспорта (легковых и грузовых автомобилей, тракторов, тягачей и др.).

Мы поселились у старшего брата отца дяди Васи, работавшего на одном из многочисленных заводов Ленинграда. Он был единственным родственником по отцовской линии, с которым я встречался, хотя отец был девятым ребёнком в семье (жизнь «разбросала» всех родственников отца в годы Первой мировой и гражданской войн, а сам отец воспитывался в детском доме). Похожая судьба была и у моей матери: она тоже воспитывалась в детском доме, где и познакомилась с моим отцом. Так что я никогда не знал и не видел ни бабушек, ни дедушек.

Первые мои впечатления от Ленинграда были невероятно яркими и запоминающимися. Это вполне понятно, так как до этого я не был ни в одном из больших городов. Особенно меня поразил вечерний Ленинград: море огней всех цветов от автомобилей и витрин магазинов — это чудо по сравнению с вечерним полумраком рабочих поселков.

Дядя Вася был огромного роста (выше моего почти двух метрового отца), весёлым и добрым. Через два года он погиб в блокадном Ленинграде, от разрыва фашистской бомбы на оборонном заводе, где он «нёс трудовую вахту».

Жена дяди Васи была (как мне казалось) злой, всегда недовольной. Она без конца «возилась» с грудной дочерью и почти не обращала внимания на сына (моего ровесника) Бориса.

Моя практика на Охтинском химкомбинате Ленинграда началась с назначения аппаратчиком в цех № 6 производства пластмассовых игрушек, но я попросил послать меня в соседний цех — переработки пластмассовой крошки и каландрирования. Так я оказался аппаратчиком («шикарное» название простых рабочих) под командованием инженера со звонкой фамилией Позамантир. Он был очень похож и внешне, и по привычкам на моего будущего начальника в Москве — инженера Игоря Китаенко: такой же мощный атлет, красивый, талантливый, весёлый, но ужасный «пофигист». Он быстро поверил в мои «выдающиеся» способности и начал продвигать меня (весьма энергично) по служебной линии, в результате чего я от простого аппаратчика дошёл до замначальника цеха. При этом одним из моих «подчинённых» оказался Позамантир, что его нисколько не смущало: он был абсолютно равнодушен (редкий случай) к карьерному росту, за что его любили и уважали все, с кем он имел дело.

А начал я с аппаратчиков на «древней» трёх колонной центрифуге. Моей сменщицей оказалась студентка Ленинградского технологического института им. Ленсовета, которая восхищалась моими «талантами», особенно в области эстрадного искусства (я в это время был уже Лауреатом международного конкурса мастеров художественного слова), а также (не в последнюю очередь) тем, что я был влюблён в неё. На самом деле я (и это стало моим постоянным «приёмом» в общении с женщинами) притворялся влюблённым и с удовольствием позволял себя любить. И тогда, и потом я так и не мог объяснить себе, почему я пользовался неизменным успехом у женщин при моей невзрачной внешности.

Вскоре я был назначен старшим аппаратчиком на «каландры», которые при высокой температуре превращали расплавленную пластмассовую крошку в сплошную ленту путём пропускания расплава в щель между вращающимися валами. Эта операция называлась «каландрированием», а вращающиеся валы — «каландрами».

Я не забывал и концертную деятельность. Тот год был годом Чехова в Ленинграде. С большим удовольствием и успехом я читал рассказы Чехова в «красных уголках», которые обязательно были в каждом цехе для проведения общественных мероприятий. Это, как правило, происходило в обеденный перерыв, но иногда и после окончания смены. «Концерты» были и в управлении комбината, что (я не сомневаюсь в этом) способствовало моему служебному росту. У меня была трудовая книжка, которую обычно заводили только для постоянных сотрудников. В трудовой книжке заносились все мои продвижения по службе, награды и поощрения.

Давно уже закончилась моя практика (с оценкой «отлично»), закончились каникулы, уже шли занятия в осеннем семестре нового учебного года, а я все работал на Охтинском химкомбинате. Меня уговаривали не возвращаться в Москву, а перевестись на заочное отделение «Менделеевки» или в Ленинградский институт ЛТИ им. Ленсовета, но я все-таки вернулся в Москву на свою специальность, тем более что в заочном отделении и в ЛТИ им. Ленсовета не было моей специальности, связанной с технологией урана. Может быть, я поступил не очень правильно, учитывая дальнейшие события в моей судьбе, но так было, и прошлое не вернёшь.

В годы блокады ленинградцы подверглись страшным испытаниям, бедам, смертельному голоду. Второго такого ужасного испытания за всю историю не было на земле. Честь им и хвала. Все блокадники настоящие герои. Но меня мучит вопрос: почему так долго длилась блокада?! Изучая историю Отечественной войны, я пришёл к убеждению, что, если бы сосредоточить все усилия фронтов того направления, а не рваться любой ценой на Запад, можно было бы разблокировать Ленинград и освободить Псков, по крайней мере, на год раньше и спасти сотни тысяч жителей от голодной смерти. Ведь в это время Красная Армия уже давно громила фашистов за пределами Советского Союза. Но историю не переделаешь. Было то, что было.

В следующий раз я попал в Ленинград, когда поехал навестить родственников жены, проживающих в «северной столице» — дядю Лёшу и тётю Аню Курышевых. Незадолго до этого дядя Лёша гостил у нас в Москве, а ещё много раньше нас навестил его старший брат Георгий (дядя «Гоня»), который был крупным инженером. Но вскоре он умер, хотя производил впечатление здорового человека и на здоровье не жаловался. Дядя Лёша, фактически приходился моей жене не дядей, а двоюродным братом, но она называла его «дядей», по-видимому, потому, что он был много старше её.

Дядя Лёша был капитаном дальнего плавания, побывал во многих странах всех континентов, включая Африку и Латинскую Америку. Он был среднего роста, плечистый с большим добрым лицом (половину которого занимал нос картошкой), с маленькими острыми весёлыми глазками. Он был очень общителен, разговорчив, «сыпал» анекдотами и прибаутками. У него была поговорка: «короче, проще», хотя он говорил всегда пространно и вычурно. Он общался со мной как с самым близким и дорогим родственником, при этом оказывая большое уважение. Также необычайно добра, заботлива и разговорчива была тётя Аня, которая закармливала меня всякими «вкусностями», особенно пирогами, которые мне очень нравились. С дядей Лёшей мы совершали многочисленные прогулки по Ленинграду, который он очень любил и очень хорошо знал. Он показал мне и знаменитого Чижика, который пил на водку на Фонтанке». Дядя Лёня и тётя Аня жили в маленькой квартирке, являющейся частью коммунальной квартиры, все жильцы которой очень дружили между собой, что в «коммуналках» бывает довольно редко. К сожалению, дяди Лёши и тёти Ани давно уже нет в живых, также как и моей дорогой супруги, пославшей меня к ним в гости.

Памятно мне и кратковременное пребывание в Ленинграде по делам, связанным с проектом расширения производства люминофоров, который разрабатывался Ленинградским институтом «ЛенНИИГИПРОХИМ».

Производство планировалось в Ставрополе, научную часть разрабатывал «Ставропольский институт люминофоров и особо чистых веществ» для радиотехнической промышленности. Я был связан с аппаратурным оформлением этого проекта и с руководителем проекта Ирой Стефановой, в которую был якобы влюблён (роль влюблённого в окружающих меня женщин я, судя по результатам, исполнял и в этот раз, достаточно убедительно, тем более что я в то время уже был заслуженным артистом РСФСР и успешно «концертировал» параллельно с научной работой и инженерной деятельностью). Роль влюблённого очень помогала в работе и позволяла не доводить до споров возникающие разногласия и противоречия.

Мы с Ирой Стефановой (фамилия болгарская, но она была русской и потомственной Ленинградкой) побывали в Ставрополе, общались с директором НИИ Ладыгиным Николаем Алексеевичем, ранее бывшим замминистра Химпрома, а до этого — главным инженером Кемеровского анилинокрасочного завода, где впервые была создана технология получения отечественного напалма, за участие в создании которой Николай Алексеевич (вполне заслуженно) был удостоен званием Лауреата Ленинской премии.

Мы с Николаем Алексеевичем встретились по-дружески, вспоминали совместную работу в Кемерово (я тоже активно участвовал в этой работе и стал по итогам работы Лауреатом премии Правительства СССР) и быстро договорились о дальнейших совместных действиях по производству люминофоров. Благодаря Николаю Алексеевичу и Ире я детально познакомился со столицей края Ставрополем. Город мне очень понравился. Николай Алексеевич предложил нам экскурсионную программу по Ставропольскому краю, но мы, поблагодарив его, отказались. Однако экскурсию мы все-таки совершили, но «дикарями», что нам казалось более интересным и романтичным. Автобусом мы доехали из Ставрополя до Пятигорска, а потом электричкой по линии Пятигорск–Кисловодск, останавливаясь в каждом из известных городов- курортов этого знаменитого маршрута.

В Кисловодске мы решили переночевать на природе в пригороде курорта. Это смелое решение не обошлось без приключения. На нас напали с целью ограбления двое молодчиков-рецидивистов, бежавших из колонии (уже потом из расклеенных фотографий мы узнали, кто они такие). Говорят, что припёртые к «стенке» звери из страха часто переходят в «наступление» и оказываются очень опасными. Нечто похожее случилось и со мной, когда я в ужасе ударил одного из нападавших камнем по голове, прежде чем он успел нанести мне увечье ножом. А второго — толкнул с такой силой, что он упал, разбив голову о камни, но все-таки в лежачем состоянии успел нанести мне удар своим ножом в ступню правой ноги (у меня и сейчас на этом месте шрам чуть выше большого пальца). Ира изо всех сил потащила меня от поверженных, лежащих на камнях бандитов, и я заковылял вслед за ней в сторону города. Никто нас не преследовал.

Мы благополучно добрались до ближайшего медпункта Кисловодска, несмотря на большие кровопотери и боль в ноге. Через два дня мы уже двинулись в обратный путь. Ира до небес возносила мой подвиг в сражении с бандитами. Я помалкивал и не признавался, что изрядно перетрусил, хотя в это время находился в отличной спортивной форме.

По прибытии в Ленинград мы с Ирой в ЛенНИИГИПРОХИМе успешно решили все производственные вопросы. Она пригласила меня в гости к своей подруге и соседке на Фестивальную улицу. Соседкой оказалась более чем популярная в то время певица Эдита Пьеха. Она встретила нас радушно, угостила «казённым» ужином и стала добросовестно развлекать гостей. Узнав, что я играю на аккордеоне, предложила исполнить совместно несколько номеров. Особенно удались нам тогда «хиты» (как сегодня говорят): «Наш сосед» и «Манжерок». Я познакомился там и с Броневицким (очень ревнивый, некрасивый, но талантливый человек) и с толстушкой дочерью Пьехи – матерью сегодня не сходящего с телеэкранов Стаса Пьехи, известного благодаря легендарной бабушке.

На следующий день я пообщался со своими ленинградскими друзьями из разных организаций и вечерним поездом возвратился в Москву.

Через месяц мне предстояла новая поездка в Ленинград, где я должен был выступить по просьбе профессора Жукова в качестве официального оппонента при защите его аспирантки. Профессор Жуков был очень уважаемым учёным старшего поколения, и мне не хотелось ему отказывать, хотя я редко оппонировал диссертации, так как работал в Высшей аттестационной комиссии (ВАК) и мог выступать официальным оппонентом только с разрешением ВАК СССР.

Прибыв в Ленинград, я встретился с председателем диссертационного совета, директором института профессором Терентьевым, с которым был давно знаком. Эта встреча была последней, так как он вскоре умер, хотя, казалось, был вполне здоров (такое, в моей жизни случалось, к сожалению, довольно часто).

Защита прошла хорошо (степень кандидата наук аспирантке Жукова присудили единогласно). Банкет прошёл отлично, но без участия руководства института (из соображений «техники безопасности»). «Новоиспечённого» кандидата наук звали Вера. Она не отличалась красотой, но была очень обаятельной. Вера пригласила меня после банкета к себе домой. Я, будучи под винными парами, согласился. Второй оппонент — известный учёный из Москвы профессор Леончик не получил приглашения и был обижен (как выяснилось впоследствии). Вера сказала, что в гостинице, где мы остановились, недавно был большой пожар, там пока не всё в порядке и у неё мне будет гораздо удобнее.

Вера жила с дочерью в небольшой, но уютной квартирке (дочь была в это время на даче, она присутствовала на защите и банкете, поздравила мать, как полагается, но вернулась на дачу, а не на городскую квартиру). Вера устроила на квартире романтический вечер со свечами. Я, как всегда притворялся влюблённым, что приводило Веру буквально в восторг. Она не скрывала своего расположения ко мне и не уставала делать комплименты, большая часть которых (надо признать) было констатацией моих действительных заслуг.

В самый разгар наших объяснений неожиданно явилась дочь Веры, да ещё не одна, а со вторым оппонентом — профессором Леончиком. Понятно, что вся романтика мгновенно улетучилась. Вскоре дамы ушли спать, а мы с Леончиком, оба весьма «навеселе», затеяли не очень весёлую «толковищу». Леончик, обиженный, что его не пригласили на квартиру, случайно обмолвился об этом (что у трезвого в уме, у пьяного на языке). Вероника (так звали дочь Веры) услышала и пригласила Леончика под тем же предлогом, что и Вера, приглашая меня.

Конечно, они прекрасно понимали, что «сорвут» романтический вечер, подготовленный Верой, но без сожаления и даже специально (особенно Вероника) пошли на это.

Леончик посетовал на то, что ему, в отличие от меня, не везёт с женщинами, хотя он «красавчик, а я – неказистый мужичонок» (и не стеснялся в выражениях). Когда я сказал ему, что не обижаюсь и вполне с ним согласен, он резко подобрел, прослезился, извинился и пустился в разговоры о наших друзьях, которых судьба обидела ещё больше, чем его. Мы вспомнили молодого красавца — богатыря Виктора Сыроедова, который за месяц до защиты докторской диссертации скончался буквально за рулём автомобиля от обширного инфаркта (автомобиль ехал ещё некоторое время с мёртвым водителем, пока не врезался в столб на обочине городского проспекта). Вспомнили рано ушедшего из жизни профессора Гинзбурга и смерть совсем молодого его преемника на посту зав. кафедрой Славу Бабенко, только что защитившего докторскую диссертацию.

Окончательно помирившись и выпив по этому поводу, мы решили щадить друг друга и регулярно встречаться. Однако с тех пор мы ни разу не виделись, хотя мне передавали, что, несмотря на преклонный возраст (он много старше меня) он жив и здоров.

Надо сказать, что Вероника помешала и нашей встрече с Верой на ее прекрасной даче, где она все сделала своими руками. Особенно она гордилась своими экзотическими овощами и фруктами, а также фантастическими чугунными кружевами ажурных решёток ограждений её «усадьбы» (у неё это было хобби — она коллекционировала образцы художественных ажурных металлических решёток — ограждений дворцов, парков и других сооружений, которыми знаменит Ленинград ещё со времён Петра Великого).

Вера сочиняла хорошие стихи и впоследствии присылала некоторые из них мне в Москву с рассказами о своей жизни и Ленинградских новостях. Но я, желая мира в её семье, на её письма не отвечал.

Много раз я приезжал в Ленинград (в последние годы Санкт-Петербург) для встречи с коллегами из Института текстильной и лёгкой промышленности (в последние годы — Университета технологий и дизайна). Большая дружба в течение ряда лет связала меня с заведующим родственной кафедрой процессов и аппаратов химической технологии профессором Леонидом Яковлевичем Терещенко (он многие годы был ректором этого института). Эта дружба прервалась только со смертью Леонида Яковлевича.

Особые отношения сложились у меня с деканом экономического факультета профессором Никитиной. Надо честно признаться, что это на девяносто процентов были личные отношения.

Все началось с учёбы проректоров по научной работе, которая проводилась одно время Министерством высшего образования в основном в Москве, но иногда и в других городах. В тот год местом учёбы был избран Вильнюс. Поскольку тема была связана с Международным сотрудничеством, были не только проректоры, но и ответственные за международное сотрудничество. От Ленинградского института текстильной и лёгкой промышленности была профессор Никитина —красивая блондинка с хорошей фигурой, замечательными формами, сравнительно, небольшого роста (что мне особенно нравилось, так как я никогда не любил высоких, а тем более громоздких женщин).

Она напоминала мне игрушечную куклу для взрослых, была очень похожа на феноменальную, всем известную самую сексуальную американскую блондинку Мэрилин Монро. Мы часто общались, как представители родственных вузов. Я, как обычно изображал влюблённого, но в этот раз более охотно, чем обычно, так как она мне действительно нравилась. Она воспринимала моё отношение к ней восторженно и не уставала приглашать в Ленинград. Я, благодарил, обещал и впоследствии неоднократно выполнял обещания с удовольствием.

Я приезжал к Наташе (так звали Никитину) как к декану, был в её кабинете, но чаще мы встречались вне стен института, в том числе на природе. Она встречалась со мной радостно, но никогда не приглашала к себе домой, ссылаясь на больную мать. Случайно я узнал, что мать была не причём, а причиной был сожитель, с которым она не хотела разрывать отношений. У неё была подруга, которую я звал Ольгой.

Ольга была одинокой некрасивой женщиной, преданной Наташе и восхищавшейся ею (возможно, она была нетрадиционной сексуальной ориентации). У Ольги была старая «Волга», но в отличном состоянии. Она возила нас с Наташей по всему Ленинграду (Санкт-Петербургу), а также за город на природу. Наташа очень любила свой город, «таскала» меня по всем музеям и театрам, по всем «злачным» (но приличным) местам, с энтузиазмом рассказывала обо всех красотах города и области. Я воспринимал её бесконечные рассказы с видимостью энтузиазма, но в действительности меня они часто утомляли, так как многое из того, что она рассказывала и показывала, я знал и без неё.

Я исправно и охотно играл роль влюблённого, но однажды, крупно «прокололся». Это было, когда мы в очередной раз прощались у входа в мою гостиницу. Я снова интеллигентно отказывался её пригласить к себе в номер, ссылаясь на нелояльного соседа и «напрашивался» в её квартиру, а она снова, «жаловалась», что из-за матери не может пригласить меня к себе домой, хотя очень хочет этого. Я горячо (как всегда) попрощался с ней, а потом также горячо (если не горячее) с её подругой Ольгой. И только увидев реакцию Наташи, понял, что «оплошал». Вероятно, что Ольга тоже обиделась. Во всяком случае она осудила такую «прыть» с моей стороны. С тех пор Ольгу я больше не видел, и мы с Наташей пользовались другим транспортом. Постепенно мои отношения с Наташей «сошли на нет», о чем я не жалею. Сожалею, пожалуй, только о том, что затерялся Наташин подарок — отлично изданная книга личных записей Екатерины II. Эту занимательную книжку я дал кому-то почитать. И мне её не вернули.
Особое место в моей жизни в Ленинграде всегда занимала кафедра процессов и аппаратов химической технологии (ПАХТ) им. Ленсовета, которой руководил профессор Пётр Григорьевич Романков (4). Сотрудники этой кафедры были моими друзьями и коллегами. Прежде всего, конечно, сам профессор Романков. Это был очень красивый, высокий, статный мужчина, интеллигент в самом благородном смысле этого слова. И женщины, и мужчины были от него без ума. Я не знал другого человека с такой харизмой, с таким высоким имиджем (оба эти термина я не люблю, но не могу подобрать других слов для характеристики этого необыкновенного человека). Он был проректором по научной работе института. Когда были объявлены выборы в Академию наук СССР, претенденты — крупнейшие учёные страны по этому направлению единодушно говорили: если не я, то, несомненно, Романков. В результате был избран именно Романков, хотя он меньше, чем кто-либо другой добивался этого.

Свою кандидатскую диссертацию я решил передать на суд Романкову, хотя был не согласен с его взглядами по поводу гидродинамических режимов фонтанирования (чему была посвящена моя диссертация). Мой поступок был абсурдным с точки зрения здравого смысла, так как в этом случае учёный должен был публично выступить против своего учения. Но я тогда был молод, глуп и самонадеян. Однако случилось чудо: Пётр Григорьевич сказал, что хотя он и не согласен с диссертантом, но уважает чужое мнение, тем более что диссертант продемонстрировал свою высокую квалификацию. В результате защита прошла успешно, и мне единогласно была присуждена учёная степень кандидата технических наук.

Пётр Григорьевич совершил и ещё один «подвиг»: через несколько лет он признал мою правоту и поздравил меня с этим. Несмотря на огромную разницу в возрасте (Пётр Григорьевич был старше моего отца), мы с ним многие годы были настоящими друзьями, вплоть до его смерти. После смерти Петра Григорьевича мои поездки на его кафедру в Санкт-Петербург прекратились.

Надо сказать, что на кафедре Романкова работали замечательные люди (как говорится «каков поп, такой и приход»). Со многими из них я поддерживал дружеские отношения и после того, как не стало Романкова, и я перестал ездить в Ленинград. Некоторых из них теперь уже нет в живых. Это профессора Рашковская, Павлушенко, Смирнов и другие.

После того, как Ленинград был переименован в Сакт-Петербург, я бывал в этом славном городе, северной столице страны, тоже много раз. Однажды даже с ревизорскими функциями для проверки «законности» наименования «МАНЭБ» – Международной академии наук экологии и безопасности человека и природы, одним из руководителей которой (вице-президентом) был академик Генрих Александрович Денисов (5).

Всё оказалось законным. Денисов сообщил мне, что вышла энциклопедия «Инженеры Санкт-Петербурга», где имеется статья обо мне. В этой энциклопедии были биографии крупных учёных и инженеров, много сделавших для Санкт-Петербурга.

Для меня Санкт-Петербург был городом, где началась моя трудовая деятельность, городом, где я получил путёвку в большую науку, городом, с которым связано много разработок, в которых я принимал непосредственное участие. Я всегда высоко ценил звание инженера, и причисление меня к учёным-инженерам Санкт-Петербурга воспринял с радостью, как большую честь. Огромный том этой энциклопедии до сих пор находится в числе моих книг. Генрих Александрович Денисов был вице-президентом трёх ведущих отраслевых академий страны.

Мне очень памятны мои поездки в Санкт-Петербург по инициативе академика Денисова, а также руководства Ассоциации «Основные процессы и техника промышленных технологий» во главе с Президентом Ассоциации академиком Чеховым (я был тогда вице-президентом, а потом много лет Президентом этой Ассоциации).

В последней своей поездке в Санкт-Петербург я обрёл много друзей, в том числе пережившего блокаду Ленинграда в детские годы и потерявшего многих близких, погибших в блокадном Ленинграде, вице-адмирала Кира Георгиевича Лемзенко. Поездка состоялась благодаря генеральному директору Московского предприятия «РЕАТЭКС» Г.А. Кесояну, который решил отметить юбилей своего предприятия в легендарном городе Санкт-Петербурге. Мы посетили многие памятники, музеи и исторические места Петербурга и его пригородов.

Большое впечатление произвело посещение Павловска, где я ещё раз убедился в том, как несправедливо был обижен историей император Павел I, который очень многое сумел сделать для России, в том числе отменил барщину, почти ликвидировал крепостное право (которое окончательно отменил его внук Александр II), запретил физическую расправу в армии (за что солдаты были очень ему благодарны) и многое другое. В личной жизни Павел I был скромным, даже — аскетичным, а жилые помещения его и супруги в императорском дворце на первом этаже поражают своей простотой и отсутствием роскоши. Мне особенно было приятно это видеть как потомку по материнской линии внука Павла I — императора Александра II.

КАЛИНИН И ТВЕРЬ

Я еду на электричке из Калинина в Москву. Со мной — моя жена Галина Ивановна и молодой доцент из Чимкента – города на юге Казахстана. Мы ездили в Калинин на защиту кандидатской диссертации аспиранта профессора Гвоздева, где я выступал в качестве официального оппонента. Защита прошла успешно. Был банкет, на котором мы были недолго, так как моя супруга заявила, что ночевать мы будем в Москве, потому что рано утром у меня заседание кафедры. На самом деле никакого заседания не планировалось, но я промолчал. Нас дружно провожали на вокзал, благодарили, супруге подарили цветы. Она была в хорошем настроении и оживлённо разговаривала с Оразалы (так звали молодого доцента из Казахстана).

Моя замечательная жена имела массу достоинств и только один, но очень существенный недостаток — была невероятно ревнивой, что отравляло наши отношения. В Калинин она поехала с целью ревизии моего поведения, так как я, по ее мнению, подозрительно часто стал навещать моего друга профессора Гвоздева. Однако ничего предосудительного в моем поведении она не увидела. Соперниц тоже не обнаружила и была довольна.

Я, как всегда, будучи в пути, обратился к размышлениям, воспоминаниям и планам на будущее. В этот раз мои мысли были связаны со славной историей Калинина — бывшей древней Твери. Тверь впервые упоминается в летописи в 1208 году, то есть она почти ровесница Москвы. Тверское великое княжество располагалось на верхней Волге и ее притоках (сама Тверь — на Волге при впадении в неё Тверца). Тверь принадлежала сначала Новгороду, затем (с 1209 года) — Владимиро-Суздальскому княжеству. В 1246 году князь Ярослав Всеволодович (сын Всеволода «Большое гнездо», отец Александра Невского) выделил из Владимиро-Суздальского княжества Тверское княжество и правил им до самой смерти, завещав княжение своему младшему сыну — родному брату Александра Невского Ярославу Ярославовичу, который стал Великим Тверским князем в 1246 году. Великое Тверское княжество в течение двух с половиной веков было главным соперником Московского великого княжества и влилось в Московское государство только в 1485 году при князе всея Руси Иване III Великом — деде Ивана Грозного и правнуке Дмитрия Донского.

Центр Калинина застроен в стиле классицизма. Выделяются красотой Путевой дворец Екатерины II, построенный ещё в XVIII веке, а также сооружённые в XIX веке церковь Вознесения и дворянское собрание. В Калинине живёт уже более 400 тысяч человек. Калинин (тогда Тверь) стал губернским городом России в 1775 году, а при Советской власти – центром промышленной области и культурным центром Верхнего Поволжья. Назван город Калининым в честь «Всесоюзного старосты» Михаила Ивановича Калинина, который после Свердлова и до самой своей смерти был, как бы сейчас назвали, Президентом СССР, однако только с представительскими функциями, без всякой власти. Принято считать, что он годился в отцы всем членам Правительства, но на самом деле он был на 5 лет моложе Ленина и только на 4 года старше Сталина, а умер в возрасте 70 лет в 1946 году. Также мифом является то, что он никогда не принимал никакого участия в политике и репрессиях и отличался исключительной добротой. На самом деле он санкционировал репрессии 1930–1940 годов, отличался «ехидным» характером и был «острый на язык». Вместе с тем, - правда, что он был выходцем из бедного крестьянства и начал работать на одном из заводов Питера в десятилетнем возрасте (токарем). Во время известной кампании по возвращению городам их исторических названий город Калинин вновь стал называться Тверью.

Сквозь полудремотное состояние с историческими размышлениями, я услышал, как моя супруга рассказывала Оразалы о том, что она уроженка здешних мест. Она действительно родилась в деревне Зиновьево близ города Бежецка Калининской области, но уже много лет жила в крупных городах (сначала в Орле, а потом в Москве), занимая высокие должности в системе Министерства финансов СССР.

Галина Ивановна пригласила Оразалы (он ей явно нравился) остановиться не в гостинице, а у нас на Минской улице. Он не возражал. Я тоже. Мне Оразалы тоже нравился, и я с удовольствием покровительствовал ему много лет.

Оразалы Сатимбекович Балабеков был необычайно симпатичным человеком небольшого роста с подвижным всегда оживлённым лицом и чудесными лучезарными глазами. Его доброжелательность и доброта были безграничными. Будучи очень талантливым, он щедро помогал всем окружающим его людям. В те годы он собирался защищать докторскую диссертацию в Москве или Калинине (в Казахстане докторских диссертационных советов по его специальности не было) и приезжал в Калинин «на разведку».

Моя жена чувствовала в нем родственную душу, звала его младшим братом и «чучмеком» (так называли часто смуглых жителей Среднеазиатских республик, а также (реже) чукчей, якутов и представителей других малых народов Сибири). Оразалы на прозвище не обижался, а наоборот, почему-то такое обращение ему явно нравилось. Его ожидало славное будущее. Вскоре он стал доктором наук, профессором, а через несколько лет — академиком Казахстана — Президентом Южно-Казахстанского отделения Академии наук Республики Казахстан.

При этом он всегда оставался простым, доступным, искренним, добрым и весёлым. Многие звали его «человек-праздник», и он вполне заслуживал такое прозвище. Я, как и другие, всегда радовался встрече с ним. Становилось как-то уютно, весело, празднично, неизменно улучшалось настроение. Он всегда устраивал пышные встречи, пиры, даже когда приезжал в Москву. Одаривал всех дорогими памятными подарками. У меня до сих пор сохранился подаренный им шикарный халат, а также великолепный костюм, сшитый для меня его другом, директором ателье, без всякой примерки. Вступив в Ассоциацию «Основные процессы и техника промышленных технологий», Оразалы подарил Ассоциации от себя и Академии наук Казахстана позолоченный кубок, который в Ассоциации стал переходящим призом и каждый год присуждался лучшему подразделению Ассоциации как кубок имени академика Балабекова.

В описываемое время одной из главных забот Балабекова было создание докторского диссертационного совета по его специальности «Процессы и аппараты химической технологии». И это ему вполне удалось, как и другие его замечательные начинания. Диссертационный совет был создан в городе Чимкенте (впоследствии Шымкент) Казахской ССР при Чимкентском химико-технологическом институте, где Балабеков (уже профессор) был проректором по научной работе. В совет вошли представители высшей аттестационной комиссии (ВАК) СССР: я (в качестве куратора) и два моих друга — профессор Чехов и профессор Кулов.

Этот совет сыграл важную роль в создании научной школы академика Балабекова, который был председателем Совета. Научная школа, созданная Оразалы Сатимбековичем, получила широкую известность не только в нашей стране, но и далеко за ее пределами. Наша дружба с Оразалы продолжается до сих пор. Он также дружил с калининским профессором, зав. кафедрой Гвоздевым Владимиром Дмитриевичем вплоть до его безвременной кончины.

Владимир Дмитриевич Гвоздев (6) был одним из самых близких моих друзей. Я познакомился с ним (Гвоздевым) на одном из совещаний по активной гидродинамике, которые я проводил тогда регулярно (раз в три года). Во время одного из совещаний ко мне подошёл мужчина среднего роста, в очках, с очень умным лицом и представился доцентом Гвоздевым из Иваново. Он мне сразу понравился, и мы разговорились. Оказалось, что он заведует кафедрой близкой мне по профилю (я тогда был зав. лабораторией головного института НИИХИММАШа) в одном из вузов города Иваново и только что получил приглашение от Министерства образования организовать на базе ликвидированного торфяного института в Калинине Калининский политехнический институт. Почему выбор пал не него, я не знаю (да и он, как мне кажется, тоже). Он рассчитывал на мою помощь, так как знал о моих прочных связях с научной общественностью, вузами и промышленными предприятиями. Я обещал помочь.

Выбор доцента Гвоздева в качестве организатора создания Калининского политехнического института оказался на редкость удачным, и Владимир Дмитриевич блестяще справился с этой задачей. Среди поддерживающих его крупных учёных был профессор Николай Иванович Гамаюнов — выдающийся теплофизик и математик, которого я знал ещё до знакомства с Гвоздевым. Мы с Николаем Ивановичем дружим до сих пор, хотя он много старше меня и даже старше своего неразлучного друга Николая Владимировича Чураева, которого я считаю лучшим теплофизиком страны наряду с академиком Белоруссии, всемирно известным физиком А. В. Лыковым. Оба они отличались личной скоромностью и не состояли в АН СССР. Как сказал мне академик АН СССР В. В. Кафаров: «Они — слишком большие учёные, яркие личности, и их никогда не изберут в АН СССР, так как они своим талантом заслонят всех прочих академиков».

Владимир Дмитриевич Гвоздев как создатель Калининского политического института, стал его первым ректором, организовал и возглавлял кафедру «Машины и аппараты химических производств» (он тогда уже стал профессором), а также несколько диссертационных советов, в одном из которых он был председателем. На этом совете защищалось много моих аспирантов (в НИИХИММАШе, где я тогда работал, диссертационных советов не было, как и в других НИИ, и мои многочисленные аспиранты защищались в Советах вузов Москвы (МИХМ, МЭИ), а также в других городах, в том числе в Калинине). В Калинине защищалась и моя младшая любимая сестра Людмила. Совет Гвоздева отличался исключительной требовательностью, но доброжелательностью, и был на очень хорошем счету в ВАК СССР.

При знакомстве с замечательным коллективом кафедры профессора Гвоздева я был поражён сходством доцента кафедры, декана факультета Сальникова с другом моего детства Лёней Седойкиным, о котором стоит рассказать подробнее.

Ленька Седойкин был знаком мне с детства, когда мы жили по месту работы моего отца — главного инженера леспромхоза, в посёлке «Шемурша» Чувашской АССР. Его отец тоже работал в этом леспромхозе и впоследствии следовал за моим отцом на новые места работы в республике и за её пределами (за отцом всегда следовал «шлейф» из его сотрудников при его новых назначениях, что «передалось по наследству» и мне).

У Лёньки был старший брат Васька, очень заводной мальчишка старше нас с Лёнькой на 3 года. Почему-то мне запомнились его бессмысленные прибаутки: «рукава, карман, корзинки, руки, варежки, резинки». У нас была «ватага» сорванцов: четыре мальчишки и две девчонки. Мы курили, сквернословили, воровали яблоки в соседских садах. Васька заставлял девчонок демонстрировать разницу между девочками и мальчиками, что они делали охотно и с гордостью, демонстрируя самые интимные места, которые внимательно осматривали и щупали пятилетние сорванцы. Так у нас с Лёнькой появился первый интерес к женскому полу. Через три года (когда все мы жили уже в другом посёлке от леспромхоза) Васька (уже ученик второго класса) «обнаружил» у своей матери — врача-гинеколога литературу по гинекологии: книжку с массой «картинок» и пояснений к ним. Мы с Васькой и Лёнькой занялись «изучением» этих «пособий». Результаты сказались на всю жизнь: Лёнька стал женоненавистником, а я — наоборот.

Судьба Лёньки (Васька рано умер) оказалась не совсем обычной. Много лет наши семьи жили в одних и тех же посёлках, а мы учились с одних и тех же школах. Правда, после окончания школ мы поступили в разные вузы: я — в МХТИ им. Д. И. Менделеева, а он — в ЛТИ им. Ленсовета, но поддерживали отношения и встречались вплоть до его отъезда в США, где его следы затерялись.

Лёнька терпеть не мог женщин, но тщательно скрывал это от них. Более того, он всегда был окружён женщинами, а число его «побед» на «женском фронте» по его словам исчислялось «сотнями». Настоящий русский Дон Жуан или Казанова.

Он никогда не был женат и никогда не собирался жениться. Женщин он ненавидел и даже презирал. Он считал их «бездушными тварями», «эгоистками», паразитирующими на мужчинах. Сравнивал женщин с яркими ядовитыми цветами и грибами, например, мухоморами. Влюбляя в себя женщин, он говорил, что «мстит» им за их «подлость», «вероломство», «обман мужчин», «жестокость». Считал женщин глупыми, недочеловеками, вечно притворяющимися, способными на все ради достижения своей цели. А целью всех без исключения женщин он считал — сесть на шею мужу, сосать из него кровь, растрачивать его деньги на свои удовольствия, в числе которых на одном из первых мест был самый низменный секс под прикрытием любви.

Любовь он считал дурной болезнью, когда господствует чудовищная «неадекватность», исчезающая с «выздоровлением», которое влечёт за собой ссоры, скандалы, драки и убийства, не говоря уже о разводах, брошенных детях и судебных процессах. Помню, Лёнька буквально ликовал, когда из «достижений медицины» узнал, что любовь вызывается химической реакцией, обнаруженной учёными, которые даже нашли источник, возбудитель этой реакции, вызывающей неадекватное восприятие действительности сексуальных партнёров. Лёнька даже считал, что любовь к детям у большинства женщин отсутствует, что они часто не бросают детей только из-за отношения мужчин к детям, из-за боязни осуждения в угоду общественному мнению.

На мою резкую критику его странной позиции Лёнька не реагировал, а на вопрос: «Ты любишь свою мать? Она же женщина», отвечал: «Моя мама не женщина, она моя мама, и я её люблю». Чудовищная противоречивость позиции Лёньки ещё усиливалась тем, что он всегда «прикидывался» влюблённым в каждую из окружающих его многочисленных женщин. Как можно было жить с таким раздвоением души? Как можно всегда изображать влюблённость, если ты ненавидишь? Мне это было непонятно, хотя я сам часто изображал влюблённого в женщин, которых не любил. Но они мне нравились. И это совсем другое дело, хотя преувеличивать свои положительные чувства мне всегда было очень трудно.

Я часто спрашивал Лёньку, может ли он обходиться без женщин, раз так их ненавидит. Он отвечал, что вполне может, так как он онанист всю жизнь и получает гораздо больше удовольствия от этого занятия, чем от секса с женщинами, которых он воспринимает (и он без конца это повторял) как «станок для секса». Секс с женщинами он сравнивал с приёмом пищи, причём, «не очень вкусной» и подчёркивал, что в этом отношении «не гурман» и не отдаёт предпочтения какому-то типу женщин. Конечно, он считал особенно противными старых, некрасивых, «плоскодонок», но не настолько, чтобы оставлять их нетронутыми.

Я категорически не понимал и не принимал мировоззрения Лёньки в части женщин, хотя в других вопросах он был нормальным человеком, не лишённым способностей. Он был красив, высок, статен, атлетичен, но красота его была далеко не идеальной, скорее его можно было назвать просто симпатичным и видным мужчиной. Лёнька (который уже давно превратился в мужчину средних лет Леонида Ивановича Седойкина) в общении с мужчинами ничем не выделялся, скорее, был молчалив, чем болтлив, скорее грустен, чем весел. Он признавался, что его тяготила роль вечного влюблённого. «Всегда быть в маске судьба моя» – не без горечи повторял он слова «Мистера Икса» из известной оперы в исполнении Георга Отса. Его карьерные дела (хотя он не был карьеристом) оставляли желать лучшего, и он был недоволен собой и жизнью. В Америку он эмигрировал на волне повышенного потока «переселенцев» из СССР, и больше не давал о себе знать. Не могу сказать, что мне его не хватало, но часто встречаясь с его «двойником» — доцентом кафедры Гвоздева Сальниковым, я неизменно вспоминал о Леониде Седойкине.

Сальников был похож на Седойкина только внешне. Он был образцовым семьянином, строгим деканом, самым активным критиком аспирантов, проходящих предзащиту на кафедре Гвоздева.

Аспирантов проходило довольно много, в том числе сторонних. Меня удивляла разница в поведении членов кафедры на предзащитах и в другое время. Обычно это были очень милые люди, искренние, приветливые, заботливые, готовые к услугам. Но на предзащитах они превращались (искренне!) в суровых, требовательных, бескомпромиссных судей, считающих своим долгом, если не «раздолбать» диссертацию, то, по крайней мере, «потерзать» диссертанта, полагая, что должно быть «тяжело в учении», чтобы было «легко в бою» (то есть при защите диссертации). Впрочем, и члены диссертационного совета придерживались такого же мнения.

Защиты всегда проходили напряжённо, а результаты всегда были положительные. Все диссертанты хорошо это знали и потому излишне не волновались. Зато банкеты проходили в исключительно душевной обстановке, хотя члены диссертационного совета (не «кафедралы») в банкетах участия не принимали.

Подобная же обстановка была на защите докторской диссертации самого Гвоздева в МИХМе, где мне пришлось выступать. Одним из оппонентов был профессор Чесунов, который поразил меня своей молодостью. Мне казалось, что ему нет и 30 лет, хотя, как потом выяснилось, был 41 год. С Чесуновым мы тоже стали друзьями. Он заведовал кафедрой в институте лёгкой промышленности и впоследствии много лет входил в возглавляемый мной диссертационный совет в Московском текстильном институте им. А. И. Косыгина. После успешной защиты Гвоздева в МИХМе на банкете выяснилось, что все его любят и уважают, хотя на защите этого не чувствовалось. И это тогда считалось признаком хорошего тона и правильным ведением дел.

У Гвоздева я бывал часто, а он у меня в Москве — довольно редко. Он жил тогда в гражданском браке с очень милой женщиной, которую звали Галей. Она была моложе его на двадцать лет, но искренне любила его (и было за что) и заботилась о нем. Мы с ней были в отличных дружеских отношениях. У Владимира Дмитриевича это была не первая семья, но я из деликатности никогда не проявлял любопытства в этом вопросе.

Владимир Дмитриевич в быту был очень простым, весёлым и разговорчивым человеком. Знал много анекдотов и не скупился на рассказы. Очень любил компании и часто приглашал домой своих «кафедралов».

Один из его аспирантов Коля, часто приходил с баяном, пели старинные русские песни. Владимир Дмитриевич часто приглашал меня на отдых и рыбалку (он был «заядлым» рыбаком) на озеро Селигер. Я благодарил, но наш отдых на Селигере так и не состоялся. Мне в гостях у Гвоздева очень нравилось: было весело и непринуждённо. Гвоздев был много старше меня, и я обещал обязательно быть на его юбилее. Но не пришлось: Владимир Дмитриевич, не дожив до глубокой старости, скончался от почечной недостаточности. А вот на моем юбилее (пятидесятилетии) он был, и произнёс тост (дело было в ресторане снесённой впоследствии гостиницы «Россия», недалеко от Кремля, что и послужило причиной сноса гостиницы, так как она «заслоняла» Кремль). Тост был остроумным, в духе Гвоздева. Он посетовал, что я отличаюсь несговорчивым характером и на все предложения отвечаю отказом: отказался от предложения войти в Академию наук, отказался от Государственной премии, отказался стать замминистра высшего образования (я был тогда проректором по науке МТИ им. А. Н. Косыгина). Его остроумие все поняли и дружно аплодировали (тамадой был ректор МТИ им. А. Н. Косыгина, профессор И. А. Мартынов).

Мы с профессором Гвоздевым дружили много лет и сделали много полезных дел. В последний раз мы встретились с ним незадолго до его смерти в Иркутске, где проводилось очередное совещание заведующих кафедрами процессов и аппаратов, а также машин и агрегатов химических производств. Заседания были в Иркутском политехническом институте. Нас познакомили с городом Иркутском и его окрестностями. Впечатление оставили памятные места, связанные с декабристами, рассказы о Колчаке (мы побывали на месте, где он был расстрелян) и, конечно, поездка на озеро Байкал.

Один из организаторов конференции зав. кафедрой МХТИ им. Д.И. Менделеева профессор Дытнерский (кстати, поклонник Колчака и исполнитель его любимых романсов) пригласил меня на встречу с «туземцами», которая оставила массу приятных впечатлений. Но обо всем этом я расскажу в другой раз (и о моих родственниках – иркутянах).

Владимир Дмитриевич, как всегда, был очень активен (хотя уже был смертельно болен), много шутил, веселил всех своим остроумием, анекдотами и шутками. Мы с ним жили в одном номере гостиницы, точнее общежитии Иркутского политехнического института гостиничного типа. В Иркутском аэропорту мы решили купить сувениры. Купили картины с изображением Байкала, а потом обменялись сувенирами (на память). Картина с видом на озеро Байкал, подаренная мне тогда Владимиром Дмитриевичем и сегодня украшает шкаф с книгами рядом с моим рабочим столом в моей московской квартире.

По прилёте в Москву мы электричкой доехали (вдвоём) до Павелецкого вокзала и здесь расстались, надеясь на скорую встречу. Но встретиться нам на этом свете было не суждено: вскоре Владимира Дмитриевича не стало.

Прошло много лет, и я по делам набора студентов на новый курс снова оказался в Твери (Калинин уже давно переименовали, вернув городу старое название). Утекло много воды, во всю силу бессмысленные «контрпродуктивные» реформы высшей школы, вместо нормальных инженеров стали выпускать бакалавров и магистров. Страна стала другой, строили «капитализм с человеческим лицом». Как говорил премьер Черномырдин, «хотели, как лучше, а получилось как всегда». Хотели наладить «рыночные отношения», а получился «базар».

Будучи в Твери я случайно обнаружил у себя старый телефон профессора Гвоздева и решил позвонить, не надеясь на положительный результат. Но (о чудо!) кафедра ответила мне. На другом конце провода оказалась зам. зав. кафедрой, работавшая ещё при Гвоздеве, красавица Тамара. Она не поверила вначале, что это звоню я, но потом обрадовалась и пригласила приехать на кафедру.

Я приехал и встретил такой радушный приём, какого не ожидал. Собралась почти вся кафедра, хотя был не рабочий день. В преподавательской я увидел на стене большой портрет моего друга Владимира Дмитриевича Гвоздева и празднично накрытый стол. Командовала Тамара Дмитриевна. Многих старожилов кафедры уже не было в живых. Ушёл из жизни декан Сальников, баянист Коля, фантазёр Юра Серегин. Я рад был снова встретиться с Артуром Григорьевичем Фомичёвым и правой рукой Гвоздева по общественной линии профессором (тогда ассистентом) Сергеем Дмитриевичем Семеенковым. Вспомнили прошлое, друзей Владимира Дмитриевича Гвоздева.

На днях среди массы поздравлений, в связи с моим юбилеем, я получил поздравление из Твери от зав. кафедрой профессора Семеенкова. Так что жизнь продолжается несмотря ни на что.


ДЯДЯ ЕДЕТ В ТАМБОВ

 «Вот сейчас я с тобой разговариваю — здоровый, весёлый; через десять дней у меня день рождение, так сказать «возраст Христа» — тридцать три года. А ведь я могу умереть в любую минуту, например, через пять дней, не дожив до дня рождения, так как у меня аневризма мозга» — весело объяснял мне мой сосед по комнате в Заводской гостинице Тамбовского анилинокрасочного завода — краснощёкий здоровяк Лёва Гордиевский. Я так же весело ему поддакивал, нисколько не сомневаясь, что в ближайшие сорок лет ему ничего не грозит.

Но через неделю он умер от кровоизлияния в мозг, не дожив три дня до своего тридцать третьего дня рождения. Когда я через две недели вернулся в Москву, его уже похоронили. Эта трагическая история произошла давно, но была не единственной на моей памяти. От острой сердечной недостаточности умер прямо в поезде Ленинград–Москва (не дожив до пенсионного возраста) первый замминистра образования Феликс Иванович, которого я хорошо знал, так как был тогда проректором по научной работе вуза. Мой родной горячо любимый и почитаемый отец тоже скончался, не болея, от тромба в аорте. Но не буду больше о грустном, лучше расскажу о Лёве Гордиевском и славном городе Тамбове.

Мы со Львом Аполлоновичем Гордиевским работали в одном НИИ и даже в одной лаборатории. Он был много старше меня, работал старшим научным сотрудником, имел учёную степень кандидата технических наук, а я был молодым специалистом, только что закончившим Менделеевский институт, где преподавал его отец — доцент Аполлон Васильевич Гордиевский.

Им бы поменяться именами – шутили коллеги, знавшие отца и сына Гордиевских. Действительно, отцу очень подошло бы имя Лев, так как он хоть и был невысокого роста, но могуч, с густым басом, напоминающим рык Льва. Сын же был высоким, красивым, стройным — вылитый Аполлон Бельведерский. Вокруг него всегда были поклонницы, тем более что он не был женат и не торопился жениться, наслаждаясь неслыханным успехом у прекрасного пола. Впрочем, и в мужском обществе он чувствовал себя звездой первой величины. Некоторые мужчины его недолюбливали за надменность, высокомерие, но большинство относилось к нему очень хорошо. Он прекрасно говорил, заразительно смеялся, был «остёр на язык» и этим напоминал сатирика Михаила Задорнова. Конечно, он считался самым желанным женихом в институте. Меня он просто не замечал, хотя при встречах здоровался. Так было в Москве.

А в Тамбове, когда мы оказались в одном номере, он преобразился. У нас была масса свободного времени, так как наши установки (у него — ректификационная колонна, а у меня — комбинированная вальце-ленточная сушилка) ещё не были готовы к пуску. Автоматическое управление его установкой в НИОПИКе, где мы тогда работали, разрабатывал инженер Иосиф Заславский — маленький, но умный человечек не скрывавший, в отличие от многих, своего еврейского происхождения. Тогда было выгодно считаться русским (Гордиевский по паспорту тоже был русский, хотя его отец был поляк, а мать — еврейка), не то что теперь, когда каждый третий пытается доказать свою кровную связь с Израилем.

Мы со Львом Аполлоновичем вспоминали (будучи в Тамбове) и московских сослуживцев, в том числе Заславского, который незадолго до нашего отъезда в Тамбов бегал по институту и радостно сообщал каждому встречному, что у него родился сын, которого назвали Ильёй.

Примечательна судьба Ильи Заславского (7). Он был инвалидом (кажется последствие полиомиелита, но не ручаюсь, что это так) и мог передвигаться с большим трудом только на костылях. Я с ним встречался, когда он был уже студентом Московского текстильного института имени А. Н. Косыгина. Я читал лекции химикам в аудитории на третьем этаже. Илью на руках на лекцию «приносил» (в буквальном смысле) отец, который в это время работал на кафедре автоматики доцентом. Учился Илья отлично. Был очень вежлив, но самоуверен. Помню, на экзамене он доказывал мне, что профессор Романков никогда никакого отношения к сушке не имел, а занимался другими процессами. Я сказал ему, что он не прав, но Илья остался при своём мнении.

После окончания института Илья остался на кафедре своего дяди — профессора Кричевского Г. Е., где защитил кандидатскую диссертацию.

Волею судьбы он оказался консультантом моей дочери Марины, которая была одно время аспирантом этой кафедры. Они поддерживают дружеские отношения до сих пор.

Запомнился один случай. Однажды, когда я шёл после лекции в свой кабинет, в конце коридора заметил сидящие на скамейке две крошечных фигурки. Это были отец Заславский и сын (Илья тоже был очень маленького роста). Они дежурили, желая попасть ко мне на приём (я был тогда проректором по научной работе института). Я пригласил их войти. Они очень робко, согнувшись, неслышно прошли за мной в кабинет. Оказалось, что у Ильи были предложения по организации научной работы студентов. Предложения интересные, но не реальные. Я поблагодарил за инициативу и отпустил с миром.

Карьера молодого Ильи Заславского неожиданно круто пошла вверх в начале девяностых годов, в смутные времена. На волне Ельцинских «загогулин» он оказался в центре политических событий и не слезал с трибун во время митингов. В нём проснулся смелый, и даже нахальный оратор, защитник инвалидов и простых людей. Часто он оказывался рядом с Ельциным, мелькал на телевизионных экранах и держал себя очень уверенно. При «дележе добычи» он оказался «хозяином» Октябрьского района Москвы и принялся энергично за реформы. МТИ имени А. Н. Косыгина оказался в его «вотчине», и руководители института пытались это использовать. Кое-что удавалось.

Но вскоре Илью Иосифовича Заславского «перебросили» на другой участок руководящей работы. Он попал «в обойму» элиты, и его карьера была обеспечена. К этому времени он был уже женат (жена тоже была инвалидом) и вплотную занялся своим здоровьем и здоровьем жены, используя свои почти неограниченные возможности. В результате он «встал на ноги», в прямом смысле этого слова, отбросил уже не нужные костыли и остался с палочкой — модной тросточкой. Свою дочь (она уже подросла) он отправил учиться в США. Дальше моя связь с Ильёй Заславским прервалась, хотя он до сих пор периодически созванивается с моей дочерью Мариной, через которую я узнал, что он живёт припеваючи, занимая высшую должность в одном из Министерств. Недавно умер его отец Иосиф Исаакович Заславский, который очень много для него сделал.

Старший Заславский много сделал и для младшего Гордиевского. Благодаря ему установка Гордиевского в Тамбове заработала как часы в автоматическом режиме, и он мог спокойно отправляться в Москву, а мне предстояло ещё десять дней «загорать» в Тамбове, хотя и для меня все закончилось вполне благополучно, тем более что у меня появились помощники из Березников Олег Кирсанов и Луиза Противень, которых я был рад увидеть снова и подключить к делу.

До отъезда Гордиевского в Москву мы с ним имели ещё несколько «душеспасительных» бесед. Он был, как я уже упоминал, ничуть не чужд женского общества и любил рассуждать о женщинах. Как-то незаметно он проникся ко мне доверием и стал делиться со мной разными «тайнами» интимного характера.

Он рассказал подробности романа моего непосредственного начальника Игоря Китаенко с инженером опытного завода Ириной, которая была красавицей и замечательно пела. Эту пару он одобрял. А вот к связи Сашеньки Макаровой (которая после окончания МИХМа появилась в нашей группе) с Авербухом-младшим он относился отрицательно (Авербух-старший был доцентом Менделеевского института). И не потому, что она была замужем (её муж Юрий Макаров был профессором МИХМа), а потому что Авербух (по его мнению) не заслуживал её любви. При этом он был уверен, что сам он вполне заслуживал любви Сашеньки Макаровой, отличавшаяся необычной красотой какого-то восточного типа.

Сашенька ему очень нравилась (как, впрочем, и всем окружающим её мужчинам). Она была не то индусского, не то негритянского происхождения, но лицо не было смуглым, а наоборот, нежным и белоснежным. У неё были огромные, красивые карие глаза, в которых можно было утонуть, ослепительная улыбка и неповторимая фигура. В её манере держаться было что-то японское. Словом, это была красавица-загадка. Лёва, по его словам, начал активные действия и преуспел в этом. Однажды она пригласила его к себе домой и когда в назначенный (очень поздний) час он пришёл, она предстала перед ним в совершенно обнажённом виде. Из «одежды» на ней были только бусы и серёжки.

О последствиях история умалчивает. Авербух был повержен, а Гордиевский праздновал победу.

Лёва (по его просьбе, я стал звать просто по имени, а он с самого начала звал меня по имени и на «ты» без всякой моей просьбы) относился к Тамбову как к захудалой провинции и потешался над названием только, что появившегося на эстраде «шедевра» под названием «Мальчик хочет в Тамбов».

Он считал (подобно Михаилу Задорнову), что человеческой глупости и тупости нет пределов и что Тамбов отнюдь не Париж и «мальчику» в Тамбове делать нечего, а якобы хочет он в Тамбов исключительно по вине безграмотных переводчиков, использовавших звуковое сходство. Можно сочинить песню или рассказ (добавил он) с названием: «Дядя едет в Тамбов», имея в виду, что дядю туда послали в виде наказания за грехи. Мы посмеялись и, вспоминая прошлое, я решил назвать этот рассказ, как предлагал Гордиевский: «Дядя едет в Тамбов». Но должен оговориться, что я неоднократно ездил в Тамбов не потому, что кто-то посылал меня туда за грехи, а сугубо по своему желанию. Более того, Тамбов мне нравится, может быть потому, что там жило много моих друзей и коллег.

Тамбов — небольшой «зелёный» городок в 480 километрах от Москвы, расположенный на левом берегу живописной речки Цна в бассейне реки Дон. Жителей в городе всего около 250 тысяч человек. Основан город в 1636 году как крепость. С 1937 года – центр Тамбовской области (раньше входил в Воронежскую область). Это промышленный город и культурный центр. Развито машиностроение, химическая, пищевая и лёгкая промышленность. В Тамбове больше десяти вузов и НИИ, в том числе два университета. Знаменитая усадьба-музей Чичериных, драмтеатр, филармония. Имеются красивые архитектурные памятники: Покровская и Казанская церкви, Архиерейский дом, Спасо-Преображенский собор, Гостиный двор. Прекрасный городской сад. В области живёт свыше 1 миллиона человек, в том числе более 95% русских. Действует знаменитый Воронинский заповедник.

Тамбов у меня ассоциируется, прежде всего, с фамилиями двух моих друзей Минаева и, конечно, Коновалова.

С Минаевым я познакомился давно. Он был аспирантом Нины Александровны Шаховой и всюду следовал за ней, как тень. С профессором Шаховой мы были большие друзья. Я выступал официальным оппонентом на защитах почти всех её аспирантов и докторантов.

Среди них Минаев выделялся ростом и возрастом (был самым высоким и самым старшим). Как и сама Нина Александровна, он занимался кипящим слоем. Специфика его работ – наличие локального фонтанирования. Именно по этой проблеме он подготовил докторскую диссертацию, вызвавшую много дискуссий. Я был одним из его официальных оппонентом.

Кроме большого роста Георгий Александрович Минаев отличался прямолинейностью суждений, решений и поступков. Ему всегда не хватало гибкости, из-за чего он терпел неоднократно поражения, но, будучи упорным и настойчивым, часто выходил победителем даже там, где был неправ. У него складывалось «крутая» карьера (8). Он был деканом вечернего факультета, а затем ректором Тамбовского филиала МИХМ, который при нем получил статус самостоятельного института. Он правил институтом железной рукой и на первых порах получал поддержку везде, включая партийные и советские органы власти Тамбова и Тамбовской области.

Мне вспоминаются поездки в Тамбов в гости к ректору Тамбовского института химического машиностроения Минаеву. Он в честь моего приезда «закатывал» пиры и многочасовые «бани», которые были в распоряжении начальника военного института (друга Минаева), имеющего чин генерал-майора. Раньше я не представлял себе, как это можно «мыться» в бане несколько часов подряд. Оказалось, что можно и даже очень. Но при условии, что бани сопровождаются и прерываются капитальными возлияниями и всяческими беседами. Бани у генерала длились не менее четырёх-пяти часов.

Георгий Александрович (или попросту «Жора») заботился и том, чтобы рассказать мне как можно больше о своей докторской диссертации и показать действующие установки. С этой целью он возил меня в пригородный Тамбов, точнее маленький городок Тамбовской области, где работала его промышленная установка по обезвоживанию и сушке биопродуктов. Установка была примитивна, но работала хорошо. Я сказал, что у меня сложилось положительное мнение, и Жора был этим очень доволен.

Надо сказать, что в институте по отношению к ректору господствовал подхалимаж. Все его боялись. Знали, что его поддерживают власти и всячески старались угодить.

Однако бескомпромиссный ректор властям стал надоедать, и его решили вернуть в Москву.;

В это время он уже защитил докторскую диссертацию и стал доктором технических наук. Защита происходила не очень гладко. Была весьма длительная дискуссия. Многим не нравилась однобокость диссертации (исследование только гидродинамики, то есть структуры струй и потоков в аппарате без исследования протекающих процессов тепло- и массообмена, то есть сушки и грануляции порошков из жидких растворов). Честно говоря, эта однобокость имела место и снижала ценность работы.

Я был на стороне диссертанта. Защита продолжалась два дня с перерывами на обед и сон. Это был беспрецедентный случай в истории защит МИХМа (и не только МИХМа). Наконец, вынесли положительное решение, которое поддержала Высшая аттестационная комиссия (ВАК) СССР. Так Минаев стал доктором наук, а через некоторое время получил и учёное звание профессора.

К этому времени у местных властей созрел план отправить непослушного ректора на почётную должность обратно в Москву, а на его место поставить своего человека.

Так Жора попал в ВАК на должность начальника отдела по присуждению учёных степеней и присвоения учёных званий в области технических наук. Это была высокая и почётная должность. И здесь он сразу же железной рукой стал «наводить порядок». Сначала, как и всегда, шло хорошо. Его ценило и поддерживало руководство ВАК, но потом произошло нечто похожее на Тамбовский сценарий.

Короче, его решили сделать ректором одного из вузов Москвы. В это время случилось несчастье в Мясо-молочном институте: погиб от удара молнии (!) ректор института. На его место назначили моего друга профессора Минаева, бывшего начальника одного из ведущих отделов ВАК СССР. Назначение снова было высоким и почётным. И снова Жора применил ту же тактику. Он решил Мясо-молочный институт сделать институтом прикладной биотехнологии и сделал это, подняв рейтинг вуза при поддержке местных властей. Однако затем он решил подавить силой всякую оппозицию, которая занимала довольно прочные позиции, выступая против нового ректора как случайного человека, не являющегося специалистом в данной отрасли. Жора решил «выжечь» очаги сопротивления. Началось нечто похожее на гражданскую войну в вузе. Он «не сработался» с райкомом партии и стал игнорировать распоряжения райкома. Местные власти обратились в Министерство, и Министерство отозвало разбушевавшегося ректора.

Он был назначен начальником отдела одного из управлений Министерства. Это было уже существенное понижение и предвещало конец его карьере. Тогда он решил прощупать почву в «альма-матер», то есть в МИХМе. Но почва была более чем неблагоприятной. Ректором МИХМа тогда был профессор М. Б. Генералов, который встретил Минаева крайне недружелюбно. Попытки наладить контакты с другими вузами ни к чему существенному не привели, и Жора вынужден был «притихнуть». Его боевой пыл угас.

В последний раз я виделся с ним, когда мы случайно столкнулись в метро. Со смущённым видом Жора сказал, что его дела в основном идут неплохо. Он по-прежнему работает в Министерстве, надеется на лучшее и в данный момент очень спешит. То есть он ушёл от разговора, а я не стал настаивать.

При его положительных качествах, ему явно не хватало гибкости, но он не мог преодолеть себя и «переподковаться». Так сложилась его судьба.

Хочу рассказать о совещании в Моршанске, которое проводилось ещё тогда, когда Жора Минаев был «в фаворе». Моршанск – небольшой городок Тамбовской области, знаменитый тем, что в годы Великой Отечественной войны там работала табачная фабрика, снабжавшая Красную Армию. Этот городок вполне подходил для проведения очередного совещания по активной гидродинамике, которые регулярно проводились один раз в три года в разных городах и регионах страны с целью координации работ в этой области, выполняемых разными организациями.

Я традиционно был одним из организаторов и поехал в Моршанск со своими учениками. Изъявили желание поехать туда и мой сын с женой. Одной из задач конференции была апробация диссертаций в этой области и прежде всего докторской диссертации Минаева и диссертаций его аспирантов.

В Моршанске я познакомился с аспиранткой Минаева Надеждой Колесниковой. Это знакомство продолжалось в Москве и переросло в дружеские отношения. Надежда работала ассистентом на кафедре физики МИХМа и имела хорошую математическую подготовку. Она очень успешно выступила с докладом и собиралась досрочно вернуться в Москву, чтобы не нарушать учебного процесса.

Надежда была очень красива с кавказским колоритом, но, несомненно, русская. Однако она высказывала такие мысли, соображения и предположения, которые никаким образом не соответствовали русским традициям. Это ставило меня в тупик. Например, провожая соруководителя по своей диссертации, она высказывала (дословно!) такие пожелания: «Скатертью дорога», «Пусть земля будет вам пухом» и другие подобного же рода, хотя совершенно очевидно было, что она своему руководителю искренне желает добра. Подобные «нелепости» она высказывала и впоследствии, и не могла понять, что мне не нравится в её словах, хотя во всем остальном была вполне адекватна.

Ещё более странные «перлы» она выдавала на следующем совещании в Кутаиси, которое проводилось уже без участия Минаева. Я пригласил её выступить в качестве официального оппонента на защите одного из моих аспирантов (она к этому времени была уже кандидатом наук и доцентом после блестящей защиты своей диссертации).

С этой задачей Надежда справилась весьма успешно. Наши отношения развивались, и мы часто встречались по делам и не только. Однажды поздно вечером мы с ней «столкнулись» в метро. Я удивился тому, что она рискнула одна ходить так поздно по улицам, и решил её проводить. Дорога проходила через парковую зону, было безлюдно, но недалеко от опушки рощи мы встретили двух субъектов подозрительной внешности, явно недружелюбно настроенных против нас. Я понял, что надо «выполнять» упреждающий манёвр. Громко, так, чтобы слышали злоумышленники, я сказал Наде, чтобы она посидела на скамейке парка и подождала, пока я «разберусь» с этими ребятами, которые мне не нравятся, но которых я постараюсь «особенно не трогать», так как мне запрещено применять профессиональные приёмы самбо против мирного населения. Услышав такие слова «плохие парни» предпочли ретироваться. И только тогда я испугался, так как был уверен, что они были вооружены ножами.

Подобный инцидент у меня уже был в пригороде Кисловодска, о чем свидетельствует ножевая отметина на правой ноге. Я благополучно довёл Надежду до дома и удостоился искренней благодарности и восхищения с её стороны. Надя в это время активно занималась «челночной торговлей» турецкими товарами, а впоследствии открыла магазин по торговле экологически чистыми продуктами, продолжая работать доцентом в МИХМе.

Наибольшее число посещений Тамбова у меня было связанно с Виктором Ивановичем Коноваловым (9). Это был неказистый (даже откровенно некрасивый) небольшого роста человек, но большой настоящий учёный. Наша дружба с ним продолжалась долгие годы, вплоть до его кончины. Впервые мы встретились в Ленинграде, на кафедре профессора Романкова, хотя он был аспирантом другой кафедры. Руководителем у него был доцент Соколов, впоследствии известный профессор по машинам и агрегатам химических производств. Виктор Иванович был старше меня и собирался на диссертационном совете Романкова защищать кандидатскую диссертацию. Защита вскоре состоялась, и кандидат технических наук Коновалов уехал к себе в Тамбов, коренным жителем которого он был.

Вскоре Коновалов стал зав. кафедрой процессов и аппаратов химической технологии (ПАХТ), а потом проректором по научной работе Тамбовского института химического машиностроения.

Виктор Иванович был кристальной души человек. В этом отношении он напоминал незабвенного Петра Григорьевича Романкова. С первых же дней знакомства я почувствовал в нём родственную душу. Это продолжалось много лет. Он был образцовым семьянином, любил жену, детей и всех своих родственников, и они, конечно, отвечали ему взаимностью. Виктор Иванович не был карьеристом, но был в меру честолюбив и знал себе цену. А цена его была очень высокой, особенно как учёного. Он в совершенстве знал английский язык, свободно говорил и писал на английском, был непременным представителем России на всех крупных международных совещаниях, переписывался со многими ведущими учёными мира.

В области технологии сушки Коновалов был ведущим учёным, как Циолковский в области космонавтики (Циолковский тоже был из провинциального города). У Коновалова была обширнейшая библиотека и энциклопедические знания. Он с большим увлечением занимался наукой, которая была не только его профессиональным делом, но и его «хобби» (другим увлечением была музыка — он отлично играл на скрипке). Зная о его любви к песенному творчеству, я, отправляясь к нему в гости, брал с собой аккордеон, что обычно не делал, уезжая из Москвы (единственное исключение было, когда я поехал в дом отдыха «Шепси», где тогда отдыхала моя супруга).

Сохранились фотографии наших «пикников» в Тамбове, где Виктор Иванович участвовал со мной и своими многочисленными родственниками. Удивительно, но факт, что Виктор Иванович считался крупным учёным ещё до формальной защиты им докторской диссертации. Для меня было неожиданной и большой честью, когда докторский диссертационный совет, которым руководил Романков, утвердил меня первым официальным оппонентом по докторской диссертации Виктора Ивановича. Его блестящая защита сопровождалась аплодисментами докторского диссертационного совета, что конечно, было сенсационным исключением. Но он того заслуживал.

Виктор Иванович часто приезжал в Москву. Он был своим человеком в нашем доме, также как и я у него в Тамбове. Он активно участвовал в общественных мероприятиях нашей кафедры, в работе Ассоциации «Основные процессы и техника промышленных технологий». Последний раз мы виделись с ним в МИХМе, когда открывалась мемориальная доска крупнейшему учёному по ПАХТ профессору А. Н. Плановскому. Честь открыть мемориальную доску доверили мне и Виктору Ивановичу Коновалову.

Вскоре после этого я получил известие от сына Виктора Ивановича Андрея, который был моим аспирантом, о кончине моего дорогого друга, незабвенной памяти заслуженного деятеля науки, академика Виктора Ивановича Коновалова.


ЭКСКУРСИИ ПО ЛЬВОВУ

Посвящается светлой памяти
моей супруги Галины Ивановны

В «разгаре» были занятия по «повышению квалификации» про-ректоров по научной работе головных вузов Минобразова¬ния СССР, которые в одно время (при замминистра И. М.  Макарове) проводились регулярно в Москве (обычно в живо¬писных пригородах). Наш вуз был ответственным за организа¬цию этой учёбы (в моем лице). Моим заместителем был проректор по науке МГУ им.  М. В.  Ломоносова профессор В. А. Садовничий (впоследствии ректор и академик). В перерыве между докладами ко мне подошёл проректор Одесского универси¬тета (впоследствии ректор) Зелинский и познакомил меня с делегатом из Львовского политехнического института про¬фессором Иваном Степановичем Белявским — автором только что вышедшего учебника по машинам и аппаратам химиче¬ских производств.

Белявский мне понравился (позднее выяснилось, что симпатия оказалась взаимной). Иван Степанович был много старше нас с Зелинским. Он был брюнетом с сединою на висках, в очках, с умным лицом и ласковыми карими глазами; среднего роста, с палочкой. Никогда не смеялся и редко улыбался, но при этом казался добрым и действительно был таким.

У нас была компания из четырёх друзей, которую участники учёбы называли «Д’Артаньян и три мушкетёра». Через некоторое время Белявский примкнул к компании и стал четвертым мушкетёром (Д’Артаньяном считали меня).

Наше знакомство с Иваном Степановичем переросло в дружбу. Он неоднократно бывал у меня дома и на кафедре, а я у него во Львове. Мне запомнилась одна довольно длительная моя командировка к Белявскому, особенно из-за наших с ним многочисленных и продолжительных экскурсий по Львову, во время которых Иван Степанович много рассказывал о себе, любимом городе, кафедре, своей работе и даже личной жизни. Он жил один (жена давно умерла), в небольшой двухкомнатной квартире недалеко от места работы. Детей у него не было. А «по хозяйству» ему помогала одна из сотрудниц кафедры Ольга Петровна Калиновская, о которой надо сказать отдельно.

Доцент Калиновская была высокой, худой, некрасивой женщиной, очень строго вида, какими часто изображают классных дам. Говорила мало, только по делу, но была очень умной, что выяснилось быстро и вызывало уважение. Её личная жизнь не удалась, она была старой девой и не любила наряжаться. По совместительству она работала зав. лабораторией на кафедре Белявского и держала все оборудование и хозяйство в целом, в образцовом порядке.

Хозяйство было большим, а оборудование (в основном импортное) очень современным, что редко бывает в вузах. Новейшее оборудование было одной из причин моей командировки на кафедру Белявского в порядке обмена опытом.

Ольга Петровна Калиновская была талантливым исследователем. Её докторская диссертация по виброкипящему слою, которую она блестяще защитила, став доктором наук (а потом профессором), была одной из лучших работ в этой области. При своей суровой и неказистой внешности Ольга Петровна была прекрасной души человеком, очень чуткой к бедам и заботам окружающих, особенно своего шефа Ивана Степановича, которого она, несомненно, любила, хотя и без взаимности. Она трогательно заботилась об Иване Степановиче на работе и в быту. Сотрудники кафедры её уважали и даже боялись, а зав. кафедрой — очень ценил. О тонкой душевной организации Ольги говорило и то, что она сочиняла замечательные стихи.

Полной противоположностью Ольги была ассистентка кафедры Лариса Чернова — молодая роскошная блондинка, «настоящая Мэрилин Монро». Она была бездарной в части науки, но во что бы то ни стоило, хотела стать профессором. Ларису бесило полное безразличие к ней «шефа», который отдавал явное предпочтение «дурнушке» Ольге.

Лариса использовала влюблённых в неё мужчин, чтобы навредить сопернице. Среди них был проректор по учебной работе — мрачный садист и злобный карьерист доцент Меньшиков — абсолютно бездарная личность, которому доставляло удовольствие издеваться над сотрудниками, особенно преуспевающими, как профессор Белявский. Он шёл на всякие провокации, чтобы отравить жизнь Ивану Степановичу и многое ему удавалось.

Дело дошло даже до прокуратуры по ложному доносу Ларисы Черновой, которая возненавидела профессора Белявского за пренебрежение к ее «прелестям» и хотела ему (а заодно и Ольге) отомстить. В результате его обвинили в незаконных финансовых «махинациях» (использование труда «фиктивных» работников), и ему стоило большого труда доказать, что это клевета.

Профессор Белявский очень любил свой город Львов и гордился им. Он не уставал рассказывать мне об истории и достопримечательностях Львова, и я соглашался с ним. Львов мне очень понравился. Я до сих пор считаю его одним из самых красивых городов Европы, которую я «исколесил» вдоль и поперёк.

Львов можно отнести к древним городам. Он известен с 1256 года, стоит на реке Полтва. Был в составе разных государств: с XIV века в Польше, с 1772 года — в Австрии (назывался Лемберг), с 1918 года — снова в Польше, с 1939 года в УССР, входящей в Советский Союз. Во Львове живёт более 700 тысяч человек. Он является крупным научным и культурным центром. Работает свыше тридцати вузов, в том числе Львовский национальный университет.

Во Львове находится Западный центр Академии наук Украины. Много музеев: этнографический и художественных промыслов, украинского искусства, народной архитектуры и быта и много других. Надо честно сказать, что я не любитель ходить по музеям, а Иван Степанович — наоборот. Он «таскал» меня из музея в музей, а я старался не показать радушному хозяину, что мне это надоело, не жилая его обижать. Гораздо больше меня привлекали театры Львова и картинная галерея.

Понравились известные театры: Оперы и балета имени Ивана Франка, Украинский драматический театр имени М. Заньковецкой и менее известный театр для детей и юношества. Восхитили своей красотой и величием Кафедральный собор (на площади рынок), построенный в конце XIV — начале XV века; часовня «Трёх святителей» (XVI век), Собор святого Юрия (XVIII век), а также огромные самой различной архитектуры надгробные памятники на кладбищах. Подобного я ещё не видел ни в одной стране, исключая, конечно великие пирамиды в Гизе, усыпальницы Египетских фараонов. На этом фоне казалась убогой могилка и памятник легендарному советскому разведчику времён Великой Отечественной войны Николаю Кузнецову, погибшему от рук бандеровцев, «выследивших» его по доносу местного нациста.

Иван Степанович много рассказывал мне о Кузнецове и его подвигах, о том как, живя на Урале, он настолько хорошо самостоятельно выучил (общаясь с работающими там немцами) немецкий язык, что не только свободно разговаривал на литературном немецком, но и на ряде местных диалектов, не оставляющих сомнения в его «арийском» происхождения у немцев в тылу врага.

 Белявский рассказывал мне и о подвигах Кузнецова, когда он находился в партизанском отряде, словом о том, что я знал и без него. Как известно, памятник Кузнецову впоследствии был демонтирован украинскими националистами, сторонниками Степана Бандеры.

Надо сказать, что Иван Степанович ненавидел всей душой украинских националистов, считающих своим вождём Степана Бандеру. Он много рассказывал мне о Степане Бандере и бандеровцах, в том числе такого, о чем я раньше не знал.

Степан Бандера родился в семье униатского священника Андрея Бандеры и Мирославы Глодзинской. В его детской комнате висели портреты гетманов Украины Дорошенко и Мазепы, а также портреты Иисуса Христа в казацких шароварах с жёлтыми и голубыми лентами. Степан Бандера имел прозвище «Три же» (жадный, жалкий, жестокий). Несмотря на то, что Бандера жил в Польше и имел очень распространённое в Польше имя (в польском произношении Стефан), он ненавидел поляков не меньше, чем русских. Одной из акций молодого жестокого Бандеры была организация убийства Министра внутренних дел Польши, за что его арестовали в 1934 году.

В 1941 году Бандера получил от фашистской Германии 2,5  миллиона марок за разработку (ещё до войны) антирусских принципов: уничтожения русских, евреев и поляков, а также за создание концлагерей для «нелояльных» элементов. Летом 1941 года была реализована цепь «бандеровских» убийств и погромов. В 1943 году Бандерой была организована «Волынская резня». Было убито 35 тысяч поляков в 150 сёлах. Одному из ближайших друзей и соратников Бандеры его головорезы тогда «подарили» пять отрезанных голов поляков. Жестокость бандеровцев не имела пределов. Один из них, зарезал родителей маленькой девочки, решил оставить ребёнка в живых и изрёк: «Живи во славу Степана Бандеры и питайся мясом, которое я тебе оставляю». И перед оцепеневшей от ужаса девочкой выросла куча мяса из истекающих кровью отца и матери.

Бандеровцы составляли основную массу карателей в известной трагедии «Бабий Яр» (из 1500 палачей было только 300 немцев). Бандера был главным идеологом при разработке его бандитами ста тридцати пяти видов пыток и зверств, применяемых бандеровцами к мирному населению. Вот некоторые из них: забивание большого гвоздя в череп; медленное раздавливание головы тисками; разрезание живота беременным женщинам с целью замены плода живым котом с последующим зашиванием; вместо живого кота иногда засыпали корм для голодных свиней, которые этот «корм» вырывали вместе с кишками и другими внутренностями. По жестокости Бандера настолько превзошёл фашистских палачей, что его на некоторое время поместили под «домашний арест» в пригороде Берлина, больше напоминающий санаторий. Этот момент потом «обыгрывали» ОУНовцы (организация украинских националистов), как «лишения в фашистских застенках».

Почти каждой «резнёй» руководил сам Бандера. После «освобождения» из домашнего ареста Бандера создавал отряды обороны для Гитлера (в самый решительный момент он по соображениям собственной техники безопасности сбежал, заложив всех). Бандитизмом Степан Бандера занимался ещё десять лет, уже после окончания войны. Он готов был убивать кого угодно, лишь бы за это платили, так как отличался не только дикой жестокостью, но и жадностью. Одно время он готовил покушение даже на Рузвельта. От бандеровцев пострадали и некоторые из родственников профессора Белявского. Его особенно возмущало, что в городе Стрый создан музей Степана Бандеры.

Наши отношения с Иваном Степановичем Белявским становились все более и более дружескими и откровенными. Он рассказывал и о случаях из своей жизни, в том числе о приключениях с женщинами, к которым отнюдь не был равнодушен.

 Прежде всего, он счёл необходимым «отчитаться» по командировке в Молдавию, где участвовал в проверке вузов Кишинёва по линии Высшей Аттестационной комиссии (ВАК) СССР. В экспертный совет ВАК он попал по моей рекомендации и на проверку работы вузов Кишинёва поехал вместо меня (я тогда поехал с этой же целью в Узбекистан). Он рассказал о шикарной встрече, которую устроили руководители Министерства образования Молдавии комиссии ВАК. Их поместили в гостинице, которую в шутку называли «резиденцией Брежнева», так как Брежнев действительно приезжал в Кишинёв недавно на два дня в гости к своим молдавским коллегам, с которыми работал в свою бытность секретарём Центрального комитета Коммунистической партии Молдавии (до назначения на работу в Казахстан). Самое интересное то, что эта гостиница, по рассказам ее служащих, была специально построена к приезду Брежнева и состояла всего из двух многокомнатных номеров, ресторана, конференц- и банкетного залов и необходимых вспомогательных помещений. Эти два грандиозных номера-люкса состояли каждый из восемнадцати комнат.

Один люкс предназначался лично для Леонида Ильича, а второй — для его «свиты». В числе сопровождающих были ответственные работники бывшего (при Брежневе) ЦК КПСС Молдавии, в том числе его правая рука — К. У. Черненко. «Номер» Леонида Ильича был дополнительно украшен картинами охоты (которую он обожал), шкурами зверей и хрустальной посудой, которую Брежнев любил и использовал во время многочисленных и обильных застолий.

Любопытно, что среди восемнадцати комнат этого «мега-номера класса люкс» было целых семь туалетов (при спальне, рабочем кабинете, конференц-зале, банкетном зале, биллиардной, а также рядом с душевой, которая находилась в прихожей и была оборудована шикарной ванной и массой «западных новинок»). Спальня состояла их двух больших сообщающихся комнат с двумя туалетами. Специальная комната связи была буквально «напичкана» средствами ближней, дальней, чрезвычайной и аварийной связи. Имелись и комнаты «отдыха» с телевизором, киноустановкой и разными играми. К «люксу» примыкали две комнаты личной охраны и тоже с туалетом. Во всех помещениях была шикарная мебель (по последней моде), дорогие украшения, сувениры. Вся комиссия (пять человек), естественно свободно разместились в этом «одном» номере при том, что часть комнат была закрыта для доступа («экскурсия» по номеру все же состоялась).

В работе комиссии никаких помех не было, и даже напротив была повседневная забота и повышенное внимание со стороны хозяев. Заключение комиссии было в целом положительным, хотя и отмечалось ряд недостатков (например, семейственность и увлечение банкетами после защит с активным участием членов диссертационных советов, что не являлось большим преступлением, так как пик преследований за банкеты был уже позади).

Во время экскурсий по Львову мы с Иваном Степановичем вели разговоры на самые разные темы. В основном, естественно, говорил он, а я слушал, поддакивал и задавал вопросы. Больше всего он говорил о красотах своего города, который очень любил (и было за что) и о нарушителях спокойствия —бандеровцах, которых ненавидел. Дошло и до разговоров о женщинах. Здесь я хотел бы продолжить повествование от его лица. Вот что он мне рассказал:

— Не могу сказать — начал свой рассказ Иван Степанович, — что я пользовался успехом у женщин. Гордиться своей внешностью у меня оснований нет: тощий, щуплый, хмурый очкарик, хромой с молодых лет. Между прочим, хромота моя тоже связана с бандеровцами, которых я ненавижу и всюду говорю об этом.

ОУНовцы (которых я не отличаю от бандеровцев, так как ОУН создал сам Степан Бандера) за мои разговоры о них и беспощадную критику решили меня наказать. Они продолжали бесчинствовать в Западной Украине, по крайней мере, до 1955 года.

Среди них были и студенты, в том числе нашего института, где я учился тогда на машиностроительном факультете. На студенческих вечерах часто возникали дискуссии. Сторонники ОУН «клеймили» русских и восточно-украинских «оккупантов» Западной Украины, а я с другой группой защищал политику Советской власти, не «скупясь» в выражениях ненависти к ОУН, Бандере и его сторонникам (от которых пострадали мои родители), называя их не патриотами, а бандитами, заслуживающими как минимум, тюрьмы.

Студенты ОУНовцы называли меня поляком, русским и «продажным украинским изменником» в одном лице и решили проучить меня за злой язык и ненависть к их вождю Степану Бандере. Они подкараулили меня в безлюдном месте и избили до полусмерти. Я чудом выжил, но остался калекой на всю жизнь, пролежав больше полгода в больнице с переломанными ногами и руками и перенеся несколько операций. С тех пор я хромой, хотя теперь только с палочкой вместо костылей. Поэтому на успех у женщин мне рассчитывать не приходилось. Тем не менее одна из студенток-сокурсниц прониклась ко мне сочувствием и к моему счастью согласилась стать моей женой.

Но моя семейная жизнь продолжалась недолго. Моя дорогая жена заболела раком и скончалась в молодом возрасте, не оставив детей. Моему горю не было границ, но с годами боль утихла, и я привык к холостой жизни. Спасибо Ольге, которая пожалела меня и взяла шефство надо мной. Я её очень ценю и уважаю, хотя и не воспринимаю её как женщину. Мне кажется, что её это печалит, но она не выдаёт своих чувств и многие годы мы ни разу не ссорились, хотя она, я ясно это видел, не одобряла моих романов, как правило, связанных с неразделённой любовью.

На моей кафедре есть одна очень красивая женщина по имени Лариса, с которой Ольга не ладит. Да и другие женщины кафедры её не любят за злой нрав, высокомерие и успех у мужчин. У меня к ней противоречивые чувства. С одной стороны, из-за её яркой красоты и сексуальности, а также повышенного внимания к моей персоне, я не могу оставаться совершенно равнодушным к ней как к женщине, но с другой стороны, она настолько злая, коварная, даже подлая, что я её, можно сказать, ненавижу, а точнее боюсь и не доверяю.

Я уверен, что все неурядицы и ссоры на кафедре из-за неё. К тому же она отчаянная карьеристка и эгоистка, а я таких не люблю. В целом у меня к ней отрицательное отношение, хотя она трудолюбивый и инициативный работник. Но человек она явно плохой и в любой момент готова на месть и предательство. Поэтому все мои увлечения связаны с женщинами со стороны. Правда, таких увлечений было немного — всего три.

Самое сильное моё увлечение связано с женщиной по имени Светлана. Я познакомился с ней в Трускавце, где по совету врачей поправлял своё здоровье: пил отдающую нефтью «Нафтусю», гулял и бездельничал. В общем скучал. Путёвка досталась мне по «дешёвке», и я не жалел, что ею воспользовался. Со мной за одним столом сидели три подруги: Света, ее подруга «Тала» (Наталья) и двоюродная сестра Талы — Таня, которая приехала из Самары.

Света и Тала были одесситками и в отличие от Тани не производили впечатления больных. Если Таня была бледной и грустной, то Света и Тала напротив — весёлые розовощёкие хохотушки. Мне они понравились все, особенно Света, а я, похоже, никому из них не понравился. Я к этому уже привык и, умирая от скуки, решил действовать, чтобы развлечься. Решил заинтересовать их анекдотами. Спросил, знают ли они самый короткий анекдот, они не знали. Тогда я рассказал им этот анекдот, он им понравился. А анекдот был действительно очень коротким. Вот его текст.

«Лисица пригласила зайца на обед.
Морали в басне нет…
И зайца… нет».

И хотя анекдот был «с бородой» то, что они его не знали и одобрили, меня взбодрило, и мы разговорились. Я старался показать, что, несмотря на мою мало впечатляющую внешность, у меня красивая душа. Но, как выяснилось, моя душа их не интересовала. Они тоже скучали в Трускавце и были рады найти собеседника, который в карман за словом не полезет. Когда я это уяснил, у меня появилась уверенность в своих силах, и я буквально «засыпал» собеседниц рассказами, к которым они отнеслись с явным одобрением. Так возникла компания типа «восемь девок, один — я», что меня вполне устраивало, тем более что я никогда не был избалован женским обществом.

Скоро выяснилось, что все три женщины (мои соседки по столу) были замужем. У Тани муж был инженер, у Талы — капитан дальнего плавания, а у Светы муж был… домохозяйкой. Он нигде не работал, если не считать дачи, где он вкалывал до «потери пульса».   

Тала видела своего мужа очень редко, что её, кажется, очень устраивало, так как он очень отставал от неё в общем развитии и образовании, хотя формально и имел диплом об окончании вуза (заочно).

Свету её муж тоже устраивал. Она его не любила, а вышла за него назло своему первому мужу, который был лётчиком, изменил ей со стюардессой и ушёл к ней, оставив Свету с малолетней дочерью, воспитанием которой занялась ее мама, гречанка по национальности (так говорила Света). Отец её был поляком, а она сама — русской (так написано в паспорте). В жизни все эти «девушки» называли себя украинками, любили украинские одежды и прекрасно пели украинские и русские песни. Жили они все в частном секторе, снимали комнату на троих.

Я заметил, что Тала ко мне более благосклонна, чем остальные, но мне больше нравилась Света — красивая и статная брюнетка с высокой грудью и большими то ли греческими, то ли болгарскими большими глазами. Она обращала на меня мало внимания, хотя мои рассказы ей нравились. К моему удивлению, она заинтересовалась моими научными делами (я в то время был уже кандидатом наук) и просила рассказать о моей докторской диссертации, над которой я тогда работал. Разумеется, я с воодушевлением исполнял её желания. Ещё она любила путешествовать, а так как привыкла командовать, будучи начальницей экономического отдела в одном Одесском НИИ, то мы всей компанией, выполняя ее желания, ездили по всем близлежащим городам. Ей понравился Ужгород, а в городе Стрый она была удивлена тем, что там собираются открывать музей Степану Бандере. А я был просто возмущён этим намерением и рассказал моим женщинам, каким отъявленным негодяем и бандитом был Бандера.

Моё предложение съездить на экскурсию во Львов было встречено с восторгом. Экскурсия прошла очень хорошо, все были довольны и мои «акции» существенно возросли. «Девушки» в свою очередь, пригласили меня в Одессу, и я, с удовольствием согласился. В Одессе я остановился у Талы в большой квартире на улице Баранова. Муж её ушёл на полгода в дальнее плавание на Американский континент и дома была только мать Талы, очень вежливая, всё понимающая толерантная пожилая дама Екатерина Ивановна, которая встретила меня очень ласково, увидев дружеские отношения ко мне Талы.

В Одессе я до того не был и Света с Талой (Таня уехала к себе в Самару) во всю старались, знакомя меня с красавицей Одессой — «жемчужиной у моря». Тут я впервые заметил соперничество между женщинами за право распоряжаться мной по своему усмотрению. Одесса мне очень понравилась, но я решил от греха подальше «убраться восвояси» и уехал домой во Львов.

Я был в смятении чувств. Мне казалось, что я влюбился в обеих женщин и не мог решить, в которую — больше.

Прошли годы, я был уже профессором, зав. кафедрой и должен был поехать в составе комиссии ВАК в Молдавию.

Решил на обратном пути заехать в Одессу (до которой от Кишинёва было недалеко), не ставя в известность «своих» одесских женщин. По старой памяти решил остановиться у Талы. Меня встретила Екатерина Ивановна, как родного, хотя мы не виделись много лет. Она сказала, что муж Талы дома, а сама Тала на работе и посоветовала остановиться на квартире близкой подруги Талы и Светы — Маргариты, которая жила с матерью и сыном на соседней улице Советской Армии. Екатерина Ивановна уверила меня, что Рита и её мама будут рады и тут же им позвонила. Действительно, они с восторгом согласились принять «близкого друга» и «дальнего родственника» Талы на ночлег, тем более что как сказала Екатерина Ивановна, я друг и Светы, которой в это время не было в Одессе.

Я отправился к Рите – подруге моих «Трускавецких подруг» и был встречен с распростёртыми объятьями. Рита меня потрясла своей красотой, и я влюбился в неё с первого взгляда. Так я совсем запутался в «женском вопросе» и не знал, что дальше делать. Узнав, что Рита едет в Москву на излечение (а мне с отчётом о работе в комиссии тоже надо было ехать в Москву по «Молдавскому делу»), я решил на следующий день уехать в Москву вместе с Ритой.

Вечером появилась Тала и была искренне огорчена необходимостью моего срочного отъезда в ВАК. Наш прощальный ужин был романтическим, но печальным. На следующее утро мы с Ритой уехали в Москву. У неё были больны почки, очень тяжёлое заболевание, и Одесские врачи настаивали на лечении в столице (тогда ещё был Советский Союз). К сожалению, лечение запоздало.

Я тяжело пережил потерю Риты, которую полюбил мгновенно и всей душой. Меня тянуло в Одессу, но я принял решение больше туда не ездить. Так закончились почти не состоявшиеся мои романы.

Иван Степанович вздохнул и надолго замолчал. Я тоже молчал, находясь под впечатлением от его рассказа. Вскоре я уехал изо Львова и с тех пор никогда там не был.

Для Украины наступили не лучшие времена. Опять подняли голову бандеровцы. Да ещё как подняли! Они публично провозгласили Степана Бандеру вождём нации. Новое поколения украинцев про Бандеру фактически ничего не знало и многие искренне поверили, что Бандера был великим патриотом и боролся за «Незалежную Украину» с её врагами и прежде всего «москалями», то есть с Россией.

Под диктовку заокеанских хозяев на Украине был совершён вооружённый переворот с насильственным захватом власти. У власти оказались самозванцы, воспользовавшиеся слабостью мечущегося между Западом и Россией правительства Украины. Незаконное правительство поддержали США и Западная Европа. «Спохватившиеся» истинные патриоты Украины пошли на митинги протеста, особенно в юго-восточных областях страны, но ничего не добились, так как было уже поздно.

Героическую позицию заняли жители Крыма и Севастополя, которые на референдуме 16 марта 2014 года фактически единодушно проголосовали за вхождение Крыма и Севастополя в состав России. 18 марта Крым и Севастополь фактически были включены в состав России вопреки гневным «воплям» со стороны США и их сателлитов в Западной Европе. Запад не признал волю крымчан и севастопольцев и намерен применить карающие санкции против России. Однако уже поздно. Хотя борьба и продолжается, но, думается, что Россия победила, правда, дорогой ценой.

Вчера мне стало известно, что Иван Степанович Белявский погиб во Львове от рук бандеровцев. Светлая ему память, он был большим учёным, замечательным человеком и настоящим пламенным патриотом Украины, достойным представителем братского украинского народа.

Рассказ написан 18 марта 2014 г. в двенадцатую годовщину со дня смерти моей дорогой супруги и посвящается её светлой памяти.


СЕВЕРОДОНЕЦК, ЛИСИЧАНСК И ЛУГАНСК ИЛИ ДЕВУШКА – ЭКСТРАСЕНС

Я неоднократно бывал в Луганске по делам, связанными с изготовлением и внедрением наших аппаратов с активной гидродинамикой. Луганск — один из областных центров Украины, крупный промышленный город с развитым машиностроением, лёгкой и химико-фармацевтической промышленностью. Расположен при слиянии рек Лугань и Ольховая; основан в 1795 году. Железнодорожный узел.

При Советской власти Луганск назывался Ворошиловградом по имени одного из соратников Сталина, первого Маршала Советского Союза Климента Ефремовича Ворошилова, работавшего в молодости слесарем на одном из заводов Луганска. Одно время он был даже Президентом Советского Союза, имевшим тогда чисто представительские функции, без всяких властных полномочий. Будучи не слишком образованным человеком, Ворошилов считал, что Президент должен быть всегда важным и величественным и соответственно этому ходил, надувшись, с неподвижным лицом и выпяченным животом. Я любил изображать его, чем вызывал ужас у моей мамы, которая молила: «Сынок, ради Бога, не изображай Президента, это не безопасно». Почему-то в НИИ, в котором я работал (НИОПИК), был имени К. Е. Ворошилова, хотя Ворошилов никакого отношения ни к науке, ни к профилю института не имел.

Луганск нельзя назвать научным или культурным центром, хотя он имеет четыре вуза, два театра (драматический и кукольный), картинную галерею и ряд музеев (краеведческий, художественный, В. И. Даля и др.). Для туриста Луганск не является привлекательным, не то что, например, областной город Кострома, которая в три раза меньше Луганска по числу жителей, но зато имеет славную историю и много знаменитых памятников старины.

Ещё меньше туристов могут привлечь города Луганской области, в которых мне довелось неоднократно бывать в служебных командировках: Рубежное, Северодонецк и Лисичанск. Но для меня эти города значимы и особенно их жители, многие из которых были моими коллегами и друзьями.

Особенно это касается города Рубежное, Северодонецка и Лисичанска, которые из-за близкого соседства можно считать одним большим городом с автобусным сообщением между его составными частями. Автобусы «покрывают» расстояние между этими городами всего за несколько минут. Все три города «насыщены» промышленными предприятиями, на которых мне и моим коллегам довелось много трудиться, внедряя в производство наши технологические конструкторские разработки. Конечно, мне запомнились эти работы, завершавшиеся, как правило, успешно. Но больше всего мне памятны встречи, совместная работа и дружба с жителями этих городов — сотрудниками НИИ и промышленных предприятий.

Я ездил в тот регион очень часто на протяжении многих лет и один, и в сопровождении моих московских коллег. Чаще всего я брал с собой зам. зав. лабораторией Васю Поповского и начальника конструкторского бюро Олю Первак. Иногда они ездили одни или с ответственным за внедрение Иваном Фёдоровичем Фокиным, обладавшим удивительной инженерной интуицией. Молва приписывала Поповскому любовную связь с Олей Первак. Однако это было не так. Между ними были чисто дружеские и производственные отношения, хотя они очень сработались и со стороны производили впечатление «сладкой парочки». Это прозвище за ними сохранялось много лет, пока не стали говорить, что «шеф» (то есть я) отбил Олю у Васи Поповского. Между нами с Олей действительно были близкие отношения, но Поповский к этому не имел никакого отношения.

Хочу поведать одну историю, главным действующим лицом которой был Вася Поповский. В одну из последних моих командировок в тот регион, когда я был в Лисичанске, ко мне подошла бывшая аспирантка Поповского Люба Белова, вручила отпечатанную рукопись довольно большого объёма. Она сказала, что я могу распорядиться рукописью по своему усмотрению, но хорошо бы её издать.

Чтобы объяснить появление этой рукописи, я должен обратиться в далёкое прошлое.

Много лет тому назад мой заместитель Вася Поповский привёл ко мне в кабинет девушку по имени Люба Белова. Она была сотрудницей Центральной лаборатории Рубежанского химкомбината и хотела поступить ко мне в аспирантуру в НИОПИК, который был головным НИИ отрасли. Когда она окончательно решила пойти в науку, я  уже работал начальником одного из подразделений НИИХИММАШа, в который входила лаборатория и конструкторское бюро. Из НИОПИКа, моего прежнего места работы, со мной перешли в НИИХИММАШ несколько сотрудников, в том числе Поповский на должность замначальника лабораторией и Фокин — на должность старшего научного сотрудника (на момент перехода в НИИХИММАШ они ещё не имели учёных степеней, но были ценными работниками).

Любу я не знал, а Поповский и Фокин знали по работе на Рубежанском химкомбинате, тесно связанной с НИОПИКом.

Люба выглядела очень молодой девушкой, не красавицей, но симпатичной, с развитыми формами и очень серьёзным умным лицом. Она внушала доверие. Оказалось, что она замужем и имеет двух дочерей.

Было решено принять Любу в аспирантуру в НИОПИК, назначить меня научным руководителем, Поповского — соруководителем, а научным консультантом — бывшего моего аспиранта Валентина Красникова, старшего научного сотрудника НИОПИК, руководителя темы (от НИОПИКа), которой занималась Люба в лаборатории Рубежанского химкомбината. Такая сложная схема была принята потому, что в НИИХИММАШе (как и во многих НИИ), тогда не было диссертационного совета, а Поповский ещё не был кандидатом наук и не имел права руководства аспирантами (вскоре он блестяще защитил диссертацию, а Люба успешно сдала вступительные экзамены в аспирантуру и все «устаканилось»). Реально основным руководителем Любы стал Василий Поповский, и оба были вполне довольны этим.

Личные отношения Васи и Любы бурно развивались, её муж — математик, доцент Северодонецкого технологического института смирился с этим, так как был, цитируя классику: «Муж — мальчик, муж — слуга». Люба трудилась на совесть, а её муж занимался математической моделью по её диссертации и обработкой её экспериментальных данных. Люба оказалась очень способным исследователем и дела её продвигались большими темпами. Все были довольны. Люба успешно досрочно защитила диссертацию (она числилась по заочному отделения) и устроила банкет в Москве, в ресторане «Гавана». На банкете был муж, все научные «шефы» Любы, моя помощница Ольга, и бывшая в это время в Москве моя коллега из Венгрии Маргрет. Муж Любы танцевать не умел, а я по очереди танцевал со всеми женщинами. Поповский тоже не отставал. Была ещё знакомая Любы из Москвы Вера, которая была дальней родственницей ее мужа и с которой впоследствии Поповский (очень даже) «подружился».

Разработки Любы в её диссертации привлекли внимание не только производственников-технологов, но и конструкторов, создателей нового оборудования. Начался новый этап совместной работы Любы и Васи Поповского.

Было создано малое предприятие (тогда это вошло в моду), которое вскоре стало процветать: появились заказчики, деньги и возможность организовать большой бизнес на базе разработки и внедрения аппаратов с активной гидродинамикой. Начался период увлечения аппаратами с ВЗП (встречные закрученные потоки).

Я в то время уже перешёл на работу в вуз, на должность зав. кафедрой, а Поповский остался в НИИХИММАШе и был назначен на должность начальника отдела. Личные контакты его с Любой, а мои с Олей Первак не только не прекращались, но получили новый импульс и развитие. О многих событиях в отношении Любы и Васи я узнал потом, когда прочитал рукопись, переданную мне Любой в Лисичанске. Должен признаться, что многое в поведении Любы мне казалось с самого начала знакомства необычным и странным. Меня удивила её самоуверенность. При первом разговоре мы полагали, что экзамены в аспирантуру она будет сдавать через год, так как ещё не готовилась (даже не видела программ), а экзамены начинались уже через неделю. Но она заявила, что все сдаст и действительно сдала все экзамены, причём, на «отлично». То же произошло и с кандидатским минимумом, который она сдала досрочно. На защите члены диссертационного совета соглашались с ней, не дослушав до конца её ответов на свои вопросы. ВАК утвердил её учёную степень в рекордно короткий срок, сразу же после её «визита» к Председателю ВАК. На банкете, где Люба вела себя слишком «вольно» со всеми мужчинами, её муж, вместо того, чтобы ревновать, блаженно улыбался.

Позже, когда Поповский приезжал в Рубежное, где жила Люба с мужем и дочерьми, муж забирал детей и переезжал к родственникам, чтобы «не мешать» гостю отдыхать в его квартире с его женой. На совещаниях все соглашались с мнением Любы, даже если она была не права. Я очень удивился, когда на одном из совещаний директор Северодонецкого НИИХИМММАШа во вступительном слове сказал, что предлагаемый нами проект неприемлем, а после моего доклада заявил, что проект принимается к реализации без всяких поправок.

Тогда я отнёс это странное изменение решения за счёт своего красноречия, но теперь уверен, что тогда не обошлось без молчаливого «вмешательства» Любы, которая присутствовала на этом совещании. Анализируя эти и другие факты, о которых мне сообщал Поповский, я пришёл к выводу, что Люба обладала способностями гипнотизёра и экстрасенса. В этом мнении я ещё более уверился после того, как прочитал рукопись, которую мне Люба вручила в Лисичанске. Рукопись оказалась довольно объёмной, написана от первого лица (Поповского), хотя Люба сказала, что написала её она сама по дневниковым заметкам Поповского, которые он «случайно» оставил у неё.

Я решил (с ведома Любы) опубликовать эту повесть в сокращённом виде, как рассказ от первого лица — Василия Поповского. Сам Поповский за месяц до этих событий неожиданно пропал по дороге на дачу, и мне показалось, что Люба (каким-то чудом) знала об этом и не задавала мне никаких вопросов. Вот краткое изложение рассказа Василия Поповского (от первого лица).

«Наши отношения с Любой все больше и больше приобретают интимный характер. Она — удивительная девушка, самая лучшая в мире. Я такую раньше не встречал в своей жизни. Мы часто общались и строили планы на будущее. У неё была выраженная деловая «хватка» и в наши планы входила организация собственного бизнеса. В то же время Люба убедила меня продолжать научную работу и сделать докторскую диссертацию, тем более что мой «шеф» был не против этого. Мы продолжали с ним работать и после перехода его на работу в МТИ имени А.Н. Косыгина на должность зав.  кафедрой процессов и аппаратов химической технологии. В НИИХИММАШе я продолжал его дело и меня назначили начальником отдела.

Начальником конструкторского бюро, входящего в отдел, по-прежнему была Ольга Первак. Она под руководством «шефа» защитила диссертацию и стала кандидатом технических наук. Наши отношения с ней по-прежнему оставались чисто дружескими, хотя «молва» приписывала нам несуществующую близость. Настоящая близость была у меня только с Любой (даже не с женой, с которой мы часто ссорились и временами решали разводиться).

Однажды во время моего приезда в Северодонецк, ко мне в гостиницу пришла Люба и посетовала на то, что я заранее не сообщил ей о своём приезде. Я удивился её визиту, так как вообще никому не говорил о приезде и не мог понять, как она об этом узнала. На мой вопрос она ответила, что чувствует меня на расстоянии. Люба «забрала» меня из гостиницы и привезла к себе на квартиру, где никого не было. Всех «домочадцев» она, как всегда, отправила к родственникам мужа. За обильным ужином Люба предложила мне проверить мою «силу воли».

Я не то чтобы испугался, но насторожился, так как не знал, что на сей раз придумала гораздая на всякие выдумки моя подруга. «Испытание» оказалось очень простым. Она взяла нитку, к концу которой был прикреплён шарик, и предложила мне мысленно заставить шарик раскачиваться, когда она, держась за свободный конец нитки, подвешивала шарик в воздухе. Я напрягся, но шарик оставался неподвижным. Тогда я предложил ей попытаться сделать то, что мне не удалось. И тут шарик «ожил» и стал с большой скоростью двигаться в разных направлениях, а также вращаться вокруг своей оси. Я удивился, но тут же заподозрил хитрость с её стороны. Я решил, что она все-таки не силой внушения, а механически воздействовала на нить. Тогда она молча передала нить с подвешенным шариком мне и вновь проделала свои «фокусы». Я «заказывал» ей разные движения шарика (и маятниковые и вращательные). Шарик, послушный ее воле, покорно «выполнял» все мои пожелания.

Я был потрясён, даже испуган, но она так ласково обращалась со мной, что я скоро успокоился. Люба обратила внимание на многочисленные бородавки, которые недавно появились на моих руках, и сказала, что «запросто» их выведет. Я не поверил, но согласился, чтобы она попробовала сделать это. Мне были известны рассказы о случаях избавления от бородавок путём молитв и специальных наговоров бабками-«колдуньями». Я вспомнил даже об одном реальном случае, когда наша соседка по квартире избавила от бородавок моего младшего брата, но она пользовалась не столько молитвой, сколько мазью собственного изготовления. Люба заверила меня, что гарантирует стопроцентный успех и сделает это в гостях у своей подруги, к которой собиралась, «прихватив» меня с собой.

Через час мы были в Северодонецкой квартире подруги Любы, которая работала на Лисичанском в химкомбинате в 10 километрах от Северодонецка. Подруга не произвела на меня никакого впечатления, что явно понравилось Любе. По ее совету мы прихватили гитару, на которой я довольно прилично играл (и Люба тоже). Вечер прошёл отлично. Мы много пели, у девушек были отличные голоса. Люба просила меня спеть под гитару песню «Над Канадой небо синее...», которая ей особенно нравилась в моем исполнении. Последние слова... «хоть похоже на Россию, только все же не Россия» она всегда слушала со слезами на глазах. Люба была русской и любила Россию даже больше, чем Украину, которую она обожала.

В самый разгар веселья Люба предложила начать лечить меня от бородавок, заверив, что это очень просто. Я был смущён, но согласился. А подруга Любы сказала, что она сделает это запросто, она не то ещё умеет. «Лечение» действительно оказалось очень простым и быстрым. Люба «обвязала» каждую бородавку ниткой, что-то пошептала и буквально через две минуты отвязала нитки и бросила их в горшок с цветами, стоящий на окне в квартире подруги. На этом лечение закончилось. Я был полон сомнений и недоверия к такому «экспресс-лечению». Но Люба заверила, что все бородавки «как рукой снимет», когда нитки сгниют. Она полила цветок водой и сказала, что через неделю от бородавок «не будет и следа». Удивлению моему не было предела, когда ровно через неделю я обнаружил, что все бородавки исчезли так же внезапно, как и появились. С тех пор никаких бородавок у меня не было.

В другой раз Люба принесла мне кучу медикаментов, в основном витаминов, из аптеки, где работала её старшая дочь — студентка первого курса фармацевтического факультета Рубежанского технологического института. Она была похожа на мать, появилась на свет, когда Люба ещё училась в школе и многие принимали их за сестёр.

Надо сказать, что Люба быстро и без особых переживаний расставалась с мужчинами, в том числе с мужьями, как только они ей надоедали. Так было с первым мужем, второй был «на очереди». Я как-то спросил Любу, не надоел ли я ей и чем ей понравился. Ответ последовал предельно конкретный: когда надоешь — скажу, а понравился твой голос и твой змеиный взгляд. Я подумал, что с таким «багажом» долго не продержишься, но пока все шло очень хорошо. Она была очень ласкова, темпераментна, заботлива, закармливала меня всякими «вкусностями», готовить которые была большая мастерица. Наш роман длился уже несколько лет и конец не просматривался.

Наряду с «семейными» делами мы с Любой готовились к собственному бизнесу. Она хотела привлечь к этому делу своего двоюродного брата и уговорила меня съездить к нему, когда была с очередным «визитом» в моем кабинете в НИИХИММАШе. Надо сказать, что мы часто ездили, друг к другу в гости, а также по делам, которые у нас появились с некоторых пор, после создания совместного малого предприятия ООО «Экосигнал», где я был научным руководителем (вместе с «шефом»), а она — гендиректором. На очередном совещании по ООО мы решили отправиться в Одессу к брату Любы. Любопытно, но в этот раз она попала ко мне в кабинет не совсем обычным образом. Я забыл выписать ей пропуск, и она прошла охрану НИИХИММАШ по обычной бумажке, изображавшей пропуск «нарисованного» ею (она хорошо рисовала).

В поезде Москва–Одесса мы с Любой активно строили планы по организации бизнеса, в которых видное место отводилось её брату — способному организатору и хозяйственнику, по мнению Любы. Я ей верил.

В последнее время нам удалось значительно продвинуться в организации нашей «фирмы». Мы организовали Конструкторское бюро во главе с бывшим аспирантом нашего «шефа» — Виктором Галичем, и решили специализироваться на разработке чертежей аппаратов типа ВЗП (встречные закрученные потоки) и продаже этих чертежей (технических и рабочих проектов). Любе удалось «по дешёвке» (ей все удавалось) снять комнату для конструкторского бюро в здании Северодонецкого НИИХИММАШа. Точнее, за комнату мы ничего не должны были платить, но обещали продавать им документацию на аппараты ВЗП по льготной цене.

Вскоре состоялось совещание при директоре института по разработке для них комплекта чертежей трёх типоразмеров пылеуловителей ВЗП. Я сказал Любе, что «шеф» отказался от своей доли прибыли при продаже, а Люба поинтересовалась моим личным участием в создании этих аппаратов. Я вынужден был признать, что это «детище шефа», но что я участвовал во внедрении этих разработок в Северодонецке «на ацеталях» и Лисичанске «на минеральных удобрениях». На совещании мы быстро договорились о ценах с учётом льгот.

Когда большинство участников уже покинули кабинет директора, неожиданно выступила Люба и сказала, что цену надо увеличить в три раза и подписать договор сегодня же. К моему изумлению никто не возражал, и документы были подписаны. Потом все, включая директора, недоумевали, как это могло произойти, но дело было сделано. После совещания мы с Любой пошли в ресторан при гостинице, где я в этот раз остановился, и «обмыли» нашу сверхудачную сделку. Люба не захотела возвращаться в Рубежное и осталась ночевать в моем номере Северодонецкой гостиницы.

Вторая тоже очень удачная «операция» по продаже чертежей нашей фирмы состоялась в Москве, а отпраздновали мы ее с представителем, точнее с представительницей фирмы в ресторане парка «Сокольники». Эта представительница была молодой, симпатичной, миниатюрной блондинкой, очень весёлой и разговорчивой.

Она мне понравилась, и это не укрылось от Любы, которая с неудовольствием заметила мне, что я что-то не в меру разболтался. Зная хорошо Любу, я поспешил завершить банкет, и мы пошли ночевать в её гостиничный номер.

В поезде Москва–Одесса мы с Любой большую часть времени провели в ресторане и досконально обсудили наши «семейные дела и достижения нашей «новоиспечённой» фирмы. Люба сообщила, что она послала своего второго мужа «подальше», и он безропотно отправился по «указанному адресу». Одновременно она заявила, что я ей ещё не надоел и даже наоборот. Люба предложила не привлекать консультанта по ее диссертации Валентина Красникова к делам фирмы, но я заметил, что он теперь работает в аппарате Правительства и может быть нам полезен. Люба согласилась при условии «давать ему самый минимум», и я, не будучи очень щедрым человеком, охотно с ней согласился.

На вокзале в Одессе нас встретил её брат Николай, чем-то похожий на меня — такой же высокий, жилистый и неразговорчивый (я был болтливым только в женском обществе и на «посиделках»).

Николай быстро домчал нас на своей «Волге» до «резиденции» — припортового городка в 20–25 километрах от Одессы, где он жил с семьёй: женой и сыном. Семья была дружной. Мне понравился его сын — живой и любознательный «пацан» лет восьми–девяти. Мы с ним гуляли по городку, болтали, и я даже купил ему и его матери коробку конфет. По принципу «делу — время, потехе час», мы с Николаем детально обсудили план действий, в том числе продажу наших чертежей его заводу, где вопросы очистки газов от пыли были актуальными. Но так как руководство завода было в командировке в Москве (Николай говорил, что директор и его зам «пофигисты» и не вылезают из Москвы), совещание по реализации разработок нашей фирмы на заводе не состоялось.

Николай обещал проработать этот вопрос и не только со своим заводом, но и с одесскими предприятиями и с «портфелем заказов» приехать ко мне в Москву вместе со своей сестрой Любой, которую любил, уважал и даже побаивался, зная её волевой характер и способности экстрасенса.

Семейство Николая относилось ко мне очень сердечно, как к родному, полагая, что у нас Любой всё «сладилось». Нас даже спать укладывали на одной кровати, и мы не возражали.

Гордостью Николая была дача, которую он строил недалеко от городка. Дача, действительно, была красивой, просторной и имела пять комнат на двух этажах. Он мечтательно говорил, что с помощью «нашей» фирмы он её быстро достроит. Под словом «наша» он подразумевал нас с Любой и, разумеется, себя.

Я, видя его восторженность и маниловскую мечтательность, старался настроить его на суровый, деловой лад и кажется «перегнул палку». Он стал суровым, молчаливым и деловым. Люба заметила это и «подтрунивала» над ним, характеризуя меня как очень жестокого и требовательного начальника, готового во имя дела «спустить три шкуры» с подчинённых.

Скоро мы с Любой стали собираться в обратный путь. Проводы были очень трогательными. Николай доставил нас на Одесский вокзал и снова заверил, что скоро приедет с отчётом в Москву.

Встреча в Москве состояла действительно скоро, меньше, чем через две недели, но горько разочаровала всех действующих лиц. Я был занят с комиссией из Министерства, которая проверяла институт и мой отдел «по сигналу трудящихся», обвинявших нас в злоупотреблениях (сегодня сказали бы «в коррупции»).

Люба, по своему обыкновению, приехала без предупреждения вместе с братом Николаем, «добыча» которого была много скромнее обещанной, что вызвало моё резкое неудовольствие и очень его обидело (он сделал всё, что мог).

Люба заподозрила меня в связи с Верой, бывшей нашей заказчицей, с которой мы «пировали» в Сокольниках (она все видела сквозь стены и на расстоянии). Она была со мной очень сурова (чтобы не сказать больше). Кое-как я выписал им пропуска, но ни о каком «приёме» не могло быть и речи. Больше того, когда Николай попросил воды, я сказал, что у нас вода плохая, так как ремонтируют систему водоснабжения и канализации (и это было правдой).

Гости не поверили в мою кошмарную занятость, сказали, что меня они примечали как родного, а я пожалел для них даже стакана воды. Они смертельно обиделись. Мы «расплевались» и разъехались. Ссора была роковой, и мы больше не виделись. Я был без вины виноватым, но сделать ничего не мог. Тем более что мои отношения с Верой в то время уже нельзя было назвать чисто дружескими. Так оборвалась на полуслове повесть о нашей любви с Любой и нашем бизнесе. Всю «выручку» от первых продаж я переправил Любе, хотя, честно говоря, отдавать было жалко. Я не очень щедрый человек и в это время очень нуждался в деньгах. А кто в них не нуждается? Фирма Галича, между тем, как мне сообщали, процветала».

Я перечитал этот рассказ Поповского, и был опечален. Описанные события теперь ушли в прошлое, действительность не очень радовала. Особенно волновали меня два трагических события: внезапная странная болезнь и смерть начальника КБ Оли, и ещё более неожиданное исчезновение Василия Поповского, который поехал после работы на свою дачу, и пропал без вести навсегда.

Известие о смерти Оли застало меня в Ташкенте, куда я приехал в командировку. Оно было настолько неожиданным, что я сначала не поверил, так как несколько дней тому назад, когда уезжал из Москвы, она была совершенно здорова. Подруги потом рассказывали мне, что она буквально в три–четыре дня превратилась в скелет, и врачи не могли понять, в чем дело и поставить диагноз. Теперь я подозреваю, что и здесь не обошлось без участия Любы, которая была настроена против Ольги за то, что она оказалась «победительницей в борьбе за шефа», хотя по возрасту годилась Любе в матери.

Я также подозреваю роковое участие Любы в исчезновении Васи Поповского, которого она после печальной последней встречи в НИИХИММАШе возненавидела. Незадолго до бесследного исчезновения Поповского, он рассказывал мне, что Люба преследовала его на расстоянии во сне. Он говорил, что она буквально «выворачивала» его мозги, грозила ему, требовала, чтобы он порвал связь с Верой, которая действительно имела место. Поповский относил все эти страхи и мучения, главным образом, проявлению «взбунтовавшейся» совести, но временами ему казалось, что это действует Люба на расстоянии, используя свои фантастические возможности.

Он признался, что однажды, когда они ехали в метро, он увидел череп Любы, просвечивающий жёлто-голубым цветом сквозь кожу, с оскаленными зубами и страшно испугался. То же увидел он в метро и на эскалаторе той же станции, когда ехал с секретарём диссертационного совета, о которой Люба говорила, что она ведьма. Оба черепа, по рассказам Васи, были такими, какими демонстрируют мёртвые черепа в кино и на телевидении. Такие мистические рассказы в последнее время стали обычными для Поповского, который раньше никогда этим не страдал. Размышляя над всеми этими печальными событиями, я пришёл к выводу, что Люба, выглядевшая неестественно молоденькой симпатичной девушкой, была действительно экстрасенсом. Девушка-экстрасенс, склонная к чёрной магии. Я припомнил, что когда ей сообщил, что Поповский пропал, она не удивилась, не огорчилась, как будто знала уже об этом и даже приложила к этому «руку».

Я закончил этот очередной рассказ в сборнике «По городам и весям страны» и стал думать, как его назвать. С одной стороны, я должен назвать место, где это происходило. Действующие лица, в основном, жили в Рубежном (в том числе и Люба), но события происходили в Северодонецке, Лисичанске и Луганске (больше всего, конечно, в Северодонецке). И поэтому в названии должны звучать «Северодонецк», «Лисичанск» и «Луганск». Но с другой стороны главное в рассказе - это, несомненно, люди. И прежде всего, Люба: девушка-экстрасенс. С учётом всего этого я решил дать рассказу длинное и не совсем понятное на первый взгляд название: «Северодонецк, Лисичанск и Луганск или девушка-экстрасенс». Пусть будет так. Читатель рассудит.


МИНСКИЕ СТРАДАНИЯ

Те, кто знает (а знает большинство друзей и коллег), что целью моих многочисленных поездок в Минск являлось участие в конференциях по тепломассообмену, наверняка удивились бы такому названию рассказа о Минске, так как все считали (и считают до сих пор), что участие во всякого рода конференциях и совещаниях является моим любимым делом, своеобразным «хобби». Но это глубоко ошибочное мнение.

На самом деле такие «мероприятия» мне очень не по душе. Они нервируют, заставляют напрягаться и переживать. Особенно Международные конференции типа Минских, которые (я в этом абсолютно уверен) «унесли» не один год моей жизни. Хочу пояснить, в чем здесь дело.

Дело в том, что я не переношу состояния некомпетентности. Так, например, я терпеть не могу ходить по магазинам, особенно промтоварным и ювелирным, так как ничего не понимаю в нарядах и украшениях. На крупных совещаниях и конференциях меня буквально угнетает то, что я не разбираюсь в научных проблемах, не связанных с моей специальностью, хотя вполне естественно и нормально, что человек, особенно в наше время, не может все знать.

Конференции в Минске организовывал со своими помощниками крупнейшими учёный-энциклопедист, академик Академии наук БССР Алексей Васильевич Лыков, который являлся академиком во многих странах и был поистине учёным с мировым именем. Съезжались знаменитости со всего мира и конференции фактически являлись всемирными конгрессами. От Советского Союза был весь цвет науки в области энергетики, теплофизики, термодинамики, космоса, высоких технологий, экономики, экологии.

Я принимал участие во всех совещаниях-конференциях, начиная с первой, когда я не был не только кандидатом наук, но даже дипломированным инженером. И меня угнетало то, что я был самым «ничтожным» из участников.

Я представлял доклады на все конференции и хотел быть равноправным участником. Поэтому проявлял большую «активность», которая мне очень дорого стоила. Я готовился к выступлениям днём и ночью, не замечая окружающих и красоты города Минска. А Минск был одним из красивейших городов Советского Союза, восстановленных из «пепелища» после Великой Отечественной войны.

Город Минск был тогда столицей БССР с населением более 1,5  миллионов человек (после распада СССР я в Минске больше не был). Расположен Минск на реке Свислочь (правый приток Березины). Мало кто знает, что Минск очень древний город, наверное, потому, что до 1793 года город входил в состав Великого Княжества Литовского. Под названием Меньск (древний Минск был расположен на реке Мене). Минск известен с 1067 года. Крупный культурный и промышленный центр. Здесь находится Академия наук Белоруссии, тринадцать вузов (в том числе университет), консерватория, двенадцать музеев, семь театров; с 1984 года действует метрополитен. Красив центральный проспект города с величественным зданием Правительства, площадь с памятником-колонной в честь Победы над фашизмом.

Поглощённый подготовкой докладов и выступлений на конференциях, я не замечал ничего. Моя активность обратила на себя внимание на первой конференции. Однако научные светила и не думали считать меня равным, а многие считали преуспевающим молодым карьеристом. И ошибались. Карьеристом я никогда не был и тому много свидетельств. Я всегда отказывался от высоких должностей, которые мне предлагали, в том числе от должности заместителя Министра по науке Министерства высшего образования СССР (уже после защиты докторской диссертации). Просто я хотел быть равным в любом обществе и болезненно переживал снисходительное отношение к себе старших по возрасту и заслугам коллег.

Особенно «ранила» меня недоброжелательность (а тем более враждебное отношение, часто на почве зависти и ревности). Если во время моего выступления присутствовал хотя бы один недоброжелатель, я это чувствовал и очень переживал. В то время у меня была очень большая разница в «гуманитарных» заслугах и научных делах. Это было одной из главных причин дискомфорта, который я испытывал на совещаниях и конференциях. «Гуманитарии» относились ко мне с уважением, как к заслуженному человеку. Несмотря на молодость, я был уже Заслуженным артистом РСФСР, Лауреатом международных конкурсов мастеров художественного слова, а в науке я был никем.

Я чувствовал, что способен на большее и прилагал все силы, чтобы обрести уважение на научном поприще. В конце концов, мне это удалось, но очень дорогой ценой. Больше всего я боялся обвинений в угождении вышестоящим, приравнивая угождение к трусости. В этом я походил на своего почитаемого отца, который всегда отличался мужеством, решительностью, самокритичностью и полным пренебрежением к «карьере».

Отец однажды сказал мне, что если он попадёт на фронт, то будет убит в первом же бою, так как «прятаться» в окопах ему будет стыдно, и он открыто бросится на врага. Но на фронт его не брали, так как он был очень ценным специалистом и много делал для фронта и победы. Его по указанию самого Сталина назначили даже Министром, но он упросил руководство дать ему возможность заниматься творческой работой и освободить от управления. Такой он был необычный человек, который не только сам не был карьеристом, но и ненавидел карьеристов всей душой. Я всегда гордился своим отцом и считал его недостижимым идеалом.

Думаю, что моё неприятие недоброжелателей и завистников (как и ненависть к карьеристам) тоже досталось мне от отца. Мама рассказывала мне, что, будучи на руководящей должности отец, тогда молодой инженер, буквально заставлял себя ходить на работу, так как ему было «противно» общаться с недоброжелателями и завистниками, которые пресмыкались перед ним, изображая верных друзей и коллег.

Моё болезненное отношение к фальши, недоброжелательности, зависти (а тем более враждебности, даже тщательно скрываемой) было причиной того, что я никогда не любил больших собраний, совещаний, конференций. И даже праздники и банкеты, где приходилось часто из вежливости (без всяких искренних положительных эмоций) поздравлять и хвалить именинников и коллег, не заслуживающих похвал, а также выслушивать неискренние комплименты и восхваления.

На совещаниях и конференциях в Минске мне пришлось столкнуться и с завистью, и с недоброжелательностью представителей молодого поколения учёных, а также с пренебрежительным отношением ко мне старших по возрасту и положению в науке ветеранов (что было особенно обидно). Я возненавидел Минские совещания, и про себя называл их Минскими страданиями, но, несмотря на это, упорно не желал проявлять «малодушие» и упорно участвовал во всех конференциях, проявляя максимум активности, что создало мнение о моей любви к совещаниям и способствовало (надо объективно признать) росту моего авторитета в науке.

Свидетельством моего возросшего авторитета могут служить мои встречи и контакты с участниками совещания. Особенно мне запомнилась встреча с начальником лаборатории Минского института тепломассообмена Павлом Степановичем Куцем (директором этого института был академик А.В. Лыков). Павел Степанович в общении со мной продемонстрировал искреннее уважение и доброжелательность (я тогда уже был кандидатом технических наук). Он детально познакомил меня со своей лабораторией и своей диссертацией в области процессов сушки и высоко оценил мои исследования. Я был счастлив. Павел Степанович был много старше меня, но разговаривал со мной как младший коллега. Он был замечательным, очень скромным, добрым человеком, талантливым исследователем и хорошим руководителем, которого любили и заслуженно уважали коллеги. Мы с ним стали друзьями на долгие годы.

Должен сказать, что в Минске, несмотря на ограниченность общения, я обрёл много друзей. Я познакомился и подружился с молодым доктором наук (впоследствии академиком Украины и директором института теплофизики) Анатолием Андреевичем Долинским (10), который был старше меня всего на четыре года. Помню, мы ходили по улицам Минска и толковали о жизни. Находили много общего. Он, зная, что я собираюсь защищать докторскую диссертацию, давал ценные и искренние дружеские советы, так как недавно тоже проделал этот путь. Наша дружба с академиком Долинским и его сотрудниками (особенно с Кирой Малецкой, недавно защитившей докторскую диссертацию) продолжается до сих пор.

В Минске я познакомился и с Гришей Шубиным (11), который был участником Отечественной войны, но поразительно молодо выглядел. Он был необыкновенным красавцем и умницей. Приезжал в Минск с женой, которая не уступала ему в красоте и не хотела отпускать в «свободное» плавание. Она его контролировала, но не «угнетала», что было очень умно с ее стороны. С жёнами приезжать было не принято (иностранцы пользовались исключением), но Гришина жена тоже была исследователем и участвовала в конференциях на «законных основаниях».

Среди новых знакомых, с которыми у меня после конферен¬ции в Минске, продолжались деловые и дружеские связи, было несколько видных учёных старшего и среднего поколе¬ний. Среди них профессоры П. Д. Лебедев, С. С. Забродский, Н. В. Чураев, Н. И. Гамаюнов, И. Т. Эльперин, А. С. Гинзбург и В. В. Красников. Женщины тоже были среди участников совеща¬ний, и, особенно среди обслуживающего персонала, но мне было не до них. Запомнилась только Эвелина Григорьевна Ту¬това — очень красивая, умная и вежливая шатенка, работающая в лаборатории П. С. Куца, у которой был «служебный роман» с ураль¬ским профессором Баскаковым.
Профессоры Пантелеймон Дмитриевич Лебедев (12) и Сер¬гей Степанович Забродский (13),  оставили глубокий след в моей жизни в период подготовки и защиты моей докторской диссерта¬ции. Предварительная защита была на кафедре П. Д. Лебедева (он заведовал кафедрой в Московском энергетическом инсти¬туте), а С. С. Забродский был одним из моих официальных оппонен¬тов.

Помню, когда я обратился в Минск к С. С. Забродскому с просьбой быть моим официальным оппонен¬том, он почему-то очень смутился, но охотно согласился, поблагода¬рив «за оказанную ему честь». Я был тронут и в свою очередь поблагодарил его за доверие, так как он не видел диссер¬тации и судил обо мне только по моим докладам на совеща¬ниях и статьям, опубликованным в Инженерно-физиче¬ском журнале Академии наук Белоруссии, где он был заместите¬лем главного редактора (главным редактором был академик А. В. Лыков).

Вскоре мы с Забродским встретились в НИИХИМ¬МАШе. Я сообщил сотрудникам, что скоро в нашей лаборатории появится учёный с мировым именем, член-корреспондент АН БССР, автор известной монографии по кипящему слою профес¬сор Забродский, которому я уже выписал пропуск. Каково же было их разочарование, когда они увидели, что великий учёный — крошечный, робкий, очень бедно одетый (даже можно сказать нищенски) человек с лысым черепом неправильной формы и ти¬хим голосом. В полной мере оправдалась поговорка — «встре¬чают по одёжке». А провожали Сергея Степановича «по уму», с большим уважением и даже почтением, так как все убедились в колоссальной эрудиции, остром уме при исключительной доброже-лательности и скромности.

Такая же «метаморфоза» произошла по отношению к нему на защите моей докторской диссертации в МЭИ. Надо сказать, что момент для защиты выбран был очень неудачно, так как ка¬федра Лебедева, где я проходил предзащиту, и сам Лебедев в это время подвергались проверке на «лояльность» в связи с пожа¬ром, устроенным на кафедре Лебедева его сыном, который к тому же обладал вздорным характером и «сумел» восстано¬вить коллектив кафедры против собственного отца.

Профессор Лебедев был внешне полной противоположно¬стью Забродского: огромный (по сравнению с Забродским) муж¬чина с седой львиной гривой волос, волевым грубым деревен¬ским лицом без признаков интеллигентности, хмурыми густыми бровями и уверенными манерами. Но внешность обманчива. На самом деле он был очень умным, добрым человеком, настоя¬щим учёным, автором ряда солидных монографий и учебников, хорошим семьянином, любящим жену и «души не чаявшим» в сыне, которого он ни в чем не обвинял, хотя из-за него были все его беды. Несмотря на создавшуюся ситуацию, моя защита про¬шла успешно. Я стал доктором наук, а вскоре и профессором, за что буду до конца жизни благодарен большим учёным и замеча¬тельным людям Пантелеймону Дмитриевичу Лебедеву и Сергею Степановичу Забродскому — светлая им память.

Не могу не сказать несколько слов о двух друзьях, выдаю¬щихся теплофизиках, молодых (когда я познакомился с ними) про¬фессорах Николае Владимировиче Чураеве (14) и Николае Ивановиче Гамаюнове. Оба они красивые, статные, интеллигентные, а главное умные и талантливые. Чураев с роскошной седой (поседел в сорок лет) шевелюрой, а Гамаюнов — лысоватый, в очках. Ко мне они относились с большим уважением, хотя были много старше меня и уже много сделали в науке. Их отличало редко встречающаяся среди учёных такого уровня скромность, уважительное отношение к простым людям и доброжелательность. Оба имели много друзей и поклонников обоего пола. Н. В. Чураев по моей просьбе прочитал (блестяще, без одного лишнего слова) в НИИХИММАШе курс по теплофизике (я был среди слушателей), а Гамаюнов много лет участвовал в работе моей кафедры, хотя жил в Калинине (ныне Тверь) и работал в политехническом институте, ректором которого был мой друг профессор В. Д. Гвоздев.

В Минске я познакомился и с молодым доктором наук И. Т. Эльпериным, занимавшимся исследованием встречных соударяющихся струй. У нас с ним было много общих научных интересов, так как я занимался встречными закрученными потоками. Наши совместные работы продолжались и после того, как он уехал в Израиль. Из Израиля мне много лет присылал открытки (по непонятной для меня причине) и бывший сотрудник лаборатории Куца В. А. Шейман, с которым я познакомился тоже на одном из совещаний в Минске.

Добрыми друзьями мы стали после знакомства в Минске и с ректором Московского пищевого института В.В. Красниковым, а также профессором этого института Б. И. Леончиком. А вот отношения с младшим братом академика Алексея Васильевича Лыкова — Михаилом Васильевичем Лыковым у нас не сложились. Он был желчным, злым и завистливым человеком (в отличие от старшего брата) и «попортил мне много крови», так как пути наши в жизни и работе часто пересекались. То же могу сказать и о сыне профессора Лебедева — Дмитрии, который винил почему-то меня в неприятностях последних лет на кафедре его отца, хотя я, в отличие от него самого, не имел к этому никакого отношения.

В результате участие в Минских совещаниях я перетерпел много мучений, но и приобрёл много друзей, в том числе из зарубежных стран.

Самым близким моим другом из зарубежных стран стал доктор Ладислав Страх, который обычно возглавлял делегацию Чехословакии на Минских совещаниях. Мы работали в близких областях науки и понимали друг друга с полуслова. Так же хорошо мы понимали друг друга и в многочисленных беседах, так как Ладислав отлично говорил по-русски и отличался весёлым нравом. Он был большим оптимистом, и с ним было очень уютно. Наше знакомство переросло в крепкую дружбу на долгие годы.

Скоро мы стали дружить семьями. Ладислав часто приезжал ко мне в НИИХИММАШ, а я — в Прагу (точнее в Беховице под Прагой), где он работал заведующим лабораторией в институте воздухотехники. В Прагу ездили в гости моя жена с дочерью, а дочь Ладислава Милена гостила у нас в Москве. Дважды мы с Ладиславом и его сотрудниками были в круизах. Однажды по Чёрному морю от Одессы до Батуми и обратно, а второй раз — по шести морям и трёх континентам (Европа, Азия и Африка).

Минские совещания имели огромный резонанс во всем мире. Но не надо думать, что все поддерживали организацию этих грандиозных совещаний (более двух тысяч человек). Так элита «процессщиков» во главе с А. Г. Касаткиным (он вскоре умер) считала эти совещания пустой тратой времени, «разношёрстой» толпой знаменитостей из разных стран, собираемой А. В. Лыковым для реализации своих честолюбивых планов. А. Г. Касаткина активно поддерживали «законодатели» в мире процессов и аппаратов химической технологии: В. В. Кафаров, А. Н. Плановский, Н. И. Гельперин. Они игнорировали Минские совещания и считали, что все это А. В. Лыков «затевает», чтобы стать академиком АН СССР. Я был знаком и общался со всеми этими «светилами», но не согласен с их мнением.

А. В. Лыков действительно был очень честолюбивым человеком, но при этом весьма демократичным, доступным, никогда не «заносился», как, например, Гельперин. Я однажды спросил В. В. Кафарова, когда он уже был академиком АН СССР, почему в главную академию страны не избирают академика Белоруссии А.В. Лыкова, который является академиком в десятке стран мира? На этот вопрос Виктор Вячеславович неожиданно откровенно ответил, что А.В. Лыков слишком яркая звезда, и он будет своим блеском «затмевать» других академиков. Этот ответ объяснял все. В Академии наук СССР господствовала «кастовость» и «чужих» туда не пускали, тем более, очень талантливых и широко известных в мире. Академики считали себя «неприкасаемыми» и «недосягаемыми» и, как правило, пренебрежительно относились к другим исследователям.

Не пускали они «к себе» и людей с плохим характером (скажем, Дерягина, Слинько) независимо от их заслуг, а также тех, кого считали слишком высокими чиновниками, например, Министров образования (в разное время) Е. П. Елютина и Г. А. Ягодина. А вот сына Министра Елютина избрали в академию, несмотря, на меньшие научные заслуги, чем у отца.

Между собой академики АН СССР общались часто просто по-семейному, называя друг друга по именам (а то и по прозвищам).

Мой друг А. А. Пушков, близкий к академическим кругам (главным образом, по женской линии), рассказал мне о таком случае. Однажды он побывал в доме известного академика Н. Н. Семенова на улице А. Н. Косыгина по делу о переводе в его институт одной научной лаборатории. Ему посоветовали идти прямо к Семенову домой, так как он очень редко бывал в своём институте и любит, чтобы к нему приходили на дом.

Когда Пушков изложил суть дела, Николай Николаевич сказал жене: «Соедини-ка меня с Колей (имелся в виду его заместитель академик Эммануэль)».

— Коля, — сказал он своему заму, — тут у меня один симпатичный молодой человек (Пушкову тогда было семьдесят лет, а Семенову уже «перевалило за девяносто»), так ты сделай, что он просит. Кстати, скажи, каким институтом я командую: химической физики или физической химии? Да, он так и говорит. А физической химией командует Витька (академик Виктор Иванович Спицын)? Все правильно. Ну, давайте, работайте, я, может быть, через недельку–другую к вам загляну.

Вопрос был решён. А. А. Пушков поблагодарил хозяина, пожелал здоровья и откланялся.

Однажды, когда очередная Минская конференция уже завершалась ко мне подошла Тутова, бывшая тогда учёным секретарём нашей секции, и предложила присоединиться к экскурсии в Хатынь. Я, как и все тогда, конечно, слышал о зверствах фашистов в Хатыни и согласился поехать туда на экскурсию.

Деревня Хатынь была в 54 километрах к северу-востоку от Минска. В 1943 году фашистские захватчики сожгли деревню вместе с жителями. Погибли 149 человек, из которых 75 — дети. На месте Хатыни в 1969 году был открыт памятник — мемориальный архитектурно-скульптурный комплекс: «Хатынский набат», «Кладбище деревень», «Дымы Хатыни», «Площадь Памяти» с мемориальной плитой и Вечным огнём, скульптура «Непокорённый человек».

Мемориал производил потрясающее впечатление, Особенно страшно было смотреть на голые печные трубы и измождённого старика с ребёнком на руках. Каким же надо быть зверем Гитлеру и его приспешникам, чтобы сотворить такое. Я поделился с Эвелиной Григорьевной Тутовой своими впечатлениями. Она вполне согласилась со мной, но добавила, что даже у такого кровожадного зверя, как Гитлер были человеческие чувства, особенно по отношению к женщинам и много женщин (просто невероятно!) искренне любили его.

Я вспомнил, что видел, когда был в Мюнхене, картину с обнажённой женщиной «кисти» не состоявшегося художника Адольфа Шикльгрубера (будущего Гитлера) и сказал об этом Эвелине. Она в ответ рассказала о женщинах Гитлера. Её рассказ просто изумил меня. Я не понимал, как можно любить такое чудовище, даже внешне внушающее отвращение. Эвелина сказала, что в жизни Гитлер был сильным гипнотизёром и прирождённым оратором. Она рассказала мне о женщинах этого фанатика, неврастеника и людоеда. Вот её рассказ с сокращениями:

— Вопреки сложившемуся мнению о том, что Гитлер любил только самого себя, партию и «фатерлянд», множество фактов свидетельствует о том, что он любил женщин, а женщины любили фюрера. Хотя плоды этой взаимной любви чаще всего были трагическими. В истории нет ни одного диктатора, который имел бы столько странностей в поведении как Адольф Гитлер. Он всегда был окружён женщинами, которых можно разделить на три группы: женщины, приведшие его к власти; женщины, которых фюрер любил «по-настоящему» и дамы, которые были приставлены к нему спецслужбами, — попросту говоря, разнообразные шпионки.

Несмотря на невысокий рост (175 сантиметров) и слабую конституцию, фюрер имел успех у женщин, нравились его «небесно-голубые» глаза, излучавшие магнетизм, любезность, ораторское искусство. Одной из поклонниц была богачка Хелена Бехштейн, которая хотела сделать из молодого нациста государственного деятеля. Она научила будущего фюрера хорошим манерам, умению вести светские разговоры, снабжала деньгами. Она профинансировала мюнхенский путч, подарила фюреру «Мерседес Бенц».

За право влиять на фюрера боролась с Хеленой другая миллионерша — Эльза Брукман, румынская принцесса по происхождению. Она давала Гитлеру деньги на нужды партии, оплачивала счета за его квартиру, дарила ему дорогую модную одежду и предметы мебели, сводила его с нужными людьми, которые финансово поддерживали его на плаву.

Ещё одной женщиной, покровительствующей Гитлеру, была Хелена Ганфштенгль — ослепительная белокурая красавица высокого роста, много выше Гитлера. Она очень много сделала для Гитлера и дважды спасала его от смерти. В первый раз —после провалившегося Пивного путча, когда фюрер хотел застрелиться, но она убедила его не делать этого. Второй раз — когда фюрер, отбывая срок, объявил голодовку, а она привела его в чувство. В 1936 году Хелена с мужем и сыном эмигрировали в США, где её муж стал личным советником Президента Рузвельта.

Гитлер любил свою мать, которая обожала сына. Фюрер обожал музыку Вагнера и полюбил его невестку Винифред, которая говорила: «Мы с Гитлером восхищались друг другом». Когда Гитлеру было тридцать шесть лет, он полюбил свою семнадцатилетнюю племянницу (дочь сводной сестры) Гели Раубаль. Но Гитлер всегда был против свадьбы, говоря: «Моя невеста — Германия!».

Настоящей «страстью» Гитлера была Ева Браун, которую он встретил в 1929 году. Ева, миловидная девушка семнадцати лет, сразу понравилась Гитлеру. У неё было красивое лицо, стройная фигура, лёгкий весёлый нрав. Этот роман длился шестнадцать лет. По одной версии Гитлер и Ева Браун покончили жизнь самоубийством 30 апреля 1945 года перед приходом советских войск. По другой — сбежали на подлодке в Южную Америку, где и прожили в полной изоляции до шестидесятых годов XX века.

С Евой Браун и Гитлером «дружила» советская разведчица Ольга Чехова — популярнейшая актриса Германии, родственница А. П. Чехова, но Гитлер не подозревал Ольгу и относился к ней хорошо.

Ещё одной советской разведчицей в окружении Гитлера была Марика Рекк — венгерка по происхождению, которой была уготована роль второй Марлен Дитрих. Гитлер симпатизировал Марике как «настоящей арийке». Советская разведка успешно пользовалась разведданными Ольги Чеховой и Марики Рекк.

Я был под большим впечатлением рассказа Эвелины Тутовой, подивился её осведомлённостью и подумал, что даже у такого жёсткого зверя, как Адольф Гитлер оставалось что-то человеческое.

Уникальные знания Эвелины Григорьевны Тутовой не были случайностью. Оказалось, что это её странное «хобби», которое можно было назвать: «женщины великих тиранов и диктаторов». Она знала всё о женщинах Сталина, Берии, Геббельса, Ивана Грозного, Наполеона, Чингисхана, Тамерлана, Александра Македонского, Юлия Цезаря и пообещала мне рассказать о них. Но этому не суждено было сбыться.

После распада СССР ни разу не был в Минске, но поддерживал связь со своими белорусскими друзьями. Больше того, я подготовил ряд кандидатов наук (и даже докторов) для Республики Беларусь. Некоторые из них заняли видные должности в Минске и других городах Белоруссии. Среди них хочу назвать братьев Акуличей — Петра и Александра, которые были сначала моими аспирантами, в положенный срок стали кандидатами наук, а потом успешно защитили докторские диссертации.

Петя (ныне доктор технических наук) заменил моего друга Павла Степановича Куца на посту зав. лабораторией института тепломассообмена имени А. В. Лыкова, а его старший брат Александр Васильевич Акулич после аспирантуры поступил ко мне в докторантуру и успешно защитил докторскую диссертацию. Сегодня доктор технических наук, профессор Акулич Александр Васильевич является проректором по научной работе Могилевского технологического института. И с Петром, и с Александром мы часто встречаемся в Москве. Старшее поколение минчан сменилось на молодое, но наша дружба продолжается.


ЛЕЧЕНИЕ В ТРУСКАВЦЕ
И МУЧЕНЬЕ В ЕССЕНТУКАХ

Я летел в Кемерово через Новосибирск для выполнения приятной миссии — вручения Большой золотой медали нашей Ассоциации «Основные процессы и техника промышленных технологий» руководителю Кузбасского регионального отделения Ассоциации Владиславу Александровичу Скурскому за заслуги в возрождении промышленности региона. Вообще-то я очень не люблю массовые мероприятия и чувствую себя некомфортно, если среди участников есть хотя бы один недоброжелатель. В данном случае это исключалось, и я с большим удовольствием дал согласие вручить награду сыну моего друга, бывшего главного инженера Кемеровского анилинокрасочного завода Александра Владиславовича Скурского, с которым меня связывали совместные дела и долгие годы дружбы. Меня сопровождал недавно избранный по моей рекомендации Президентом Ассоциации профессор Козляков (я в это время был уже Почётным Президентом Ассоциации после 12-летнего руководства Ассоциацией).

В одном ряду с нами в салоне самолёта сидел симпатичный (но далеко не красавец) мужчина средних лет спортивного вида с оживлённым (даже нервным) лицом. Он назвал себя Владимиром и добавил, что является солистом Московской филармонии (скрипач) и летит в Новосибирск, в основном, по личному делу.

Мы разговорились. О филармонии, о музыке, о жизни. Я чувствовал, что его одолевают какие-то мысли, и когда он спросил, как я отношусь к женщинам, я понял, что его мучит «женский вопрос». Поэтому не стал высказываться сам, а предложил ему ответить на этот же вопрос. Оказалось, что он с нетерпеньем именно этого и ждал (я попал «в десятку»).

«Я нахожусь на распутье, — начал свой рассказ Владимир, — и эта командировка может решить мою судьбу». Он говорил долго и взволнованно. Вот суть его рассказа (от первого лица).

— Недавно я был в Ессентуках, а до этого в Трускавце. В Трускавце я, можно сказать, лечился, а в Ессентуках буквально мучился (по-другому это не назовёшь). Но расскажу всё по порядку.

Я скрипач (как уже говорил), солист оркестра Московской государственной филармонии. Бухгалтером там работает необыкновенная девушка Тамара, очень милая женщина, в которую я влюбился с первого взгляда. Как писал Иван Бунин (в рассказе «Грамматика любви»), «женщина прекрасная должна занимать вторую ступень, первая принадлежит женщине милой». Такой была фаворитка Павла I Нелидова, которая всю жизнь любила за что-то недолго правившего сумасбродного императора. Но он не ценил её, как она того заслуживала. Вот такая же милая — Тамара, которую я полюбил всей душой. Она ответила мне взаимностью, и я был счастлив, ощущал себя «на седьмом небе». Без конца говорил ей о своей любви, сравнивал её с возлюбленной Пушкина Анной Керн, которой поэт посвятил бессмертное стихотворение, где называл её «гением чистой красоты». Тамара воспринимала мои восторги очень благосклонно, как должное, но просила не сравнивать её с Анной Петровной Керн, к которой относилась отнюдь не восторженно. Более того, она считала, что Пушкин не любил Анну Керн и чуть ли не презирал её.

Я был растерян и попросил Тамару рассказать, что она знает об этом. (Тамара — очень эрудированный человек и знает гораздо больше меня, о чем бы мы с ней не говорили). Она сказала, что точно не доказано, что это стихотворение посвящено Керн, а слова «ангел чистой красоты» Пушкин «украл» у Жуковского. Керн не была ангелом, не была даже просто «порядочной» женщиной. В шестнадцать лет её выдали за пятидесятидвухлетнего генерала Керна (разница в возрасте тридцать шесть лет), который выслужился из нижних чинов и был беден, как «церковная крыса».

Мужа она не любила, он ей был противен. В семье происходили бесконечные ссоры, сцены ревности. Она родила дочку вне брака, за это муж лишил её содержания. В Пушкине ей нравились только его стихи, к его ухаживаниям она относилась равнодушно. Он называл Керн «Вавилонской блудницей», а когда она стала заниматься переводами Жорж Санд, Пушкин писал приятелю: «Дура, вздумала переводить». У Керн был в любовниках её двоюродный брат, а замуж она вышла (во второй раз) за своего троюродного брата, который был моложе её на двадцать лет. Одно время Керн продавала письма к ней Пушкина — по пять рублей за письмо. Познакомившись с Керн, И. С. Тургенев писал Полине Виардо: «Керн не умна, немного смахивает на горничную а-ля Параша. На месте Пушкина я не писал бы ей стихов».

Михаил Глинка, бывший много лет в одной компании с Пушкиным, «сошёлся» с дочерью А. П.  Керн и написал музыку (романс) на слова «Пушкина»: «Я помню чудное мгновение...», но Глинка был тогда женат и ничего «путного» у него с дочерью А. П. Керн не получилось.

Я был потрясён услышанным и стал оправдываться перед Тамарой. Она милостиво простила мне, уверенная, что я ничего позорного не знал об А. П. Керн.

Вообще мои познания о женщинах были очень ограниченными и односторонними. Я признался Тамаре, что преклоняюсь перед женщинами, считаю, что они много умнее мужчин, хотя часто представляются недалёкими (не желая огорчать своих мужчин), чтобы поддержать их мужское достоинство.

Тамара очень одобряла такое высокое мнение о женщинах и (чтобы я укрепился в этом мнении), много рассказывала мне о выдающихся женщинах в истории России и всего человечества. О большинстве великих женщин я почти ничего не знал. Конечно, я слышал кое-что о княгине Ольге — матери Святослава, внука Рюрика, о Новгородской Марфе Посаднице. Не многим больше о наших современницах — Маргарет Тэтчер, Елизавет II, Индире Ганди, Голде Меир, канцлере ФРГ Ангелине Меркель. Даже о дочери Ярослава Мудрого я слышал, что она была королевой Франции. Но вот, например, о спутнице Александра Македонского — гетере Таисе Афинской я не слышал ничего.

Тамара рассказала мне и об этой удивительной женщине, о красоте которой восторженно отзывались все её знавшие. Но дело было не только в её красоте. Гетера Таис занимала в жизни Александра Македонского особое место. В гетерах ценили остроумие и умение вести приятную беседу. Таис тоже отличалась острым языком, который позволял ей подшучивать над самим Александром Македонским. Таис сопровождала его в военных походах, к её советам Александр прислушивался.

Как писал философ и историк Плутарх, в 330 году до нашей эры армия Александра Македонского мощным и неожиданным ударом, нанесённым с гор, овладела столицей Древней Персии, которой правил потомок царя Ксеркса. На пир пришла и Таис Афинская, которая только что проскакала на коне по улицам столицы персов (как обычно это делала), обнажённая, прикрыв тело только массивными драгоценностями.

В разгар пира она схватила горящий факел и призвала сжечь дворец Ксеркса, что и было сделано. Так она отомстила Ксерксу за родные Афины, который сжёг Афины много лет тому назад. По преданию Таис воскликнула: «Пусть теперь никто не посмеет сказать, что женщины не мстили персам». Её «подвиг» прошёл безнаказанно. Такова уж была власть умной любовницы над Александром Македонским. Таис Афинская после расставания с Александром вышла замуж за основателя династии египетских царей Птолемеев — Птолемея Первого, сподвижника Александра, которого он «назначил» править завоёванным Египтом.

Особенно поразил меня рассказ Тамары о дочери Ярослава Мудрого Анне Ярославне — королеве Франции. Она была третьей дочерью в семье киевского князя Ярослава Мудрого (сына «крестителя» Руси великого князя Владимира Святославовича) и дочери шведского короля Олафа Шетконунга, который отдал Ярославу Мудрому в качестве приданого за дочь почти всю Карелию.

Одна из сестёр Анны — Анастасия — стала венгерской королевой. Вторая сестра — Елизавета — вышла замуж за короля Норвегии. А сама Анна стала женой короля Франции Генриха I. Её звали Рыжая Агнесса и очень уважали, так как она была самым образованным и умным человеком Франции, включая самого короля и всё его окружение. Король и его министры были неграмотными и вместо подписей ставили крестики.

Анна, в совершенстве владея латынью, обучила королевский двор читать и писать, познакомила французов с баней и заставила во время приёма пищи пользоваться столовыми приборами. Она вела переписку с Папой Римским Николаем II и привезла во Францию знаменитое Евангелие на славянском языке. Ныне это Евангелие называется Реймсским (15), поскольку хранится в Реймсском соборе. Именно на этой книге в течение многих веков клялись короли Франции, вступая на престол.

Анна совсем не восхищалась Францией, а наоборот. Она писала Ярославу Мудрому:

— Батенька, и куда ж ты меня грешную заслал? В дырищу вонючую, во Францию, в Париж-городок (в Париже тогда даже не было никакой канализации и все нечистоты из окон выбрасывали прямо на улицы). Ты говорил, что французы - умный народ, а они даже печки не знают. Не верят, что можно разводить огонь прямо в доме и говорят мне: «Смотрите, мадам, никому кроме нас не говорите, а то нас с вами на костре сожгут». В Париже византийские ложки в новость. А вилок там даже не видывали. Они, включая короля, ничего не слышали об Александре Македонском. Король сказал мне: «У нас в Европе ни один король читать не умеет».

После смерти Генрих I в 1060 году королём Франции стал сын Анны Филипп. Анна была главным воспитателем подрастающего сына и его руководителем в государственных делах. Она подписывала указы и распоряжения сына. Её уверенная подпись встречается на деловых бумагах французского двора рядом с крестиками неграмотных королевских чиновников.

Среди рассказов Тамары были и истории женщин, участников войн и исторических сражений, в том числе о кавалеристе-девице Надежде Андреевне Дуровой, героя войны 1812 года. А также о наших современницах — героях Первой и Второй мировых войн, в том числе об Антонине Польшиной, которая дослужилась до офицерского чина и получила два Георгиевских креста за храбрость. Когда началась Великая Отечественная война Антонина Польшина, в свои 44 года, опять просилась на фронт, но ей отказали. После войны Антонина Тихоновна работала медсестрой в городской больнице в Сарапуле (Сибирь). Она прожила 95 лет.

Тамара была довольна тем, что её рассказы производили на меня очень большое впечатление и ещё больше убеждали меня в том, что женщины умнее мужчин. Мы вспомнили даже о том, что в одно время не земле был матриархат, а в Средневековье (IX–XIII века) был «золотой век» женщин, которые затем «специально» отдали пальму первенства мужчинам, щадя их самолюбие. Но реально в большинстве случаев оставались «хозяйками положения» и мудро управляли мужчинами незаметно для них. Все эти разговоры привели нас к полному единодушию. Мы были очень близки, и я был счастлив.

Достигнув больших успехов, Тамара хотела завершить моё «образование» по женской части ещё несколькими поучительными историями из жизни выдающихся женщин. Поддерживая моё преклонение перед женщинами, особенно в части их ума, она хотела, чтобы я не «перестарался» и не путал ум с добродетелью.

В качестве примера Тамара рассказала мне удивительную и трагическую историю жизни знаменитой красавицы и умницы Древности египетской царицы Клеопатры, которая «заказала» своего любовника (отца своего сына) великого Гая Юлия Цезаря Марку Бруту. Цезарь в то время был любовником матери Брута красавицы Сервилии и в шутку называл Брута своим сыном. Брут опасался, что в случае возвышения Цезарь может низвергнуть его и потому быстро согласился с предложением Клеопатры устранить Цезаря, поставив вместо него его сына (и сына Клеопатры) Цезариона, а самому стать регентом при малолетнем Цезарионе. 15 марта 44 года до нашей эры Гай Юлий Цезарь был убит группой заговорщиков во главе с Марком Брутом. Однако, по завещанию Цезаря (о котором не знали) наследником стал не Цезарион, а внучатый племянник Цезаря — Октавиан, и коварные планы Клеопатры рухнули.

А начиналось все хорошо для Клеопатры. В июне 48 года до нашей эры Цезарь завоевал Египет, правителем которого был младший брат и одновременно муж Клеопатры — Птолемей XIII. Клеопатра бросилась к ногам победителя — Цезаря. Однако слёзы быстро уступили место интимным ласкам, по части которых Клеопатра не имела себе равных. Вскоре Цезарь «посадил» Клеопатру на трон, разбив войска правителя Египта. Цезарь вернулся в Европу, не дождавшись рождения Клеопатрой своего сына — Цезариона. В 46 году до нашей эры Клеопатра с годовалым сыном прибыла в Рим. Цезарь поселил её и сына в своих покоях и окружил невероятной роскошью и поклонением. Клеопатра хотела сделать своего сына Цезариона официальным наследником Цезаря. Клеопатру римляне не любили, и Цезарь мог в любой момент отправить её обратно в Египет. И тогда — прощай римский трон. Коварная Клеопатра решила привлечь и претора Марка Брута, чтобы устранить Цезаря и поставить на Римский трон своего сына Цезариона.

После убийства Цезаря Клеопатра сбежала обратно в Египет. Она закрутила новый роман с Марком Антонием — правителем восточной части Римской империи, родив ему трёх детей. Однако в 30 году до нашей эры, проиграв войну с Октавианом, Марк Антоний совершил самоубийство. Затем покончила с собой и сама Клеопатра, а император Октавиан казнил своего сводного брата — Цезариона.

Тамара объяснила мне, что для того, чтобы стать любимой на всю жизнь женщине не обязательно быть писаной красавицей (она сама не была красавицей в общепринятом смысле, но была очень «милой»). В качестве примера она рассказала мне трогательную историю любви великого художника Рембрандта и его жены Саскии. Ни Саския, ни Рембрандт (это было его имя) не отличались красотой, но всю жизнь любили друг друга.

Великий голландский художник Рембрандт Харменс ван Рейн очень любил свою жену Саскию всю свою жизнь. Другие женщины приходили в его жизнь и уходили из неё, не оставив особенного отпечатка. А покойная супруга до сих пор смотрит на нас с многих его бессмертных полотен.

Рембрандт с детства проявлял себя как самый выдающийся из девяти детей мельника — его отца.

Саския ван Эйленбюрх была младшей дочерью бургомистра города Леувардена. У неё, как и у её будущего супруга, было много братьев и сестёр, но в отличие от него, она была очень богата. Полная, белотелая с качающимся двойным подбородком, круглыми глазами под блекловатыми ресницами, Саския вред ли соответствует нынешним канонам красоты. Рембрандт был предельно честен в своих творениях. Он одухотворял, но не приукрашивал моделей, в том числе свою горячо любимую жену Саскию. Сам он тоже не отличался красотой. Более того, современники единодушно отзывались о нем как об очень некрасивом человеке.

За восемь лет супружества Саския родила четверых детей, трое из них умерли вскоре после рождения. Женщина страшно тяжело переживала эти потери.

Рембрандт рисовал Саскию в виде богини Флоры, в виде Данаи; он облачал её в богатые наряды — в парчу и бархат, в жемчуга и золото.

И в изображении любимой женщины живописец был предельно честен. С полотна, написанного за год до её смерти, на нас смотрит усталая, измученная женщина, черты которой уже исказил туберкулёз — болезнь, сведшая её в могилу в тридцатилетнем возрасте. Да, к концу жизни это была уже не та невинная и беззаботная девушка, которую ее муж изобразил на самой знаменитой картину «Блудный сын в таверне» («Автопортрет с Саскией на коленях»).

Саския умерла, оставив Рембрандту сына Титуса, которому не было и года. Рембрандт рисовал Саскию и после её смерти. На этих полотнах он отразил тоску по главной музе и самой любимой женщине всей своей жизни. Художник оставил много картин, на которых изображён его сын Титус — юноша с мягкими, как у матери, чертами лица. К сожалению, и своего любимого ребёнка ван Рейн пережил (Титус умер в возрасте двадцати восьми лет).

Рембрандт скончался в возрасте шестидесяти восьми лет, в полном забвении и нищете. За гробом живописца шла только его дочь Корнелия.

На глазах рассказчика появились слезы. Он надолго замолчал. Стюардесса принесла обед, довольно вкусный. На второе была традиционная курица с рисом. Мы с удовольствием пообедали.

После обеда я предложил Владимиру продолжить свой рассказ, так как понимал, что главного он ещё не сказал. Он хотел рассказать о своей истории любви, а рассказанные им любовные истории из жизни знаменитых женщин были лишь прологом к его «исповеди».

Он охотно согласился. Я привожу краткое содержание продолжения его рассказа от первого лица.

— Тамара завершила моё образование и была вполне удовлетворена результатом. Она неоднократно подтверждала, что моё убеждение в том, что женщины умнее мужчин, ей нравится, и она с этим согласна. Она готова была согласиться и с тем, что женщины заслуживают восхищения и преклонения. Однако женщины бывают разные и не все заслуживают любви. Любви заслуживают только такие женщины, как она сама: любящие, нежные, заботливые и добрые. Я с радостью с ней соглашался и без конца говорил о свой любви. Ей это не надоедало, а меня вдохновляло. Я искренне считал её лучшей на свете, самой умной, самой-самой... и не уставал без конца повторять это. Один из классиков (кажется, Лев Толстой в «Анне Каренине») сказал, что «...Все счастливые люди, счастливы одинаково. Все несчастливые, несчастны по-своему». И это - правильно, в чем я убедился, сравнивая свою жизнь в Трускавце (с Тамарой) и жизнь в Ессентуках (без неё). В Трускавце жизнь была наполнена радостей и «проносилась» незаметно, а в Ессентуках все наоборот: сплошные страдания и бесконечно долгие дни и ночи.

В Москве, несмотря на занятость, мы часто встречались, хотя и у меня дома, и у неё условия для встреч были не очень подходящими из-за «перенаселённости» наших квартир родственниками. Чаще всего мы встречались у подруг Тамары и в филармонии после работы. Зато очень много гуляли по Москве. Во время таких прогулок Тамара усердно занималась моим «воспитанием» по женской части. Довольно часто мы посещали рестораны, особенно ресторан гостиницы «Советская» (бывший «Яр»). Там был замечательный оркестр и цыганский хор. Невольно на память приходят слова: «Соколовский хор у "Яра" был когда-то знаменит, Соколовского гитара до сих пор в ушах звучит». И гитара звучала. Только уже не Соколовского, а Ром-Лебедева, одного из основателей цыганского театра «Ромэн», единственного в мире. Цыганский театр «Ромэн» располагался в помещении, примыкающем к гостинице «Светская». Его художественным руководителем был небольшого роста, но великий артист Николай Сличенко с его неподражаемой ослепительной белозубой улыбкой и волнующим голосом. Многие считали его основателем театра, но он пришёл в театр подростком, когда театр уже был знаменит и на его подмостках выступали Ляля Чёрная (или Надежда Сергеевна Киселёва), Иван Ром-Лебедев (Иван Иванович Лебедев), Екатерина и Георгий Жемчужные и многие другие замечательные артисты, певцы и музыканты.

Мы с Тамарой много танцевали в ресторане и весьма успешно. Она танцевала очень хорошо, да и я в этом деле был не новичок. Мы часто «солировали» и публика нас встречала замечательно. Мы просто упивались успехом и были очень довольны друг другом. Нередко я присоединялся к оркестру и играл вместе с ним на скрипке. Тамара часто выступала в составе цыганского хора (она замечательно пела цыганские, русские, украинские и грузинские песни). Я петь не умел, хотя и очень любил слушать ее пение. Посещение этого ресторана «Яр» всегда было для нас большим праздником. Мы, как и все гости ресторана, очень любили цыганские песни и пляски. Концерты театра «Ромэн» были каждый вечер. Иногда выступал и сам Николай Сличенко, которого все обожали.

Несмотря на цветущий вид, Тамара жаловалась на почки и печень. Врачи советовали ей съездить на лечение в Трускавец и Ессентуки, попить минеральных вод. Она интересовалась, хочу ли я с ней поехать. Я, разумеется, очень хотел, хотя в лечении не нуждался.

И вот мы в Трускавце. Она с двумя подругами по путёвке, а я — «дикарём». Я снял для нас с Тамарой маленькую комнатку на окраине курорта, и мы с ней поселились в этой комнате, вся «мебель» которой состояла из полутороспальной кровати, маленького столика, шкафа и четырёх стульев. Но она нас устраивала. Мы даже приглашали «гостей» — её подруг на «семейные» торжества (дни и праздники рождения). В номере отеля при санатории Тамара практически не жила. Она принимала все процедуры, и мы добросовестно ходили пить отдающую нефтью «Нафтусю».

Это был не просто отдых, а сплошная идиллия. В местном ресторане был довольно приличный оркестр, исполнялись песни Западной Украины на русском и украинском. Ни о каком «ущемлении» русского языка тогда не было и речи. Мы с Тамарой буквально «блистали» на танцах и пользовались «бешеным» успехом (другого слова не подберу). Наше участие в хоре (Тамары) и оркестре (моё, как скрипача) очень приветствовалось. Тамара даже выступала как солистка.

Надо сказать, что у бюветов с «Нафтусей» и «Трускавецкой» ежедневно собирался хор, состав которого все время обновлялся за счёт вновь прибывающих на отдых и лечение. Удивительно, но я никогда не слышал такого замечательного хора по репертуару и качеству исполнения, разве что в Грузии, но там пели только мужчины. Здесь же был отличный смешанный хор (замечательное трёхголосие). Тамара принимала в выступлениях хора самое активное участие, а мы (я и её две подруги) с наслаждением слушали это чудное пение. Питание в санатории было хорошим, погода стояла отличная, отдых удался на славу. Мы с Тамарой были счастливы.

Единственное, что мне не нравилось, это слишком большой успех Тамары у мужчин. Они не оставляли без внимания и подруг Тамары, но к ней буквально «липли» как мухи. Я решительно «отшивал» ухажёров, что вначале нравилось Тамаре, а потом стало надоедать.

Я ревновал её, буквально, к каждому «столбу», но старался не опускаться до сцен ревности. В конце нашего пребывания в Трускавце я был уже не в силах сдерживаться и не только «наказывал» мужчин, «пристававших» к ней, но и ей самой выказывал недовольство её слишком «вольным» и «вызывающим» (с моей точки зрения) поведением. Это её стало тяготить, но я ничего не мог с собой поделать. Её подружки внушали мне, что я «перегибаю палку» и ничего «такого» она себе не позволяет, но их доводы меня не убеждали. Перед самым отъездом в Москву у нас даже был разговор на тему моей ревности, и Тамара сказала, что если я и дальше так буду себя вести, то она больше не возьмёт меня с собой. Так и получилось.

Когда Тамара собралась ехать в Ессентуки (без подруг, так как путёвка была одна), то мне ничего не сказала. Я узнал об отъезде, когда она уже была в санатории им. Ф. Э. Дзержинского в Ессентуках. Я был потрясён и решил поехать к ней в Ессентуки без её приглашения и ведома. Эта поездка мне очень дорого обошлась и стоила (я убеждён в этом) не одного года жизни.

Прибыв в Ессентуки, я обнаружил, что устроиться там «дикарём» очень сложно (не то, что в Трускавце). В конце концов, мне удалось снять койку в общежитии при стадионе. У меня не было чёткого плана действий, но я хотел первым делом убедиться, что Тамара находится в Ессентуках и именно в санатории Дзержинского (какое отношение имел Ф. Э. Дзержинский к этому санаторию никто не знал, думаю, что никакого). Я выяснил, что санаторий им. Дзержинского находится рядом с Грязелечебницей (на другой стороне той же улицы), недалеко от кинотеатра, расположенного на соседней улице.

Санаторий я нашёл быстро, но меня туда не пустили. Вход был строго по пропускам. Такая строгость объяснялась тем, что это был ведомственный санаторий (Министерства внутренних дел). На улице было холодно, дул пронизывающий осенний ветер, а я был очень легко одет, полагая, что в южном городе Ессентуки должно быть тепло.

Целых два дня я не мог  выяснить, где находится Тамара. Сведений не давали, ссылаясь на то, что это «режимное» лечебное учреждение. Эти два дня были сплошным кошмаром. В «гостинице» при стадионе тоже была жуткая «холодина» (не отапливали), и я «спасался» от холода в кинотеатре, «отсиживаясь» там по три сеанса подряд.

Наконец я увидел Тамару у бювета. Она пришла попить солёную Ессентукскую воду. Но была не одна. И я не решился к ней подойти. Она о чём-то оживлённо говорила с моложавым, но седым мужчиной очень интеллигентного вида.

Теперь, по крайней мере, я знал, что Тамара здесь и решил, во что бы то ни стало с ней поговорить наедине, хотя понимал, что ничего хорошего (скорее всего) из этого разговора не выйдет. Теперь я видел Тамару каждый день, но всегда с этим молодым, но седовласым «очкариком». Она всегда была в хорошем настроении, что меня особенно «ранило». Я был страшно простужен, кашлял, но не сдавался. Придумал план, как можно попасть в номер, где поселилась Тамара. Я выдал себя за родного брата Тамары и узнал, что она живёт в двухместном номере с подругой из Москвы (слава Богу, что не с этим «очкариком»).

Официально проникнуть в номер к Тамаре было нереально, и я решил «проскочить» через охрану, когда охранник отлучится со своего поста. Мне удалось и это. Я оказался у номера Тамары и с замиранием сердца прислушался. Было тихо. Похоже, что она была одна. Я тихонько открыл дверь. Тамара действительно была одна и что-то читала. Увидев меня, она очень удивилась и почему-то испугалась (но не обрадовалась). Я не знал, с чего начать. Тамара спросила укоризненно, зачем я приехал. Не успел я ответить, как вошла соседка Тамары по комнате. Тамара вздрогнула и вежливым холодным тоном, обращаясь ко мне на Вы, просила передать привет «нашим сослуживцам в Москве», давая понять, что разговор окончен. Я, совершенно сбитый с толку, растерялся, пообещал выполнить ее просьбу и удалился. Тамара меня не провожала и не познакомила со своей соседкой.

Я был убит горем и не знал, что мне теперь делать. Ещё несколько дней я следил за Тамарой и всегда ее видел с одним и тем же, ставшим мне ненавистным, человеком. Через несколько дней я возвратился в Москву и узнал, что мой оркестр уже пять дней на выездных концертах и мне надо срочно присоединиться к нему. Когда я вернулся в Москву, мне сказали, что накануне Тамара уехала в командировку и Новосибирскую областную филармонию и вернётся в Москву не раньше, чем через две недели. Я не в силах был ждать, и вот я лечу с Вами в Новосибирск. Теперь Вы знаете все, а я, напротив, ничего не знаю, что будет со мной. Сердце подсказывает, что ничего хорошего.

На обратном пути (а я вижу, что наши «графики» совпадают) я расскажу Вам, как все сложилось в Новосибирске.

Он замолчал.

Мы уже подлетали к Новосибирскому аэропорту «Толмачево», где был конечный пункт назначения Владимира, а нам предстояла пересадка на маленький местный самолёт, курсирующий между Новосибирском и Кемерово. Владимир записал наш рейс Новосибирск–Москва (все билеты у нас были куплены заранее), и мы с ним расстались.

В Кемерово нам устроили торжественную встречу с участием «отцов города». Заслуженную награду я вручал под гром аплодисментов. По случаю праздника был организован грандиозный банкет. Но главным, конечно, был дружеский приём и задушевные беседы. Я с радостью встретился со старыми верными друзьями, и мы предались воспоминаниям. Как у Пушкина: «Бойцы вспоминали минувшие дни и битвы, где вместе рубились они». Незаметно пролетели три дня, были пышные проводы в Кемерово. И вот мы уже снова в «Толмачево» — аэропорту Новосибирска. Рейс отправился по расписанию, но нашего знакомого Владимира среди пассажиров не оказалось. Вместо него рядом с нами сидела пожилая дама, очень пожилая и очень неразговорчивая. Всю дорогу от Новосибирска до Москвы она что-то читала и не проронила ни одного слова. Мы её оставили в покое и не занимали разговорами, хотя моему спутнику, как мне казалось, и хотелось поговорить.

Что произошло с Владимиром в Новосибирске, я не знаю, но думаю, что ничего хорошего. Скорее всего, Тамара не захотела продолжать с ним «дружбу» из-за его буйной ревности. По моему глубокому убеждению, ревность — одна из главных причин разрывов отношений между мужчинами и женщинами. Я на себе познал, что такое женская ревность. Это ужасно. Думаю, что мужская ревность — не лучше. Воспитание Владимира Тамарой было успешным, но ей надо было «лечить» его от ревности. Тогда все было бы в порядке. Он её очень любил, она, по его словам, отвечала взаимностью, но между ними встала его ревность и всё погубила.

Я, как и Владимир, был восхищён эрудицией Тамары, особенно её знаниями в области истории, включая даты описываемых событий. Хотя, в отличие от Владимира, я, по крайней мере, слышал о женщинах-героинях её рассказов. Более того, я мог бы ещё добавить немало историй (правда с датами у меня дело обстоит хуже, чем у Тамары). И я мысленно перечислил ряд историй, о которых я мог бы рассказать Владимиру: почему у Венеры Милосской нет рук (легенда островов Эгейского моря), а у самой знаменитой в мире скульптуры Ники... нет головы. Об актрисе Джине Лоллобриджиде, почти женившей на себе мужчину, который моложе её на тридцать четыре года; об индуске Омкари Панвар, родившей двойню в семьдесят лет от семидесятилетнего мужа; об инкубах – демонах, занимающихся со спящими женщинами сексом, от которого потом рождаются дети; о Светлане Аллилуевой (Сталиной), уехавшей в 1966 годку в Индию хоронить мужа Браджеша Сингха, а потом сбежавшей в США и о многом другом.

Я всегда удивлялся тому, что мужчины говорят о женщинах, как о чем-то экзотическом, забывая, что основное население земли — женщины, которых значительно больше, чем мужчин. При этом отношение мужчин к женщинам очень разное: от обожания, до ненависти и презрения. Характерно, что каждая точка зрения опирается на доказательства, некоторые из которых нельзя не признать объективными.

Даже в экстремальных мнениях есть элементы правды. Я не отношусь к экстремистам и на вопрос Владимира — нашего попутчика на пути в Новосибирск (на этот вопрос он не дал мне ответить, так как всю дорогу говорил сам) — я затруднился бы дать краткий и чёткий ответ. Я признаю за женщинами ряд качеств, которыми природа «обделила» мужчин (не то, чтобы их совсем нет у мужчин, но значительно меньше и слабее, чем у женщин). Это умение тонко чувствовать, мгновенно видеть детали, фантазировать, воспринимать прекрасное, любить флору и фауну; сочувствовать, улавливать двойной смысл там, где он есть (а часто и там, где его нет). Это все положительные качества. Есть и отрицательные, но о них лучше умолчать. Не хочется говорить и об их слабостях, чтобы не обижать.

По мнению большинства мужчин, женщин можно разделить на три группы: те, что помогают мужчинам делать карьеру (деловые); те, что слепо и беззаветно любят своих мужчин, не видя их недостатков (любящие) и те, что «паразитируют» на мужчинах (паразитирующие), высасывая из них соки, как высасывают соки прекрасные лианы, оплетающие деревья, что часто приводит к гибели этих деревьев. Женщин третьей группы гораздо больше, чем первых двух вместе взятых. А как же матери, дочери и сёстры, к каким категориям они относятся? Ни к каким. Здесь нет логики. Возможно, но это так. Для меня лично тоже: мама — это не женщина, а моя дорогая мамочка. Дочь — это моя любимая доченька. Сестра — это мои родные сестрички. У мамы, дочки и сестёр никаких недостатков нет — одни достоинства.

Сосед прервал мои размышления, сообщив, что мы подлетаем к Москве. Наш полет в Сибирь завершился. Мы снова дома, в Москве.


ТАШКЕНТ – ГОРОД ХЛЕБНЫЙ

 «Ташкент — город хлебный» — это словосочетание, эта «летучая» фраза известна мне с детства, но я не знаю точную причину её возникновения. Кажется, была книга (а может быть и фильм) с таким названием. Но книги я не читал и фильма не смотрел. (Была повесть Александра Неверова «Ташкент-город хлебный», Советская Россия, Поволжье, 1921. Позднее в 1968 году на «Узбекфильме» по мотивам повести вышел советский одноимённый фильм-драма режиссёра Шуртата Аббасова. Примечательно, что сценаристов было трое: Андрей Кончаловский, Александр Неверов и Андрей Тарковский — прим. ред.). Однако мне ясно, что это выражение связано с обилием пищи в этом регионе, когда в других районах господствовал голод. Может быть, это относится к 30-м, а может быть 40-м годам прошлого столетия. Я смутно помню сюжет, связанный с тем, что двое детей решили отправиться в Ташкент, где нет голода и где много хлеба. Но Ташкент, скорее, богат не хлебом, а другими продуктами питания: овощами, фруктами и мясом. Ташкент действительно мог спасти от голода и реально спасал во время Великой Отечественной войны эвакуированных из западных и центральных регионов Советского Союза, где была острая нехватка самых необходимых продуктов, в том числе хлеба. Это мне рассказывали многие ташкентцы старшего возраста.
 
Особенно запомнились мне рассказы об этом ректора Ташкентского автомобильного института, который с энтузиазмом говорил о великой дружбе узбекского и русского народов, о помощи эвакуированному в Ташкент населению, особенно деятелям науки и культуры (в том числе артистам) разных национальностей. И это было правдой. «Интернациональный долг» Ташкенту отдали все республики Советского Союза после известного сильного землетрясения 1966 года, разрушившего многие районы города. (Мне, например, вспоминается как в течение нескольких лет к нам на пятый этаж «хрущёвки» на Минской улице приходили измождённые узбечки (одни или с детьми) в старенькой национальной одежде и просили хлеба и чего-нибудь из ненужных вещей. И мы, искренне им сочувствуя, всякий раз давали что могли).

Были построены новые кварталы, проспекты и даже целые районы Ташкента с многоэтажными современными зданиями замечательный архитектуры (каждая республика и область отразили в постройках свой архитектурный стиль и достижения).  В результате Ташкент превратился в красивый европейский город с богатой зеленью и многочисленными арыками, которые напоминали о его восточном прошлом (вместе с уцелевшими после землетрясения памятниками восточной старины). Ташкент, в отличие, например от Санкт-Петербурга или Мадрида, является действительно старинным восточным городом, хотя и получил в 70-е годы прошлого столетия современный европейский облик. Он много старше Москвы и известен с IV века нашей эры. Расположен Ташкент в предгорьях западного Тянь-Шаня на высоте около 500 метров над уровнем моря. Вошёл в состав России при Александре II (в 1865 году). С 1930 года является столицей Узбекистана. В Ташкенте более 2 миллионов жителей, 25% всей промышленности Узбекистана (текстильное машиностроение, хлопчатобумажная, трикотажная, химическая и другие отрасли промышленности, даже самолётостроение). Ташкент — центр науки и культуры: Академия наук Узбекистана, 21 вуз (в том числе университет), консерватория, 22 музея, 11 театров (в том числе оперы и балета имени А. Навои, оперетты, Узбекской драмы имени Хамзы, русской драмы имени М. Горького, юного зрителя).

Моё первое впечатление от встречи с узбеками относится к далёкому детству. Это было на Урале во время Великой Отечественной войны в городе Верхняя Тура Свердловской области. Каким-то «ветром» занесло в этот холодный край нескольких узбеков. Помню одного из них — довольно молодого (мне тогда казалось, что совсем наоборот — пожилого) узбека, одетого в традиционный ватный халат, жалкого, вечно мёрзнувшего, буквально убегающего от «наседавших» на него хулиганов-мальчишек, кричавших: «Кишмиш, Самарканд поедем?» Говорили, что он по религиозным причинам приехал на Урал, чтобы «укрыться» от мобилизации на фронт. Не думаю, чтобы это было правдой. Впоследствии я познакомился со многими узбеками —благородными, храбрыми людьми, истинными патриотами, хотя тоже исповедующими ислам. Тем не менее, у меня сложилось с детства предубеждение не в пользу узбеков и Узбекистана.

Моё предубеждение мгновенно исчезло после первого посещения Узбекистана, когда я приехал в Ташкент по производственной необходимости. Замечательный город и замечательные люди произвели на меня очень большое впечатление. Сегодня Ташкент и ташкентцы для меня — источники самых светлых эмоций и воспоминаний, место, где живут близкие мне люди, с которыми я дружу многие годы.

Особенно хочется рассказать о трёх моих узбекских друзьях.

Первый из них — яркий пример человеческого совершенства профессор Наби Убайдуллаевич Ризаев (Ризаев Н. У. — советский узбекский учёный в области химических технологий и химического машиностроения. Доктор технических наук, профессор – прим. ред.). При первом знакомстве меня поразила его внешность. Тогда он был молодым «витязем» необычайной красоты: высокий, статный, черноглазый, с роскошной шевелюрой, с очень волевым, но добрым лицом — словом, сказочный принц из замечательных сказок Востока. Я таких красивых людей больше не видел нигде, хотя, например, на Кавказе среди мужчин много красавцев. Человеческие качества профессора Ризаева были под стать его удивительной красоте. В нём сочетались храбрость (даже отвага), мужество, сила (в том числе физическая — он был отличным спортсменом — мастером спорта СССР по борьбе), с благородством, щедростью, добротой и весёлым нравом. Он был оптимистом (я говорю о нем в прошедшем времени, так как моего друга уже нет среди нас), исключительно волевым, целеустремлённым и одновременно мудрым человеком, большим учёным и талантливым организатором. Одним словом, он был образцом человеческого совершенства и внешнего, и душевного.

Мы с Наби очень подружились, я испытал на себе необыкновенное гостеприимство его и его семьи (у него были две дочери). Замечательные «дастарханы» (узбекские и вообще восточные праздничные столы) являлись примером братской дружбы и искренних бесед близких людей на многие, в том числе сугубо личные, темы. Он и его семья заботились обо мне, как о родном человеке. Я очень ценил наши отношения, нашу дружбу, устраиваемые Наби познавательные и развлекательные экскурсии по городу (и не только, например, в Самарканд или на лыжную базу «Чимган» (16)  в пригороде Ташкента). Но «отплатил» я ему за дружбу и заботу чёрной неблагодарностью. В последнюю нашу встречу в Ташкенте я «подарил» ему и его детям коробку конфет, которые оказались не только просроченными, но и засохшими до каменного состояния. Не хочу объяснять, как это получилось, и оправдываться. Факт есть факт. Наби удивил мой слишком скромный подарок, но когда он обнаружил превратившееся в камень содержимое «подарка», то был буквально оскорблён (как и его дочери) и страшно обижен на меня за такой скверный поступок в ответ на его заботу и доброту. От него я узнал, что мои «древние» конфеты превратились в «камень», и чуть не сгорел от стыда. Но было уже поздно.

Наши отношения прекратились. Чувство острого стыда не прошло до сих пор и думаю, что не пройдёт до конца моей жизни. Вообще-то я не отличаюсь скупостью, скорее наоборот, но тут «пожмотничал» и очень раскаиваюсь. Стыд — очень сильное, разрушительное чувство. Я ещё дважды испытал это на себе. Один раз при сходных, с описанным случаем, обстоятельствах.

Это случилось, когда я работал в НИИХИММАШЕ. Ко мне приехали гости из Украины (моя бывшая аспирантка и её брат) без всякого предупреждения. Ситуация на работе была напряжённая и было не до гостей, но я выписал пропуск (НИИХИММАШ был режимным предприятием с очень жёсткой пропускной системой). Гости, придя в мой кабинет, увидели, что я их не ждал (оказалось, что они предупреждали о приезде, но предупреждение опоздало). Они очень обиделись, так как в недавний мой визит к ним они заботились обо мне, как о родном человеке, выполняя любые мои желания, и устраивая в мою честь богатые приёмы. Я пригласил тогда их в гости, и они с удовольствием согласились. И вот результат. Не последовало даже обычное: «чай, кофе?» (в НИИХИММАШе это было запрещено, тем более: «коньяк, виски?»).

Гости попросили дать им хотя бы стакан воды, так как их мучает жажда (они явились ко мне прямо с дороги), но я сказал, что у нас вода плохая, непригодная для питья, в связи с ремонтом системы водоснабжения и канализации. И это было правдой. Но они были оскорблены, сказали, что в ответ на их заботу я проявил чёрную неблагодарность и пожалел для них даже стакан водопроводной воды. Больше мы с ними никогда не виделись. И хотя я был как бы без вины виноватым, мне до сих пор невероятно стыдно, когда я вспоминаю об этом.

Третий случай произошёл, когда я стал деканом факультета. Со мной случился буквально приступ собственного величия, хотя обычно я не отличался высокомерием, а наоборот, считался очень скромным в личном плане и даже сверхдемократичным руководителем. Так оно и было на самом деле. Но в тот раз, приняв дела от бывшего декана Александра Ивановича Шуцкого (замечательного и скромнейшего человека, мудрого, любимого всеми, руководителя, оставившего пост декана факультета по состоянию здоровья), я с гонором, как слуге, сказал ему с металлом в голосе: «Я Вас больше не задерживаю, Вы можете быть свободны...» Он удивился моему хамству, расстроился, обиделся и сказал мне: «Как Вам не стыдно!» И больше ничего. И ушёл из своего (теперь уже моего) кабинета. Хотел догнать его и извиниться, но у меня не хватило «духу» сделать это. Я вспомнил, что когда я только что появился в институте в качестве заведующего кафедрой Александр Иванович (тогда мой непосредственный начальник) первым подошёл ко мне, представился (меня на работу принимал ректор), поздравил с назначением и пожелал успехов. В дальнейшем он всегда относился ко мне очень хорошо, поддерживал во всех делах. И вдруг — чёрная неблагодарность с моей стороны.

Надо сказать, что впоследствии наши хорошие отношения с Александром Ивановичем (доцент Шуцкий А.И. в 1972-80 гг. успешно руководил энерго-механическим факультетом МТИ имени А.Н. Косыгина — прим. ред.) возобновились, благодаря его мудрости, воспитанности и понимания ситуации. Он простил меня, и мы остались друзьями. Но, вспоминая об этом случае, я по-прежнему испытываю острый стыд.

Возвращаясь к отношениям с профессором Ризаевым должен сказать, что нас связывали не только чисто человеческая дружба, но и совместные производственные дела. Он был проректором по науке одного из вузов, затем директором Научно-исследовательского института, связанного с текстильной промышленностью, в том числе с проблемой хлопкоочистки, имеющей значение для всего Советского Союза.

Проблему хлопкоочистки мы с моими сотрудниками с участием местных учёных и инженеров решили успешно. Работа была представлена к Государственной премии Узбекской ССР. Было принято положительное решение (я был руководителем работы). Неожиданно в опубликованном списке нашей работы не оказалось. Как выяснилось, вместо неё в последний момент была внесена работа вице-президента Академии наук Узбекской. ССР, который в этот год был юбиляром. Рассказывают, что «спохватились» члены Правительственной комиссии буквально накануне публикации, когда выяснилось, что высокопоставленный юбиляр никак не был отмечен. Но у него не оказалось «достойных» работ. Тогда явочным порядком включили одно из его последних «творений» в Лауреатский список, а работу россиян решили отложить на следующий год, хотя она проходила по всем параметрам».

На следующий год изменилась политическая обстановка. «Обнаружили», что среди 10 авторов работы только трое из Узбекистана (остальные из Москвы), а в числе авторов из Узбекистана только один узбек (двое других: один еврей, один русский). Этим узбеком был профессор Ризаев Н. У. Его авторитет был огромен и с ним решили «посоветоваться»: ему предложили сменить руководителя работ (то есть меня) и стать самому руководителем; вывести из состава трёх русских и заменить их узбеками. Ризаев ответил, что его участие в работе было небольшим, а руководитель работы действительно был реальным руководителем и снимать его нет никаких оснований.

Тогда приняли «политическое» решение: в работе явно чувствуется «рука Москвы». И дело было закрыто.

Работа была настолько масштабной, настолько значимой для Узбекистана и всего Советского Союза, что один из её основных авторов решил защитить (с моего благословения, я был научным консультантом) докторскую диссертацию, причём, не в Москве, а в Ташкенте. Профессор Ризаев нас поддержал, и работа была успешно защищена, а диссертант стал доктором технических наук.

Вторым из моих ташкентских друзей был человек, которого все звали не по имени, а по прозвищам. Недоброжелатели (главным образом, завистники) звали его «Квазимода», а доброжелатели, друзья и многочисленные поклонники – «Сократом». Я называл его «Сократом Ташкентским». Он не возражал. Сразу скажу, что это был настолько необыкновенный человек, что многие (в период повального увлечения НЛО — неопознанными летающими объектами — свидетельством внеземного разума) считали его представителем более высокой внеземной цивилизации.

В жизни я имел дело с двумя Сократами. В молодости я дружил с Сократом Алексеевичем Мерекаловым. Сократ – это его настоящее имя, данное при рождении (родился он 29 февраля и был именинником только один раз в 4 года, его отец — Алексей Фёдорович — выпускник МХТИ им. Менделеева — был заместителем наркома внешней торговли, полномочным представителем России в Германии, а затем — директором Всесоюзного мясо-молочного института). Сократ Алексеевич вполне оправдал своё необыкновенное имя. Он был бравым майором, когда я с ним познакомился. Мы вместе разрабатывали технологию и пускали производство первого отечественного напалма в Кемерово. Его таланты оказались востребованы в полной мере: он стал генерал-полковником, доктором технических наук, профессором, академиком, начальником военного института, Лауреатом Ленинской премии.

Сократ Ташкентский был совершенно другим человеком. Внешне он был очень неказистым, даже уродливым (отсюда прозвище Квазимодо). Очень низкорослый, почти карлик, сутулящийся (но не горбатый), абсолютно лысый (а может быть бритый до блеска), с бельмом на левом глазу, грубыми, но очень выразительными чертами на смуглом лице. Вместе с тем, его безобразное лицо не внушало ни отвращения, ни жалости, а наоборот чем-то привлекало. С ним было очень комфортно из-за чудесной ауры. От него исходило внутренняя сила, доброжелательность, спокойствие и надёжность. Его способности были феноменальными, его энциклопедические знания — всеобъемлющими.

Одевался он очень просто, предпочитал европейский костюм, но нередко был и в узбекских халатах. Отличался скромностью в поведении, вежливостью, уважением к собеседнику, искренностью. Имел своеобразное мнение о человеческих ценностях: полное пренебрежение к материальным ценностям, неприятие карьеризма, лжи, двуличия, подхалимства. Был равнодушен к женщинам и довольно невысокого мнения об их умственных способностях. Ценил истинные таланты.

Считал политику «грязным делом», а большинство политиков  жуликами и проходимцами, которым нельзя верить. Очень уважал науку и истинных учёных. Писал замечательные стихи. Не был фанатом в религии и считал это делом совести каждого человека. Многих религиозных деятелей относил к карьеристам, жуликам и проходимцам. К богатству относился отрицательно, а к честной благотворительности — очень хорошо.

Сам он не стремился ни к должностям, ни к власти, ни к богатству. В момент нашего знакомства он был директором (и владельцем) знаменитого ресторана в гостинице «Москва», кандидатом технических наук.

В Ташкенте я обычно останавливался в гостинице «Москва» — одной из лучших гостиниц европейского типа. Меня туда устраивал мой друг и ученик профессор Мухиддинов, который использовал колоссальное влияние и авторитет своего бывшего «подопечного» Сократа.

Гостиница была шикарной, а ресторан Сократа — бесподобным. Он предлагал посетителям лучшие блюда не только восточной кухни, но и кушаний всех континентов и стран. Такого уникального ресторана я больше нигде не встречал (ни в СССР, ни за границей). «Душой» этого дела, конечно, был Сократ, который увлекался кулинарией и был большим знатоком в этой области.

При знакомстве с Сократом я был удивлён сочетанием: кандидат технических наук, готовящийся защитить докторскую диссертацию, и зав. рестораном, «хобби» которого кулинария. Я думал, что Сократ слаб в физическом отношении, но Мухиддинов (его консультант по докторской диссертации) сказал мне, что Сократ обладает чудовищной силой и является мастером спорта СССР по борьбе.

Я не очень удивился, когда узнал о необычных познаниях Сократа, связанных с Востоком, но был изумлён, когда выяснилось, что он большой специалист по западным древним и современным цивилизациям, с которыми связаны оба его прозвища.

С Сократом Ташкентским мы сразу же подружились. Он мне очень много интересного рассказывал о Востоке и ещё больше о Западе.

Из восточных рассказов Сократа на меня наибольшее впечатление произвело повествование о Тамерлане (Темуре-Хромце). В 1370 году, когда у нас княжил Дмитрий Донской, Тамерлан принял титул эмира и стал единолично управлять от имени потомков Чингисхана, сделав своей столицей Самарканд (я не знал, что у Тамерлана были родственные связи с Чингисханом). В 1395 году Тамерлан разгромил Золотую Орду (я этого тоже не знал). Оказывается, Тамерлан подчинил себе очень много государств. Хорезм (разрушил его столицу Ургенч с присущей ему жестокостью), Персию, Азербайджан, Армению, Грузию; вторгся в Индию, Сирию и Турцию (в Анкаре взял в плен оттоманского султана). В 1404 году он двинулся на Китай, но умер в походе в возрасте 71 года. Его прах находится в Самарканде, в гробнице Тамерлана.

Но совершенно потрясли меня знания Сократа по древней и современной Европе. Он заявил, что последним Рюриковичем был не сын Ивана Грозного Фёдор, а царь Василий Шуйский. Сократ сказал, что России всегда не везло в отношениях с Польшей, которая в одно время была провинцией России. И он в подтверждении этого рассказал историю царя Василия Шуйского, который правил на Руси после Фёдора.

В 30-40-е годы XVI столетия Иван и Василий Шуйские возглавляли Боярскую думу при малолетнем сироте Иване IV Васильевиче (будущем Грозном) — то есть фактически были руководителями государства.

После убийства Лжедмитрия I боярин Василий Шуйский стал царём, но ненадолго (всего четыре года). Было много недовольных, которые 17 июля 1610 года заставили Василия Шуйского отречься от престола. А спустя некоторое время бывший царь был передан польскому гетману Жолкевскому в качестве пленника. Королю Сигизмунду III нужно было наглядное подтверждение его победы. Василия Шуйского с двумя братьями привезли во дворец короля Сигизмунда III. Они низко поклонились королю, держа в руках шпаги. Василий Шуйский, низко наклонивши голову, дотронулся правою рукою до земли и поцеловал руку короля. Его брат Дмитрий ударил перед польским королём челом до самой земли, а третий брат Иван трижды бил челом и плакал. Было это «зрелище великое, удивление и жалость производящее». Эта сцена по указу польского короля была запечатлена в картине придворного художника, венецианца Томмазо Долабеллы.

Пленники жили безвыездно в Гостынинском замке в 130 верстах от Варшавы, где и закончили свои дни. Царские останки впоследствии (за выкуп полякам в виде уступок по землям) были перевезены в Москву и торжественно захоронены в 1635 году при царе Алексее Михайловиче. Картина венецианца с унижением Василия Шуйского была показана Петру I, который упросил польского короля Августа II «подарить» ему эту картину, считая её позорной для России, что и было сделано. Правда Петру I «забыли» сказать, что в Краковском музее есть копия этой картины.

Этот рассказ Сократа произвёл на меня сильное впечатление, хотя при такой степени родства (в 8-ом поколении) всех Романовых в некоторой степени можно считать Рюриковичами, так как первая, любимая жена Ивана IV Грозного Анастасия была из рода Романовых.

Такое же сильное впечатление произвёл на меня рассказ Сократа Ташкентского о Шекспире. Главные вопросы: кто же скрывался под именем Шекспира, в жизни простоватого и почти неграмотного человека? И зачем ему надо было прятаться под чужим именем, скрывая собственное?

На эти вопросы Сократ Ташкентский дал «сногсшибательные» ответы, которые меня просто потрясли. Он сказал, что Шекспир — это... королева Англии Елизавета I, последняя из династии Тюдоров.

И Сократ Ташкентский привёл ряд «доказательств», точнее фактов.

Первый. Известно, что королева всячески поощряла и опекала театр «Глобус», в котором ставились пьесы Шекспира.

Второй. Елизавета считалась ребёнком-вундеркиндом. Уже в раннем детстве она показала большие способности: знала древнегреческий, итальянский, французский и другие языки. Она читала сочинения древних историков и состояла в переписке с просвещёнными людьми Европы. Её воспитывали самые лучшие преподаватели из Кембриджа. Естественно, будучи королевой, она разбиралась в международной и внутренней политике, знала дворцовый этикет, обычаи и многое другое, что недоступно людям некоролевской крови.

Кроме того, Есть один пикантный момент. Некоторые исследователи утверждают, что у Шекспира нетрадиционная сексуальная ориентация — некоторые его сонеты посвящены мужчинам. Если же представить, что писала их дама — всё сразу же «становится на свои места».

Естественно, особа королевской крови, правительница Британии, не могла бы признаться в такой странной и «низменной» страсти, как литературное творчество и сочинение пьес для театра. В те времена актёры и авторы пьес считались людьми третьего сорта, лицедеями, шутами. Но ведь настоящий поэт не может не писать. Поэтому не исключено, что так была создана величайшая мистификация, имя которой «Вильям Шекспир».

Очень много интересного рассказал мне Сократ о Древней Греции. Он считает сомнительными многие описания в поэмах «Илиада» и «Одиссея», особенно в отношении Троянской войны. Само существование слепого певца Гомера он ставит под сомнение и приводит соответствующие «аргументы» в подтверждение своего мнения.

На многие современные события у Сократа было оригинальное мнение. Например, он считал, что, несмотря на образцовую организацию гитлеровской разведки, подтверждение которой мы видим, хотя бы из кинофильма «Семнадцать мгновений весны», разведка Сталина была гораздо более эффективна и много агентов «СС» и «Абвера», резидентов (и даже из близкого окружения Гитлера) были «разведчиками» Москвы и агентами КГБ (вплоть до «правой руки» Гитлера — Бормана). С этим отчасти можно согласиться, хотя бы на примере Штирлица, который имел реально существовавшего прототипа.

Я сказал Сократу, что он не только достоин степени доктора технических наук за свои фундаментальные исследования и изобретения (которым он вскоре стал после успешной защиты докторской диссертации), но и достоин за свои феноменальные знания учёных степеней доктора исторических и доктора философских наук.

В последний мой приезд в Ташкент в гостинице «Москва» меня встречал мой друг — директор ресторана, доктор технических («исторических и философских») наук, профессор «Сократ Ташкентский» вместе с профессором Мухиддиновым, о котором необходимо кое-что сказать отдельно.

Джалал Насырович Мухиддинов — мой бывший ученик, оставил большой след в моей жизни. Он вместе со мной создавал в Узбекистане научную школу и является в настоящее время её руководителем. Сегодня он — проректор по научной работе Ташкентского политехнического университета и бизнесмен. При этом он замечательный человек, что, конечно, очень важно. Благодаря ему у меня в Ташкенте появилось много друзей, учеников и единомышленников.

Одно время в Ташкенте жила моя дочь Маришенька, правда недолго, особенно по сравнению с десятками лет моего сотрудничества с ташкентцами. Главным в семье моей дочери был её сын, мой внук Димушка. Но он, конечно, не помнит того времени (он родился в Москве, и ему не было даже трёх лет, когда родители вернулись в Москву).

Ташкент был родиной мужа Маришеньки Андрея, хотя он не был узбеком (среди жителей Ташкента более 20% русских). Маришенька с мужем и сыном жили в Ташкенте в крошечной однокомнатной квартире многоквартирного дома. Будучи в Ташкенте, я навещал их (старался пореже, чтобы не нарушать их быта, тем более что Маришенька не любит, когда «вторгаются» в её личную жизнь). Внуку нравилось, когда я носил его на плечах и гулял с ним, хотя обустроенной детской площадки при доме не было, и во дворе можно было встретить и козу, и курицу, и собаку. Семья часто совершала походы в горы, умудряясь брать с собой в «кенгурушке» малолетнего сына.

Моё время в Ташкенте было уплотнено до предела. И, тем не менее, Мухиддинову удавалось организовывать экскурсии и неофициальные встречи, которых за многие годы сотрудничества набралось довольно много.

Отчасти по делам, отчасти с познавательной целью мы посетили Самарканд, Фергану, Наманган и ряд «культурных центров» в самом Ташкенте.

Конечно, наибольшее впечатление осталось от посещения Самарканда, по сравнению с которым древний Ташкент выглядел «молодым» городом, тем более что действительное «омоложение» Ташкента произошло после новостроек по восстановлению разрушений во время землетрясения 1966 года.

Самарканд расположен в долине реки Зеравшан и насчитывает более полумиллиона жителей. Известен с 329 года до нашей эры, то есть он на семьсот лет «старше» Ташкента и почти на полторы тысячи лет «старше» Москвы. В древности город назывался Мараканда. В  XV веке нашей эры  Самарканд был столицей Темуридов. В 1868 года (при Александре II), через три года после Ташкента, Самарканд вошёл в состав России.

В 1924–1930 годы был столицей Узбекистана. В Самарканде сохранилось множество памятников старины и культуры. Большой «улов» дали раскопки домонгольского Самарканда. Действует 6 вузов (в том числе университет), много музеев, в том числе Улугбека (а на въезде в Самарканд сохранилось обсерватория Улугбека), 5 театров. Большое впечатление производят ансамбли: Эль-Регистан, Биби Ханум, Шахи-Зинда, 4 мавзолея, из которых самый знаменитый Тур-Эмир — усыпальница Темура и его потомков. Ряд медресе, в том числе Ходжа Ахрара. В Самарканде много развлечений для туристов, например, прогулки на верблюдах (чем мы не могли не воспользоваться).

В Ташкенте, как и на Кавказе, очень популярны застолья, но они обычно не столь многочисленные и не концентрируют внимание на каждом из участников, в то время как на Кавказе, о котором из присутствующих рассказывают все, начиная с момента его рождения и даже до этого. В каждом из вариантов застолий есть свои плюсы и минусы, но в Ташкенте такие «собрания» более деловые и не связаны с обилием спиртного, которое запрещается Кораном, а подавляющее число жителей Ташкента (да и других мест Узбекистана) — правоверные мусульмане. Семейство Мухиддинова, с которым я познакомился, не составляет исключения. Отец Джалала очень мудрый, высококультурный человек, с которым приятно, интересно и поучительно беседовать. Он очень образован и дал отличное образование своему сыну.

Джалал Насырович сумел организовать на кафедре в Москве, которой я заведовал, массовую подготовку кандидатов технических наук. Аспирантов из Узбекистана у меня было даже больше, чем из Грузии, не говоря о других республиках СССР, а тем более о странах ближнего и дальнего зарубежья. Среди них вспоминаются два Юсупова. Оба — писаные красавцы, но один — крошечного роста по имени Бахром, а другой — огромного — великан по имени Ислам. Их способности были обратно пропорциональные их росту.

«Крошка» Бахром сделал довольно быстро неплохую диссертацию и одновременно «умудрился» заиметь двоих детей от одной из сотрудниц кафедры, которая после того, как они расстались, не «пала духом», а напротив, освоила два языка, стала гидом, а затем и хозяйкой экскурсионной фирмы по странам Европы. Всего для Узбекистана наша кафедра подготовила порядка двух десятков кандидатов наук, а сам Мухиддинов с моей помощью защитил докторскую диссертацию в Московском энергетическом институте. Правда, при этом произошёл инцидент: один из оппонентов заявил, что диссертант фактически представил на защиту докторскую диссертацию своего научного руководителя, заменив только названия химических продуктов на названия материалов из технологии обработки хлопка. Я, как научный руководитель, доказал, что это не так. Результат защиты был положительным и Джалал Насырович Мухиддинов стал доктором технических наук. В это время он уже заведовал кафедрой в Ташкенте.

Таким образом, Мухиддинов воспринял основные идеи и методы моей научной школы и стал активно использовать их в работах своих аспирантов применительно к продуктам хлопкопереработки.

Недавно я познакомился с диссертационной работой одного из аспирантов Мухиддинова, где профессор Мухиддинов восхваляется как создатель первой в мире научной школы по повышению эффективности технологических процессов с новыми оригинальными идеями и методами. При этом излагаются мои идеи и методы, но обо мне не говорится ни слова. В первый момент я был буквально ошарашен, но, поразмыслив, решил «не возникать», так как главное, в конце концов, дело, а дело, как видно из диссертации, не стоит на месте. Я решил, что приоритет вторичен и устраивать скандал из-за даже такого грубого искажения фактов не стоит. Словом, жизнь продолжается...


СЛАВНОЕ МОРЕ –
СВЯЩЕННЫЙ БАЙКАЛ

«Славное море — священный Байкал…» эти слова из из¬вестной песни знают все. Так Байкал называют все коренные жители, в том числе буряты. Я тоже с детства знал эти слова и эту песню. А вот «омулёвую бочку» я сначала воспринимал как «просмолённую» специальным составом и только повзрослев, узнал, что речь идёт о знаменитом «омуле» — уникальной рыбе озера Байкал из семейства лососёвых, которая из-за непре¬взойдённого вкуса с давних пор поставлялась из Байкала в боч¬ках к царскому столу. Такой рыбы больше нигде на земном шаре не водится, это, как говорят специалисты, «эндемик».

А слова этой песни: «Эй, баргузин, пошевеливай вал…» я в детстве воспринимал как путешествие «молодца» на судне или лодке, управляемой бородатым туземцем-баргузином (по¬чти грузином). На самом деле, баргузин — название одного из ветров, господствующих на озере Байкал (особенно по ночам), происходящее от названия реки Баргузин, впадающей в озеро Байкал. По ночам на озере Байкал дуют и другие ветра, назван¬ные по именам рек: верховик, култук, ангара, шелонник.

Озеро Байкал все сибиряки (и не только сибиряки) назы¬вают морем. И по заслугам. Ведь по научной классификации (нет сообщения с океаном) озёрами можно считать и Аральское море, и Каспийское море.
Озеро Байкал поражает, прежде всего, своими размерами. Площадь Байкала 31500 квадратных километров, длина 636 ки-лометров, средняя ширина 50 км (от 25 до 80), глубина 1,6 км (это самое глубокое озеро в мире), длина береговой линии 2000 км. Объем воды 23000 кубических километров. Озеро Байкал содержит около 20% всей пресной воды земного шара. На Бай¬кале 27 мелких островов и один крупный — остров Ольхон, пло¬щадью 730 квадратных километров. В Байкал впадает 336 рек (Селенга, Баргузин, Верхняя Ангара и другие), а вытекает только одна — мощная река Ангара (расход воды через Ангару – 1716 м3 в секунду). На Байкале богатая флора и фауна. Около 25% – эндемики, то есть больше нигде не встречаются на зем¬ном шаре. Животный мир насчитывает 1155 видов (в том числе живородящая рыба голомянка), растений 1085 видов. Вода обо¬гащена кислородом, поэтому много глубоководных растений и животных; много подводных источников.

Я побывал на Байкале, когда приезжал в Иркутский поли-технический институт на выездное совещание заведующих ка¬федрами, организованное химической секцией научно-техниче¬ского совета Министерства образования СССР. Такие совеща¬ния проводились регулярно (раз в 2–3 года) в разных регионах страны. Кроме традиционных докладов, в этот раз было много интересных экскурсий: по институту, по Иркутску и, конечно, на озеро Байкал.

Иркутск — центр области и Бурятского округа (столица Бу¬рятской АССР Улан-Удэ), крупный центр Восточной Сибири, расположен при впадении реки Иркут в Ангару; 580 тыс. жите¬лей. Сначала было «Иркутское зимовье», потом Иркутский острог (1661–1669 гг.) для хранения оружия и разных товаров для торговли с жителями Прибайкалья. В 1868 году Иркутск стал городом. Сегодня Иркутск — центр промышленности, науки и культуры Восточной Сибири. На территории города — знаме¬нитая Иркутская ГЭС, Сибирское отделение РАН, более 40 ву¬зов, включая филиалы, театры (в том числе драматический имени Н. П. Охлопкова, кукол «Аистенок»), музеи, комплекс «Де¬кабристы в Иркутске», архитектурные памятники (древнейшая в Восточной Сибири Спасская церковь, построенная при Петре I; Богоявленский собор, Знаменский монастырь). Развита химиче¬ская промышленность, машиностроение, обработка слюды. Действует международный аэропорт, пристань на Ангаре.

Руководителем секции был завкафедрой «Менделеевки» профессор Ю. И. Дытнерский, я был руководителем подсекции нехимических вузов. Мы с Дытнерским в Иркутске жили в одном номере гостиницы, куда часто приходили завкафедрами других вузов, особенно частым гостем был завкафедрой Ярославского политехнического института профессор Б. Н. Басаргин. В но¬мере было пианино, и Ю. И. Дытнерский часто играл (довольно хорошо) и пел любимые песни и романсы… адмирала Колчака, которого (почему-то) обожал и знал о нем всё. Особым успехом пользовался романс «Заря моя вечерняя, любовь неугасимая». Мы подпевали. А профессор Б. Н. Басаргин, обладавший заме¬чательным лирическим тенором, исполнял под аккомпанемент Дытнерского знаменитые цыганские и русские романсы, из ко¬торых особенно всем нравился романс «Только раз бывает в жизни встреча». Это романс Борис Николаевич с большим успехом исполнил через несколько лет в Москве на организо¬ванном мной концерте в Московском текстильном институте, где я в то время был проректором по научной работе. Почему Кол¬чак был кумиром профессора Ю. И. Дытнерского мы так и не по¬няли, но факт остаётся фактом.

Юрий Иосифович нам много рассказывал о Колчаке и обещал показать место в Иркутске, где его расстреляли. Биография адмирала Колчака действительно была необычной. До рассказа Дытнерского я о Колчаке почти ничего не знал, да и остальные присутствующие, как я думаю, тоже. Александр Васильевич Колчак был высокообразованным человеком, любил поэзию и музыку, сочинил несколько пьес для фортепиано и прекрасных романсов. По специальности он был гидрологом. Проявил себя как талантливый полярный ис¬следователь, участник ряда успешных полярных экспедиций (1900-1902, 1903, 1908–1911 гг.). В то же время он сделал успешную военную карьеру, дослужился до чина адмирала, и в Первую Мировую войну (1916–1917 гг.) был командиром Чер¬номорского флота.

В гражданскую войну адмирал Колчак был одним из главных руководителей белого движения и истинным патриотом России (как считал профессор Ю.И. Дытнерский). В 1918 году адмирал Колчак, чтобы спасти Россию от большеви¬ков (по мнению Дытнерского) провозгласил себя верховным правителем России. Расстрелян в 1920 году в Иркутске в воз¬расте сорока семи лет. Юрий Иосифович обещал нам показать место, где был расстрелян Колчак, и сделал это во время одной из экскурсий по Иркутску. Это было ничем не примечательное безлюдное место без всяких опознавательных знаков и строе¬ний, на обочине дороги. Экскурсовод подтвердила, что это дей¬ствительно место расстрела Колчака и была удивлена такой осведомлённостью «туриста».

Интересной была и экскурсия по комплексу «Декабристы в Иркутске», но здесь мы были гораздо более осведомлены и знали о декабристах гораздо больше, чем о Колчаке. Особенно восхитили жены ссыльнокаторжных, светские дамы знатного происхождения, которые были лишены гражданских прав и дво¬рянских привилегий. Первыми в начале 1827 года приехали на каторгу вслед за осуждёнными мужьями Е. И. Трубецкая, М. Н. Волконская и А. Г. Муравьева. К следствию были привле¬чены 579 человек, преданы суду 121 человек, 5 человек пове-шены (П. И. Пестель, К. Ф. Рылеев, С. Н. Муравьев-Апостол, М. П. Бестужев-Рюмин и П. Г. Каховский). На каторгу были отправлены 124 человека. В 1832 и 1835 гг. сроки заключения были сокра¬щены. В 1839 году отбывшие каторгу оставлены на поселение, главным образом в Иркутске. Манифестом от 26 августа 1856 года, в день коронации Александра II, оставшиеся в живых де¬кабристы были помилованы. Экскурсовод рассказала, что все осуждённые вели себя достойно, пользовались уважением в народе и отличались скромностью в быту. С теплотой отзыва¬лись о князе Трубецком и его замечательной супруге. Князь Сергей Трубецкой пробыл в Сибири более тридцати лет и вер-нулся в Санкт-Петербург седым глубоким старцем в 1857 году.

Юрий Иосифович Дытнерский был в Иркутске не в первый раз (отсюда и знание Иркутска, в том числе и в отношении ад¬мирала Колчака), имел друзей и среди русских, и среди корен¬ного населения этих мест — бурят.

Он получил приглашение в гости от одного из «туземцев» — своего бывшего аспиранта, и пригласил меня поехать с ним в бурятское поселение. Я, разумеется, согласился. Встреча была радушной. Местный шаман посоветовал нам повесить ленточки на дереве исполнения желаний, которое оказалось, как листвой увешено такими ленточками. Мы добавили свои, которыми нас снабдили гостеприимные хозяева. Нас угостили олениной, ба¬раниной и водкой из молока. Я не знал, что из молока можно сделать водку, но она была у бурят традиционным горячитель¬ным напитком, мало чем отличающимся «по вкусу» от нашей обычной самогонки.

Среди коренного местного населения — бурят и кочевых эвенков — было много легенд, особенно о Байкале и Ангаре. В легендах Ангара — дочь богатыря, который хотел помешать ей убежать к богатырю Енисею и сделал это.

Друзья Дытнерского оказались замечательными людьми: душевными, честными, добрыми, очень гостеприимными, не¬много наивными и легковерными. Но чистота не входила в число их лучших качеств.

Хозяева повезли нас с Дытнерским на озеро Байкал. Там мы ещё раз повесили на дерево у самого берега ленточки, за¬гадав предварительно свои желания.

Удивительно, но озеро Байкал, в первый момент, не про¬извело на меня ожидаемого потрясающего впечатления. Так со мной было не раз. Например, при первом «знакомстве» с Вели¬кими Египетскими пирамидами. Наверное, виной всему ожида¬ние чуда. Ведь Великие пирамиды считаются одним из семи чу¬дес света, а озеро Байкал вполне могло быть признано за вось¬мое чудо света.

Но моё разочарование, как и в случае с Египетскими пирамидами, длилось недолго. Посмотрев в воду озера Байкал, я решил, что в этом месте глубина не больше двух метров, так как прекрасно просматривались все детали на дне. Но оказалось, что глубина составляла в этом месте … 40 метров! Я был сражён. При этом меня поразил цвет воды. Он был каким-то странным, и я не мог назвать его. Оказалось, что при феноменальной чистоте и прозрачности цвет воды в озере Байкал меняется от голубого через темно-синий до серо-зелёного, а в устье Селенги — до бурого.

Температура воды в Байкале тоже оказалась удивительной: от 0,1°С в январе до 0,7°С в апреле; 9-12° в августе, 2,8°С в ноябре. При этом замерзает Байкал только в начале февраля из-за бурь, которые не дают льду сформироваться.

В Байкале 40 видов рыбы. Самые ценные из них — знаменитый омуль и хариус. Половина пород рыбы — эндемики, то есть водятся только на озере Байкал. Байкальский «бычок» тоже особенная рыба. Он может жить на глубине до 1500 м. Его не едят и не ловят. Единственное млекопитающее Байкала – байкальская нерпа — тоже эндемик.

Байкал простирается на огромной территории в горах Южной Сибири, в Бурятии и в Иркутской области. Полная площадь бассейна – 55000 квадратных километров, большая часть бассейна лежит на юге и юго-западе от озера. По берегам Байкала распложены города Слюдянка, Байкал, Бабушкинск, Северобайкальск. Вдоль южного берега Байкала проходит Транссибирская железная дорога, а вдоль северного — «многострадальная» Байкало-Амурская магистраль (БАМ). Основная порода деревьев — лиственница. Кругобайкальская железная дорога местами проходит по красивым местам, напоминающим древнеримские акведуки. На Байкале работает знаменитая Братская ГЭС.

Байкальские пляжи являются признанным местом отдыха. Но меня поразило невероятное количество мусора, оставленного туристами. В тот день, когда мы посетили Байкал, была жара и вода в Байкале нагрелась до рекордных 14°С в верхних слоях. Для «моржей» купание в такой воде — одно удовольствие. Но мне она показалась очень холодной. Будучи «профессиональным» пловцом на дальние дистанции, я никогда не делал заплывы при температуре воды ниже 19°С. И все-таки я решил, если не плавать, то искупаться в озере Байкал. В этот раз рубашка была защитой не от солнца, а от холодной воды. Буквально через две минуты я замёрз и вылез из воды. Мне тут же поднесли для «сугреву» чарку бурятской молочной водки, которая достойно выполнила свою миссию. Мы возвратились в бурятское поселение довольные, полные впечатлений. На следующий день нас «в целости и сохранности» доставили в гостиницу Иркутска.

В этот день наше совещание проходило оживлённее, чем обычно. Многие, наслушавшись наших рассказов о Байкале, хотели немедленно отправиться на Байкал, вместо запланированной экскурсии по городу. Организаторы решили удовлетворить требование «народа». Я считал, что мне ехать ещё раз на Байкал не стоит, но всё-таки поехал (за компанию). И не пожалел. Пляжи Байкала «встретили» нас почти идеальной чистотой (только что закончилась генеральная уборка). Для «москвичей» даже открыли научно-исследовательский институт флоры и фауны Байкала, который был на ремонте. Мы узнали много нового. Из более чем 2200 видов животного и растительного мира Байкала более 1000 видов являются эндемиками и больше нигде не водятся. Единственная в мире живородящая рыба, голомянка, которая живёт в Байкале (тоже эндемик), оказывается на 44% состоит из жира.

Нам рассказали, что в 1862 году в окрестностях Байкала было сильное землетрясение. Ушёл под воду «участок» площадью 200 квадратных километров (!) в устье реки Селенги на глубину 11 метров. Новый залив назвали «Провал». Мы совершили теплоходную экскурсию по Байкалу, любовались его живописными берегами, в том числе красотами Баргузинского заповедника, созданного в 1916 году для охраны популяции соболя. Экскурсовод поведал нам, что золото, упоминаемое в известной песне «Бродяга», здесь находят в небольшом количестве, зато много ценных никеля, кобальта, меди и особенно высококачественной слюды.

Большую дискуссию, которая не прекращается до сих пор, вызвало у экологов строительство и эксплуатация Байкальского целлюлозно-бумажного комбината, расположенного в южной части Байкала. Мы вернулись в Иркутск обогащённые новыми знаниями об уникальном море-озере Байкале, сокровищнице России.

Мы были очень благодарны иркутянам за прекрасную организацию совещания, а я ещё и Дытнерскому — за поездку в Бурятию к гостеприимным бурятам, которые хотя и составляют всего 24% от населения Бурятской АССР (70% в Бурятии русских), являются носителями древних бурятских обрядов (буряты буддисты, шаманисты) и бурятской культуры (всего бурят 520 тысяч человек, в том числе 421 тысяча живёт в России, остальные живут в Монголии — 70 тысяч и Китае — 25 тысяч человек).

С Дытнерским наше знакомство состоялось, когда он защищал докторскую диссертацию (в три «захода»: два раза в Менделеевском, а в третий раз — в МИХМе). Дружба продолжилась много лет, вплоть до последних дней жизни профессора Дытнерского (он был много старше меня).

Находясь в Иркутске, я всё время собирался (но так и не собрался, о чем искренне сожалею) навестить одного из самых верных своих друзей — Альберта Антоновича Шестакова, который тогда жил не в самом Иркутске, а в городе Ангарске Иркутской области, но вскоре с семьёй переехал в Иркутск. Мы звали друг друга по имени, так как были знакомы и дружны ещё со студенческих времён, когда оба учились в Менделеевском институте и жили в одной комнате общежития на Соколе. Алик всегда был очень добрым, честным, доверчивым и верным другом. Он не отличался особыми талантами, но его преданность дружбе и готовность всегда поддержать, прийти на помощь встречала ответные добрые чувства. У Алика было «хобби»: он писал стихи. Не слишком хорошие, но много. Стихи свои он, как правило, посвящал девушке, в которую был безнадёжно влюблён. Звали её, кажется, Ольгой, она был студенткой МИХМа и жила в том же корпусе общежития, но этажом выше. Думаю, что она ничего не знала (и даже не подозревала) о любви Алика, но мы убеждали Алика в обратном: говорили, что она его тоже любит, но стесняется это показать.

Алик верил, радовался и старался вовсю. Однако он не находил в себе смелости признаться Оле в своей любви и ограничивался вздохами и морем стихов. Стихи эти отнюдь не носили отпечатка таланта, не были даже рифмованы, но отличались горячими чувствами, которые «вкладывал» в них автор. Алик не читал стихов предмету своей любви, но охотно, громким голосом читал их всем и везде: в общежитии, в институте, на улице и даже в общественном транспорте. Часто мы провоцировали его вместе с Виктором Мозговым (ещё один «обитатель» нашей комнаты в общежитии на Соколе — тоже мой верный товарищ и друг). Нередко мы, войдя в вагон поезда метро, подмигнув с Виктором друг другу, командовали: «Алик, давай!» И Алик громким голосом в стиле Маяковского, гремел на весь вагон: «Я люблю тебя, моя сибирячка…», чем вызывал полное недоумение пассажиров и искреннее удовольствие «провокаторам», то есть наше с Виктором. Алик, по простоте душевной, ничего не замечал и прекращал «концерт» только по знаку «коварных» друзей.

В метро мы старались садиться в четвёртый с «хвоста» вагон, чтобы было удобнее делать пересадку на кольцевую линию на станции «Белорусская» (конечным пунктом назначения была кольцевая станция «Новослободская»). Большинство «пассажиров» четвёртого вагона составляли студенты-менделеевцы, живущие в общежитии на Соколе. Они уже знали «поэта» Алика Шестакова и дружно вслед за нами с Виктором Мозговым скандировали: «Алик, давай! Алик, давай!» И Алик «давал» не прерываясь всю дорогу от «Сокола» до «Белорусской». Он искренне считал, что его стихи всем нравятся, и не замечал иронических улыбок и «веселья» слушателей. Иногда мы с Виктором кричали: «Давай, Альберт Антонович!» с ударением на втором «о» в отчестве. Это Алика смущало, но не останавливало. Он не любил своего громкого не русского имени и смущался, когда его называли Альбертом. Это имя действительно не соответствовало его внешнему облику простого русского деревенского парня, отнюдь не красавца, неуклюжего увальня, не имевшего ни малейших намёков на артистизм. Родителей Алика, простых крестьян, давно уже не было в живых. Алик был сиротой с детства, а единственный его родственник — брат отца, работал мастером на ткацкой фабрике.

Алик Шестаков никогда ни на кого не обижался, был дружен со всеми и на «подтрунивания» приятелей отвечал доброй улыбкой. Его любовь к «сибирячке» Ольге сопутствовала ему всю жизнь.

То, что Оля приехала из Сибири, было нашей с Виктором выдумкой, так как с Олей мы вообще не общались, и даже формально не были знакомы. Алик был из Смоленска (так же как и Виктор), но твёрдо решил распределиться в Сибирь и уехать туда вместе со своей любимой «сибирячкой». Он действительно, после окончания института распределился в Сибирь (Ангарск), но Оля, естественно, не сопровождала его, так как, скорее всего, к Сибири (и к Алику) не имела никакого отношения.

Алик отличался необыкновенной верностью. Когда из нашего поля зрения исчез наш общий друг Виктор Мозговой, о котором я расскажу подробно в другой раз, Алик ездил на родину Виктора (в Смоленск), чтобы разыскать его, но, к сожалению, эти поездки не дали желанных результатов. Из Ангарска в Смоленск не близкий путь (и не дешёвый), но Алик почти ежегодно совершал эти поездки, упорно разыскивая нашего друга. Виктор был ироничным, даже насмешливым, но добрым и умным человеком. Он отличался многими талантами и выдающимися музыкальными способностями. Все, кто знал Виктора, считали его виртуозным аккордеонистом и одарённым композитором.

Алик, уехав в Ангарск, к каждому празднику на протяжении почти 50 лет присылал мне открытки (более 300!) с одним и тем же содержанием: «Поздравляю тебя с праздником. Алик». Я отвечал совсем редко, но он не был в претензии. Алик (так его звали до старости) отличался полным отсутствием карьеризма. Всю жизнь он работал простым рабочим, хотя имел высшее образование. Его жена и дочь очень его любили и ценили (я с ними не был знаком), хотя его супруга много лет была руководителем предприятия, на котором работал её муж Алик.

Известие о том, что Алик ушёл из жизни, буквально подкосило меня (предвидя это мои родственники, сколько могли скрывали от меня эту страшную новость, опасаясь за моё здоровье). А узнали они об этом от моего двоюродного брата Георгия Васильевича Попова, который со своей семьёй жил в Иркутске (семья Алика из Ангарска переехала в Иркутск).

Находясь в Иркутске, я мог бы навестить своего двоюродного брата Георгия, но перепутал его адрес, считая, что он живёт в Красноярске, где, в действительности, жил мой другой двоюродный брат Игорь Фёдорович Гладышев, видный сотрудник одного из «закрытых» ракетных комплексов. Я очень сожалел, что не навестил Георгия, и он — тоже. Его семья отличалась гостеприимством, они поддерживали знакомство с семьёй Алика Шестакова и являлись источниками информации о его жизни.

Мой брат Георгий (Горик) был в высшей степени образованным человеком, доктором физико-математических наук, профессором. Он увлекался художественной фотографией, отлично стенографировал, был охотником, рыбаком и грибником, владел несколькими иностранными языками. Мы с Гориком иногда встречались в Москве на квартире моего родного брата Дмитрия, ведущего научного сотрудника бывшей «фирмы академика Королева». В этих встречах участвовал ещё один мой родной брат — Владимир, крупный специалист в области строительства, заслуженный строитель России, доктор технических наук, профессор. Эти встречи для всех нас были большим праздником.

Рассказывая об Иркутске и «священном Бакале» я ничего не рассказал (только упомянул) об одном из моих друзей, неизменно сопутствовавшем мне в экскурсиях по Иркутску и на озеро Байкале — профессоре Гвоздеве Владимире Дмитриевиче, с которым мы жили в одном номере гостиницы (вместе с Дытнерским). Это был «люкс», состоящий из трёх комнат. Владимир Дмитриевич руководил тогда по линии Минобразования подсекцией вузов химического машиностроения. Таким образом, трёхкомнатный номер «люкс» был отдан руководителю секции Ю. И. Дытнерскому и двум его заместителям (мне и В. Д. Гвоздеву).

Владимир Дмитриевич Гвоздев много значил в моей жизни. Ему посвящён один из рассказов в этом сборнике. Он был создателем Калининского политехнического института, кафедры «Машины и аппараты химических производств», председателем диссертационного совета, в котором защищались многие мои аспиранты (в том числе моя родная сестра Людмила). Благодаря Владимиру Дмитриевичу я познакомился и подружился со многими замечательными людьми и большими учёными — Борисом Николаевичем Басаргиным, профессором из Ярославля, одарённым певцом (лирический тенор), профессором из Калинина Николаем Ивановичем Гамаюновым, выдающимся физиком и математиком (который, как и Алик Шестаков, присылал мне открытки и письма в течение многих лет), с Ивановским профессором Борисом Николаевичем Мельниковым (юбилей которого (80 лет) мы отмечали в феврале 2007 года), возглавляющим известную в мире научную школу текстильщиков-отделочников.

С Владимиром Дмитриевичем Гвоздевым мы дружили семьями. Он был красивым человеком не только внешне, но и душой. В компаниях он был незаменимым тамадой, прекрасно пел русские песни и рассказывал всегда «свежие» анекдоты. Вокруг него группировались талантливые люди, в том числе поэты и музыканты. Он был строгим, но справедливым и добрым (но не добреньким) руководителем, «пользующимся большим уважением в коллективе» (известный «штамп» в характеристиках времён Советского Союза). Вместе с тем он отличался «острым языком» и критическим умом. В. Д. Гвоздев был единственным, кто среди всеобщего восхваления выступил на моем пятидесятилетии с «критическим» тостом. Я многому научился у мудрого и талантливого своего друга Владимира Дмитриевича Гвоздева и благодарен судьбе за то, что она свела меня с этим замечательным человеком.

Наше пребывание в Иркутске подошло к концу, и хозяева, устроив нам пышные проводы, доставили нашу делегацию в аэропорт. В аэропорте был шикарный магазин сувениров. Особенно красивыми были картины с видами Байкала. Мы с Гвоздевым купили по картине, а потом обменялись покупками, «подарив» друг другу (по предложению Владимира Дмитриевича) прекрасные цветные фотографии «Славного моря священного Байкала» на память о нашем пребывании в Иркутске и поездках на озеро Байкал.

Наши кресла с Владимиром Дмитриевичем в самолёте были рядом, и мы всю дорогу от Иркутска до Москвы оживлённо разговаривали. Делились впечатлениями об Иркутске, об озере Байкал, о декабристах. Владимира Дмитриевича особенно тронули рассказы экскурсоводов о том, что декабристы в Иркутске вели себя скромно, но с большим достоинством, проводили просветительскую работу среди населения. Они много трудились, ничем не отличаясь от других жителей города. Их уважали и относились к ним очень дружелюбно. Никто не считал их преступниками. Наоборот, их считали героями, а перед их мужественными и верными жёнами преклонялись. Дома, где жили декабристы и их семьи, были превращены в музеи.

Мы говорили обо всем, кроме будущего. Я заметил, что Владимир Дмитриевич избегает темы о будущем. Он был много старше меня, но, отнюдь, не стариком. Я не выдержал и спросил его, почему он не хочет обсуждать планов нашей будущей совместной работы. Он грустно сообщил мне, что серьёзно болен и думает, что долго «не протянет». Я был потрясён. Мне было известно, что у Владимира Дмитриевича не все в порядке с почками. Но он никогда не жаловался, производил впечатление здорового человека, всегда был энергичен, весел и жизнерадостен. Он сказал, что у него предчувствие, что мы больше никогда не встретимся, что по приезде в Москву он собирается лечь в больницу, и что именно поэтому он предложил мне в аэропорту сделать друг другу подарки «на память». Я был расстроен. Напомнил ему, что мы собирались с ним «порыбачить» на озере Селигер, куда он ездил каждый год, и где была его дача. Но он мрачно покачал головой.

Наше расставание по возвращении в Москву было совсем грустным. Мы обнялись на прощание со слезами на глазах. Садясь на электричку, Владимир Дмитриевич оглянулся и прощально помахал мне рукой. Больше мы с ним никогда не виделись. Вскоре его не стало. Владимир Дмитриевич Гвоздев скончался от острой почечной недостаточности, не дожив до старости.

В прошлом году по делам набора студентов я оказался в Твери и решил позвонить в бывший политехнический институт. Ныне университет. На том конце провода мне ответили и были в высшей степени удивлены, когда узнали, кто звонит. Это было удивление и нескрываемая радость. Мне ответила одна из близких сотрудниц Владимира Дмитриевича — Тамара Дмитриевна. Она с волнением в голосе пригласила меня приехать на кафедру. И я приехал. Со времени моего последнего посещения кафедры прошло более тридцати лет. Я открыл дверь преподавательской и первое, что увидел — висящий на стене большой и замечательно похожий цветной портрет моего незабвенного друга Владимира Дмитриевича Гвоздева. Меня встретили, как родного, сотрудники кафедры, в том числе оставшиеся в живых близкие товарищи и друзья Владимира Дмитриевича: его ученик профессор Сергей Дмитриевич Семеенков (сейчас он заведует кафедрой) и профессор Артур Григорьевич Фомичёв.

Моего дорогого друга, светлой памяти профессора Владимира Дмитриевича Гвоздева с нами нет, но его научная школа функционирует, дело его живёт. Жизнь продолжается...


ПРОЖИВАНИЕ И
СТРАНСТВИЯ ПО ЧУВАШИИ

Я родился в Архангельске, следовательно, я — «архангельский мужик», как М. В. Ломоносов. Однако не совсем так: в Архангельске я не жил, вернее жил только до шестимесячного возраста (М. В. Ломоносов родился не в Архангельске, а в «глубинке» Архангельской губернии, где прошло его детство и отрочество). Точное место моего рождения зафиксировано на одной из купюр (пятьсот рублей) современного денежного обращения, где помещена фотография памятника Петру I в Архангельске. Этот памятник находится всего в пятидесяти метрах от родильного дома, где я появился на свет. Меня пришлось «оживлять». Говорят, что люди, родившиеся «в рубашке» или «мёртвыми», живут долго и счастливо. Не буду возражать ни против первого, ни против второго.

Меня увезли из Архангельска шестимесячным младенцем (и больше я там никогда не был), так как моему отцу врачи предписали срочно переехать по состоянию здоровья с севера в среднюю полосу страны с тёплым (но не жарким), мягким климатом (он тогда был аспирантом Архангельской лесотехнической академии). Таким районом была Чувашская АССР, и отец с женой и сыном уехал в Чувашию начальником одного из лесопунктов многочисленных леспромхозов Чувашской АССР, где «прошёл путь» (как принято говорить) до Министра лесной промышленности республики.

Поэтому настоящей Родиной я ощущаю Чувашию, где прошло моё детство и отрочество. Причём, не могу назвать какой-то определённый город или посёлок, так как семья часто переезжала из-за смены места работы отца (всего было более 10 переездов за 15 лет). Можно сказать, что мы «кочевали» по Чувашии, подобно цыганам.

Я никогда не знал ни бабушек, ни дедушек. Мои родители были сиротами и воспитывались в детском доме, где познакомились, полюбили друг друга и поженились. Брак был очень прочным (не то, что теперешние!), семья — крепкая и дружная. Отец с матерью прожили в любви и согласии более 60 лет, воспитав шестерых (да каких!) детей, которые, слава богу, все живы до сих пор.

Первые мои детские воспоминания относятся ко времени, когда мне было около четырёх лет. Мы жили тогда в городе Алатыре, в одном из районных центров Чувашской АССР. Я помню приезд к нам в гости единственного брата мамы – дяди Мити (у мамы было ещё четыре сестры, но к этому времени осталось в живых только две). Дяде Мите не суждено было дожить до старости: он погиб во время Великой Отечественной войны, будучи уже генералом, командиром танкового корпуса (в грандиозном сражении на Курской дуге он лично повёл в атаку своих танкистов, и пал смертью храбрых, став посмертно Героем Советского Союза). Я запомнил дядю Митю как громадного, лысого, красивого, мощного и доброго человека, игравшего на баяне, одетого в украинскую косоворотку.

Ещё лучше запомнил дядю Митю мой младший брат Виктор, который обладал феноменальной памятью. Он помнил буквально все и в мельчайших деталях. «Помнил» даже то, что происходило… до его рождения! Это совершенно неправдоподобно, но это — факт. Он рассказывал о событиях, имевших место до его появления на свет. Такое «ясновидение» можно было как-то объяснить только тем, что он внимательно слушал и запоминал мамины многочисленные рассказы о прошлом (с множеством подробностей). Виктор имел не только блестящий ум, но и (в отличие от других детей) поистине «золотые руки». Сотрудники Виктора рассказывают, что при утере ключей (в том числе от сейфов), они просили своего шефа-профессора открыть сейф без ключей, с чем он прекрасно справлялся. Уже будучи зрелым человеком, профессором кафедры, которую он создал вместе с отцом и которой заведовал после ухода отца на пенсию, Виктор нередко «проникал» на дачу родителей в живописном «Тихом Уголке» близ Костромы, но при этом умудрялся не оставлять никаких следов своего присутствия внутри закрытого на замок помещения. Родители, убедившись в том, что все замки и окна были закрыты, и никакие воры не «навещали» дачу, открывали запоры и с удивлением обнаруживали своего сына спокойно спящим в одной из комнат дачи.

Виктор родился в один день со знаменитым Владимиром Высоцким, но не был с ним знаком. Я же, напротив, хорошо знал Высоцкого, и даже дружил с ним. Нас познакомила его мама Нина Максимовна Высоцкая, с которой я работал в НИИХИММАШе.

В молодые годы Виктор был красивым, статным мужчиной, похожим на своего деда по материнской линии (единственная фотография которого у нас чудом сохранилась), дед был похож на своего отца, а тот — был «копией» своего отца — Александра II. Император Александр II, как известно, имел множество романов на стороне и в большинстве случаев не только ничего не знал о своих «побочных» детях, но и не подозревал об их существовании.

Я прекрасно помню, как в Шемуршу, где мы тогда жили, и где отец работал главным инженером леспромхоза, привезли младенца Виктора и почему-то положили его на стол. Он вёл себя очень спокойно, не плакал, и вообще не подавал знаков своего существования. В дальнейшем Виктор всегда оставался спокойным и выдержанным при любых обстоятельствах. Я тогда дивился его крошечным ручкам и ножкам, которые впоследствии стали вдвое больше моих собственных.

Появление младенца Виктора совпало с приездом в Шемуршу младшей сестры моей мамы Ольги и её мужа Фёдора, который был директором школы в городе Рыбинске. Он, как и дядя Митя, хорошо играл на баяне и тоже погиб в Великую Отечественную войну, оставив «тётю Лёлю» с малолетним сыном Игорем. С моим двоюродным братом «Игриком» (я так его звал) мы воспитывались вместе, и все воспринимали нас как родных братьев. Почему-то и тётя Лёля, и дядя Федя запомнились мне в плащах.

Мой брат Володя (моложе меня на полтора года) тоже, как он говорил, запомнил их такими. Мама подтвердила, что они появились в плащах, так как на улице шёл сильный дождь. Володя был моим спутником во всех «путешествиях», шалостях и «проделках», которые мы устраивали, как «неугомонные» мальчишки. Ныне Володя — крупный учёный, доктор технических наук, профессор, академик, заслуженный строитель России.

Шемурша запомнилась мне как место наших детских забав, шалостей и моей первой (из трёх) попыток стать настоящим школьником. Будучи тогда не по возрасту крупным ребёнком (я прекратил расти в шестом классе, возможно из-за страстного увлечения «штангой»), я «проник» в первый класс, который вела новая, только что приехавшая после педучилища совсем молодая учительница (почти девочка). Она заподозрила неладное, когда я, отвечая на уроке,  называл любое число, большее трёх, — «много». Так, на пятом году жизни я был выдворен из школы. И это было первое из многочисленных «испытаний», которые выпали на мою долю за мою долгую жизнь. Мои друзья в Шемурше были такими же «сорванцами», как и я сам.

По приглашению тёти Лёли и дяди Феди мы ездили к ним в Рыбинск, где натерпелись страху, когда в наш дом «забрался» бандит-рецидивист, сбежавший из местной тюрьмы. После возвращения из Рыбинска мы с рассказом об этом происшествии стали местными героями, и нас даже приходила послушать более взрослая «шпана» из числа тех, кто «орудовал» на базаре, «расписывая» (то есть, разрезая «пиской» – безопасной бритвой), мешки с яблоками, картошкой и капустой. Яблоки съедали, а картошку и капусту рассыпали из забавы и для «устрашения» продавцов. При этом «шпана» исполняла бессмысленный (но тогда мне казалось, что грозный и значительный) речитатив — наполовину на русском, наполовину — на чувашском языке. «Чишка — маклашка — шипана парап», — говорили «старшаки». «Рукава — карман — корзинки, руки — варежки — резинки», — вторила малышня. В роли малышей на базаре часто выступали мои друзья Седойкины — дети главного бухгалтера леспромхоза, где главным инженером был мой отец.

Более взрослые и более опасные игры были у нас в посёлке «Милютинский», куда семья переехала в связи с назначением отца главным инженером комбината. Милютинский расположен рядом с Чебоксарами, но на другом берегу реки Волги (сейчас это район города Чебоксары).

Нашу компанию составляли все те же Седойкины (два брата и сестра) и ещё два–три «огольца» из числа детей сотрудников комбината. Седойкины оказались в Милютинском, потому что их отец переехал вслед за моим отцом — его начальником на новое место работы «шефа» (тогда ещё это слово не было в употреблении). Надо сказать, что при многочисленных переездах отца за ним тянулся «шлейф» из его бывших сотрудников, желающих продолжить с ним работать, так как он был хоть и строгим начальником, но честным, доброжелательным и надёжным человеком. Будучи отважным человеком, отец мог заступиться за сотрудника, используя свой авторитет, что в те годы массовых репрессий было очень важно. Отец сам чуть не стал жертвой репрессий, когда работал в городе Алатыре. Тогда на него и его непосредственного начальника Анатолия Степановича Зверева (впоследствии Министра) поступил «донос». Их обоих могли расстрелять, если бы сам доносчик не был схвачен «за руку». В результате зло было разоблачено и наказано, а добро — восторжествовало (доносчика расстреляли, а моего отца и Зверева повысили в должности).

Среди наших «проделок» в Милютинском запомнился случай, когда мы, изображая дикие племена, разожгли костёр в сарае, который служил складом для зерна. Когда начался пожар, мы не сразу сообщили взрослым, а сначала (безуспешно) попытались потушить огонь сами. Зерно спасли, а нас выпороли. Это единственный раз в жизни, когда меня выпорола (да ещё как!) отцовским ремнём моя мама (отец был в командировке, в одном из подчинённых ему леспромхозов).

В Милютинском я был свидетелем настоящего сильного пожара. Это было ужасно, страшно. Пожарникам мало что удавалось, пожар был мощным, и казался непреодолимым. Это бедствие я запомнил на всю жизнь.
Самым ярким событием жизни в Милютинском было, несомненно, наше с моим братом Володей «путешествие» в Чебоксары, когда мы переходили «вставшую» (замершую) Волгу. У моего оцта был в качестве заместителя специалист с большим стажем работы по фамилии Вдовин. Хозяйкой в его доме была его волевая, дородная и крупная жена Анна Архиповна. У них тогда не было детей, но была уникальная собака: невероятной величины дог по кличке Джульбарс. Когда он подходил к столу, то было видно, насколько он был выше стола, то есть высота была значительно более метра. А длина — не менее полутора метров. Когда этот гигант поднимался на задние лапы (а он любил это делать), его высота приближалась к трём метрам, и любой человек (даже мой отец, ростом почти два метра) рядом с ним казался лилипутом.

Когда мы всей семьёй были у Вдовиных в Чебоксарах (они жили в Чебоксарах, отец семейства был директором Чебоксарского филиала Милютинского комбината), Джульбарс просто потряс нас своими размерами и, невольно, внушил ужас, хотя вёл себя исключительно дружелюбно, особенно с детьми. В конце концов, мы — три брата, перестали его бояться и даже подружились с ним.

Поэтому в один прекрасный день мы с Володей решили отправиться в Чебоксары к Вдовиным, чтобы навестить нашего друга Джульбарса. Мы приготовили ему «вкусненький» подарок, оделись потеплее (была зима) и тайком вышли из дома, не предупредив родителей, которые, естественно, не отпустили бы нас одних (мне тогда не было и семи лет).

Идти надо было около 4 км, причём более километра по Волжскому льду. Это был опасный участок пути. Дорога еле просматривалась, пешеходов и обозов было мало. Мы боялись, что на нас обратят внимание и вернут домой. Старались подстроиться то к одной, то к другой компании. Как ни странно, «мы благополучно» достигли берега и пошли по улицам Чебоксар. Но мы не знали адреса Вдовиных и бродили наугад. Наступил вечер, мы замёрзли, устали, пали духом. Решили обратиться в милицию. Какая-то добрая женщина нас отвела в ближайшее отделение милиции. Там нас приняли хорошо, обогрели и покормили. Но не знали, что с нами делать. Разыскать Вдовиных только по фамилии в многотысячном городе было сложно. Спасло то, что я знал, где и кем работает мой отец. Через час удалось связаться по телефону с нашими родителями (там все «с ума посходили», когда обнаружили наше «бегство»). Родители сообщили адрес и телефон Вдовиных, и после переговоров милиции с Вдовиными милиционер сопроводил нас к ним. Оказалось, что они жили совсем рядом с отделением милиции, в соседнем квартале, хотя и на другой улице. Нас все встретили радушно, в том числе Джульбарс.

А дальше… была война. Сначала мы особенно не переживали, так как все считали, что война непременно будет короткая, потому что наша славная Красная Армия мигом разгромит врага, и впредь никто не будет нарушить границ великого Советского Союза. Но скоро настроение изменилось, появилась тревога, и даже страх, хотя уверенность в окончательной победе над врагом не покидала нас никогда. Не отходили от черных репродукторов, висевших повсюду, слушали уверенный голос Юрия Левитана «От Советского информбюро».

Отец получил назначение на Урал в город Верхняя Тура Свердловской области, где ему предстояло руководить закрытым оборонным предприятием. Годы, проведённые на Урале – тема другого рассказа. В конце войны отец с семьёй вернулся в Чувашию уже в ранге Министра лесной промышленности Республики. Семья поселилась в отдельном доме на окраине Чебоксар — столицы Чувашской АССР. Каждое утро по радио нас извещали: «Шупашкор калазять» (что по-русски - «Говорят Чебоксары»).

Чебоксары, как город, известны с 1469 года, с 1555 стала крепостью Московского государства. В XVII–XVIII веках Чебоксары становятся известным торговым центром, с 1781 года — это уездный город. В 1925 году Чебоксары стали столицей Чувашской АССР. Население — около полумиллиона человека. Чебоксары — порт на Волге, железнодорожная станция. Известны Чебоксарское водохранилище, ГЭС. Развито машиностроение (электротехнические изделия, приборы, ткацкие станки, промышленные тракторы), химическая промышленность (особенно в городе-спутнике Новочебоксарске). Культурный центр: 5 театров, театральное училище, художественный и краеведческий музеи с филиалами, филармония, Троицкий монастырь (XVI век), Введенский собор (XVII век).

В Чебоксарах мы жили недолго, так как мой отец не любил административной работы и всегда стремился к творчеству. В это время у него созрела идея новой технологи лесосечных работ с сохранением подроста. Эта технология имела общегосударственную значимость, и Правительство дало согласие на разработку этой технологии. Был выделен один из леспромхозов Чувашии, руководителем которого был назначен мой отец – автор новой технологии (впоследствии эта технология была удостоена Ленинской премии).

Так мы оказались в посёлке Саланчики Шумерлинского района ЧАССР, где располагалось руководство экспериментального леспромхоза (одно время этот посёлок относился к Красно-Четайскому району). Начался самый длительный период моего проживания на одном месте — около пяти лет (не считая, конечно, Москвы, где я живу уже боле 60 лет, начиная с времени поступления на учёбу в Менделеевский институт). Однако даже в эти годы «оседлой» жизни я «кочевал» между Саланчиками и Шумерлей, так как семья жила в Саланчиках, а я учился в 15 км от них в районном городе Шумерля (в Саланчиках была только начальная школа). Жизнь «в глубинке» отличалась от «столичной» в Чебоксарах и оставила в моей памяти много ярких картин сельского быта.

Вспоминая Чебоксары, я должен сказать, что наша семья была на «спецобеспечении» (как семья Министра), что в те голодные годы было жизненно важно. А семья была большой: четверо (а потом и пятеро) детей, из которых я был старшим. В Чебоксарах я с братом Владимиром (Виктор был ещё слишком маленьким) дружили с детьми из соседних домов. Нашей любимой игрой была игра в «дворян». Мы изображали князей, графов и герцогов высшего света. Я был «Императором Петром I», а императрицей была «особа» из третьего класса. Володя и один из братьев Седойкиных (их семья вслед за моим отцом также переехала в Чебоксары) были моими придворными «герцогами» и доставляли послания от «Петра I» императрице и обратно.

Мы устраивали пышные «приёмы», «балы» и прочие выдумки. Участвовал в этих мероприятиях и Джульбарс — гигантский дог Вдовиных. Было интересно и весело. Среди «придворных» был соседский сын Коля Краснов, который всегда сопровождал «Императора», особенно во время частых выездов «двора» на Волгу (он не умел плавать, но очень хотел научиться). У него оказалась трагическая судьба: уже после нашего отъезда из Чебоксар он утонул в Волге. Об этой трагедии я узнал через несколько лет от его родителей, когда был проездом в Чебоксарах, направляясь по путёвке в Артек, и пришёл навестить своего друга Колю.

Окончание Великой Отечественной войны я встретил в Саланчиках, где заканчивал начальную школу. Описать радость и волнение людей в этот день невозможно: нет таких слов. Ликовали «всем миром», все были на улице, обнимались и целовались. Никаких различий между русскими и чувашами не было. Их не было и в повседневной жизни. Чувашия могла бы быть замечательным примером дружбы народов. Тогда я воспринимал это как естественное и обычное отношение между людьми, и не понимал, что может существовать «национальный вопрос». Теперь я осознаю, что такие отношения между русскими и чувашами в Чувашской АССР можно отнести к достижениям наших народов. Чуваши — древний народ со своими особенностями и национальной культурой. Они включают в себя бывшие народности: вирьялы, тури, анатри, аначенцы. Общая численность около 2 млн. человек, в России 1,8 млн. человек, в том числе в Чувашии более 900 тыс. человек (Казахстан 22 тыс., Украина 20 тыс., Узбекистан 10 тыс. чел.). Все чуваши — православные христиане. Население Чувашской АССР (ныне республики Чувашия) около 1,2 млн. человек (чуваши 68%, русские 27%), 9 городов, 8 поселков городского типа. Расположена Чувашия в среднем течении Волги, на Восточно-Европейской равнине. На правом берегу лежит Приволжская возвышенность. Климат мягкий (январь –12°С, июль +19°С), осадков 450 мм в год. Главные реки — Волга и Сура, обе — судоходны. Смешанные леса, много леспромхозов. Известен Присурский заповедник и Национальный парк «Чаваш Вармане». Развита промышленность (особенно лесная) и сельское хозяйство: картофелеводство, пшеница, рожь, плодоводство, животноводство (крупный рогатый скот, свиньи, овцы), птицеводство.

Среди чувашей много образованных, талантливых людей, которыми гордится не только Чувашия, но и вся Россия. Недалеко от Чебоксар есть деревня Чапаевка, в которой родился легендарный герой Гражданской войны, многократный георгиевский кавалер, легендарный комдив – чувашин Василий Иванович Чапаев (его сын стал генералом). Знаменитый фильм «Чапаев», где главную роль сыграл народный артист СССР Борис Бабочкин, стал любимым фильмом трёх поколений. Президент РФ В.В. Путин признался, что он смотрел этот фильм много раз. Гордостью нашей страны является чувашин — космонавт Андриян Николаев, родившийся в глубинке Чувашской Республики. Один из самых популярных киноартистов сегодня — чувашин Михаил Ефремов.

За многие годы проживания в Чувашии я полюбил талантливый, трудолюбивый и скромный чувашский народ. Ценным качеством чувашей является самоирония и критическое отношение к себе. Они никогда не обижаются на анекдоты про чувашей, которых множество, почти столько же, сколько про чукчей. Например, чувашин хвалится своей храбростью: «Пошёл я как-то в лес, а навстречу мне трое волков…, и оба — серые. Я «распрокашлялся» громким голосом, он и убежал». Многие чуваши говорят по-русски не слишком грамотно, с акцентом, но обожают говорить по-русски не только с русскими, но и между собой. Распространённая шутка. «Кто стучится в дверь моя? — Это я, жана (— жена), пришёл» (чуваши, как и ряд других национальностей часто не различают мужского и женского рода в русском языке). Я долго не мог привыкнуть к тому, что некоторые чуваши после многочасового общения с русскими друзьями в качестве застольного тоста говорят: «Здравствуйте».

Конечно, среди чувашей много высокообразованных людей, прекрасно знающих русский (и не только русский) язык, и владеющих не только безукоризненной устной речью, но и письменной грамотностью, которой могут позавидовать многие русские люди, в том числе, имеющие высшее образование.

Примером высокой культуры и образованности чувашей могут служить учителя чувашских школ, особенно в городах. Могу с уверенностью сказать, что подготовка в школах города Шумерля (где я учился с 5-го по 9-й класс) — лучше, чем во многих школах Москвы (не говоря уже о провинции). Поступая в Менделеевский институт, я сдал все экзамены на «отлично», набрав 35 очков из 35 возможных. Это было сенсацией. И сам Министр образования СССР Столетов расспрашивал меня, где я получил такие фундаментальные знания. Я назвал Шумерлинскую школу № 2, но умышленно не сказал, что в десятом (тогда выпускном) классе я учился в Вологодской области, где фактически не получил никаких знаний, а обучение не могло идти ни в какое сравнение с капитальной подготовкой в школе города Шумерля.

Среди учителей Шумерлинской школы запомнились: учитель по литературе и русскому языку Валентин Григорьевич Рябов — образованнейший человек, красавец среднего роста, впоследствии первый секретарь Райкома КПСС, к сожалению, рано умерший; блестящий математик, чуваш по национальности, красавец огромного роста (что редко бывает среди чувашей) — Анатолий Фёдорович Чумейкин, директор школы — историк Сырцов (тоже чувашин), чувашка «француженка» Абакумова, благодаря которой я (без дополнительного образования) мог прилично разговаривать (!) на французском языке, и многие другие. Были, конечно, и исключения. Химию у нас преподавал Илья Захарович Захаров. (У чувашей часто фамилии бывают по имени отца, что очень неудобно, так как фамилии у детей не совпадали с фамилиями родителей; со мной учился Иван Леонтьевич Леонтьев, сын Леонтия Ивановича Иванова). Захаров был большой начальник по линии народного образования, добрый, хороший человек, но плохой преподаватель. С его занятий обычно «сбегали». Оставляли «дежурного», чтобы «занимать» преподавателя разговорами. Часто таким дежурным оказывался я. Мои «беседы» с ним были довольно интересными, и он, по душевной доброте, не обижался на «дезертиров». Мои знания по химии были слабее, чем по другим предметам, не говоря уже о знаниях моих одноклассников, пропускавших химию по надуманным «уважительным причинам».

Особое место занимал учитель по географии Иван Иванович Иванов, — тоже чувашин по национальности. При неказистой внешности, он был любимцем всех школьников. Отличался строгостью, но, одновременно, добротой. К его урокам готовились все, никто не пропускал. Его знания, а главное темперамент, увлечение предметом поражали. Кроме географии он увлекался историей и в области истории был, безусловно, эрудированнее историка Сырцова, директора школы, «специализировавшегося», по большей части, на истории КПСС.

Иван Иванович вёл историко-географический кружок. Класс всегда был полон. Приходили даже преподаватели и родители учащихся. Многие из его рассказов запомнились мне на всю жизнь. Тематику таких бесед трудно даже перечислить. Он рассказывал о глобальных катастрофах, археологических находках, загадках Библии (например, о Ноевом ковчеге), историях изобретений, гениальных изобретателях, заговорах и мятежах, мировых религиях, великих первооткрывателях и вообще великих людях, неведомых землях и народах, параллельных и внеземных цивилизациях, о древних городах и полководцах, о современных деятелях многих стран и ещё о многом другом.

Особенно мне нравились рассказы Ивана Ивановича по истории России и древней истории. Он утверждал, что великие деяния выдающихся людей чаще всего были подготовлены их отцами и дедами, которые остались в тени истории. Он называл в этой связи отца Петра I — Алексея «Тишайшего», деда Александра II — Павла I (которого он высоко ценил и считал обиженным историей), а из древнего мира — царя Македонии Филиппа II (отца Александра Великого), который создал все условия, чтобы его сын смог стать великим. Недавно я обнаружил свой конспект с записью рассказа Ивана Ивановича об отце Александра Македонского (я конспектировал его рассказы). Привожу свою запись рассказа Ивана Ивановича с небольшими сокращениями.

Будущий царь Македонии Филипп II, отец Александра Македонского родился в 382 году до нашей эры в городе Пелла, столице его страны. В 23 года Филипп II стал царём Македонии. Он провёл целую серию удачных реформ, возвысивших Македонию. От разработки рудников Филипп стал получать до тысячи талантов золота в год. Это позволило ему влиять на все торговые операции во всем Средиземноморье. Хорошо изучив военное дело в Греции, Филипп II стал комплектовать армию из свободных земледельцев. Он создал Македонскую фалангу из полков примерно по 1500 человек. Это резко повысило манёвренность и ударную мощь пехоты в бою, а пешее ополчение превратилось в профессиональное войско. Филипп ввёл в армии систему постоянных тренировок и упражнений. Заставлял македонцев маршировать по шестьдесят километров, неся с собой всю амуницию и провизию. Дисциплину в войсках царь поддерживал жёстко.

Македония превратилась в сильнейшее государство Балканского полуострова. Филипп был талантливым дипломатом и сильным политиком. Он проявил незаурядное умение маневрировать и применять различные средства для достижения цели. Так, с фракийцами он достиг примирения путём подкупа, иллирийцев разгромил в бою, а с царьком племени молоссов заключил союз, женившись на его дочери Олимпиаде, будущей матери Александра Великого. Когда фокидяне захватили земельный участок, принадлежащий храму Аполлона в Дельфах, Филипп наголову разбил фокидян. После окончания Священной войны в Средней Греции Македония ещё усилилась. Филипп получил законную возможность вмешиваться в дела Средней Греции. В Афинах образовалась антимакедонская группировка во главе с великим оратором Демосфеном, решительное сражение между греками и армией Филиппа II произошло в 338 году до нашей эры при городе Херонея. Филипп одержал победу благодаря лучшей выучке и боевом опыте македонцев. Блеску и величию древней Эллады наступил конец. Филипп в очередной раз проявил большой дипломатический такт, сурово расправившись с Фивами, он предложил Афинам мягкие условия мира, показывая, что он, в первую очередь, просвещённый союзник, а не жестокий завоеватель. Ловкая политика обеспечила Филиппу поддержку многих греческих городов.

В начале царствования Филипп во главе войска всегда бросался в гущу сражения. Под Метоной стрела выбила ему глаз, в одном из боев перебили ключицу, а в сражении с трибаллами он был тяжело ранен в бедро: при этом копье, пройдя через ногу, убило коня (хромота осталась у него на всю жизнь).

Филипп II ценил образование: для воспитания своего сына Александра он пригласил Аристотеля, чтобы обучить сына философии. К врачам относился снисходительно, не был жесток к побеждённым, легко отпускал пленных и дарил свободу рабам. В общении был прост и доступен, хотя и тщеславен.

Среди пажей Филиппа был некто Павсаний, который подошёл к нему, скрывая под одеждой меч, и неожиданно поразил царя в бок. После этого убийца хотел скрыться на коне, но был схвачен и казнён.

Филипп сделал все, чтобы обеспечить успехи своему сыну Александру. Если бы Александр не получил созданную отцом мощную страну и великую армию, вряд ли бы ему удалось дойти до Индийского океана и стать величайшим полководцем мира. В Солониках (Греция) Филиппу II воздвигнут замечательный памятник.

Во время учёбы в Шумерле я жил у тёти Лёли, которая преподавала физику в той же школе № 2, где учился я. Она была очень хорошим, но строгим преподавателем. Единственную двойку за все годы учёбы я получил по физике. Тётя Лёля поставила мне двойку за то, что я отказался отвечать у доски. Впоследствии тётя Лёля стала директором этой школы (тогда я уже учился в Москве, в Менделеевском институте и жил в общежитии на Соколе).

При поступлении в МХТИ имени Д.И. Менделеева я сдавал вступительные экзамены, проживая не в общежитии, а у бывших (по Чувашии) сотрудников моего отца Пчеловодовых, которые в это время переехали из Чувашии в Москву по приглашению своих московских родственников.

О Чувашии у меня остались самые хорошие, самые светлые воспоминания, главным образом потому, что она заменила мне малую родину. Конечно, были и трудные годы, и переживания, удачи и неудачи, но в целом это были счастливые годы детства и отрочества. Проживание и странствия по Чувашии заложили основы моего мировосприятия. Это были здоровые основы — в кругу семьи и среди многочисленных товарищей и друзей.

К сожалению, мне не довелось больше встретиться с одноклассниками, за исключением одного случая, когда я «столкнулся» в московском метро с соучеником Виталием Соболевым, жившим у родственников в Сокольниках. Мы некоторое время встречались, но потом разошлись.

Неожиданная встреча произошло у меня и с бывшим сотрудником отца Алексеем на станции в Канаше — одном из городов Чувашии, когда я ездил на внедрение в Новочебоксарск — город-спутник Чебоксар. Руководителем производства на Новочебоксарском химкомбинате был мой друг и соратник по разработкам новых аппаратов Филипп Антонович Сиврук. Именно он возглавлял цех, в котором впервые в Советском Союзе была реализована технология отечественного напалма (после внедрения этой технологии мы оба стали Лауреатами). Встреча в Канаше меня очень взволновала, у нас с Алексеем была масса общих воспоминаний (в нашей семье его считали за сына, он был предан моему отцу, считал его великим человеком, и преклонялся перед моей матерью). Алексей женился (он был чувашин) на одной из сестёр многочисленного семейства Бочкарёвых — «писаной красавице» Наде (она была – русская). У них была трогательная любовь, их называли Ромео и Джульетта. Судьба распорядилась так, что они умерли в один и тот же день (оба — от отправления) как Ромео и Джульетта. Одна из сестёр Бочкаревых Юля училась со мной в одном классе, была отличницей и кандидатом на поездку в Артек. Но путёвка досталась мне. Она переживала, но мы остались друзьями. Наша встреча с Алексеем была радостной, мы не сомневались, что вскоре опять увидимся, так как оба ехали в Чебоксары, хотя и по разным маршрутам. Но новая встреча не состоялась.

Такова «C’est la vie».


УРАЛЬСКАЯ ВЕРХНЯЯ ТУРА

Это было давно. Мой отец получил назначение на работу руководителем закрытого оборонного предприятия в городе Верхняя Тура Свердловской области. О Туре мы почти ничего не слышали. Говорили, что есть Тура в Сибири, есть город Большая Тура, наверное, есть Нижняя Тура. А нам предстоит переезд в Верхнюю Туру, на Урал, в Свердловскую область. В уральской Верхней Туре семья прожила три суровых, голодных и холодных года. Война для всех советских людей не была неожиданностью. Неожиданным было вероломное, без объявления войны нападение на Советский Союз фашистской Германии, с которой у нас был мирный договор. Мы были возмущены, но не испуганы, так как были убеждены, что «от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней». Так пелось в известной песне.

В другой песне были слова: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути». Все простые люди были уверены в том, что Славная Красная Армия быстро разгромит врага и накажет гитлеровцев за их вероломство. Но скоро стало тревожно, а потом и страшно, когда фашистские захватчики, разбомбив в первые же часы войны наши аэродромы, вывели из строя большую часть авиации страны и, достигнув полного превосходства в воздухе, стремительно наступали мощными моторизированными войсками вглубь нашей территории. Тогда наши победоносные марши сменились песней: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой с фашистской силой темною, с проклятою ордой». И гитлеровский план «Барбароса», начал трещать «по всем швам», встретив героическое сопротивление сплочённого Советского Народа, «Блицкриг» провалился.

Идеологическая подготовка в Советском Союзе была на большой высоте  и большая часть населения всех национальностей страны состояла из истинных патриотов своей Родины. Но гораздо хуже обстояло дело с реальной готовностью к войне вооружённых сил и оборонной промышленности. Финская война показала, что страна ещё не готова к большой войне. Руководители партии и правительства считали, что нам нужно ещё около пяти лет, чтобы усилить авиацию и перевооружить армию. И Сталин всячески старался отсрочить начало войны, понимая, что в создавшейся обстановке война неизбежна.

К этому времени Гитлер завоевал почти всю Европу и обладал почти неограниченными людскими ресурсами, вооружением и финансовыми ресурсами. Как же это могло случиться? Кто поддерживал Гитлера в осуществлении его античеловеческой экспансионистской политике? Все дело в деньгах. Сегодня большинство считает, что за деньги можно купить все, вплоть до политики. Раньше так не считали, особенно простые люди. Официальная позиция в СССР была: «кадры решают все». Это правильно. Но в разные времена у «кадров» было разное отношение к деньгам. Однако финансы определяли положение страны в мире всегда, особенно в капиталистическом мире.

США стали «Америкой» благодаря «денежным мешкам» типа Рокфеллера, а Гитлеровская Германия — «поднялась» до почти полного господства в Европе благодаря поддержке «денежных мешков» типа Круппа и Мессершмитта. «Воротилы» промышленных концернов Германии и других стран Европы поняли, что бесчеловечная, авантюристическая политика фашистов во главе с Гитлером для них — очень выгодна, так как открывает неограниченный рынок сбыта вооружения, самолётов, танков, обмундирования войск, взрывчатых веществ и других «товаров». Это сулило фантастические прибыли. А на остальное, в том числе на людей, финансовым «воротилам» было наплевать.

Гитлер, в свою очередь понимал, зависимость любого правителя от капиталов и их обладателей. Главная причина его курса на уничтожение евреев была в том, что он их боялся. Да, боялся. Он ненавидел и боялся евреев потому, что они во всех странах тем или иным путём становились обладателями капиталов и фактическими хозяевами страны. Так было даже в США, многих странах Европы. Это же грозило и Германии. Евреи проникали всюду, поддерживали друг друга, «растворялись» в массе населения страны («мимикрировали») и «вытесняли» общими усилиями представителей основной национальности из всех важных направлений для жизни и деятельности народа: финансов, СМИ, системы управления, торговли, медицины, образования и науки.  Среди «простых людей» евреев — меньше на порядок, чем представителей любой другой нации в мире.

Другим главным врагом Гитлера были большевики, которые тоже представляли для него угрозу и во время войны, и в мирное время. Большинство руководителей большевиков на начальной стадии деятельности партии были тоже евреями, но затем их количество (из-за «направленной», но «аккуратной» политики) резко уменьшилось. Большевики имели огромный авторитет и неограниченную власть в СССР, поддерживались практически всем народом и поэтому являлись вторым (стратегическим) врагом Гитлера. Вот почему бесчеловечная политика Гитлера и фашистов была направлена на поголовное уничтожение евреев и большевиков, то есть элиты всего Советского Народа.

Стремительное наступление механизированных гитлеровских полчищ, набранных со всех стран Европы, поставило перед нашей страной необычайно сложную задачу: в неимоверно короткие сроки эвакуировать промышленность (прежде всего, оборонную) вглубь страны (главным образом, «на Урал» и «за Урал»), не только не сокращая, а напротив — наращивая мощности по производству вооружения для начатого немногим ранее перевооружения Красной Армии (впоследствии Советской Армии). Решить эту задачу мог только гений в области руководства народным хозяйством. И такой гений нашёлся. Это — Алексей Николаевич Косыгин, которому Сталин поручил это жизненно важное для страны дело. А.Н. Косыгин на долгие годы стал «главным инженером» Советского Союза и «спас» промышленность страны, а затем в кратчайшие сроки сумел добиться резкого увеличения производства вооружения, благодаря чему СССР в конце войны имел уже решительное превосходство над врагом по численности и качеству самолётов, танков и артиллерии.

Талантливый организатор и реформатор А. Н. Косыгин вышел из самой «гущи» народа, окончил текстильный институт. Он был на 20–30 лет моложе главных руководителей страны — членов Политбюро ЦК КПСС. А. Н. Косыгин, несмотря на молодость, провёл фантастическую работу по сохранению и увеличению промышленного потенциала СССР, а в послевоенные годы по восстановлению разрушенных городов и сел. В Европе, да и в остальном мире, считали, что на «залечивание» ран войны СССР потребуется не менее 70 лет. Фактически эта задача была решена всего за 6—7 лет, и в этом была огромная личная заслуга А. Н. Косыгина. Было восстановлено и заново построено свыше 1000 городов и крупных населённых пунктов. Таких примеров больше нет в истории человечества. А. Н. Косыгин — единственный из всех руководителей не подвергался критике и в годы борьбы с культом личности И. В. Сталина, и в последующие годы. В истории России можно назвать только ещё одного реформатора, соизмеримого по таланту и реальным свершениям с А. Н. Косыгиным — это Пётр Столыпин, которому «не дали» завершить всех его реформ. А. Н. Косыгин тоже из-за «ревности» руководства не завершил всего задуманного и ушёл в отставку. «Жертвой» зависти и ревности стал, как известно, и один из самых главных «победителей» — маршал Г. К. Жуков.
В августе 1941 года семья моего отца (жена и четверо детей) после тяжёлого переезда прибыла в уральскую Верхнюю Туру Свердловской области. Переезд, как говорят, равносилен пожару, а у нас в семье за всю историю было, как подсчитала мама, двадцать три переезда. Квартира для нас была ещё не готова, и мы временно разместились все в одной комнате старожилов, обладавших суровым нравом. Но к нам они относились хорошо и после переезда (через месяц) в отремонтированную для нас трёхкомнатную квартиру, мы продолжали с ними общаться, как хорошие знакомые. В небольшом доме, куда мы переехали, была ещё одна квартира. В этой двухкомнатной квартире поселилась семья Григорьевых, которые последовали за моим отцом в Верхнюю Туру из Чебоксар. С ними приехал и их сын-школьник. Анна Архиповна Григорьева стала доброй подругой и советчицей моей мамы, хотя был много старше ее. Годы проживания в Верхней Туре были очень трудными: мы познали и голод, и холод, и тяжкий труд.

В сентябре 1941 года я пошёл в первый класс. Школа была далеко и через год меня перевели в ближнюю школу, которая находилась чуть ли не во дворе нашего дома. По дороге в дальнюю школу меня встречал рыжий парень из третьего класса и регулярно бил. Я не отвечал, так как мама внушила мне, что драться нехорошо. Наконец, я не выдержал и дал «рыжему» взбучку. Он удивился, испугался, заплакал и пустился «наутёк». Я был сильнее, и «отлупить» его мне ничего не стоило. Больше «рыжий» ко мне не приставал и старался не попадаться мне на глаза.

Я до сих пор хорошо помню дом, в котором мы поселились и его «окрестности». По-видимому, дом раньше принадлежал какому-то богатому купцу. Через большие ворота, в которые могла въехать тройка лошадей, приезжий попадал в большой двор, в глубине которого были лабазы с сеном и зерном (а раньше и с крупами). Через другие ворота можно было попасть в большой сарай, а оттуда в сад и огород, где жила в небольшом домике (ранее предназначенном для «обслуги») пожилая дама, с которой мы не общались. С другой стороны дома был большой двор — территория двухэтажного ремесленного училища, которое располагалось в глубине двора. У окон нашего дома, выходящих во двор ремесленного училища, рос огромный старый, «Есенинский», «подгнивший под окнами клён». Однажды в него ударила молния и «убила» проходящего мимо юношу, но его удалось «оживить», закопав в землю. Фасад дома, находящегося на горе, выходил на улицу, главной достопримечательностью которой был продуктовый магазин, торгующий, в основном, хлебом (да и то по карточкам), так как с продовольствием тогда было очень туго. И слева, и справа были спуски с горы, которые мы использовали (особенно левый), катаясь на санках до городских бань, находящихся под горой на соседней улице. А на горе соседней улицы было здание городской пожарной команды, из ворот которой с громкими сигналами выезжали громадные красные и красивые пожарные машины.

Чтобы попасть в «дальнюю» школу, надо было пройти от дома квартал к левому спуску с горы, повернуть налево, пройти два квартала, ещё раз повернуть налево и снова пройти два квартала до пятиэтажного дома на противоположной стороне улицы, где располагалась школа.

А до «ближней» школы, куда меня перевели после окончания первого класса, было «рукой подать»: достаточно было перейти двор ремесленного училища и повернуть налево. Школа находилась в трёхэтажном доме, третьем от угла. А во втором доме жил мой друг и одноклассник Владик, у которого я часто бывал и рисовал вместе с ним. Мы «воспроизводили» лошадей с картин о войне художника Соколова-Скаля, карикатуры художников-«Кукрыниксов» (Куприянов, Крылов, Николай Соколов) (17), рисунки художника-карикатуриста Бориса Ефимова, а также цветные портреты (старым «дедовским» способом — «по клеточкам») Сталина и Кутузова. В первом классе я не мог рисовать и «писал» левой рукой (за меня рисовала мама), а к третьему классу я уже довольно неплохо рисовал правой рукой. Забегая вперёд, могу сказать, что в рисовании я быстро прогрессировал и после седьмого класса даже поступил в художественное училище, представив нарисованные цветными карандашами пейзажи и картину (на фанере) «Витязь в тигровой шкуре» (автора Тоидзе, кажется). (Действительно, речь идёт об Ираклии Моисеевиче Тоидзе — грузинском советском живописце и графике. Народный художник Грузинской ССР, заслуженный деятель искусств РСФСР и лауреат четырёх Сталинских премий Ираклий Тоидзе прославился иллюстрациями к поэме великого Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Кисти мастера принадлежит также «эпическое полотно, имеющее огромное воспитательное значение — «Молодой Сталин читает поэму Ш.  Руставели „Витязь в тигровой шкуре“» — прим. ред.).

Жили мы трудно и скудно. Отца «забрали» на сверхсекретную оборонную работу, и он почти не общался с семьёй. Мама с четырьмя малолетними детьми выбилась из сил. Младшим ребёнком была сестрёнка Галя, ей было всего 1,5 года. Мама занималась огородом и прирабатывала на службе. Я помогал ей в хозяйственных работах, которые в условиях сурового уральского климата и нехватки посадочного материала (особенно картофеля) не давали хорошего урожая. Выручало просо. Варили пшённую кашу, но без масла (которого просто не было). Было голодно и холодно. Лакомством считались лепёшки из картофельной кожуры (остатки картофеля после его уборки на общественном поле были источником этого кушанья), хлеба не хватало, собирали мусор после вывоза зерна из лабазов нашего дома, когда мешки с зерном были повреждены мышами и через дырки немного пшеницы или ржи просыпалось в пыль. Летом ездили в «Бородинку» — один из посёлков, принадлежавших предприятию, где работал отец. Пытались собирать грибы и ягоды, хотя «заготовки» были запрещены. «Разрешены» были лишь организованные сборы «для нужд фронта» (в  те годы вся жизнь в тылу была осенена лозунгом «Все для фронта, все для победы»).

Только два года спустя был ослаблен режим секретности. Мы стали иногда видеть отца, а семью перевели на условия «повышенного снабжения»… А пока мы голодали, как и все. Ходили украдкой собирать малину в малинниках села Бородинка. Там было много медведей, так как все мужики-охотники ушли на фронт. Я однажды столкнулся с огромным медведем «носом к носу» и, действуя «по инструкции: отступать тихо, пятясь, остался жив и отделался только испугом.

Мама выбивалась из сил. Мы помогали ей «по хозяйству», как могли. Обязанности среди детей были строго распределены. Я помогал маме по работе, брат Володя занимался домашним «хозяйством». На нем была уборка, стирка, мытье посуды и даже приготовление пищи (это в его-то пять–шесть лет!). Ухаживать за полуторагодовалой Галей (по прозвищу «чувашла, куда пошла») было поручено Вите. Ему было всего 3–4 года, но он справлялся со своей «работой» и даже помогал Володе с уборкой в доме. Когда мама была им недовольна, то называла его «дубина стоеросовая» (он был крупным ребёнком для своего возраста и очень смышлёным). А когда недовольство касалось старших детей, нас с Володей отправляли из дома «куда глаза глядят», облачив в лохмотья. Обычно мы в таких случаях заходили к Григорьевым (по их инициативе) «поплакаться», и сердобольная Анна Архиповна убеждала нас «повиниться и пообещать, никогда так не поступать», что мы и делали. Тогда мама нас прощала. Эти сцены были «запланированы» от начала до конца, но мы об этом не знали и искренне переживали.

Мама пыталась устроить меня в младшую группу пионерского лагеря, чтобы я немного отдохнул и «подъелся», но ничего из этого не вышло. Пионерский лагерь был совсем близко от города, за озером. Он мне сразу не понравился. Там было почти также голодно, как в городе, а дети все были какие-то беззаботные, бездельники и казались мне глупыми, хотя большинство из них было много старше меня. Я не мог пережить полного безделья в пионерском лагере, в то время как мама надрывалась с малыми детьми, и сбежал домой.

С тех пор я был в пионерлагере только один раз, когда после шестого класса получил, как отличник, путёвку в пионерский лагерь «Артек» на Южном берегу Крыма.

А в это время на работе моего отца произошли события, отразившиеся на всю его последующую жизнь и жизнь нашей семьи. Дело в том, что его предприятие получило от Правительства срочный заказ для нужд фронта, заказ огромной государственной важности. Самые «жёсткие» расчёты показали, что для выполнения заказа потребуется не менее полутора месяцев напряжённой работы, то есть 45 дней. Отец собирался эту цифру сообщить «на верх». И в это время последовал вызов из Москвы. Отцу сказали, что сейчас его соединят... с самим И.В. Сталиным. В трубке раздался негромкий спокойный голос вождя. Он спросил: «Как Вы оцениваете возможно краткие сроки выполнения заказа?» Отец понял чрезвычайность ситуации и («скрепя сердце») сообщил: «36 суток, товарищ Сталин». И услышал в ответ: «Мы Вам даём не 36, а 75... часов, другого выхода нет. Сообщите мне о выполнении». И Сталин повесил трубку. Отец был потрясён. Понятно, что в течение трёх суток никто не покидал предприятия, ни о каком отдыхе и сне не было и речи. Чудо, но через трое суток нечеловеческого напряжения и труда, чрезвычайное Правительственное задание было выполнено. Отец позвонил Сталину и доложил о выполнении.

В ответ услышал: «Благодарю Вас, передайте мою благодарность всему коллективу» и трубка «замолчала». Отец лишился дара речи. Благодарность вождя была воспринята коллективом с неслыханным энтузиазмом. Вскоре отец был назначен Министром лесной промышленности. Но это уже другая история, о которой я расскажу в другом рассказе.

После описанных событий мы стали иногда видеть своего отца. Он часто объезжал подчинённые ему леспромхозы и лесопункты, причём предпочитал ездить верхом. В хозяйстве предприятия были и машины, и лошади. Среди лошадей выделялись три — породы «Орловский рысак». Их звали «Вожак», «Метеор» и «Зима». Это были огромные, очень резвые кони. Орловские рысаки обычно бывают серой масти с большими темными «яблочками». Таким был «Вожак» и «Зима». А вот «Метеор» был другой масти: ослепительно белый. Он был любимой лошадью отца. И отец на белом коне скакал с невероятной скоростью, подобно сказочному принцу. Он был отличным наездником и в высшей степени эффектно смотрелся на своём «Метеоре». Этот образ запечатлелся в моей памяти на много лет.

Между тем нас поставили на спецобслуживание. Жить стало легче. Мама даже стала иногда ходить в кино и театр, взяв с собой Анну Архиповну, которая в ней души не чаяла и относилась к ней как к любимой родной дочери. Также хорошо к ней относились все, кто её знал. И не удивительно. Она была «писаной красавицей» и большой умницей. Обладала при замечательном характере очень сильной волей, способностями гипнотизёра и экстрасенса.

Её способности, как «ясновидящей», особенно проявились в случае с разоблачением агента немецкой разведки, действовавшего в Свердловской области (Свердловск, Нижний Тагил, Кушва, Верхняя Тура). Она обратила внимание на странное, по её мнению, поведение представительного мужчины средних лет, посещавшего иногда театры и кинотеатры. Этот человек был двуличен. Мама сказала об этом Анне Архиповне. Та ничего подозрительного не заметила, но мама настаивала. Тогда Анна Архиповна, которая безоговорочно верила маме, заявила об этом «куда следует». Человек оказался Председателем колхоза «ВИЛ» (Владимир Ильич Ленин) и был так законспирирован, что разоблачить его было чрезвычайно трудно. Тем не менее, это было сделано, и гитлеровский агент был обезврежен.

Улучшившаяся жизнь семьи позволила и мне оставить работу и отдать должное детским играм и развлечениям. Предметом гордости мамы была моя отличная учёба и весьма успешные выступления в художественной самодеятельности. Именно тогда я начал одерживать победы и получать (впоследствии многочисленные) награды. Я стал победителем конкурса художественной самодеятельности города Верхняя Тура и был направлен в районный центр, город Кушва, расположенный в непосредственной близости от знаменитой горы «Благодать», «полной» полезных ископаемых.

Выступление в районном центре города Кушва было для меня триумфальным и по сути дела определило «хобби» всей моей жизни, даже можно сказать «вторую профессию» (моя основная профессия, связанная с наукой и техникой, была обретена позднее). Я стал не только призёром, но и победителем конкурса чтецов-исполнителей. Сначала среди чтецов своего возраста (я учился тогда во втором классе, и мне было всего 9 лет), а затем и всех возрастов, то есть абсолютным победителем с рекомендациями участвовать во Всесоюзных и Международных конкурсах. Этими рекомендациями я впоследствии успешно воспользовался. Хотя это было очень давно, но я помню, что тогда я читал стихотворение Твардовского «Наступление» и стихотворение Алексея Суркова «Дозор» (1942 г.), начинающееся словами:

«Хрустит снежок морозный, жёсткий
Взбегают сосны на бугор.
Сквозь лес, минуя перекрёстки,
На запад держит путь дозор.
Таятся лисы в снежных норах.
За тучей “юнкерс” воет зло.
Дозорный ловит каждый шорох,
Входя в отцовское село.
Здесь с детства всё ему знакомо,
Здесь тропка каждая мила...»

Трагизм ситуации, описанной Сурковым, заключался в том, что дозорный наткнулся на виселицу, где был повешен его родной отец.

Великая Отечественная война пробудила фантастические моральные и физические силы всего Советского народа, массовый героизм и самопожертвования. Она выявила яркие таланты. Появились гениальные творения: замечательные фильмы, песни, стихи, картины. Великие артисты, выражающие душу народную, певцы и музыканты.

По радио пели буквально «душой» Леонид Утёсов, Лемешев и Козловский, Русланова и Шульженко. Каждый знал песню Клавдии Шульженко «Синий платочек» и стихотворение Константина Симонова «Жди меня». Вышел на экраны страны кинофильм «Два бойца» о двух друзьях, которых гениально сыграли Борис Андреев и Марк Бернес.

Песни из этого фильма в исполнении Марка Бернеса «Тёмная ночь» и «Шаланды полные кефали...» об одессите Косте стали всенародными; они «живут» вот уже более 70 лет и будут жить всегда. Великая песня, появившаяся в первые дни войны «Священная война», стала гимном Великой Отечественной войны. Проникновенные слова этой песни, казалось, вырвались из самого сердца автора — поэта Лебедева-Кумача.

Однако, как недавно стало известно, первоначальный текст этой песни написал... этнический немец и передал его Лебедеву-Кумачу (18). Это — поистине сенсационная история. Не менее удивительно то, что само название «Великая Отечественная война» не является исключительным в истории нашей страны. Ряд историков XX века вполне обоснованно считали первой мировой войной не войну, начавшуюся 1 августа 1914 года, которую мы считаем Первой мировой войной. Для русских вторжение Наполеона и цикл наполеоновских войн стало Отечественной войной. Подданные Николая II начавшуюся в 1914 году с Германией войну называли «второй Отечественной». Войну, мобилизацию на которую объявили в июле 1914 года, её современники назвали «Великой Отечественной войной». С июля 1914 года в России стала выходить газета «Великая Отечественная война». Вот такие дела.

Все убеждены, что советский поэт-песенник, узнавший о вероломном нападении фашистской Германии на СССР в полдень 22 июня 1941 года, на одном дыхании сочинил шедевр —песню «Священная война». Музыка тоже была написана никак не раньше первого дня войны. А хор Ансамбля песни и пляски Красной Армии успел менее чем за двое суток её отрепетировать с музыкантами большого оркестра... чтобы выступить с её премьерным исполнением днём 24 июня 1941 года на Белорусском вокзале. Скорости фантастические!

Однако, как выяснилось, автором первоначального текста песни «Священная война» был преподаватель гимназии города Рыбинска, обрусевший немец, с совершенно неподходящим для 1941 года отчеством – Александр Адольфович фон Боде. И сочинил он текст в 1916 году. Слова там были чуть-чуть другие. Обрусевший немецкий дворянин призывал народ сражаться «с германской силой темною с тевтонскою ордой» и за чуть несколько иные ценности, чем в СССР: «За землю нашу милую, за русский край родной!»

По свидетельству дочери фон Боде, её отец в декабре 1937 года отправил письмо с текстом песни в Москву — Лебедеву-Кумачу. Но ответа не получил, а через два года скончался. Вот такая история. Независимо от всего эта песня сыграла огромную объединяющую роль и вошла в историю Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.

Несмотря на наступление гитлеровских полчищ, все были убеждены в окончательной нашей победе над врагом. В нашей Свердловской области в ходу были патриотические стихи: «Уральцы бьются здорово, нам сил своих не жаль. Ещё в штыках Суворова звенела наша сталь». Разгром немцев под Москвой и Сталинградская битва переломили ход войны и к 1943 году наши союзники, США и Англия, тоже были убеждены в скорой победе. Поэтому на Тегеранской конференции 1943 года Сталин, Рузвельт и Черчилль уже решали судьбу послевоенной Германии и всей Европы.

Тогда Президент США Франклин Рузвельт предложил уничтожить Германию, разделив её на пять независимых государств: 1) государство в пределах значительно уменьшенной в размерах Пруссии; 2) северо-западные территории Германии, включая Ганновер; 3) Саксония плюс район Лейпцига; 4) Гессен, Дармштадт, Кассель, южный Рейн; 5) Бавария и Баден-Вюртемберг. Районы Рура, Саара, Гамбурга и зона Кильского канала переходили под управление ООН. Промышленный Рур британцы хотели взять под свой контроль. СССР не позволил истреблять побеждённых немцев полностью, как хотели США и Великобритания. И за это Германия должна быть вечно благодарна России. Но этого не произошло. Уцелевшая Германия сегодня фактически снова против России и под влиянием США. Это отчетливо показали события 2014 года в Украине. А тогда в 1943 году Сталин был против уничтожения Германии как самостоятельного государства и соглашался лишь с разделом Восточной Пруссии между СССР и Польшей, а также на передачу Польше Силезии и Померании. Однако и Польша ответила России чёрной неблагодарностью и сегодня находится в «фарватере» США, НАТО и Евросоюза.

С самых ранних лет я научился читать и читал много. Мама говорила, что я начал читать книги, когда мне было всего четыре с половиной года. А уж в школьные годы и говорить нечего: даже в первом и втором классе я читал «запоем». Правда в самые голодные 41 и 42 годы читать было некогда, надо было работать. В те годы моими самыми любимыми писателями были Павел Бажов и Аркадий Гайдар. Мне очень нравились сказы Бажова, особенно «Малахитовая шкатулка», «Каменный цветок» про молодого Данилу-мастера.

Впоследствии по сказам Бажова был создан замечательный фильм, где «Медной горы хозяйку» сыграла знаменитая актриса красавица Тамара Макарова, ставшая впоследствии профессором ВГИК, коллегой и женой великого режиссёра Сергея Герасимова. Этот тандем, также как и тандем Любовь Орлова — Александров, несомненно, является гордостью Советской культуры. Я думал тогда, что Бажов — древний старик, далёкий от политики, но оказалось, что в те годы он был человеком средних лет, активным коммунистом, даже секретарём областного комитета КПСС (подобные номенклатурные должности соответствовали посту Министра в исполнительной ветви власти — прим. ред.).

А писателем Аркадием Гайдаром я вообще восхищался. Меня поражало то, что он командовал полком, когда ему было всего 16 лет. Я читал все его произведения. Конечно, «Темур и его команда», конечно, «Судьба барабанщика». Мне казалось, что рассказ «Чук и Гек» написан про нас с моим братом Володей.

Так случилось, что судьба двух моих любимых писателей и их потомков переплелись чудесным образом, но они тогда об этом не знали. Темур Гайдар женился на дочери Бажова и дослужился до адмиральского чина, а их сын Егор стал государственным деятелем.

К Егору Гайдару, как известно, современники относились неоднозначно, он занимал высокие государственные посты, но рано ушёл из жизни. Однако факт, что при нем навсегда ушли в историю голод, недоедание, нехватка продуктов, которые часто сопутствовали жизни в России, в том числе в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.

Недавно я снова вспомнил о сказах Бажова и Уральских самоцветах, когда мне подарила набор полудрагоценных камней, приехавшая на мой юбилей из Екатеринбурга моя давняя знакомая — профессор Екатеринбургского технического университета — Галина Константиновна Лисовая. Во время её пребывания в Москве шефство над ней осуществлял профессор моей кафедры Л. Я. Живайкин, у которого с Екатеринбургом многое связано. Он часто бывает в Екатеринбурге, так как там живут его родственники и похоронена его жена. Кроме того, он оканчивал Екатеринбургский университет (тогда Свердловский политехнический институт).

Во время обучения в институте, куда он поступил после демобилизации из армии (он — участник Великой Отечественной войны и воевал с японцами на Дальнем Востоке в районе Хабаровска и на территории Китая), произошёл один любопытный случай. Во время лыжных соревнований один «верзила» почти двухметрового роста, стараясь обогнать Живайкина буквально «столкнул» его с лыжни, нарушив все правила обгона. Живайкин нагнал его и «отплатил» тем же. «Верзила» упал и выругался, но «культурно», не матом (как потом выяснилось, матом он никогда не ругался). Это был... Борис Николаевич Ельцин (впоследствии — Первый Президент России), собственной персоной; он тогда тоже был студентом Свердловского политехнического института.

Б. Н. Ельцин, как известно, после окончания Свердловского политехнического института работал в строительстве, а потом пошёл работать по партийной линии. На партийную работу его выдвинул из строительного треста секретарь Свердловского обкома КПСС Яков Петрович Рябов. Яков Петрович, став первым секретарём Свердловского обкома, сделал Ельцина секретарём обкома по делам строительства, а уходя на руководящую работу в Центральный комитет КПСС, рекомендовал Ельцина на пост Первого секретаря Свердловского обкома, правда, не без колебаний (как он сам мне говорил), так как наряду с хорошими деловыми качествами в силу своего неуравновешенного характера уже тогда Ельцин мог «выкинуть» какую-нибудь «загогулину». Так Б. Н. Ельцин стал номенклатурным работником ЦК КПСС. О последствиях его «подвигов» известно всем.

Что касается Я. П. Рябова, то он стал секретарём ЦК КПСС, ответственным за оборонный комплекс страны. Партия поручала ему в разные годы разные высокие посты, и он везде работал очень результативно с полной отдачей сил. Он был и зампредом СМ СССР, и зампредом Госплана СССР, и полномочным послом СССР во Франции. Яков Петрович имел воинское звание генерал-полковника, был профессором, доктором технических наук. О своих делах Яков Петрович Рябов подробно рассказал в своей книге «Записки секретаря ЦК КПСС», которую он подарил мне, когда я (как Президент Ассоциации) вручал ему диплом Почётного доктора Ассоциации за выдающиеся заслуги в развитии промышленности страны, особенно в области оборонного промышленного комплекса.

Вот уже много лет мы с Яковом Петровичем Рябовым являемся добрыми друзьями, хотя встречаемся довольно редко.


КУТАИСИ И ДВА ТЕМУРА

Я сидел в своём уютном кабинете и размышлял о жизни. Вспоминал былое и строил планы на будущее. Как у Герцена в книге «Былое и думы». Честно говоря, я этой книги не читал. Поэтому фантазировать не буду. С Герценом меня «роднило» то, что мы оба были незаконными потомками высокопоставленных родителей: Герцен — сыном великосветского вельможи и богача Яковлева, а я (ещё «круче») — праправнуком императора Александра II.
Мне было о чём подумать. Ровно неделю тому назад (в прошлый четверг) Учёный Совет института избрал меня на должность декана самого сложного многопрофильного факультета, в составе которого были кафедры: «Автоматики», «Вычислительной техники», «Промтеплоэнергетики», «Электротехники», «ОВУ (отопления, вентиляции, увлажнения)», «Высшей математики», моя кафедра «ПАХТ (Процессов и аппаратов, общей химической технологии и гидравлики)» и даже «Военная кафедра», доставляющая руководству много хлопот своей политической активностью (в составе кафедры было несколько отставных офицеров высшего командного состава и бывших фронтовиков и даже один генерал-лейтенант). Такое «беспокойное хозяйство» досталось мне (помимо моего желания) после ухода с поста декана по состоянию здоровья замечательного, всеми уважаемого, человека Александра Ивановича Щуцкого. Проблем на факультете было более чем достаточно. Я обратил на это внимание всех членов Учёного Совета факультета, первое заседание которого я только что провёл, а сейчас сидел и думал, как лучше организовать эту дружную работу всех кафедр факультета.

На своей кафедре я уже организовал слаженную работу коллектива, которым я руководил уже почти пять лет, одновременно оставаясь (по месту прошлой работы) научным консультантом НИИХИММАШа. После избрания деканом, я оставил работу в НИИХИММАШе. Один из моих учеников, бывший мой аспирант Осинский Виталий Прокопьевич был назначен начальником отдела НИИХИММАШа, и ему пришлось отказаться от намерения стать доцентом моей кафедры, а вот трое других НИИХИММАШевцев «влились» в мой новый коллектив. Это были талантливые и замечательные люди: Леонид Михайлович Кочетов, Иван Фёдорович Фокин и Борис Петрович Лукачевский. Леонид Михайлович был одним из первых моих аспирантов, блестяще защитил диссертацию и стал доцентом нашей кафедры, а Ивану Фёдоровичу и Борису Петровичу защиты ещё предстояли.

Забегая вперёд, могу сказать, что они оба отлично защитили диссертации и очень много сделали для кафедры. Иван Фёдорович работал со мной ещё в НИОПИКе, был моим первым начальником (старшим лаборантом, когда я был просто лаборантом в его «команде»; он был старше меня и по возрасту). Фокин вместе со мной перешёл на работу в НИИХИММАШ, а из НИИХИММАШа – на кафедру. И. Ф. Фокин обладал фантастической интуицией, часто давал решение технологических задач ещё до проведения опытов и никогда не ошибался.

Борис Петрович Лукачевский был блестящим математиком с капитальным образованием (он окончил два вуза) и сделал для кафедры едва ли не больше всех, включая докторов наук и профессоров. В дальнейшем его жизнь сложилась так, что он стал преуспевающим бизнесменом (талантливые люди талантливы во всем). Мы с ним (как и с Фокиным и Кочетовым) до сих пор остаёмся добрыми друзьями.

Воспоминания «нахлынули» на меня, но я решил «переключиться» на планы, в которых важное место отводил своему незабвенному другу, тогда бывшему доцентом кафедры, с которым мы (как и с Фокиным) работали вместе ещё в НИОПиКе – Валентину Андреевичу Реутскому — человеку редкого таланта, скромности и верности друзьям. Впоследствии он стал (при моём деятельном участии) доктором наук, профессором, заслуженным деятелем науки и техники.

В мои планы входило использовать тот опыт, который я приобрёл, производя преобразования на кафедре ПАХТ. А преобразования были кардинальными. Я пришёл в качестве заведующего на «лилипутскую» кафедру (всего пять преподавателей, из которых троих вскоре пришлось уволить), не имевшую ни площадей, ни оборудования для исследовательских работ. А теперь она моими стараниями превратилась в могучий творческий коллектив с большими производственными площадями и многочисленными исследовательскими стендами аспирантов кафедры из разных регионов страны.

Очень важно, что мне удалось не только сохранить, но и укрепить созданную ещё в НИИХИММАШе научную школу. Я планировал сплотить вокруг наших научных разработок другие кафедры факультета, что в значительной мере удалось и явилось одной из причин назначения меня (снова без моего желания) проректором института по научной работе.

В мои планы входило, прежде всего, создать мощные филиалы научной школы в кавказских и среднеазиатских республиках СССР: Грузии, Казахстане и Узбекистане. Я отдавал себе отчёт в том, что, несмотря на относительную молодость (мне было тогда за сорок лет), нахожусь на «экваторе» своего жизненного пути и не имею права «терять время» на «раскачку».

В это время моя секретарша сообщила по «переговорнику», что в приёмной ждёт завкафедрой ОВУ профессор Талиев Валериан Николаевич, один из самых авторитетных учёных факультета. При словах «ждёт в приёмной» я невольно вспомнил, что недавно не только приёмной, но и никакого кабинета у меня не было. Более того, когда я пришёл на кафедру, из-за «нищеты» у меня не было даже рабочего стола, и мне пришлось в первые полгода «располагаться» в одной из лекционных аудиторий. Только отремонтировав старый фабричный цех в одном из корпусов института, я превратил часть его в кабинет и приёмную заведующего кафедрой, причём кирпичную кладку стен кабинета удалось сделать из кирпича, предназначенного для строящегося по соседству многоквартирного дома партийных работников. Молодёжная бригада строителей пошла мне навстречу и бесплатно произвела все работы на кафедре (сегодня такая «сознательность» кажется чудом).

Я сказал секретарше, чтобы она пригласила Валериана Николаевича Талиева в кабинет. Валериан Николаевич, ссылаясь на мои призывы к совместной научной работе, предложил мне соруководство научной работой его аспиранта из Грузии (Кутаиси) Темура Цирекидзе, а также его заочного аспиранта из Тбилиси Дмитрия Кучухидзе. Он попал «в десятку»: у меня уже был один аспирант из Грузии — Темур Юрьевич Векуа, дальний родственник Ильи Нестеровича Векуа — президента Академии наук Грузинской СССР, бывшего ректора Новосибирского университета, математика с мировым именем.

Темур Векуа, несмотря на свою молодость, производил впечатление вполне сформировавшегося учёного с острым умом, всегда прекрасно одетого, необыкновенно красивого, статного и не по годам мудрого и рассудительного. Всех удивляла его феноменальная память. Он был блестящим шахматистом, легко обыгрывал мастеров спорта (хотя формально был кандидатом в мастера спорта), устраивал сеансы одновременной игры (часто «вслепую»). Не удивительно, что он был на кафедре «звездой первой величины». Математические способности были заложены в нём, видимо, генетически, и он легко справлялся с решением даже самых трудных задач. Словом, Темур Векуа был прекрасной кандидатурой для руководителя филиала нашей научной школой в Грузии. И школа была сформирована.

Буквально на следующий день я познакомился со вторым Темуром — Теймуразом Владимировичем Цирекидзе, и он мне сразу понравился. Он был среднего роста, плотного телосложения, немного лысоватый, не отличался красотой, но был очень симпатичным с мужественным, волевым лицом. Он немного сутулился и казался ниже ростом, чем был на самом деле. От него исходило ощущение силы, надёжности, искренности. Теймураз обладал исключительной физической силой, добросовестностью, честностью, верностью дружбе. Он не переносил лжи, хитрости, интриг. Его основательный ум, трудолюбие и способности позволяли ему делать капитальные разработки, которые в промышленном их воплощении отличались долговечностью и надёжностью.

Теймураз и его семья много значили в моей личной жизни и в жизни моей семьи. Его уважали все, кто его знал. Уважением на кафедре пользовалась и его жена Нино Кикабидзе — сестра известного актёра Вахтанга Кикабидзе. Относясь с большой дружбой ко мне и моей семье, Темур Цирекидзе никогда не забывал своего первого учителя профессора Валериана Николаевича Талиева и при каждом застолье произносил тост за его здоровье. Такая верность случается нечасто и делает честь Теймуразу Владимировичу.

Весьма благоприятное впечатление произвёл на меня и Дмитрий Галактионович Кучухидзе из Тбилиси. Он отличался большей лиричностью чем Векуа и Цирекидзе, любил застолья, женщин (которых привлекал как мужской красотой, так и весёлым нравом). У него была масса друзей и родственников (как мужчин, так и женщин), замечательная семья. Он всегда создавал хорошее, даже праздничное настроение, был незаменимым тамадой при застольях. В моем представлении он являл миру прекрасную душу замечательного, братского грузинского народа, очень близкого нам, независимо от политики (не всегда лояльной) наших руководителей. Его русское имя подтверждало близость и взаимную любовь двух христианских народов.

Вскоре появились и другие аспиранты из Грузии, среди которых выделялся математическими способностями Нодар Кикалишвили, а человеческими качествами — Зураб Ланчава.

Нодар Кикалишвили был среднего роста, плотного телосложения. Нехватка волос на голове с лихвой восполнялась пышными волосами на груди. У него были чудные грустные карие глаза и располагающая, какая-то виноватая, улыбка. Рядом с ним человек приобщался к чему-то хорошему, тёплому, но не слишком весёлому. Он отличался скромностью и избегал шумных компаний, встреч и застолий. Лицо его было совсем смуглым, почти черным, но не от загара, а от природы. Характеристика, которой снабдила его рекомендующая организация из Тбилиси, подписанная директором — известной и авторитетной в текстильной промышленности дамой — была сдержанной, но очень положительной. Выражалась уверенность, что он проявит свой талант и внесёт достойный вклад в науку и технику. Так и произошло. На защите он показал безукоризненное владение материалом, присущую ему самостоятельность и зрелость учёного. Казалось, он был озабочен только тем, как бы в процессе научной дискуссии не обидеть кого-либо из членов комиссии неосторожным или резким словом.

В отличие от Кучухидзе, Ланчава был богатырём с белозубой улыбкой, заразительным смехом, неиссякаемым оптимизмом. Но ему, к сожалению, не суждено было дожить до старости, хотя он успел оставить яркий след и на кафедре, и в моей личной жизни.

Странно, но я ни разу не видел ни одного из «моих грузин» поющими, хотя всем известно, что это — поющая нация. Грузинское многоголосие я ставлю даже выше, чем цыганские песни. Хороши также украинские песни, но они славятся не многоголосием, а исключительной мелодичностью. Единственным из наших аспирантов-грузин, кто прекрасно пел и «соло», и в хоре был Дима Кучухидзе, но его пение я впервые услышал не в Москве, а в Грузии, во время застолья.

В очередной отпускной период я (по совету моих грузинских аспирантов и друзей) собирался совершить поход по Военно-Грузинской дороге от Владикавказа (бывшего Орджоникидзе) — столицы Северной Осетии — до Тбилиси. Путь проходил через всю восточную и центральную Грузию, которую, в отличие от западной Грузии (особенно Черноморского побережья), я не знал, так как никогда не был в тех местах. На полпути меня вызвались встретить Дима Кучухидзе и его молодой друг Зураб (но не Кутаисский, а — Тбилисский).

Я был наслышан о красотах Военно-Грузинской дороги и от этого похода ждал многого. Но, откровенно говоря, ожидания не оправдались. Наверное, потому, что я к этому времени повидал много красот и объехал четь ли не полмира. Орджоникидзе (теперь Владикавказ) показался мне заурядным городом, хотя я добросовестно обошёл все достопримечательности, в том числе знаменитое озеро с пляжем, окружённое горами. Я даже поплавал в этом озере, но не получил такого удовольствия как от заплывов в Чёрном море. После одного дня пребывания в столице Северной Осетии Орджоникидзе мы на автобусе продолжили наш маршрут по Военно-Грузинской дороге. В дальнейшем мы чередовали пешие «марш-броски» и передвижение на автобусе, довольно комфортабельном с кондиционером и биотуалетом, хотя вообще-то с туалетами в Грузии, надо сказать, дело обстоит плохо: сплошная антисанитария, в том числе в Тбилиси и Кутаиси (хуже я видел только в итальянском городе Пизе, где находится знаменитая «падающая» Пизанская башня).

Самое сильное впечатление во время путешествия по Военно-Грузинской дороге было связано с восхождением на Гергетский ледник знаменитой горы Казбек. Восхождение началось из селения Казбеги, которое находится примерно на середине пути от Орджоникидзе до Тбилиси. Селенье небольшое, в основном одноэтажные строения, одно из которых было нашим отправным пунктом. Наш проводник — бывалый, крепкого телосложения, суровый человек лет пятидесяти пяти, провёл краткий инструктаж. Он сообщил, что кроме «дуристов» (вместо «т» он произносил твёрдое «д», на полном «серьёзе», без всякой иронии) в восхождении будут участвовать несколько альпинистов и вообще маршрут довольно сложный, скорее альпинистский, чем «дуристский». Поэтому надо правильно оценивать свои силы и не стремиться любой ценой достичь самого ледника. Отправляемся несколькими группами, всего 130 человек. Хорошо, если до ледника дойдут 10 человек (фактически до самого ледника дошло 6 человек: я, мой знакомый Виталик и четыре альпиниста, в том числе женщина). Те, кто поднимется на сам ледник, получит знак «Дурист СССР», а все остальные получат такой же знак в Тбилиси после прохождения всего маршрута.

На этом инструктаж окончился, и мы двинулись в путь. Подъем действительно был нелёгким, а спуск  — ещё тяжелее. Крутые склоны сменялись пологими террасами, на которых паслись многочисленные стада коров и особенно овец. Виды природы и поселений с высоты птичьего полёта были красивыми и впечатляющими. Казбек — самая высокая гора Кавказа (после Эльбруса), и наше восхождение заняло несколько часов. Перед решительным подъёмом осталась «горстка отважных», остальные в сопровождении помощников проводника по мере «выбывания из строя» возвращались на базу. Проводник провёл ещё один краткий инструктаж, но сам не стал подниматься на ледник. Мы же «шестеро смелых» вскарабкались по крутому подъёму на сам знаменитый Гергетский ледник Казбека. Здесь мы поздравили друг друга с «победой» и сфотографировались на память (эта фотография у меня сохранилась до сих пор). Особенно рады были мы с Виталиком, так как впервые совершили такой «подвиг», не будучи альпинистами (к тому же мы были значительно старше остальных «победителей»).

Спуск действительно был тяжелее подъёма, все время был риск поскользнуться и «полететь» вниз, так как никаких страховочных средств не полагалось (думаю, что это было грубым нарушением техники безопасности, но об этом никто не заботился). Я с детства боялся высоты и для меня этот спуск был особенно болезненным. Наконец, наши мучения кончились, и мы благополучно вернулись на базу. На следующее утро, перед отправкой в дальнейший путь нам с Виталиком и четырём альпинистам были торжественно вручены знаки и удостоверения «Турист СССР».

Надо сказать, что мы с Виталиком получили этот знак во второй раз. В первый раз оба получили знаки «Турист СССР» после походов, организованных турбазой «Заря» в Дагомысе два года тому назад, где и познакомились, а по Военно-Грузинской дороге уже отправились вместе, согласно предварительной договорённости. Виталик был военным и вынужден был по службе прервать поход и выехать из Казбеги в Москву, а оттуда в Сибирь к месту назначения. Мы с ним поддерживали связь несколько лет. Он быстро продвигался по службе и дослужился до чина генерал-лейтенанта, первого заместителя начальника штаба одного из восточных округов.

Наша группа состояла, в основном, из мужчин разного возраста, больше было молодёжи. Среди нас был один виртуозный гитарист Вася Дуганов, который под аккомпанемент своей гитары исполнял песни и тогда входящих в моду, и уже хорошо известных эстрадных групп: «Машина времени», «Весёлые ребята», «Самоцветы», «Любэ». С особым энтузиазмом он пел «Поворот» из репертуара «Машины времени» и песню про Аляску эстрадной группы «Любэ». Хором все вторим ему: «Не валяй дурака, Америка! Возвращай-ка Алясочку «взад»!» Почему-то были в ходу и песни военных времён (наверное, из-за замечательных мелодий и душевности). В исполнении фронтовых песен выделялись трое туристов из Москвы. В группе был аккордеон, который обычно «вручали» мне (в молодости я закончил музыкальную школу). Я аккомпанировал на аккордеоне нашему «голосистому трио», которое исполняло популярные фронтовые песни: «Дороги», «Синий платочек», «Тёмную ночь», «Землянку», «Огонёк» и, конечно, «Катюшу».

Ночевали мы обычно в примитивных гостиницах по пути следования. В каждой комнате было 2–3, а иногда и до 6 человек. После отъезда Виталика мне в напарники попал Геннадий — симпатичный молодой человек, но страдающий лунатизмом. Почему-то он ночью при луне разгуливал по комнате... с ножом. Это, естественно, не давало мне покоя и мешало спать. Я знал, что лунатики во сне не отдают отчёта в своих действиях и запросто могут зарезать человека. Утром я рассказывал Геннадию о его ночных путешествиях с ножом. Он знал о своей болезни, извинялся и обещал, что это не повторится, но в следующую ночь опять бродил с ножом. Дело кончилось тем, что я забрал и спрятал в надёжном месте его нож.

Не знаю, было ли это запланировано, или произошло случайно, но мы встретились на одном из остановочных пунктов с цыганской концертной бригадой. Состоялся большой концерт, в котором участвовали обе стороны. Цыганские песни и пляски, их наряды, как всегда, произвели большое впечатление, но и мы «не ударили в грязь лицом». У меня был большой опыт с выездными концертными бригадами, и он пригодился. С нашей стороны тоже были очень хорошие номера в исполнении голосистого «трио», Васи Дуганова, нескольких профессиональных артистов, оказавшихся в нашей группе, которые до этих пор себя не проявляли. Я, естественно, тоже не оставался в стороне, тем более что эстрада была не только моим «хобби», но и моей первой специальностью (в этой области я имел определённые достижения: был заслуженным артистом РСФСР и лауреатом Международных конкурсов мастеров художественного слова). Затем начались совместные песни, пляски и танцы. Встреча удалась на славу. Остались фотографии, где я с аккордеоном в обществе цыган.

На следующий день меня встретили мои друзья — аспиранты Дима Кучухидзе с его другом и родственником Зурабом из Тбилиси. Остальная часть пути по маршруту до Тбилиси через Центральную и Восточную Грузию вылились для меня в сплошной праздник-застолье. В каждом селении по пути нашего следования у Димы Кучухидзе и Зураба были знакомые и друзья, которые встречали нас как родных и устраивали грандиозные застолья. Начинались они с выбора тамады, роль которого обычно выполнял Дмитрий Галактионович Кучухидзе. Тамада за грузинским столом — неограниченный повелитель. Здесь вступает в силу закон «Тамада говорит — бог говорит». Конечно, самое замечательное за грузинским столом (кроме бесчисленного множества всяких яств и вин) — это тосты и застольные песни-многоголосья, подобных которым нигде в мире больше нет.

Число тостов зависит от числа участников, так как кроме общих тостов, например, за родителей, обязательно произносится тост за каждого из сидящих за столом, причём, высказываются все присутствующие. Начинается «речь» как бы бесстрастно и отстранённо. Типа: «вот сидит человек»... и через несколько минут об этом человеке ты знаешь все и испытываешь к нему чуть ли не родственные чувства, хотя видишь его в первый раз. Это благодаря знаменитому «алаверды», когда следующий «докладчик» продолжает заздравную речь предыдущего. «Обсуждаемый» персонаж высказывается последним и благодарит всех за хорошие слова в его адрес. И не дай бог нарушить этот ритуал. А вот мой брат Владимир нарушил этот закон, когда впервые оказался за грузинским столом и не знал порядков. Он начал благодарить первого из выступавших по его адресу, чем вызвал недоуменье всех собравшихся. Его «простили», когда узнали, что он в первый раз за грузинским столом. Я такого промаха не допускал, так как знал порядки и следовал ритуалу неукоснительно.

Надо ли говорить, что я был «доставлен» в Тбилиси полуживым, тем более что был непьющим, а отказаться выпить «до дна» означало обидеть тостующего.

Дима Кучухидзе по приезде в Тбилиси настоял, чтобы я остановился на квартире его родственников, а не в гостинице. Меня встретили как самого близкого человека и просили задержаться в Тбилиси хотя бы на недельку. Но мне надо было возвращаться в Москву, и я мог задержаться только на один день. Этот день был насыщен экскурсиями по древнему «Тбилисо». Я и до того много раз был в Тбилиси. Поэтому меня ничего не удивляло, хотя экскурсии и компания доставляли мне истинное удовольствие. Многие места в Тбилиси мне особенно нравились. Это квартал старого города, парк и памятники на горе, район центральной гостиницы и стадиона, предместье Тбилиси — Мцхета, где сливаются воды Арагвы и Куры (по просьбе хозяев я, стоя на воспетой Лермонтовым горе у развалин древнего монастыря прочитал почти половину поэмы «Мцыри»).

После возвращения в Москву, я размышлял над тем, какой из городов Грузии сделать «центром» филиала научной школы. Вариантов два: Тбилиси и Кутаиси. В конце концов, я решил вопрос в пользу Кутаиси и выехал в Кутаиси в сопровождении двух Темуров: Векуа и Цирекидзе, которые жили в Кутаиси (Векуа там жил и работал не слишком долго, а вот Цирекидзе и его родные были коренными жителями Кутаиси). На одном из заводов Кутаиси планировалось внедрение разработанной кафедрой пылеулавливающей установки, а в районе — ещё трёх таких же установок.

По приезде в Кутаиси я побывал на ряде предприятий и в Кутаисском политехническом институте, где познакомился с ректором Нодаром Варламовичем и молодым проректором по научной части Тенгизом Герунтьевичем. Оба производили очень хорошее впечатление.

Ректор института был человеком средних лет, высоким, мощным и спортивным (он был мастером спорта СССР по борьбе), похож на известного народного артиста СССР Степанова (не того, что играл следователей, а того, что сыграл роли Ломоносова и Ермака). Он был умён, образован, хорошо воспитан, прост в обращении. У нас с ним сложились прекрасные отношения при полном взаимопонимании. Молодой проректор Тенгиз Герунтьевич был достоин своего начальника. Он был среднего роста, совсем смуглый, тоже спортивный (он был мастером спорта СССР и тоже, кажется, по борьбе, но только не в супертяжёлой, а в средней весовой категории). Тенгиз был много моложе меня, и я воспринимал его как младшего товарища. Руководство института было очень высокого мнения об обоих Темурах и считало, что они будут достойными моими представителями в Кутаиси и хорошими помощниками в работе. Так и оказалось. Мы весьма успешно внедрили все установки, ликвидировали вечный «смог» в городе и предместьях. Оба Темура блестяще защитили свои диссертации, став доцентами Кутаисского политехнического института. Темур Юрьевич Векуа вскоре стал заведующим кафедрой.

Так центром грузинского отделения моей научной школы стал Кутаисский политехнический институт, город Кутаиси, а моими помощниками по этому филиалу — мои ученики, кандидаты технических наук — Темур Юрьевич Векуа и Теймураз Владимирович Цирекидзе. В Узбекистане таким центром стал Ташкентский политехнический институт во главе с моим бывшим докторантом, а позднее — профессором, Мухитдиновым Джалалом Насыровичем. Казахстанское отделение возглавил мой ученик и единомышленник профессор Балабеков Оразалы Сатимбекович, впоследствии ставший академиком и Президентом Южно-Казахстанского отделения Академии Наук Казахской ССР (город Чимкент, впоследствии — Шымкент). Для Грузии было подготовлено более десяти кандидатов технических наук, а для Узбекистана и Казахстана ещё больше.

Возвращаясь к Кутаиси и двум Темурам, хочу сказать, что они оставили глубокий след в моей научной деятельности и в личной жизни. Наша созидательная работа дала важные плоды для города Кутаиси, всего региона и всей Республики Грузии. Ректор и проректор по НИР неоднократно бывали у меня в кабинете (а я — у них в Кутаиси). Совместными усилиями нам удалось спасти весь регион от губительных газовых и пылевых выбросов. В моей памяти Грузия — это,  прежде всего, Кутаиси и два Темура, причём, не только в отношении науки и производства, но и в личной жизни. Темуру Векуа я посвятил один из своих рассказов. Он и его семья — многолетние верные мои друзья и друзья моей семьи. Эта дружба продолжается и до сегодняшнего дня, хотя политическая обстановка не располагает к этому.

Хочу рассказать о нашей дружбе со вторым Темуром — Теймуразом Цирекидзе и его семьёй.

Теймураз в отличие от Темура Векуа не блистал изысканностью манер, тонким юмором и доброй снисходительностью к окружающим. Он был проще и как-то по-мужицки крепче. Женщины в его семье, в отличие от семьи Векуа, не поражали своей неземной красотой, но покоряли своей сердечностью, добротой и заботой о ближних и друзьях. Мы (я, моя жена и дочь) неоднократно гостили в Кутаиси в просторном городском доме и на даче в горах, где жила мама Темура, которую звали Верой (его отец рано ушёл из жизни). В городской квартире жила семья Темура: жена, две дочери и мать жены. Часто приходила старшая сестра жены — Надежда, жившая в отдельной квартире со своим мужем и детьми. Она была главным советчиком и наставником семьи Темура, отличалась житейской мудростью, рассудительностью, очень спокойным и сильным характером. С моей женой Галиной Ивановной она дружила и всегда встречала её и провожала в аэровокзале во время визитов в Кутаиси.

Жена Теймураза (мы его звали то Темуром, то Теймуразом, по паспорту он был Теймураз Владимирович) Нино Кикабидзе была двоюродной сестрой известного артиста Вахтанга Кикабидзе. Она закончила у меня в Москве аспирантуру, успешно защитила кандидатскую диссертацию и была преподавателем Кутаисского политехнического института. Нино была доброй, заботливой и скромной. В семье царило согласие и взаимоуважение, хотя Теймураз и не относился к числу мужчин, считавших женщин равными. Находясь в Кутаиси, мои домочадцы отдыхали в самом хорошем смысле этого слова (то есть и душой, и телом), считая дом Теймураза своим вторым домом. Часто приезжал двоюродный брат Теймураза Владимир Ильич, виртуозный водитель, студент-заочник московского вуза, где я работал завкафедрой и (по совместительству деканом), а потом — проректором по научной работе. Он не утруждал себя учёбой и в полной мере пользовался жизнью, тем более что был молодым, весёлым красавцем, любимцем женщин и в Москве, и в Кутаиси. Удивительно, но он говорил по-русски (в отличие от Теймураза и членов его семьи) без малейшего акцента. Он с удовольствием «катал» на своём авто меня и моих родных по Кутаиси и его окрестностях, успешно справляясь с ролью экскурсовода. Впоследствии именно он отвозил и привозил меня и Теймураза в Кобулети и обратно, где я отдыхал много лет подряд в пансионате и делал в ластах дальние заплывы – до 20 километров в Батуми (я был мастером спорта по плаванию).

Некоторые эпизоды из пребывания в Кутаиси остались в моей памяти, видимо, навсегда, хотя и не отражали самых важных событий тех дней. Вот мы собираем хурму в саду городской квартиры Теймураза, а вот участвуем в «закладке» вина очередного урожая в горах на даче Теймураза, где жила его мама Вера. Вино нового урожая в огромных кувшинах (сотни литров!) зарывалось в землю для сохранности, где могло «не портиться» десятки лет.

Вот мы на «бахче» Теймураза пробуем свежие (даже не дозревшие) арбузы («латифундиста-бахчевника» из Теймураза все-таки не получилось, хотя он был хозяином большого земельного участка). Теймураз был хорошим охотником и рыболовом и имел среди «профессионалов» много друзей. Однажды большой компанией мы отправились на горное озеро, где решили провести соревнование по стрельбе среди охотников — друзей Теймураза.

С нами пожелала поехать моя дочь Маришенька, которая тогда была школьницей и гостила с моей женой, Галиной Ивановной, в семье Теймураза (было каникулярное летнее время). Женщин брать с собой не собирались (и вообще женщин никуда не брали, даже в застольях они не участвовали, а играли, да и то не в ресторанах, роль обслуживающего персонала). Удивительно, но грузины умудрялись одновременно считать женщин людьми второго сорта и преклоняться перед ними, особенно почитая матерей. В порядке особого исключения и из уважения ко мне Маришеньку решили взять. К тому же она была гостем, а гость в Грузии — особо почитаемый человек, независимо от его личности. Соревнования были азартными, что всегда отличало темпераментных грузин. Решили дать попробовать выстрелить и Маришеньке. Она попала в десятку. Все были ошарашены, но решили, что это случайность. Но когда «случайность» повторилась пять раз подряд, наступила мёртвая тишина. Все стали креститься и говорить, что «её рукой управлял сам Бог». Когда пришли «в себя», стали поздравлять её и меня с неслыханной победой среди профессиональных стрелков-охотников.

Самое удивительное то, что Мариша нисколько не смутилась и спокойно поблагодарила всю компанию... на грузинском языке, добавив что-то о лягушках, квакающих в соседнем болоте (они действительно «квакали»). Это было как гром среди ясного неба. Никто не мог произнести ни слова. На Маришу смотрели с благоговением, как на посланницу с небес.

А дело было в том, что обладая феноменальными способностями в разных областях, Маришенька, находясь в Грузии, не только стала понимать многое из того, что говорилось на грузинском языке, но и выучила несколько фраз, причём, произносила их (как говорил Теймураз) без всякого акцента, как настоящая грузинка. Это было удивительно, но это был факт. Впоследствии она проявила свои способности много раз, в том числе, работая доцентом (уже после защиты кандидатской диссертации) в институте. Этот случай стал легендой среди охотников (и не только) и ежегодно «обрастал» уже не существовавшими «подробностями».

Особое место в наших отношениях с Теймуразом занимали ежегодные поездки в Кобулети, где я в течение минимум десяти лет ежегодно отдыхал и делал дальние заплывы по маршруту Кобулети–Батуми. При этом все своё снаряжение пловца я оставлял у Теймураза в Кутаиси (ласты, маску, защитный костюм и другое). У Теймураза был друг — владелец местной бензоколонки. Через него Теймураз каждый год доставал мне путёвку в пансионат. Он не ограничивался предоставлением мне путёвки и регулярно (чуть ли не каждую неделю) привозил мне из Кутаиси разные «вкусности»: фрукты, вино собственного производства (я не отказывался, хотя был непьющим человеком), удивительно вкусные мясные блюда острой кавказской кухни. Конечно, были и шашлыки, которые хорошо готовили и мать жены Теймураза, и мать Зураба Ланчавы, не забывавшего своего «шефа».

Я должен сказать хотя бы ещё несколько слов дополнительно о Зурабе Васильевиче Ланчава. Это был солнечный человек. Он всегда сиял широкой белозубой улыбкой, заряжая всех вокруг себя оптимизмом и необъяснимой радостью. Он всегда смеялся, шутил (не слишком остроумно, но всегда заразительно). Мы часто, по его приглашению, бывали в их гостеприимном доме, ещё чаще отдыхали на природе с его замечательной женой — артисткой Кутаисского театра кукол (в который она «агитировала» сходить мою дочь Маришеньку). В отличие от своего мужа — розовощёкого богатыря весельчака Зураба — она была бледной, хрупкой, миниатюрной и какой-то трогательной. Доброта её не знала границ. Она заботилась и переживала за всех. Моя жена воспринимала её как дочь и очень любила, встречая взаимность и почитание. Наши «посиделки» у костра на природе были приятными и памятными.

Желая укрепить дружеские связи между отделениями своей научной школы в Грузии и Узбекистане, я решил устроить защиту диссертации Зураба в Ташкенте. И не пожалел об этом. Защита прошла отлично, и установились дружеские отношения между моими грузинскими и узбекскими аспирантами.

Зураб работал доцентом на кафедре, которой руководил Темур Векуа и был всеобщим любимцем. После переезда Векуа в Тбилиси, завкафедрой стал Темур Цирекидзе.

Всеобщим горем стала кончина Зураба Васильевича Ланчавы в самом расцвете лет. Все считали, что он доживёт до ста лет, но «человек предполагает, а Бог располагает». Светлая ему память.

Сейчас, когда отношения России и Грузии осложнились, мне по-прежнему дорога память о событиях тех лет, когда самым ярким олицетворением Грузии были для меня Кутаиси и два Темура. Так я и назвал этот невыдуманный рассказ.


АЛМА-АТА И ЧИМКЕНТ

Заседание экспертного совета ВАК было в полном разгаре. Я предоставил слово очередному докладчику-эксперту профессору МИТХТ имени М. В. Ломоносова Тимофееву Владимиру Савельевичу по делу генерального директора ОПКБ «Химавтоматика» Лужкова Юрия Михайловича, соискателя учёной степени доктора технических наук по совокупности работ.

Владимир Савельевич Тимофеев был удивительным человеком. Внешне — импозантный красавец, здоровяк, альпинист (мастер спорта СССР), он отличался добротой, уравновешенностью, неизменной жизнерадостностью и редкой чистоты душой. За его честность, порядочность, Владимира Савельевича считали «совестью экспертного совета». При этом он был большим учёным, прекрасным организатором. Впоследствии он много лет был ректором университета и стал по моей рекомендации председателем экспертного совета ВАК по промышленности. Мы с ним очень дружили и успешно сотрудничали в Ассоциации «Основные процессы и техника промышленных технологий», где он был вице-президентом, а я президентом.

Профессор Тимофеев доложил экспертному совету ВАК, что присуждать Лужкову степень доктора технических наук по совокупности работ нет оснований, так как эти работы (в нескольких хорошо оформленных томах) представляют собой обычные инженерные проекты, не имеющие научной новизны.

Отрицательное решение было принято единогласно, но «порадовать» соискателя предстояло председательствующему, то есть мне, так как информация об экспертах ВАК обычно не разглашалась. Мой, тогда непосредственный начальник Министр высшего образования СССР Геннадий Алексеевич Ягодин от участия в заседании экспертного совета уклонился, сославшись на крайнюю занятость и необходимость принять участие в заседании Правительства.

Неожиданно в зале заседания экспертного совета появился Председатель ВАК СССР академик АН СССР Евгений Иванович Шемякин, что случалось весьма редко. Я информировал Евгения Ивановича об отрицательном решении по делу Лужкова. Он воспринял это как должное, поскольку был знаком с делом. Евгений Иванович попросил меня после окончания заседания экспертного совета зайти к нему в кабинет и покинул зал заседания.

Мы пригласили соискателя для «оглашения приговора». Юрий Михайлович мужественно, с внешним спокойствием выслушал отрицательное заключение, сказал, что его «подставили» сотрудники, заверившие, что материалов хватит «на три докторские диссертации», и что он учтёт все замечания и пожелания в дальнейшей работе. Но больше он в ВАК никогда не обращался, даже когда стал мэром Москвы с фактически неограниченными политическими возможностями.

Через несколько лет на заседании Правительства Москвы мы с Юрием Михайловичем Лужковым поменялись местами. Он, как мэр Москвы и Председатель Правительства столицы, руководил заседанием, а я был «ответчиком» — докладывал о результатах исследовательской работы по заданию Московского Правительства. Я ждал, что Лужков «отомстит» мне за своё поражение в ВАКе, но по его предложению работа была одобрена, и Юрий Михайлович дал указание оплатить исполнителям. Я был поражён его благородством. Однако, работу не оплатили, сославшись на большие непредвиденные расходы. Не хочу гадать о действительных причинах такого финала.

После заседания экспертного совета я зашёл в кабинет председателя ВАК СССР, в котором я бывал довольно часто. Впервые ещё при Елютине, который совмещал посты Министра образования и Председателя ВАК СССР. Однажды я получил от него задание возглавить комиссию по ознакомлению с передовым опытом в области научно-технического творчества молодёжи (НТТМ) в МХТИ имени Д. И. Менделеева. Работа была нами одобрена, и я доложил об этом на коллегии Министерства. Бывший тогда ректором МХТИ профессор Г. А. Ягодин в целом был удовлетворён, но недоволен тем, что у комиссии всё-таки были замечания и пожелания, кроме хвалебных оценок.

Заходил я в кабинет Председателя ВАК и при Кириллове-Угрюмове, в том числе, когда поздравлял его (вместе с ректором МТИ имени А.Н. Косыгина) с юбилеем.

А при Шемякине я посещал этот кабинет довольно часто, так как мы были с Евгением Ивановичем добрыми друзьями и встречались не только в официальной, но и в неофициальной обстановке. Памятен был банкет в честь вручения Евгению Ивановичу диплома почётного доктора Ассоциации «Основные процессы и техника промышленных технологий», организованный членами Президиума Ассоциации, мультимиллионером Зайцевым Георгием Евгеньевичем и его удивительно красивой супругой Татьяной Николаевной Рощиной (вручали Президент Ассоциации академик Чехов Олег Синанович и я, бывший тогда вице-президентом, а потом — Президентом Ассоциации). На этом банкете Евгений Иванович благодарил меня за добрые слова в адрес своего предшественника Кириллова-Угрюмова, что делало честь Евгению Ивановичу, который был не только выдающимся учёным и организатором, но и очень хорошим человеком. Впоследствии в течение ряда лет (до самой его кончины) Евгений Иванович был членом почётного президиума нашей Ассоциации.

Евгений Иванович поблагодарил меня за большую помощь моей научной школы в подготовке научных кадров высшей квалификации (докторов и кандидатов наук) для Москвы и многих регионов страны, в том числе для Украины, Белоруссии, Прибалтики, Молдавии, Кавказа (особенно Грузии). Он просил продолжить эту весьма важную для страны работу, обратив особое внимание на Республики Средней Азии и прежде всего на Узбекистан и Казахстан. Он сказал, что по моему профилю, то есть по процессам и аппаратам химической технологии (ПАХТ) и промышленной экологии в Казахстане нет ни одного диссертационного совета. Евгений Иванович предложил мне в ближайшее время выехать в Казахстан и создать с моим участием (в качестве члена совета и куратора от ВАК) диссертационный совет в столице Казахстана Алма-Ате или в главном промышленном центре республики — Чимкенте. Я напомнил ему, что уже являюсь куратором и членом четырёх диссертационных советов помимо диссертационных советов в вузе, где я работаю (ИОНХ АН СССР, Институт нефти и газа имени И. М. Губкина, НИИХИММАШ, НИОПиК). Евгений Иванович сказал, что я могу выйти из состава двух последних советов, оставаясь их куратором, но обязательно должен войти (и рекомендовать ещё двух–трёх учёных) в состав вновь организуемого в Казахстане совета по ПАХТ и промышленной экологии.

Через неделю я был уже в Академии наук Казахстана, в городе Алма-Ата (по-казахски, Алматы, переводится как «Отец яблок»; город получил своё название из-за обилия яблок). Город до 1921 года назывался «Верный». Основное население (около 1,3 миллиона человек) казахи и русские. Расположен на реках Большая и Малая Алматинка, у подножия Заилийского Алатау. Основан в 1854 году, в конце XIX века был местом политических ссылок. Подвержен землетрясениям (особенно сильные 1887 и 1911, сель 1921 года). Развита лёгкая (в том числе анилинокрасочная) промышленность, машиностроение. В Алма-Ате находится Академия наук Казахстана, 16 вузов (в том числе университет с 1934 года), 12 музеев, театры. Близ Алма-Аты располагается крупнейший в мире спортивный комплекс «Медео», курорт Алма-Арасан, Алма-Атинский заповедник.

Наиболее крупной научной организацией в Алма-Ате, работающий по моему профилю, был институт промышленной теплоэнергетики, где функционировала известная научная школа профессора Охрименко. Я заочно был с ним знаком по его статьям и докладам на совещаниях. Он оказался человеком средних лет, серьёзным и неулыбчивым, ходил с палочкой, был среднего роста, плотного телосложения. Особенно меня интересовали его работы по закрученным потокам. Но, как оказалось, он и его ученики занимались только классическими циклонами и их модификациями. Исключение составляли супруги Арещенко (Володя и Надя), диссертации которых были посвящены процессам сушки полупродуктов и красителей с использованием закрученных потоков. Так как эти работы были мне наиболее интересны, Охрименко поручил именно чете Арещенко опекать меня. Они (как и их «шеф») очень рассчитывали на мою помощь в отношении защиты своих диссертаций по специальности ПАХТ.

Гостеприимство четы Арещенко было на высоте, они делали все, чтобы капитально познакомить меня с городом и институтом, а также со своими друзьями и родственниками. Мы даже совершили экскурсию на высокогорный спортивный комплекс и знаменитый каток «Медео». Диссертационные работы Володи и Нади Арещенко мне понравились, и я решил организовать их защиту в Москве, не дожидаясь создания профильного диссертационного совета в Казахстане, тем более что я склонялся к варианту организации такого совета не в Алма-Ате, а в Чимкенте.

Я на себе испытал дружбу народов. Это — не только лозунг, но и реальное достижение Советской власти. Могу даже сказать, что я считаю мудрой и сбалансированной политику властей по национальному вопросу. Торжество этой политики продемонстрировала Великая Отечественная война, когда на фронте сражались плечом к плечу люди многих национальностей Советского Союза, действительно составляющих единый Советский народ. При Советской власти в каждой республике был руководящий «тандем»: глава республики — представитель основной национальности и его «правая» рука из русских, играющий роль комиссара при командире. В большинстве случаев это был действительно дружный дуэт.

Никто не оспаривал первенство русского народа в России. Конечно, при этом были допущены некоторые «перегибы»: не следовало везде отказываться от «географических губерний» в пользу повсеместных национальных республик, областей и округов. Последствия этих перегибов стали чувствоваться после распада СССР. Распад СССР не был столь стремительным (а может быть и не состоялся вообще), если бы руководители больше доверяли своему народу, как это имело место на Кубе. На Кубе народ отстаивал (и отстоял) свою республику, хотя она подвергалась не меньшему давлению и подрывной деятельности со стороны США, чем СССР (даже большему, учитывая ее местоположение в непосредственной близости от США). В результате они сохранили свои ценности: на Кубе самая большая средняя продолжительность жизни (восемьдесят лет), самое лучшее, квалифицированное и оснащённое бесплатное здравоохранение, весьма высокий (и всеобщий) уровень бесплатного образования, высокий уровень физкультуры и спорта.

За эти ценности могли бы постоять и все советские люди. Сейчас все это находится в упадке, также как основа экономики некогда могучая (благодаря. прежде всего, деятельности А.Н. Косыгина) промышленность. Дефицит продовольствия в последние годы Советской власти мог быть преодолён за счёт резкого усиления отраслей группы «Б», которые развивались много медленнее, чем отрасли группы «А». Так сделали в Китае, «бросив капиталы на развитие лёгкой (прежде всего текстильной) и пищевой промышленности. И выиграли, «завалив» Россию и другие страны дешёвыми товарами, продуктами и изделиями.

Конечно, всё не так просто. Конечно, были и протесты, которые тщательно скрывали. Но перестарались. В том числе и в отношении «железного занавеса». Конечно, свой «вклад» в дело развала СССР внесли США (скажем прямо, весьма значительный вклад) и их союзники, но надо признать негативный вклад и Горбачёва (в большей степени), и Ельцина.

Все эти «политические экскурсы» я хотел исключить из рассказа, но потом решил оставить. Так легче понять мою позицию по отношению к происходящим сегодня событиям, например, моё негативное отношение к щедрым «территориальным» подаркам руководителей СССР нашим Союзным республикам (что, на мой взгляд, свидетельствовало об опасной политической близорукости и безответственности в принятии ряда решений). Это относится и к Брежневу, и к Хрущёву, и к предшествовавшим «правителям». Брежнев, например, будучи вторым секретарём ЦК КПСС Казахстана, решил «подарить» и, в конечном счёте «подарил» Казахской ССР огромные территории целинных земель, в том числе Акмолинскую область, вместе с её столицей Целиноградом, который даже стал столицей Казахстана под названием «Астана» (раньше, как известно, столицей была Алма-Ата). Ещё «круче» и безответственнее поступил Хрущёв, подарив Украине Крым и обагрённый кровью русских людей Севастополь. Но и первые руководители Советской власти внесли свою лепту в это непростительное дело перераспределения территорий.

Общеизвестно, что Российские императоры, перечисляя разные земли Российской империи (даже когда ставили свои подписи под Указами) писали: «Император Всея Руси, и Малая, и Белая, и Новая...». Вся Русь — это Россия, Малая Русь или «Малороссия» — это Украина, «Белая Русь» — это Белоруссия. Новая Русь — это обширные новые территории, присоединённые к Руси (а не к Украине) благодаря светлейшему князю Потемкину. Сюда относится и Одесса, построенная по приказу Екатерины II на месте татарской крепости Хаджибей, никакого отношения не имевшей к Украине, и Донбасс, и другие области, сегодня фактически незаконно (вследствие чьего-то юридически несостоятельного решения) относятся к Юго-Восточной Украине.

Чтобы устроить защиту в Москве диссертаций четы Арещенко, я должен был быть, как минимум, научным консультантом. Я согласился и выбрал диссертационный совет НИОПиК, так как их диссертации больше всего подходили к профилю именно этого совета. Председателем Совета был Виктор Ильич Трофимов по прозвищу «Маители» (производное от «понимаете ли»). Это словосочетание он произносил к месту и не к месту по два–три раза в одной фразе гнусавым голосом, широко, но отнюдь не весело, улыбаясь. Он был на фронте, дослужился до чина майора, потом (после защиты кандидатской диссертации) несколько лет был заведующим лабораторией НИОПиК. В этот период мне довелось работать в одной из групп его лаборатории. Он почти всегда широко улыбался (неизвестно почему), но не от доброты душевной. Когда его перевели с повышением на должность директора Опытного завода НИОПиК в городе Долгопрудном, заведующей нашей лабораторией стала писаная красавица средних лет, кандидат наук Мария Анатольевна Плановская.

К моменту защиты диссертации Володи Арещенко Виктор Ильич перенёс микроинфаркт (или микроинсульт) и с перекошенным лицом являл собой не слишком приятное зрелище, тем более что ему было уже за семьдесят лет. Учёным секретарём Совета был Геннадий Выстрицкий, большой «пофигист», а учёным секретарём НИОПиК — непробиваемый бюрократ — гигант с «редко встречающейся» фамилией Петров. Защита прошла успешно и Владимир Иванович Арещенко стал кандидатом технических наук. Вскоре на этом же совете защитила диссертацию и Надя Арещенко. Они оказались благодарными людьми, долго мне писали, но мне было, увы, не до них.

Формирование совета по ПАХТ в Казахстане оказалось не простым делом. Проанализировав все за и против, я все-таки выбрал Чимкент, тем более что единственный доктор технических наук по специальности ПАХТ, недавно защитивший докторскую диссертацию в Москве, был жителем Чимкента и завкафедрой Чимкентского химико-технологического института. Его звали Оразалы Сатимбекович Балабеков. Я сделал ставку на Балабекова и, как показало будущее, «попал в десятку». За несколько лет в Чимкенте сформировалась мощная научная школа по ПАХТ и промышленной экологии.

Но сначала мне надо было разобраться с моим участием в московских диссертационных советах. После защиты моих «протеже» четы Арещенко в НИОПиКе я решил выйти из состава этого совета, оставив за собой только функции куратора от ВАК. Также я решил поступить с диссертационным советом в НИИХИММАШе, который к тому же довольно редко проводил заседания.

Оставалось два московских совета: в ИОНХе АН СССР и в Институте нефти и газа имени И. М. Губкина (не считая советы по моему месту работы). В обоих советах специальность ПАХТ появилась недавно (не без моей помощи), и я решил остаться в этих советах и в качестве члена совета, и в качестве куратора от ВАК.

При формировании специальности ПАХТ в ИОНХе я рекомендовал включить в состав совета своих коллег по Международной инженерной академии известных учёных по ПАХТ академиков Олега Синановича Чехова и Николая Николаевича Кулова. Они активно вместе со мной включились в работу совета.

Николай Николаевич Кулов был завлабораторией ИОНХ АН СССР и рано приобщился к организационным делам. В тридцатилетнем возрасте он был уже «правой рукой» директора ИОНХ, известного академика АН СССР Николая Михайловича Жаворонкова, в должности заместителя директора, но после смерти Жаворонкова завистливые друзья и «доброжелатели» сделали все, чтобы Кулова не назначали вновь на руководящую должность в институте. Н.Н. Кулов был исключительно эрудированным человеком (и остаётся таким: он, слава богу, жив и здоров). Удивляла его способность мгновенно определять ценности и новизну любой научной работы. Много лет он фактически руководил работой самого престижного в стране и авторитетного в мире журнала «Теоретические основы химической технологии» (ТОХТ), являясь формально заместителем главного редактора, и только недавно был утверждён главным редактором этого журнала.

Олег Синанович Чехов был легендарной личностью. Говорили, что он потомок А.П. Чехова. Сам Олег Синанович считал себя греком, хотя родился в Казахстане и в Греции никогда не был. По внешности он действительно напоминал античных героев Греции. Человек необыкновенной красоты, вежливости, атлетического телосложения, высокого роста. Он сразу же становился центром внимания, где бы ни появлялся. Его знали все, у него была масса поклонниц (и поклонников!). Тот, кто его видел хотя бы один раз, запоминал навсегда, такой необычайной «харизмой» он обладал. Он был добрейшим человеком и талантливым учёным. Именно он создал первую в СССР (а может быть и в мире) кафедру промышленной экологии и ввёл этот термин в научную и техническую литературу. О. С. Чехов был основателем и первым Президентом Международной Ассоциации «Основные процессы и техника промышленных технологий», активным членом (академиком) ряда общественных академий. Мне довелось с ним работать много лет, в том числе, в Ассоциации, где я был вице-президентом, а затем — президентом.

Диссертационный совет в Институте (впоследствии Российском университете) нефти и газа имени И. М. Губкина возглавлял ректор института Владимиров Альберт Ильич — очень влиятельный, волевой, умный, рассудительный и воспитанный человек (хотя и был сиротой и «выпускником» детского дома). Он занимал с молодых лет самые высокие партийные и государственные посты. В тридцать лет он стал секретарём Октябрьского райкома партии, ответственным за науку и образование, а в сорок лет руководителем сектора ЦК КПСС, а затем парторгом аппарата Правительства СССР. Мне довелось работать под его руководством, когда я был проректором по научной работе вуза, а он – секретарём Октябрьского райкома КПСС (хотя он много моложе меня). С тех пор мы стали друзьями на всю жизнь. Альберт Ильич был талантливым учёным, воспитавшим многих учеников. Я выступал в качестве официального оппонента на ряде защит его аспирантов, и всегда это были глубокие, значительные работы, выполненные на высоком научном уровне.

К Альберту Ильичу все относились с большим доверием и уважением, он был кристально честным, доброжелательным, самокритичным человеком и учёным. Его сотрудники старались подражать ему и быть достойными такого замечательного руководителя.

Заместитель председателя диссертационного совета профессор Прусенко Борис Ефимович по научным, педагогическим и душевным качествам был под стать своему «шефу», но внешне, не производил особого впечатления. Однако все ценили его не за внешность, а за душевные и профессиональные качества. Я неизменно присутствовал на банкетах после защит (Альберт Ильич не бывал никогда), так как мне очень нравился коллектив совета, особенно учёный секретарь Елена Витальевна Глебова, необыкновенно милая, красивая, женственная молодая женщина. Никто не верил, что у неё трое уже взрослых детей. Она была талантливым учёным и педагогом, доктором наук, профессором и возглавила кафедру после трагической гибели в автомобильной катастрофе незабвенного нашего друга Бориса Ефимовича Прусенко.

Решив вопрос о своём участии в работе московских советов в пользу ИОНХа и нефтяного института, я вплотную занялся созданием совета по ПАХТ в Чимкенте. Я решил ввести в состав Чимкентского совета по ПАХТ от Москвы О.С. Чехова и Н.Н. Кулова (я, естественно, тоже вошёл в состав этого совета в качестве члена совета и куратора от ВАК СССР).

По положению в совете должно быть не менее пяти докторов наук по специальности совета. Четыре доктора было, а с выбором пятого пришлось «помучаться».

В это время у меня в Москве «гостил» мой давний друг из Казани профессор Голубев. Он приехал, чтобы решить вопрос о защитах на моем совете в Москве двоих своих докторантов, так как в его совете в Казани сложились ненормальные отношения, и его «доброжелатели» делали все, чтобы «завалить» его учеников. Мы договорились, докторанты впоследствии благополучно защитились, оказались людьми хорошими и благодарными, а один из них (Лашков Вячеслав Александрович), уже, будучи завкафедрой, то есть совершенно независимым человеком, до сих пор к каждому празднику посылает мне открытки с поздравлениями и благодарностью за оказанную помощь.

Узнав о моих трудностях в формировании Чимкентского диссертационного совета, Лев Германович Голубев предложил рассмотреть кандидатуру своего бывшего докторанта Валерия Ивановича Симановича, который собирался уезжать из Казани в Казахстан, где у него жили родственники (то ли в Чимкенте, то ли в Джамбуле), или даже в Израиль, где он тоже имел родственников.

Но Голубев предупредил меня, что у Симановича не все в порядке по женской части: он, кажется, «сексуально озабоченный» или даже «сексуальный маньяк». Но по профессиональным делам у Симановича — всё в порядке: он доктор технических наук по ПАХТ, хороший математик и добросовестный работник. Уезжает он из Казани после громкого бракоразводного процесса и грозящего суда, связанного с якобы изнасилованием. Он не пропускает ни одной юбки, но сотрудник — дельный и квалифицированный. Я сказал, что меня мало волнуют его похождения по женской линии, и я готов рассмотреть эту кандидатуру, тем более что другой у меня в этот момент не было. Единственный доктор технических наук по ПАХТ в Казахстане Балабеков тоже не мог ничего предложить. Голубев обещал мне устроить «смотрины» и собеседование. Когда я приехал в Чимкент, Симанович был уже там и готов к беседе.

Надо сказать, что Симанович особого впечатления на меня не произвёл. Он был каким-то безликим жгучим брюнетом, заросшим черными волосами. Но «на безрыбье и рак — рыба». Поэтому я в принципе согласился иметь с ним дело. Предстояла ознакомительная поездка в Джамбул, где был филиал Чимкентского химико-технологического института и лаборатория Балабекова по экологии при мощном экологическом центре республиканского значения. Я предложил Симановичу поехать в Джамбул с нашей группой, и он охотно согласился.

Лаборатория Балабекова по экологии в Джамбуле мне понравилась не меньше, чем его лаборатория по ПАХТ в Чимкенте, а центр по промышленной (они называли «прикладной») экологии вообще произвёл на меня большое впечатление, в том числе «хозяйка» центра — красавица, сексуальная женщина средних лет, обладающая, как выяснилось, большими организаторскими способностями. Она рассказала нам о своём «хозяйстве и дала в проводники миловидную девушку (потом выяснилось, что это её дочь, собирающаяся поехать в Москву в аспирантуру). «Хозяйство» оказалось большим, занимало несколько корпусов и имело множество лабораторий. В одной из лабораторий случилось «ЧП». Там мы застали врасплох «хозяйку» и Симановича, занимавшихся «любовью» при открытой двери лаборатории.

Хозяйка была страшно смущена, её дочка вообще от стыда не находила себе места. Симанович тоже смутился, но не слишком. Он извинился и сказал, что в следующий раз будет закрывать дверь на ключ.

Я подумал, что это дикая неуместная шутка, но оказалось, что он говорил серьёзно. Когда Симанович отстал от нашей компании, как он добился за несколько минут такого «сокрушительного успеха»? На эти вопросы ответов у меня не было. Я повернулся и молча вышел из лаборатории в сопровождении других «членов комиссии». Мы не стали задерживаться в Джамбуле и «отбыли» в Чимкент. Я думал, что после такого инцидента Симановича больше не увижу. Но ошибся. На следующий день он появился в Чимкенте, как ни в чем не бывало. Извинился за вчерашнее и предложил продолжить нашу беседу. Я был изумлён его наглостью и сказал, что мне сейчас не до него. Он ещё раз извинился и отправился в свой номер в гостиницу.

Невероятно, но факт. Вчерашний инцидент повторился. На сей раз дверь была заперта (как и «обещал» Симанович) на ключ, хотя ключа в скважине не было. Горничная гостиницы пришла убирать номер, привычно постучала, но никто не откликнулся. Это было в порядке вещей, так как был разгар рабочего дня, и большинство постояльцев в номерах отсутствовали. Она постучала второй раз – тот же результат. Тогда она своим ключом открыла дверь и обнаружила на постели пару, активно занимающуюся сексом. Горничная обомлела и не могла сказать ни слова. Зато много слов матом сказал похожий на гориллу, весь заросший шерстью, голый мужик, выразивший возмущение, что нарушают его «отдых» в самый «интересный» момент.

Перепуганная «партнёрша», оказавшаяся студенткой химико-технологического института, кое-как одевшись, убежала из номера. Когда горничная обрела дар речи, она сказала, что отдаст Симановича (это был, конечно, он) под суд.

В это время Симанович уже успел одеться, но продолжал «костерить» горничную. Та плюнула и ушла из номера. Оказалось, что Симанович прекрасно слышал стук горничной, но сказал своей «партнёрше», что дверь заперта на ключ и никто войти не может (он забыл, что вытащил ключ из скважины). После этого занятие «любовью» продолжилось, вплоть до появления горничной у их постели.

Дело было предано огласке, и Симановичу ничего не оставалось, как немедленно исчезнуть. Больше он никогда и нигде не появлялся. Наверное, уехал в Израиль, как собирался. Я благодарил Бога за то, что он не позволил мне связаться с этим сумасшедшим маньяком.

Вопрос с пятым доктором по специальности ПАХТ оставался открытым. Я ломал себе голову над возможными вариантами его решения. Мне пришла в голову мысль пригласить в состав совета учёного из соседнего Узбекистана. Я решил, что если это будет «звёздный» учёный, то этот вариант может пройти. Самой выдающейся личностью из числа моих знакомых был, конечно, профессор Ризаев Наби Убайдуллаевич, учёный с мировым именем и фантастическим «имиджем». Он тогда был директором одного из институтов в Ташкенте и заведовал кафедрой в университете. Студенты и сотрудники его боготворили и специально приходили, чтобы только посмотреть на него. Красота и благородство его были неотразимы, он знал это, но держался всегда скромно, демократично, дружелюбно. Это делало ему дополнительную честь. Я знал Наби очень хорошо. Более того, мы много лет были друзьями, и это увеличивало мои шансы уговорить его войти в состав первого в Казахстане диссертационного совета по ПАХТ. Он охотно дал согласие. Так был создан исторический для Казахстана диссертационный совет с представителями трёх союзных Республик: Казахской ССР, РСФСР и Узбекской ССР. Благодаря этому совету в Казахстане была создана научная школа академика НАН Казахстана, профессора Балабекова Оразалы Сатимбековича. Через несколько лет отпала необходимость участия в Чимкентском диссертационном совете «иностранных» учёных, так как появились свои доктора наук.

Моя крепкая дружба с Оразалы продолжается уже около сорока лет. Для меня большая честь и большое счастье иметь такого друга. Моя покойная жена называла его младшим братом (она была старше его на пятнадцать лет), дала ему прозвище «чучмек». Он её почитал и любил. В нашей семье Оразалы — родной человек. Возможно, когда-нибудь я напишу о нём целую книгу. Он того заслуживает. За многие годы мы совместно делали много дел, многое пережили. Дай Бог тебе крепкого здоровья, дорогой друг, и долгих лет жизни!


КИЕВ И УКРАИНСКИЕ ДРУЗЬЯ

Перед отъездом из Киева в Москву я зашёл в торговый комплекс «Рынок» в начале Крещатика, чтобы купить знаменитый «Киевский торт». В Москве эти торты были тогда в большой моде, и каждый возвращающийся из Киева считал своим долгом привезти «Киевский торт». Мои московские «домочадцы» были сладкоежками, я — тоже. Этот торт в Москве ждали, хотя, конечно, было более чем достаточно московских местных тортов, из которых мне особенно нравились торт «Ленинград», «Наполеон» и «Прага», который продавали в магазине при популярном ресторане «Прага», здание которого с одной стороны выходило на «Новый Арбат», а с другой — на «Старый Арбат».

Народу на «Рынке» было не так много. Промелькнуло лицо немолодой, но очень красивой дамы, которое мне показалось настолько знакомым, что у меня сжалось сердце. Я «отключился», вспоминая, где я её раньше мог видеть. И вдруг у меня над ухом «прошелестел» голос: «Алексашик». Я вздрогнул, боясь оглянуться. Так звали меня только два человека на всем белом свете: моя дорогая мамочка и любимая жена Галя, но их обеих уже давно не стало среди живых. Когда я пришёл в себя и оглянулся, я увидел ту самую красивую даму, лицо которой мне показалось до боли знакомым. И вдруг меня озарило: «Так ведь это же Машенька, моя первая любовь...» Действительно, это была она. Мы не виделись... более пятидесяти лет. Как ни странно, она меня узнала сразу, хотя я изменился до неузнаваемости. Первая её мысль была не подходить ко мне, не ворошить старое, но какая-то сила, как она сказала, неудержимо повлекла её, и она оказалась рядом со мной. Она окликнула меня так, как звала меня моя мама, которая души не чаяла в Машеньке и мечтала, чтобы она стала моей женой. Но в жизни всё сложилось иначе.

Мария Ильинична Нестерова была юной учительницей по русскому языку и литературе моего младшего брата Володи. Когда мы встретились, она только что приступила к работе после окончания вуза. Я в это время учился в десятом классе средней школы в районном центре Лежского района Вологодской области, а семья жила по месту работы отца на небольшой станции Вохтога, где была только неполная средняя школа. Жил я в интернате при школе и приходил (до Вохтоги было всего несколько километров) «домой» только по субботам и воскресеньям. Машенька, как звала её моя мама, была сиротой и всей душой, как родную мать, полюбила мою маму. Она часто бывала в нашей большой семье и её все любили. Когда я в первый раз увидел её (у нас в доме), то был поражён её красотой: настоящая русская красавица из сказок с длинной русой косой и огромными голубыми глазами. Она была настолько милой и ласковой, что не полюбить её было невозможно. Я полюбил её с первого взгляда, хотя был ещё мальчишкой, а она – взрослой женщиной (она была старше меня на пять лет). Она ответила мне горячей взаимностью, отчасти, видимо, под влиянием маминых рассказов о моих «необыкновенных» талантах. Позже она говорила мне, что очень ждала этой встречи, и сразу же поняла, что это – её судьба. И действительно, даже после нашего расставания через два года, она оставалась верной своей первой любви и никогда не выходила замуж. У неё были две приёмные дочери-близнецы, которых она взяла из детского дома. Дочери боготворили свою мать. Я с ними (и их семьями) вскоре познакомился.

Машенька ласково, но твёрдо сказала, что я должен отложить возвращение в Москву, так как судьбе было угодно, чтобы мы встретились не для того, чтобы тут же расстаться. Я так и сделал. Она отказалась пойти в мой номер в гостинице «Украина», где я всегда останавливался, и настояла на том, чтобы я забрал из гостиницы вещи и переехал в её квартиру. Я не возражал, но объяснил, что должен не просто забрать вещи, а попрощаться со своими «закадычными» друзьями-совладельцами гостиницы «Украины» Кларой и Семёном, объяснив им всю «ситуацию».

Клара Сливинская и её муж Семён Рабкин действительно уже много лет были моими близкими друзьями и совладельцами гостиницы «Украина», где Клара была управляющей, заместителем генерального директора. Познакомился я с ними в Трускавце на отдыхе и «лечении», когда медики обнаружили «песок» в моей левой почке. В бювете, куда я старательно ходил пить «нафтусю», я встретил весёлую компанию: мужчину и трёх женщин. Все они были молодыми, симпатичными (а женщины ещё и красивыми, особенно одна из них, которую звали Светланой по прозвищу «Светик-конфетик»). Мужчина первым подошёл ко мне, назвался Семёном и пригласил в свою компанию. Я в это время скучал в одиночестве и с удовольствием согласился, так как компания мне сразу понравилась. С тех пор многие годы мы оставались друзьями, регулярно встречаясь то — в Киеве (Клара и Семён жили в Киеве), то — в Одессе (Света и её подруга Ира были одесситками), а иногда и в Москве.

Ездили мы все вместе ещё дважды и в Трускавец, где пользовались популярностью у отдыхающих, так как отличались большой «общественной» активностью. Мы прекрасно танцевали в местном ресторане (особенно мы со Светой, так как я приобрёл «навыки» в театральном училище, а она была талантлива от природы), нас даже «заставляли» солировать на «бис». Семён буквально «засыпал» всех окружающих своими бесконечными, довольно остроумными анекдотами, а я — концертными номерами в части художественного чтения. Семён и женщины отлично пели (мне Бог голоса не дал), образуя замечательный квартет, исполняющий цыганские и украинские песни. В Трускавце традиционно у главного бювета с целебной водой «нафтусей» выступал замечательный хор (трёхголосие), пополнявшийся по мере поступления новых отдыхающих. Квартет моих друзей был душой этого хора. Словом, мы «отрывались по полной». Главным моим «делом» в те годы был довольно успешный бизнес в области экологии, а главным «хобби» — концертная деятельность (я был заслуженным артистом РСФСР и лауреатом Международных конкурсов мастеров художественного слова).

Чаще всего мы собирались в Киеве, в гостинице «Украина». Я не сразу понял, что Семён и Клара — муж и жена. Мне даже казалось (когда мы были в Трускавце), что Семён больше симпатизирует Ире, чем Кларе. Ира была стройной брюнеткой (правда, с годами сильно «растолстела»), неутомимой «общественницей» (она работала в Одессе секретарём райкома комсомола, а потом даже секретарём горкома партии по работе с молодёжью). Её муж был капитаном дальнего плавания, греком по национальности, так что у неё в доме (при её общительности!) была настоящая греческая «колония». Дети её (когда выросли) не отличались целеустремлённостью, брались (обычно безуспешно) за разные дела, влезали в долги, часто ездили в Грецию, так что доставляли своей матери много хлопот, но она не роптала и весело несла свою нелёгкую ношу, полная жизненного оптимизма.

Светлана — под стать своей подруге Ире — оставалась оптимисткой при всех обстоятельствах. Она отличалась отменной деловой «хваткой», что при её красоте, воле и целеустремлённости, давало свои результаты. Она была обеспеченным человеком, а её дача в окрестностях Одессы (известного «Лимана»), в которую она вкладывала «всю душу», была настоящим трёхэтажным дворцом с шикарным садом, огородом и замечательным художественным оформлением строений и цветников (у неё был безупречный вкус). Её первым мужем был лётчик Игорь – отец её единственной дочери, а вторым – инженер Володя, которого она использовала исключительно как домашнего работника (он делал всё по дому и по даче, нигде больше не работая). Он её любил и во всем слушался, а она обращала на него мало внимания, позволяя себя любить. Фактически в доме она была госпожа, а он — слуга.

Клара и Семён были странной парой. Они были дружны, но каждый жил своей жизнью, не мешая другому. С единственной дочерью у них были хорошие, но «прохладные» отношения. Она была своенравной, помогала в бизнесе отцу и матери, но особенной любви к ним не испытывала.

У Клары и Семёна был огромный дог по кличке «Барс», довольно добродушный и уже пожилой (по собачьим меркам). Ему было десять лет.

Семён Рабкин (почти однофамилец Аркадия Райкина) был необыкновенным человеком. Умница, но «пофигист» во всем, кроме бизнеса, где он преуспевал и был хозяином (очень добрым и либеральным) нескольких турагентств, ресторанов и гостиниц). Семён никогда ни с кем не ссорился, всегда был весел, остроумен, услужлив и доброжелателен. С ним всем было легко и интересно. Он много всего знал, а в части анекдотов был просто «гений». Мне нравились его бесчисленные анекдоты, всегда рассказанные к месту, но я не мог их запомнить, как ни старался. В памяти осталось только несколько самых коротких. Так, обращаясь к догу «Барсу» он говорил:

— Пойду, разбужу твою хозяйку (имел в виду Клару) и спрошу, когда она проснётся.

Он не был ревнивым мужем. По этому поводу он говорил:

— Идеальный муж должен быть таким. Если он придёт с работы и застанет жену с любовником, он должен сказать: «Ну, вы здесь заканчивайте, а я пойду, кофе сварю».

Или ещё на ту же тему.

Муж лежит на кровати, за окном ночь. Слышит, под кроватью кто-то скребётся. Сует испуганно под кровать руку и спрашивает:
— Джек, Джек, это ты?
Джек лижет ему руку и отвечает:

— Да, это — я, я. —

Семён был философом, умудрённым жизнью. В том числе семейной. Он говорил (в стиле Жванецкого): «Первый год супружеской жизни: он говорит — она слушает. Второй год: она говорит — он слушает. Третий год: оба говорят — соседи слушают».

И ещё.

—Тоже неплохо, – сказал зять, бросив камнем в собаку и попав в тёщу.

Из серии анекдотов о Штирлице.

Штирлиц получил шифровку: «У вас родился сын».
По щеке Штирлица скатилась скупая мужская слеза.
Голос Копеляна за кадром:
— Он тридцать лет не был дома!

Мюллер Штирлицу:
— Штирлиц, какого цвета у меня трусы?
— Синие, в жёлтый крестик, – ответил Штирлиц.
— Вот тут-то вы и попались, – рассмеялся Мюллер. – Об этом знала только русская радистка.
— Если вы не застегнёте ширинку, Мюллер, об этом будет знать все гестапо.

Будучи евреем, Семён «не щадил» и евреев.

Кадровик:
— Что ты сегодня такой радостный Шихман?
— Как что? Разрешили выехать в Израиль!
— Ты не очень-то радуйся. На тебя анонимка пришла, что ты русский!

В Москве на площади Свердлова поставили памятник Марксу работы Кербеля.
Комментарий армянского радио:
— Тройная наглость! Один еврей на площади имени другого еврея ставит памятник третьему еврею.

О чукчах.
Встречаются два чукчи. Один другому говорит:
— Я вчера с твоей женой спал!
— Ну и что, я с ней каждый день сплю.

Однажды в его очередной приезд по делам своего бизнеса в Москву, мы сидели с Семёном в ресторане Белорусского вокзала (почему именно там я не помню, хотя у Семена в Москве были три своих ресторана, к тому же «его вокзал» как жителя Киева, не Белорусский, а Киевский). Оглушительно играл оркестр, мешая разговаривать. Семён подозвал официанта и спросил:
— Ваши музыканты играют по заказу?
— Конечно, играют, – ответил официант.
— А не могли бы они поиграть в шахматы, чтобы мы с другом могли бы спокойно поужинать и поговорить?

Я посоветовал Семёну записывать свои анекдоты. Он ответил, что и так все помнит. Тогда я попросил его рассказать несколько коротких анекдотов, чтобы я мог записать их. Он согласился.

Вот что у меня сохранилось из тех записей.

— Ваши планы на будущее?
— Набить морду страусу!

— Что заставило вас украсть 50 тысяч долларов? – спросил судья.
— Я был голоден, – ответил подсудимый.

Один приятель спрашивает у другого:
— Когда ты видишь на улице красивую девушку, то на какую деталь, прежде всего, обращаешь внимание?
— На то, нет ли поблизости моей жены.

Если женщина села вам на шею, значит, вам не надо носить её на руках.

В переполненном вагоне очень старый мужчина стоит, а рядом сидит молодая и красивая женщина.
— Уступите-ка девушка место дедушке! — кто-то сказал ей.
— Что вы, — обиделась та. — Это же мой муж!

Инспектор ГАИ:
— Почему вы нарушили правила движения? Вы что знак не видели?
— Знак видел, а вас — нет.

Убеждённый холостяк говорит своему другу:
— Женщины хуже разбойников.
— Но почему, Виктор?
— Потому что разбойники требуют кошелёк или жизнь, а женщины – и то, и другое.

— Товарищ прапорщик, к тебе жена приехала.
— Не к тебе, а к Вам.
— К нам она вчера приезжала, а сегодня — к тебе, — говорит солдат.

Когда встречаются женатый и холостяк, они всегда завидуют друг другу.

Врач осматривает больного и спрашивает:
— Ну, коллеги, будем лечить или пусть живёт?

— Почему у Кощея Бессмертного не было детей?
— Потому что у него только одно яйцо, и то за тридевять земель...

— Не говорите мне про адвоката! Я так измучилась с наследством моего мужа, что иногда кажется: лучше бы он не умирал!

Семён обладал критическим умом, но его критика никогда не была злой, он и к себе относился весьма самокритично. Он считал любовь — временной болезнью (такое мнение в последнее время стало распространяться, когда «открыли» химическую реакцию, являющуюся причиной и сопутствующую влюблённости).

Влюблённые абсолютно неадекватно оценивают друг друга (всё видят в розовом цвете). Когда влюблённость проходит, люди «протрезвляются» и видят перед собой совсем другого партнёра. Отношения резко меняются, вплоть до ненависти, наступает пора разводов и сведения счетов. По мнению Семёна, каждый должен заключать браки по трезвому анализу (даже по расчёту). Тогда не будет таких разочарований, громких скандальных разводов и множества несчастных детей. Семён считает ревность большим недостатком (и в этом с ним можно согласиться). В браке, по его мнению, муж и жена должны быть свободными (у него самого именно так и было) и иметь право на свою личную жизнь (думается, что здесь он несколько «перегнул» палку).

Через много лет наша дружная компания все-таки распалась, после отъезда Семёна и Клары в Израиль. Это случилось вскоре после нашей встречи с Машей в Киеве. Через год после переезда Семён погиб в Израиле при невыясненных обстоятельствах, а Клара вышла замуж за престарелого долларового мультимиллионера. Живёт она сейчас в Хайфе. Наши контакты прекратились.

Я отправился с Машей на её киевскую квартиру, которая оказалась большой и богатой, со вкусом обставленной. Главными в доме были: большой кот Василий и миниатюрная, ростом с кота, собачка Жучка. Они были очень дружны (что называется «водой не разольёшь»). Все их любили и закармливали всякими «вкусностями». В доме был уют и атмосфера всеобщей любви. Маша жила с приёмной дочерью Аней и её двумя сыновьями Сашей и Володей (муж Ани, преуспевающий бизнесмен, погиб в автомобильной катастрофе). Саша и Володя были студентами университета, обожали бабушку и маму. Семья была обеспеченной. В зале я увидел свою фотографию юных лет, чуть ли не на всю стену, и почти такого же размера фотографию довольно пожилого мужчины. Это был муж Ани и отец «мальчиков». Мне немедленно отвели комнату и усадили за богатый стол. Когда все разошлись, мы с Машей предались бесконечным воспоминаниям о нашей юности и любви. Проговорили всю ночь. Вспомнили Вохтогу, мою дорогую мамочку Анну Александровну, брата Володю. Маша напомнила, как «увлекла» меня на сеновал дома, где она снимала квартиру и пыталась обучить правилам «любви» будучи, как и я, совершенно не сведущая в этой области (но на «правах» старшей по возрасту). Честно призналась, что её тогда «резанул» мой смех и довольно грубое замечание, что она сама не знает, что и как надо делать в этой ситуации (я сам долго испытывал стыд за своё поведение в ту ночь).

После «ночи на сеновале» она на всю жизнь осталась девушкой, но не винила меня за это никогда. Верность своей первой любви она сохраняла многие десятки лет, хотя «не было отбоя» от претендентов на её руку и сердце при её красоте, доброте и образованности. Мы вспоминали, как она приезжала ко мне в Москву, когда я был «нищим» студентом первого курса. Я спросил, помнит ли она эпизод, когда мы шли по улице Горького и, указывая на вывеску «диететическая столовая» рядом с магазином «Пионер» в начале улицы, недалеко от замечательного памятника Горькому, в сквере на площади Белорусского вокзала, я измывался над «грамотеями», повесившими такую дикую вывеску? А Машенька тогда стала заступаться за неграмотных бездельников, объясняя мне, что не так уж они не правы, так как есть наука «диететика».

Она сказала, что, конечно, это помнит и вообще помнит все, что связано было со мной, помнит до мельчайших деталей.

Во время приезда ко мне в Москву Маши я был на седьмом небе. Совсем иначе обстояло дело, когда она приехала ко мне на следующий год в Ленинград, где я был на практике и «подрабатывал» на Охтинском химкомбинате.

В Ленинграде я был довольно долго. Сначала на практике как студент второго курса, а потом задержался и устроился на постоянную работу, которую (к счастью, вовремя) оставил уже глубокой осенью, когда уже шли занятия в Менделеевском институте, который я почти бросил. Машенька приехала ко мне в Ленинград, когда я во всю «ухлёстывал» за аппаратчицей —моей напарницей по работе на центрифуге в цехе каландрирования Охтинского химкомбината. Аппаратчица была симпатичной девушкой, моей ровесницей, но «не годилась и в подмётки» красавице Машеньке.

Маша приехала без предупреждения и однажды встретила меня у входа в общежитие (я жил в комнате с четырьмя пьяницами-работягами, но больше проводил время в женском общежитии, где обитала Настя (так звали аппаратчицу). Увидев Машу, я обомлел, так она изменилась за прошедший год. Её красота никуда не делась, но она страшно пополнела. Стала просто толстой, и мою любовь к ней как «рукой сняло». Собственно, с аппаратчицей Настей у меня ничего не было, я не был в неё влюблён, а ухаживал за ней просто из спортивного интереса. Но Маше я представил дело иначе и показал ей фотографию (Маша подарила её мне в Москве), на которой якобы рукой Насти, вместо... «от Маши» было исправлено: «от маМаши» с явным намёком на Машин возраст (на самом деле это исправление сделал я сам: Маша казалась мне ужасно «старой»).

Маша восприняла несуществующую историю с Настей очень серьёзно и решила пожертвовать собой и устраниться, чтобы не мешать нашей с Настей «любви» и моему счастью. Она вернулась в Вохтогу, а потом уехала в неизвестном направлении и больше никогда не давала о себе знать. Уехала она в апреле 1953 года после получения от меня письма моего «плача» о смерти Сталина, где о нашей с ней любви не было ни одного слова. Она сохранила это письмо и показала его мне. Письмо было длинное — шесть страниц, но не было даже строчки о наших с ней отношениях. Как мне призналась Машенька, именно после этого письма она решила, что всё потеряно и уехала, никого не предупредив, как говорится, «куда глаза глядят».

Благодаря своим выдающимся личным качествам Машенька в жизни добилась многого и стала такой, какой я встретил ее через много лет в Киеве. Неделя «пролетела» незаметно, и я вернулся из Киева (через Харьков) в Москву, но эта неделя оставила глубочайший след в моей жизни, прежде всего из-за переживаний, связанных с воспоминаниями времён своей юности.
Я заново узнал любимый город Маши — Киев, благодаря исключительной заботе её замечательных «внуков» Саше и Володе о моем «образовании» в части глубоко познания их родного города, хотя до того я считал, что Киев знаю хорошо.
Многочисленные экскурсии по городу, увлечённые рассказы Саши и Володи об истории «матери городов русских», славного Киева, открыли мне глаза на многое, о чём я даже не подозревал. Я проникся красотами, которых раньше не видел.
Своеобразное очарование Киеву придаёт сочетание контрастных пространств: высокие холмы с крутыми спусками и широкие днепровские долины. Город богат памятниками истории и архитектуры, первоклассными музеями. Но ни с чем несравнимо впечатление от его парков, утопающих в зелени старинных переулков. Неподражаемо хорош Киев в период цветения каштанов. В Киеве более полутора миллиона жителей. Он возник в V веке как городище восточнославянского племени полян. Основан Киев братьями Кием, Хоривом и Щеком (согласно летописцу Нестору). С IX века Киев — центр Киевской Руси. Через него проходил знаменитый «Путь из варяг в греки» (после распада Киевской Руси Киев был некоторое время центром только формально).

В 1240 году (когда Александр Невский разбил отряд шведов на Неве), орды Хана Батыя (внука Чингисхана) захватили и сожгли Киев. Была разрушена церковь Богородицы или Десятинная на Андреевском спуске, построенная князем Владимиром, на строительство которой князь Владимир отдавал десятую часть своих личных доходов. С 1243 года в Киеве княжили Владимирские князья с разрешения татаро-монгольского хана. С 1362 года Киев находился в составе Великого княжества Литовского (об этом мало, кто знает, я, лично не знал), затем — в составе Польши, а с 1654 года — в составе России и СССР (до 1991 года). Как известно, решение о воссоединении Украины с Россией приняла Переяславская рада.

С Россией Киев был почти триста пятьдесят лет и заслуга в этом великого гетмана Богдана Хмельницкого, конный памятник которому (построен в 1888 году) находится на площади перед Софийским собором. Софийский собор (тринадцати купольный) построен в честь Софии Константинопольской (в Стамбуле, бывшем Константинополе, тоже есть памятник в её честь — Айя София, уменьшенная копия которого построена в Кронштадте близ Петербурга). В Софийском соборе похоронен Ярослав Мудрый, который, несмотря на свой скверный характер и физическую немощь (он был хромым), много сделал для Киева и для Руси в целом. В Софийском соборе Ярослав Мудрый принимал гостей и подписывал договора. Здесь он разместил созданную им первую на Руси библиотеку. При Ярославе Мудром были сооружены сохранившиеся до наших дней «Золотые ворота» (1017–1037 гг.). Но главным творением Ярослава Мудрого, бесспорно, является мужской монастырь — знаменитая Киево-Печерская лавра, основанная в 1051 году. Здесь работал летописец Нестор. Лаврой мужской монастырь стал с 1598 года.

Большинство памятников старины находится в Старом Киеве (Верхнем городе), раскинувшемся на высоких холмах. С Верхнего города до Нижнего города (Подола) спуск через улицу Андреевский спуск. Там имеется смотровая площадка с удивительным видом на Подол внизу (масса куполов храмов).

Одна из красивейших площадей Киева — Европейская площадь. Рядом старинный парк, в котором высится двадцатиметровый монумент князю Владимиру Святому (1853 г.) — отцу Ярослава Мудрого (один из его создателей — Клодт, автор знаменитых конных скульптур «Аничкова моста» в Петербурге).

К Европейской площади сходятся: Крещатик, Владимирский спуск, улица Грушевского. Крещатик — главная улица Киева. Это — по сути дела — широкий бульвар, усаженный каштанами. Раньше была долина, на которой протекал ручей. Долину звали «Крещатой» (из-за оврагов). Здесь охотились киевские князья. На улице Грушевского — стадион «Динамо» и вход в Центральный парк (Городской сад). На этой же улице здание Верховного Совета Украины. Рядом — великолепный Мариинский дворец в стиле барокко, построенный Растрелли в 1750–1755 годах для императрицы Марии, и Мариинский парк (был сад, основанный ещё Петром I). Недалеко — смотровая площадка с восхитительным видом на Днепр.

В одном квартале к западу от Европейской площади находится «Майдан Незалежности» (площадь Независимости). Когда-то здесь был пустырь под названием «Козье болото», потом стали называть (с 1871 года) Крещатицкая площадь (рынок, на котором происходили народные гуляния). В 1876 году здесь построили Городскую Дума и площадь стали называть Думской. А с 1991 года площадь называют «Майданом Незалежности» (площадь Независимости). Там совершалась «Оранжевая революция» и другие события, и по сей день бушуют политические страсти.

Благодаря стараниям «внуков» Маши я познал новый Киев и узнал много нового о его истории полной трагических и героических событий, о великих людях, оставивших неизгладимый след в истории. Меня всегда интересовал вопрос о роли личности в истории. Однозначного ответа на этот вопрос нет. В разное время, в разных странах при разных правителях ответы на этот вопрос часто были прямо противоположными.

При Советской власти принято было считать, что исторический процесс не зависит от каждого конкретного человека. Люди должны были ощущать себя ничтожными «винтиками» в огромной государственной машине. Героев или вождей среди миллионов можно по пальцам перечесть, но и их роль весьма ограничена, так как всё подчинено законам истории и человеческого общества. Мир идёт к коммунизму через социализм — так «учили» основоположники «марксизма-ленинизма». Тогда мы строили социализм. Теперь, отказавшись от социализма, строим капитализм. Хотим, чтобы «наш» капитализм был с «человеческим лицом», а регулятором был рынок. Но ничего не получается, а вместо рынка получается «базар» с его воровством и разгулом криминала.

Исторические герои с изменением обстановки также изменяют свой облик и окраску как хамелеоны. Более «устойчива» характеристика «великих полководцев» и их великих побед. Из давних и прошлых времён к «великим полководцам» принято относить Александра Невского, Дмитрия Донского, Александра Суворова и Михаила Кутузова. Поэтому их победы считаются «великими», а все другие события тех времён меркнут при сравнении с ними и не заслуживают внимания.

Я считал и считаю до сих пор, что заслуги этой четвёрки (особенно двух первых) сильно преувеличены. Как можно восхвалять двадцатилетнего мальчика — князя Александра за победу над небольшим отрядом шведов на Неве в 1240 году, который возглавлял один из посредственных второстепенных военачальников Швеции, и не замечать, что в том же 1240 году был захвачен и сожжён дотла Ханом Батыем (внуком Чингисхана) великий Киев (мать городов русских)?! При этом погибло в сотни раз больше людей, чем в «стычке» на Неве. Сражение Александра Невского с немцами через два года также не было масштабным, хотя «историки» силятся представить его как великую битву. Больше «великий полководец» Александр Невский ни в каких битвах не участвовал, а наоборот, делал всё, чтобы понравиться ханам Золотой Орды и получить «ярлык» (разрешение) от них на правление собственным княжеством (19).

Как можно считать победителем Золотой Орды и великим полководцем князя Дмитрия Донского (20), одолевшего отряд татаро-монголов (теперь чаще стали говорить «монголов», а раньше говорили «татар») простого «темника» (от слова «тьма» – десять тысяч человек) Мамая, хотя и рвущегося к власти в Золотой Орде?! Ведь, после «Куликова поля» хан Тохтамыш взял, разграбил и сжёг Москву, после чего Москва ещё сто лет платила дань Золотой Орде?!

Два престарелых военачальника Суворов и Кутузов совершили свои «главные подвиги», фактически, накануне смерти (каждому из них было за семьдесят лет). «Бородинскую битву» историки разных стран оценивают по-разному. Я сам читал на мраморной плите Триумфальной арки в Париже (на Елисейских полях) надпись о том, что Наполеон победил в Бородинском бою и взял Москву.

Лично я считаю самым великим человеком XX века в мире Дэн Сяопина, который навсегда покончил с голодом в полуторамиллиардном Китае и указал путь Китаю, по которому он триумфально идёт сегодня, обгоняя все страны мира.

Мои замечательные гиды по Киеву Саша и Володя (Машенька мне сказала, что Сашу назвали в мою честь, а Володю в честь её любимого ученика — моего брата) возмущались тем, что власти Украины упорно проводят политику запрещения русского языка, что, по их мнению (и моему тоже), является дикостью.

Гениальный конструктор вертолётов Игорь Иванович Сикорский говорил: «Русских и украинцев разделять нельзя. Да и язык у них практически один и тот же». Я с ним полностью согласен.

Часто бывая на Украине, я никогда не нуждался в переводе с украинского на русский язык. (Украинские «патриоты» настаивают, что надо говорить не «на» Украине, а — «в» Украине, так как Украина — не местность, а суверенное государство. Можно говорить «на Кавказе», но нельзя говорить «на Грузии» или «на Азербайджане»). Всё было понятно без перевода. Более того, я воспринимал украинский язык как «пародию» на русский (да простят меня братья-украинцы и мои украинские друзья). Например, мне казалось смешным и нелепым произносить слова из оперы «Евгений Онегин» — «паду ли я стрелой пронзённый...» как «паду ли я дрючком пропертый...» Над этим потешался и великий певец Иван Семёнович Козловский (украинец по национальности). Вместе с тем, со стороны некоторых националистов (особенно из властных структур) можно слышать и прямо противоположные высказывания. Как в том анекдоте: «Це гарно пыво». Москаль каже: «Пииво — вбыл (убил) бы гада!»

В общем, мы с Сашей и Володей были единодушны: запрещать людям говорить на родном языке (а в Украине живут миллионы русских) или на языке, к которому они привыкли (даже если коренной язык совсем  иной — как в Прибалтике) неправильно и дико. Это никакого отношения к демократии (которой все бравируют) не имеет, а как раз наоборот.

Я был благодарен «ребятам» за «просветительскую деятельность», и стал собираться в Москву. Но Машенька настояла, чтобы мы съездили на один день в Харьков, посмотреть, как живёт там её приёмная дочка Ира с семьёй. Пришлось согласиться.

Дочка с мужем жили хорошо во всех отношениях. Его бизнес процветал. Правда его беспокоили последние политические события, но он был уверен, что «всё устаканится».

Первым делом меня повезли на экскурсию по Харькову на чёрном «Мерседесе». За рулём была Ира (муж, как всегда, был погружен в дела и в экскурсиях не участвовал, хотя оказался милым, разговорчивым человеком). Мне рассказали историю Харькова (честно говоря, я её знал, так как бывал в Харькове не один раз).

Харьков основан в середине XVII века как Российская крепость. Долгое время был центром Харьковской губернии. С 1919 по 1934 год был столицей Украинской ССР. Население полтора миллиона человек. Крупный железнодорожный узел. Имеется метрополитен (но довольно «безликий»). Развита промышленность. Культурный центр (театры, филармония).

Мы осмотрели Покровский (XVII век) и Успенский (XVIII век) соборы, Благовещенскую церковь (конец XIX века), бывший Екатерининский дворец (XVIII век). Я хотел навестить своего друга — проректора политехнического института Товажнянского и его молодящуюся секретаршу, но времени было «в обрез» и мы решили только «заскочить» на минутку... в зоопарк. В прошлый свой приезд я ходил в зоопарк вместе со своим другом Виктором Ивановичем Коноваловым, который по приезде в любой город первым делом шёл в зоопарк (если он был в этом городе). Он мне говорил, что в Харьковском зоопарке есть необыкновенных размеров медведь, в чем я вполне убедился (в Московском тоже есть подобный гигант). До меня дошёл слух о том, что то ли Харьковский, то ли Московский медведь оторвал девочке руку, когда она её протянула между прутьями клетки, и медведя «усыпили». Харьковский гигант оказался на месте и поражал своими размерами.

Вечером я после трогательных проводов «отбыл» в Москву.

Бурные политические события в Украине прервали мои отношения с семейством Маши Нестеровой. Будем надеяться, что всё в ближайшее время, как говорил её зять, «устаканится».


ОДЕССА-МАМА И РОСТОВ-ПАПА

Недавно по центральному телевидению фактически два раза подряд был показан многосерийный художественный (но претендующий на документальную достоверность) фильм Сергея Урсуляка «Ликвидация». О ликвидации криминального (и в то же время, политического) подполья в Одессе. Многие считают, что этот фильм — восхваление евреев, а некоторые называют его даже «гимном евреям». Фильм стал поводом для споров семитов и антисемитов. Антисемиты утверждали, что евреи в этом фильме (прежде всего два главных героя: «воинствующий» — в исполнении Владимира Машкова и «миролюбивый» — в исполнении Маковецкого) выглядят много убедительнее и умнее, чем русские, включая нелепого «крутого, но бестолкового» маршала Жукова в исполнении Владимира Меньшова. Русский начальник Машкова, полковник, руководитель милицейской службы Одессы вообще безликий недалёкий человек, какой-то «недоумок».

Можно частично согласиться с тем, что герой Владимира Машкова действительно идеализирован и прославляется практически как национальный герой еврейской Одессы, и что автор фильма Урсуляк действительно немного «перегнул палку», подчёркивая исключительную роль евреев в истории Одессы. Но нельзя не признать значение для Одессы евреев, как национальности, и далеко не только для Одессы.

Один из моих близких друзей откровенно признавался, что не любит евреев, но в мой юбилей подарил мне книгу «Великий еврейский народ». Я был удивлён, и сказал об этом, тогда он решил подробно рассказать мне о своём отношении к еврейскому вопросу. Он сказал, что, по его мнению, в мире среди множества народов объективно имеется всего два великих народа: самый талантливый народ – русский и самый умный народ – еврейский. Будучи русским человеком, он критически оценивает и достоинства и недостатки этих народов. Он считает, что никто не любит людей умнее себя. И в этом основная причина почти тотальной недоброжелательности к евреям. Несмотря на это, евреи достигли феноменальных успехов во многих важнейших сферах жизни и деятельности человечества. Фактически вы не найдёте евреев (есть, конечно, исключения) среди: простых рабочих, крестьян, лесорубов, шахтёров, жителей Крайнего Севера (там холодно!). Недаром говорят: «Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше», «Кто ищет, тот всегда найдёт» (особенно умный). И — «Умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт». Умным завидуют, часто «чёрной завистью», не доверяют (все равно «обойдёт на повороте», обведёт «вокруг пальца», обманет и не заметишь как), умных опасаются и даже боятся. К умным, обычно, относятся недоброжелательно. Евреи, как правило, поддерживают и продвигают друг друга (в отличие от русских); в этом их большая сила и залог успехов.

 «Еврейские погромы» вызваны не только негативным отношением к евреям, но и (ещё чаще) желанием захватить их (часто весьма значительное) имущество. Часто это имущество настолько велико, что евреи («денежные мешки» и олигархи) влияют на политику (а нередко и направляют политику) целых государств. Даже в США евреи во многом «делают» политику, так как деньги в наше время (да и раньше) «решают» почти все. Гитлер ненавидел евреев, потому что боялся их, … боялся евреев (но не евреек) и хотел их уничтожить как нацию, также как и русских (особенно большевиков). Примеров гонения на нацию с целью завладения её имуществом — более, чем достаточно. В известном романе Эжена Скриба «Мавры при Филиппе III» в конце XVI века началось гонение на мавров (некогда обогативших Испанию) только за то, что эти «тихони-земледельцы» накопили огромные богатства, которыми хотели завладеть правители, изгнав мавров из Испании.


 Кстати евреи (как люди умные) в большинстве своём стараются вести себя скромно (и «раствориться» в основной нации страны, в том числе, сменив фамилию и паспортные данные), чтобы «не дразнить гусей». В результате евреев много там, где жить хорошо (в том числе и по профессиям) и почти не встретишь там, где жить плохо (например, в тюрьмах, где «полно» русских «стрелочников»). Известно, что процент евреев в науке, кино, театре, на телевидении, в торговле и медицине во много раз больше (по отношению к их численности в стране) по сравнению с любой другой нацией, включая русских (тем более что под анкетной графой «русский» часто «скрывается» еврей или полукровка).

Недостатком великой еврейской нации мой друг считает не слишком большую озабоченность «моральной чистотой и безупречностью» дел, поступков и суждений, что конечно, увеличивает число антисемитов. А недостатками великой русской нации — беспечность (ставку на «авось», неумение хранить секреты), знаменитую «русскую лень», разобщённость на почве конкуренции, излишнюю щедрость. Исключительным положительным качеством русской нации является «душевность», способность к сопереживанию горя окружающих, доброта, «сверх» толерантность, являющаяся одной из причин того, что к России хотели всегда (и хотят сегодня) примкнуть другие нации, территории и даже государства (недаром Россия остаётся самой большой по территории страной земного шара). Кстати, пьянство, мой друг считает не свойством русской нации, а «приобретённой привычкой» последних лет, вызванной внешними неблагоприятными обстоятельствами.

В конечном счёте, мой друг подтвердил, что не любит ортодоксальных евреев, но уважает, воздаёт им должное (исключение составляют те евреи, которые являются его личными друзьями).
Рассуждения моего друга Ивана Фёдоровича Фокина о нациях, их особенностях, достоинствах и недостатках казались мне странными, хотя и интересными. С некоторыми из его доводов я был согласен, с некоторыми — не очень. Сам я никогда не делил людей по национальностям, я просто не различал национальности, мне казалось, что это просто надуманные различия, хотя теоретически знал, что есть национальный вопрос, даже национальные проблемы. Я считал, что есть хорошие и плохие люди, умные и не слишком, добрые и злые, честные и жулики (любых национальностей). Всегда считал, что указание национальности в паспортах — какой-то «пережиток», и отмену этого «злосчастного пункта»  воспринял как абсолютно правильное решение. Среди моих друзей — люди самых разных национальностей, и я никогда не делал никаких различий между ними. Может быть потому, что моё детство прошло в Чувашии, где чувашей и людей других национальностей было больше, чем русских. Среди моих друзей есть чуваши, грузины, узбеки, казахи, украинцы, белорусы и, конечно, — евреи (есть даже родственники), всех я люблю и считаю родными. Они живут в разных городах и даже государствах.

Одесса сегодня, как ни странно, тоже город другого государства. С Одессой у меня связано много личных воспоминаний, эмоций, происшествий. Я так часто бывал в Одессе, отдыхал в течение многих лет, что меня можно причислить к жителям Одессы (общей сложностью я «жил» в Одессе около трёх лет). В Одессе живут родственники моей любимой «невестки» Ирочки (жены моего сына Виктора), которая очень много сделала хорошего для всей нашей семьи (что в обычной жизни случается не часто). Ирочка — всеобщая любимица. Они с Виктором полюбили друг друга ещё тогда, когда были школьниками, а на первом курсе института Виктор сказал своей матери, моей любимой жене Гале (по прозвищу «Котёнок»), что не может жить без Ироньки, и они решили пожениться. Галя была напугана, так как решила, что в такой ситуации они вообще не закончат вуз. Её доводы в пользу учёбы привели к тому, что они решили повременить с официальным оформлением (благодаря рассудительности Ирочки и её мамы), но все-таки через два года свадьба состоялась, когда они были студентами третьего курса.

В Ирочку невозможно было не влюбиться. Она отличается необыкновенной красотой, неотразимым обаянием, умом и даже мудростью, а также сильной волей и целеустремлённостью. Ирочка с Виктором живут в любви и согласии уже более тридцати пяти лет и вырастили замечательного сына — моего любимого внука Витеньку, который окончил МГУ имени М. В. Ломоносова и стал самодостаточным, самостоятельным человеком, имеющим свой бизнес. Он — красавец, атлет почти двухметрового роста, честный и душевный человек. Ирочку любила и ценила моя покойная мама.

Мама считала, что заслуги Ирочки перед нашей семьёй велики, так как именно она принесла умиротворение во весь наш семейный клан. Дело в том, что моя жена Галя, при всех её замечательных качествах, была очень ревнивой, и это отражалось на взаимоотношениях в семье. Ирочка сумела всех успокоить и примирить на долгие годы. Она добилась выдающихся успехов в своей профессии аудитора и получает зарплату больше своего мужа (моего любимого сына) — профессора университета. Она перевезла свою маму и брата с семьёй из Кривого Рога в Москву. Словом, её «подвиги» в отношении родственников просто восхищают.

В отношении её мамы я скажу кратко: она отличается редкой красотой и умом. У меня просто нет слов, «потому что нельзя (как поётся в известной песне) быть красивой такой». Ирочка заботится обо всех своих родных (я тоже постоянно чувствую её заботу), в том числе и о живущих в Одессе.

 Одесса! «Как много в этом звуке…» (это говорилось о Москве, но можно сказать и об Одессе). Если назвать два самых знаменитых города на земле, то я бы (кроме Москвы) назвал (думаю, что и многие) Париж и Одессу.

Одесса многолика. Одно из самых знаменитых её прозвищ — «Одесса-мама» имеет «блатной» оттенок, особенно, если «вспомнить», что есть и «Ростов-папа». Но в этом «блатном семействе» просматривается явный «матриархат», так как слава Одессы, конечно, затмевает Ростов-на-Дону. В моей судьбе оба этих города много значат, но Одесса, конечно, на первом месте.

Одесса и Париж — два великих города, внешне очень похожи один на другого. И не удивительно, так как при создании Одессы большую роль сыграли выходцы из Франции: Дюк Ришелье и адмирал де Рибас. Недаром наверху знаменитой Потёмкинской лестницы у Морского вокзала стоит скульптурный памятник Дюку Ришелье, а главная улица Одессы называется «Дерибасовской». Знаменитые бульвары Одессы, в том числе Французский бульвар (с которым у меня связано много приятных воспоминаний) напоминают бульвары Парижа, а Одесский театр оперы и балета является чуть ли не копией парижского «Гранд Опера».

Но больше всего мне дороги мои многочисленные друзья-одесситы с их добрым юмором, особым остроумием, бесконечными анекдотами. Из Одессы вышло множество юмористов, расселившихся по всему миру. Московская эстрада — «кишит» одесситами. Латвийскую «Юрмалу», можно сказать, создали одесситы. Израиль сегодня «наполовину» состоит из одесситов и даже на Бродвее в США тон задают одесситы (не говоря уже о «Брайтон Бич»).

Мне особенно памятны многочисленные дни и вечера, проведённые в компании моего друга, коренного одессита Михаила Александровича Гришина и его друзей (это и мои друзья). Как и положено настоящему одесситу Миша Гришин был неиссякаемым источником анекдотов. Я с удовольствием слушал их, но тут же забывал. Тогда я стал пробовать записывать. Некоторые записи сохранились. Несколько самых коротких записей я процитирую.

О Брежневе.

Брежнев идёт по коридору, в Пасху, ему навстречу —  сотрудник:
— Леонид Ильич, «Христос воскрес!».
Идёт дальше, следующий сотрудник:
 — Леонид Ильич, «Христос воскрес!».
 — Спасибо, мне уже доложили.

Штирлиц подумал. Ему понравилось. Он решил подумать ещё

 — Представляешь, прихожу я домой, а там жена с любовником, и у обоих глаза такие хитрые-хитрые. Ну, я не раздеваюсь, иду прямо к холодильнику. Открываю – и точно, пиво моё выпили.

Жена спрашивает мужа, отправляющегося на курорт без неё
— А почему ты не надел обручальное кольцо?
— Кольцо в такую жару?!

Один боксёр рассказывает даме о своей жизни. Через несколько часов она его спрашивает:
— А где вы были ещё, кроме Нокдауна и Нокаута?

Дочь спрашивает отца:
— Папа, а тебя била когда-нибудь твоя мама?
— Нет, только твоя.

О Чапаеве.

Собрались Василий Иванович и Петька ехать в Украину и перепутали поезда. Сели в экспресс Москва–Пекин. Приехали. Выходит Василий Иванович на вокзал в Пекине и говорит:
— Здорово, хохлы! А чего это вы прищурились?!

Двоих ведут на расстрел, один предлагает:
— Давай убежим?
Второй спрашивает:
— А хуже не будет?

Встречаются два старых большевика:
— Помнишь, Вася, как мы Зимний брали?
— Да, погорячились!

У армянского радио спрашивают:
— Что раньше было: яйцо или курица?
Армянское радио отвечает:
— Раньше было всё!

У психиатра:
— Когда у вас появилась мысль, что вы собака?
— Когда был ещё щенком.
 
— Я не очень высокого мнения о слонах, – сказала одна муха другой.
— А почему?
— Они не могут бегать по потолку.

Осмотрев больную, врач озабоченно говорит её мужу:
— Ваша жена мне не нравится.
Муж вздыхает:
— Мне тоже, доктор.

— Ты знаешь, подруга, мне давно кажется, что муж меня не любит.
— Почему ты так думаешь?
— Второй год он не появляется дома!

Штирлиц и Мюллер. Мюллер говорит:
— Борман – русский.
— Откуда вы знаете, давайте его проверим.
 Протянули верёвку. Идёт Борман, споткнулся о верёвку и упал.
Кричит:
— Мать вашу!..
Мюллер:
— Ни хрена себе!
Штирлиц:
— Тише, тише, товарищи!

Заседание Политбюро. Выступает Брежнев:
— Товарищи! У членов Политбюро развивается склероз! Вчера мы хоронили товарища… Кстати, где он? А что он делает на кладбище в рабочее время?! Да, товарищи, есть у нас ещё проблемы с дисциплиной   и воспитанием! Кого похоронили?... Когда?... Вчера?... Ах, да, прискорбно.. Кстати о воспитании. Вчера, когда заиграла медленная музыка, один я догадался пригласить даму на танец…

А вот по поводу этого анекдота Миша уверял меня, что это не анекдот, а быль. Утёсов вернулся в Одессу после долгого отсутствия. Поставил два своих чемодана на привокзальной площади. Огляделся и воскликнул: «Не узнаю тебя, Одесса!» Хотел взять чемоданы, но они исчезли. Утёсов отреагировал: «Вот теперь узнаю!»

Надо сказать, что под стать Мише Гришину была и его весёлая компания. Я с удовольствием примкнул к ней и обрёл новых друзей, с которыми пора познакомить и читателя.

Базой (во всех отношениях) нашей дружной компании была чета Гришиных (они были старшими по возрасту), жили в начале «улицы фонтанов» недалеко от пищевого института, где работал Михаил Александрович.

У Михаила Александровича и его супруги Светланы Николаевны (она работала в том же институте) была большая четырёхкомнатная квартира. Их взрослые дети с семьями разъехались «по всему свету» — в США, Германию и Францию. Светлана Николаевна любила принимать гостей и готовить. Её знаменитый украинский борщ нравился всем, а я, буквально, им «объедался». Я никогда ничего не ел в жизни такого вкусного, как этот борщ. Светлана Николаевна Гришина была исключительно милой и привлекательной женщиной, хотя красавицей я её не назвал бы. Зато её доброта и душевность просто покоряли. Таким же добрым был её муж Михаил Александрович, далеко не красавчик, но весьма располагающий к себе русский блондин-богатырь с окладистой бородкой, среднего роста, но могучего телосложения, мастер спорта по тяжёлой атлетике.

Подруга Светланы — Ирина Борисовна Коробова, много моложе её, красивая, но склонная к полноте. Умная, острая на язык с изумительным сильным голосом.

 Вторая подруга Светланы Тала (Наталья Абрамовна Гинзбург) —  писаная красавица, певица, неразлучная со своим молодым красавцем Сеней (Семён Израилевич Абрамович), покоряла буквально всех мужчин, с которыми общалась. Эта «сладкая парочка» была главным источником оптимизма и юмора в нашей дружной компании. Их песни (кроме меня все замечательно пели) меня буквально завораживали, особенно украинские песни – лучшие в мире (по моему мнению). Сеня обучил меня еврейскому танцу «Семь-сорок», музыка которого мне всегда очень нравилась (21).

Сеня виртуозно играл на гитаре и был классным пианистом. Но главный талант его состоял в рассказывании анекдотов, которых он знал бесконечно много, думаю, что даже больше, чем Миша. Тала предложила устроить состязание по рассказыванию анекдотов между Мишей и Сеней. Предложение приняли единогласно. Выработали даже правила соревнования. Три тура. В каждом туре каждый участник рассказывает по 3 анекдота. Сеня предложил во втором туре рассказывать только анекдоты про евреев, а в третьем — о сексе и любовных делах. Тематика первого тура не оговаривалась. Предстояла битва «титанов». Судьями были мы с Ирой, а Светлана с Талой — наблюдателями. Тала вызвалась стенографировать (она в совершенстве владела стенографией и печатала как профессиональная машинистка). Переписанная на машинке стенограмма сохранилась, и я её привожу полностью.

Тур первый. Миша.

— Куда бы вы хотели попасть, в рай или в ад? — спрашивает хозяйка.
— Трудно сказать, – отвечает подруга. — С точки зрения климата, рай предпочтительнее, но в аду общество интереснее.

Встречаются двое друзей, не видевшиеся 15 лет.
— Что новенького? – спросил один.
— Ты знаешь, жена мне изменяет.
— Ты меня не правильно понял. Я спросил, что новенького?

Штирлиц очнулся в камере. Лежит и не может вспомнить, что произошло. «Ладно, — думает, — зайдут наши, скажу, что я Исаев, зайдут немцы – скажу что Штирлиц».
Заходит милиционер и говорит:
— Ну и нажрались вы вчера, товарищ Тихонов!

Тур первый Сеня.

Маленькая девочка разговаривает с отцом:
— Папа, мне сегодня приснилось, что ты подарил мне маленькую шоколадку.
— Будешь слушаться, приснится, что подарил большую.

Маленький червячок, плача, спрашивает мать:
— Мама, мама, а где наш папа?
— Замолчи. Папа ушёл с рыбаками на рыбалку.

Ночью поезд остановился в Одессе. Один из пассажиров:
— Какая это станция? Почему стоим так долго?
—Одесса. Паровоз меняют.
— На что меняют?
— Как на что? На паровоз.
— Тогда это не Одесса.

Тур второй. Сеня.
Перрон. Еврей, прощаясь с Одессой, высунул голову в окошко. Проходит мимо какой-то жлоб. И как даст в ухо!
Еврей:
— Ты это, серьёзно?
— Да!
— Ну, тебе повезло! А то я шуток не люблю!

— Вась, там еврея бьют.
— Так он же по паспорту русский.
— Так не по паспорту бьют, а по морде бьют.

— Абрам, где ты достал себе такой костюм?
— В Париже.
– А это далеко от Бердичева?
— Ну, примерно две тысячи километров будет.
— Подумать только! Такая глушь, а так шикарно шьют!

Тур второй Миша.

Экскурсия в Одессе, экскурсовод рассказывает:
— Перед вами памятник неизвестному еврейскому матросу Рабиновичу Абраму Исааковичу. Один из экскурсантов спрашивает:
— Почему же неизвестному, если известны его имя и фамилия?
— А неизвестно, был ли он матросом.

Спрашивают русского:
— Ты любишь свою Родину?
— Люблю!
— А умрёшь за неё?
— Умру!
Спрашивают еврея:
— Ты любишь свою Родину?
— Люблю.
— А сможешь за неё умереть?
— А кто же тогда будет Родину любить?

Самый короткий анекдот. Еврей – дворник.

Тур третий. Миша.

— Мне кажется, что моя жена изменяет мне с садовником. Прихожу домой, а под одеялом лепестки роз.
— А мне кажется, что моя жена изменяет мне с железнодорожником: прихожу домой, а под одеялом – железнодорожник!

Одна дама рассказывала джентльмену о своём первом муже:
— Я встретилась с ним в двадцать, а ушла от него в двадцать три.
— Да, — согласился джентльмен, – я тоже думаю, что трёх часов вполне достаточно.
 
Жена с любовником в постели. Звонит телефон. Жена, немного поговорив, вешает трубку.
Любовник спрашивает:
— Кто звонил?
— Да, муж. Сказал, что задержится, потому, что играет с тобой в шашки.

Тур третий. Сеня.

Ванька и Манька играют в прятки.
— Если я тебя найду, — говорит Ванька, — то я тебя изнасилую.
— Хорошо, а если ты меня не найдёшь, я буду стоять за дверью.

Немецкому философу Эммануилу Канту задали вопрос:
— Какие, по вашему мнению, женщины склонны к большей верности – брюнетки или блондинки?
Не задумываясь, Кант ответил:
— Седые!

Две француженки:
— Ты разговариваешь с мужем во время полового акта?
— Да, если рядом есть телефон.

Решение судей. Победитель первого тура Миша, второго — Сеня, а в третьем туре — ничья. Сражение закончилось боевой ничьей. Последовало единогласное одобрение решения. Конец стенограммы.

Надо сказать, что мы всей компанией часто совершали экскурсии по любимой Одессе. Особенно мне нравилось бродить по Французскому бульвару, мимо завода шампанских вин и зданий университета имени Мечникова (с левой стороны улицы), института имени Филатова и Одесской киностудии с барельефом Высоцкого — с правой, мимо театра оперетты имени Михаила Водяного — до Арнаутских улиц, а то и до знаменитого «Привоза» у Одесского железнодорожного вокзала. «Отправным» пунктом таких экскурсий были либо «Аркадия», либо санаторий «Магнолия», где я отдыхал много лет подряд в отпускной период. Мы, конечно, посещали центр (Дерибасовскую улицу и Греческую площадь). Неоднократно были в театре Оперы и балета, на морском вокзале. Словом, много гуляли (но не «вели разгульный образ жизни», хотя «Одесса-мама» предоставляла и такую возможность).

Так случилось, что неблагоприятные политические события в Украине прервали наши ежегодные встречи в Одессе. Будем надеяться, что ненадолго.

«Ростов-папа», конечно, менее значителен, чем «Одесса-мама». Одессит Костя не привозил в Ростов с моря «Шаланды полные кефали» для реализации её вместе с биндюжниками на «Привозе» по той простой причине, что в Ростове нет моря, нет кефали, нет «Привоза» и нет биндюжников. Там нет и такого как в Одессе криминала, не было и «Соньки – золотой ручки», но зато был Великий Тихий Дон, Донские казаки и вполне профессиональный «блатной» мирок, который регулярно давал о себе знать. У моего родного брата в самом центре Ростова, в гостинице у улицы Энгельса «умыкнули» все вещички, когда он был в командировке в Ростове-на-Дону.

Я бывал в Ростове много раз, в основном, в служебных командировках. В первый раз приехал по заданию Замминистра высшего образования И. М. Макарова, который, кроме всего прочего, передал со мной привет другу своей молодости, ректору Ростовского университета Юрию Андреевичу Жданову (сыну личного друга Сталина — Андрея Андреевича Жданова и второму мужу дочери Сталина Светланы).

Я с волнением ждал этой встречи, но был разочарован, так как Юрий Андреевич Жданов ничем особенным не отличался. Он был среднего роста, круглолицый с большой бородавкой на лице, не слишком разговорчивый и компанейский. Жданов не производил впечатления холёного «барина», каким был его друг Макаров. Он был спокойным, деловым и, по-видимому, умным человеком. Чуть ли не «с детства» его избрали вместе с Макаровым членом-корреспондентом АН СССР (они тогда работали вместе в ЦК КПСС).

Впоследствии оба стали академиками (Макаров после избрания  академиком ушёл из Министерства на должность Главного Учёного секретаря АН СССР).

По поручению Юрия Андреевича Жданова, непосредственные дела со мной вела молодая и миловидная женщина по имени Татьяна, которая сразу же отрекомендовалась «казацкой внучкой, казацкого атамана». С этим «атаманом донских казаков» я познакомился и даже подружился. Его звали Иван Иванович, он был уже в преклонном возрасте, но очень бодрым, энергичным, на редкость разговорчивым. Его знания, особенно о жизни знаменитых людей, поражали. Он знал всё о жизни Юрия Андреевича Жданова и жизни его отца — личного друга Сталина. Да и о Сталине он знал много такого, что до сих пор считается государственной тайной.

Он хорошо знал Михаила Александровича Шолохова и его семью, общался с прототипом главного героя «Тихого Дона» Григория Мелихова — казаком Константином Недорубовым. Словом, это был человек совершенно необыкновенный, и я воспользовался знакомством с ним, чтобы записать его наиболее интересные рассказы.

В первую очередь — об отце ректора Ростовского университета — Андрее Андреевиче Жданове.

Андрей Жданов родился в 1896 году. Окончил лишь несколько классов реального училища, что не мешало ему позже в графе «Образование» писать: «Незаконченное высшее». Благодаря своей активности, он быстро двигался по партийной «лестнице». Он познакомился со Сталиным в 1922 году и сразу понравился вождю. В двадцать девять лет он уже – кандидат в члены ЦК, а чуть позже и член ЦК. Жданов был человеком весёлым и компанейским. Под рюмочку мог сыграть и на пианино, и на гармони. Мог развеселить «отца народов» похабными частушками и скабрёзными анекдотами. Недаром Коганович презрительно называл его «гармонистом». На фоне невоздержанного потребления алкоголя у Жданова развились сердечная недостаточность и диабет. Хрущёв вообще считал Жданова «запойным» пьяницей.

Первым секретарём Ленинградского обкома и горкома Жданов стал в 1934 году. Это произошло сразу после загадочного убийства Кирова. Жданов во многом был ответственен за последующие репрессии в Ленинграде и других регионах страны. Жданов стал личным другом Сталина. На отдых в Сочи Сталин выезжал со Ждановым.

В первые дни Великой Отечественной войны у Жданова был нервный срыв. Он запирался в личном бункере и беспробудно пил. А в 1943 году пролежал в Кремлёвской больнице два месяца. Диагноз — стенокардия.

Большую часть времени Жданов работал в своём кабинете в Смольном. От бесконечного курения обострилась его давняя болезнь астма, он хрипел, кашлял… Жданов, как и его сподвижники (также как и фронтовые командиры, во время блокады Ленинграда), получали «паёк»: четыреста (не более!) граммов хлеба, миску мясного или рыбного супа и, по возможности, немного каши.

Весной 1949 года сын Жданова Юрий женился на Светлане Аллилуевой (22), дочери вождя. Если бы не преждевременная смерть А.А. Жданова, он стал бы свойственником Сталина (точнее, сватом — прим. ред.). У Светланы и Юрия родилась дочка Катя — внучка Сталина и Жданова. Позднее она стала известным в стране вулканологом. Когда же осенью 1952 года Юрий Жданов и Светлана Аллилуева разошлись, Сталин в привычной манере высказал дочери: «Ну и дура! В кои-то веки попался порядочный человек, и не смогла его удержать…»
Андрей Жданов умер в 1948 году на Сталинской даче. Причины смерти Жданова и в наши дни оценивают неоднозначно (23). Но всю правду пока что не знает никто.

Иван Иванович категорически отвергал версию о том, что Сталин во время Великой Отечественной войны никогда не был на фронте. Дескать, трусливо руководил войной из кремлёвского бомбоубежища. Эту версию Иван Иванович считал подлостью и настаивал на том, что Сталин всегда обладал личным мужеством. Показал себя храбрым военачальником ещё в Гражданскую. Многократно бывал на фронтах Великой Отечественной войны, причём, в самые тяжёлые первые годы войны и на самых опасных участках.

 Сталин в письмах к Черчиллю несколько раз мимоходом упоминал о своих поездках на фронт: «Только теперь по возвращению с фронта, я могу ответить Вам на Ваше послание 16 июля…».
«Приходиться чаще лично бывать на различных участках фронта», «Мне приходиться чаще, чем обычно, выезжать в войска на те или иные участки фронта».

Первая поездка Сталина на фронт состоялась в июне 1941 года. В сентябре Сталин снова посетил эти места и осмотрел первый пояс Можайской линии обороны. Особой опасности подвергся вождь, когда ездил на фронт в ноябре 1941 года. Он тогда лично хотел посмотреть действие в бою легендарных катюш. Результат был ошеломительный, но последовал ответный удар врага. Начался артобстрел, а затем налёт вражеской авиации. Так что побывал наш Верховный под огнём, «понюхал», как истинный фронтовик, пороху. В том страшном ноябре, когда решалась судьба Москвы и страны, Сталин ещё два раза посещал действующие войска. Он посетил и 316-ю Панфиловскую дивизию, которая вела бои на Волоколамском шоссе у деревни Гусенево.

В 1942–1943 годы Сталин продолжал выезжать на фронт. Осенью 1943 года, возвращаясь с Тегеранской конференции, он посетил разрушенный, но победивший врага Сталинград.

 В августе 1943 года Сталин выезжал на Калининский фронт (деревня Хорошёво), где провёл совещание с командующим фронтом Еременко. Вначале был злой, даже матерился, но когда получил сообщение о взятии Орла и Белгорода – подобрел. Приказал налить всем водки. Именно тогда в деревни Хорошёво было принято решение отмечать победы праздничным салютом.

Хозяйке, где останавливался Сталин, оставили все продукты.
— А кто же это был у меня в хате? – спросила она (в целях секретности ей ничего не сообщали и временно поселили в другой хате).
— Товарищ Сталин.

Хозяйка ахнула и грохнулась на пол. Пришлось вызывать военфельдшера.

Победа в войне уже была предрешена. Выезжать на фронт Сталину уже не стало необходимостью.

Из рассказов Иван Ивановича о «Тихом Доне» Шолохова и казаках особенно сильное впечатление оставило повествование о судьбе прототипа Григория Мелихова герое Советского Союза Константине Недорубове. Донской казак Константин Недорубов отличился на трёх войнах и прожил почти целый век! Михаил Шолохов, собирая материал для романа «Тихий Дон», немало общался с казаками. Одним из собеседников писателя тогда был Константин Недорубов.

Когда грянула Первая мировая, Недорубову уже исполнилось двадцать пять лет. Служил в подразделении войсковой разведки. Однажды во время обычной «вылазки» к противнику, Недорубов в одиночку напал на подразделение австрийцев. Подкравшись, он метнул гранату, которая взорвалась прямо перед входом в дом. Перепуганные австрийцы решили, что это начало русской атаки. Они побросали оружие и сдались в плен. В итоге Недорубов отконвоировал пятьдесят два пленных! Войну он закончил с полным бантом Георгиевского креста (все четыре степени). Один из них был получен за отвагу в ходе знаменитого Брусиловского прорыва летом 1916 года. Другой — за то, что взял в плен штаб немецкой дивизии, захватив при этом ценные документы.

Во время Гражданской войны понять, где «свои», а где «чужие» становилось все труднее и труднее. Недорубов несколько раз переходил от белых к красным и обратно. Побывал в плену у обеих сторон. В конце концов, Недорубов нашёл своё место в рядах Конармии Будённого. Участвовал в боях за Царицын, бился против войск Врангеля на Перекопе. Во время боев за Перекоп пуля пробила Недорубову лёгкое. Его спасли, а пулю вытащить не удалось — она осталась у него в груди навсегда. Всего казак получил восемь ранений.

В битве за станицу Кущевская в августе 1942 года Константин Недорубов с сыном Николаем фактически сорвали фланговый манёвр немецких войск, за что отцу присвоили звание Героя Советского Союза, а сына наградили Орденом Красной Звезды.

Осенью 1942 года Недорубов был тяжело ранен в боях под Туапсе. Умер Константин Недорубов в декабре 1978 года, чуть-чуть не дожив до своего девяностолетия. А в песнях и легендах живёт до сих пор.

На этом я решил поставить точку. Хотя многое ещё мог бы рассказать и о славном городе Ростове, и о его обитателях, и о своих поездках в Ростов-на-Дону, но, как говорится «хорошего понемножку».


НА «ЮГАХ»

Я много ездил по стране. И при Советской власти, и позже. Не «за туманом» и не за «запахом тайги». В основном это были служебные командировки, а в отпускной период — поездки на отдых, как правило, в южные регионы страны. Когда начинался этот самый отпускной период, сослуживцы восклицали: «А теперь — на “юга”, загорать!» На «юга» я чаще всего ездил один, и объяснялось это просто: отдых на «югах» у меня связывался с морем (как и других), но не просто с морем, а с многочасовыми заплывами на многие километры с ластами. При этом попутчиков у меня, как правило, не находилось и среди мужчин и, тем более, среди женщин. Я не лежал часами на пляже, как большинство моих друзей и родственников, тем более что, оказавшись на солнце, я не загорал, а «сгорал». Поэтому плавал я обычно в рубашке, защищавшей от солнца, в утренние и вечерние часы. Плавание было моим «хобби» после ухода из «Большого спорта», где я в своё время добился довольно значительных успехов: был мастером спорта СССР, Чемпионом России по плаванию на спине (на 200 м).

За десятки лет, как пловец, я «одолел» более тысячи километров, в том числе, проплыл по частям все расстояние от Туапсе до Батуми. О своих морских приключениях я рассказал в одной из книг: «Морские рассказы или записи пловца». Поэтому здесь пойдёт речь о событиях «на суше». Событий и «приключений» за много лет было множество, но в памяти остались далеко не все. Отдельные «картинки» и «эпизоды», да и то почему-то не самые яркие.

 Объяснить я этого не могу, но давно заметил, что некоторые, порой незначительные, события запоминаются на всю жизнь, в то время как многие, куда более значимые, быстро забываются. Не знаю, как у других, а у меня именно так. Часто это люди, далеко не всегда важные в моей жизни, рассказы друзей. Но никогда не запоминаются анекдоты, какими бы остроумными они не были и как бы не восхищался я рассказчиком.

С некоторых пор я стал записывать услышанные анекдоты, и это даёт мне возможность воспроизводить их.

И ещё я заметил (но это общеизвестно), что повторное посещение одних и тех же мест производит совсем другое, обычно, более слабое впечатление, хотя часто эти места изменялись (объективно) в лучшую сторону. Я посетил за долгие годы более сотни городов и поселений страны, многие из которых теперь принадлежат другим странам. Это, главным образом, бывшие Республики СССР. Поэтому я буду вспоминать «картинки», связанные в моей памяти с югом огромной страны, которая называлась СССР.

Впервые я побывал на «настоящем» юге, когда мне было 13 лет. Это был пионерский лагерь «Артек» в Крыму. Все мне казалось сказочным: и море и гора-медведь Аю-Даг, и Гурзуф, и Ялта, и скалы в море (Адалары), и Никитский ботанический сад и все, все. Я собирал гербарий (чего потом в жизни никогда не делал), до сих пор помню названия и внешний вид многих цветов и растений (хотя я далёк от ботаники). Мне казалось чудесным питание в Артеке, хотя нас «закармливали» только картофельным пюре и виноградом (с продуктами в те послевоенные годы было плохо). Мне на всю жизнь запомнились чтения вслух (читала пионервожатая) книгу Вениамина Каверина «Два капитана».

Через много лет, оказавшись в тех местах во время круиза на теплоходе «Одесса» с моими чехословацкими друзьями, я спокойно взирал на все эти прелести без особого волнения.

Больше всего тогда мне запомнился рассказ Ялтинского экскурсовода о болезни и смерти А.П. Чехова. Вот его содержание.

Антон Павлович Чехов, выдающийся русский писатель, обладал удивительно тонкой душой, сильно чувствовавшей несовершенство мира. Он умер в сорок четыре года, перед кончиной поставив себе последний диагноз: «Я умираю…»

Когда в 1860 году в семье купца третьей гильдии родился сын, никто даже не предполагал, что он войдёт в плеяду самых выдающихся писателей. Семья проживала в провинциальном городе Таганроге, и будущий литератор с младых ногтей вынужден был осваивать азы торговли.

В 1874 году молодой человек после купания в холодной воде тяжело заболел. В 1879 году Чехов поступил на медицинский факультет Московского университета. С этого времени девятнадцатилетний юноша стал писать для заработка, так как оказался единственным кормильцем своей большой семьи. В сыром подвале он исписывал груды бумаги, зарабатывая «построчные» копейки на содержание матери, братьев, сестры (отец их бросил).

Чехов до встречи с Ольгой Книппер никому предложений не делал (если не считать одной юношеской неудачи). Выход своей сексуальной энергии, которую обострил туберкулёз, он находил в публичных домах, будучи их постоянным клиентом лет с пятнадцати. Он совершенно не стеснялся этого факта и довольно подробно в письмах к друзьям обсуждал особенности своего общения со «жрицами любви». Чехов заболел туберкулёзом ещё в студенческие годы. Кровь текла из правого лёгкого.

К 1889 году Чехов становится модным и известным писателем. Им написаны «Унтер Пришибеев», «Горе» и ряд других талантливых рассказов. Но болезнь продолжает постепенно развиваться. Врач описывал Антона Павловича Чехова как пациента болезненного и истощённого вида, у него были тонкие кости и плоская грудь. При росте в 186 сантиметров он весил всего 62 килограмма. «Кровь валит и днём и ночью, как из ведра», — писал он в одном из писем.

Здоровье Чехова подкосила поездка на Сахалин, где в то время содержались каторжники. Добираться туда ему пришлось на лошадях в распутицу, и преодолевать в сырости тысячи километров. Это было самое неблагоприятное время для него.

Несмотря на прогрессирующий недуг, в 1901 году Чехов женился. Он вдруг захотел детей, но почему-то выбрал на роль жены не самую подходящую женщину. Она была актрисой, так сильно привязанной к театру, что никогда не оставила бы сцену ради семьи (как известно, это была актриса МХАТ имени Чехова Ольга Леонардовна Книппер-Чехова). Жили они большее время порознь: она в Москве, он в Крыму.

Весна 1904 года принесла с собой сырость, и состояние Чехова резко ухудшилось. Врачи отправили его на лечение в Баденвайлер (Германия). Как вспоминал писатель Николай Телешов, перед ним предстал необычайно худой и измождённый человек, лежащий на кровати и обложенный подушками.

 Чехов умер в Баденвайлере, в отеле, в ночь на 2 июля 1904 года. Перед смертью он попросил бокал шампанского, а потом произнёс фразу по-немецки: «Ich sterbe» (я умираю). Осушив бокал, он повернулся на левый бок и вскоре замолчал навсегда.

Моё первое «знакомство» с Черноморским побережьем Кавказа состоялось, когда я, будучи уже в зрелом возрасте, приехал в отпускной период отдыхать в Дагомыс (тогда он ещё не был частью большого Сочи). Приехал не один, а в сопровождении своей аспирантки, которая прекрасно знала те места, так как была в Сочи и окрестностях уже много раз. Естественно, она была моим «гидом» по Кавказу. В Дагомысе (как когда-то в Крыму) меня все восхищало, а частые экскурсии в Сочи добавляли восторг в моё восприятие прелестей Кавказа. Да и компания была замечательной.

Мы поселились в частном секторе, очень удачно: у самого моря. Был июль, все изнывали от жары, но я жару переносил довольно хорошо (и сейчас хорошо переношу), так что она меня не тяготила. Моя спутница превратилась в «негритянку», а я не «сгорел» так как все время был в защитной рубашке (парадокс: жары я не боялся, а от солнца прятался), потому что не загорал, а «сгорал» на солнце. Такова особенность моей кожи, возможно связанная с аристократическим происхождением по материнской линии.

Уже тогда я пристрастился к дальним заплывам, которые буквально «убивали» мою спутницу, которая была не в силах следовать за мной в море, хотя и плавала (в обычном понимании) вполне прилично. Именно тогда я понял, что не следует брать с собой на летний отдых «обузу» – спутниц и спутников, которым мои многочасовые заплывы доставляют «одни страдания». Правда Валентина (так звали мою подругу) вскоре приспособилась к новому образу жизни и почти 24 часа в сутки «загорала» на пляже.

Через много лет я снова побывал в Дагомысе на турбазе «Заря» с компанией (в компании было четверо, в том числе мой друг военнослужащий Виталик, с которым мы совершали «походы», за что получили звание «турист СССР» и значки). Мужская половина (мы с Виталиком) активно участвовали в турпоходах, а женская половина их игнорировала («походы» не были обязательными). В этот раз Дагомыс не произвёл на меня никакого впечатления, также как повторное посещение южного берега Крыма, хотя в первый приезд меня восхищало буквально все.

 Однако так было не всегда. Пример тому Ростов-на-Дону. В первый приезд, город мне даже не понравился. Правда, я тогда с головой был погружен в дела — выполнение поручений Замминистра Макарова, касающихся Ростовского технического университета, где ректором был друг Макарова — Юрий Жданов (одно время женатый на дочери Сталина Светлане Аллилуевой). Однако, если быть до конца честным, в той поездке на меня произвела неизгладимое впечатление сотрудница университета Татьяна, занимавшаяся по поручению ректора моими делами, и её дед, казацкий атаман Иван Иванович. Последующие мои приезды в Ростов-на-Дону были связаны именно с желанием общения с этими замечательными людьми.

По приезде в Ростов я сразу же направился на квартиру к Татьяне. Чувствовал я себя не слишком уверенно, так как не был убеждён в тёплом приёме, тем более о своём приезде я фактически не предупредил и только вскользь упомянул в разговоре по телефону о возможном появлении в Ростове-на-Дону. Но встреча превзошла все ожидания, я был встречен радушно, однако Татьяны не было дома — она уехала в кратковременную командировку. Её дочь Анжелика переживала по этому поводу. Она очень любила свою мать, ревновала её и к мужчинам, и к женщинам и не отпускала её от себя ни на шаг. Ей было 14 лет, он она производила впечатление взрослой девушки: высокая, стройная, с развитыми формами, не слишком  яркая, но красивая и умная. Она была отличницей в школе.

Её прадед Иван Иванович был, несмотря на годы, бравым, моложавым и бесконечно разговорчивым человеком.

Иван Иванович был патриотом Ростова-на-Дону, очень любил свой город и гордился им. И было чем гордиться. В городе было более миллиона жителей. Основан он был в 1749 году при дочери Петра I Елизавете Петровне. В 1761 году была заложена крепость. Названа она в честь Митрополита Дмитрия Ростовского. Ростов-на-Дону один из самых крупных южных центров России. Порт на Дону, железнодорожный узел, имеет международный аэропорт. Развито машиностроение (выпускаются знаменитые комбайны «Дон»), химическая промышленность. Крупный научный и культурный центр. Функционируют свыше 25 вузов (в том числе Южный Федеративный университет), музеи, театры цирк. В Ростовской области более четырёх с половиной миллионов жителей (городское население составляет 66,7%). Это — Предкавказье. На юге — Азовское море. Действуют Цимлянская ГЭС, морской порт Таганрог. Судоходство по Дону, Северному Донцу, Азовскому морю.

Обладая феноменальной памятью, Иван Иванович знал все о ректоре вуза, где работала его дочь — Юрии Жданове, его отце — личном друге Сталина Андрее Жданове, о семье Сталина и даже о врагах Сталина, в том числе о злейшем враге — Троцком. Он утверждал, что Троцкий (прежняя фамилия Бронштейн) — совсем не еврей, в чем убеждены все (и я в том числе), а русский с примесью польской крови и что он... правнук Пушкина (24)! Я был настолько удивлён его сообщением, что в первый момент даже не отреагировал. Но потом «пристал» к Ивану Ивановичу с просьбой рассказать о «родстве» Троцкого с великим Пушкиным. Уговаривать долго не пришлось, Иван Иванович охотно согласился, и вот что он рассказал (я тщательно записал его рассказ).

— «Солнце русской поэзии», великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин, как известно, влюблялся часто и нередко до потери рассудка. В 1817 году Пушкин получил назначение в Коллегию иностранных дел на должность переводчика, в звании коллежского секретаря с денежным содержанием семьсот рублей в год. Тогда у него завязался головокружительный роман с полячкой Анжеликой Дембинской. У Анжелики родился ребёнок, которого назвали Леонтием. Пушкин обратился за советом к своим влиятельным друзьям. Помощь пришла со стороны Николая Раевского, генеральского сына (Пушкин сдружился с Раевским во время учёбы в Лицее, убегая в казармы к гусарам). Малыша Леонтия увезли в имение Раевских на юг. Леонтий жил в семействе Раевских, где получил неплохое образование и выучил французский язык.

Приблизительно в это же время Пушкин сочинил знаменитое стихотворение «Романс», которое начинается такими строками:

«Под вечер, осенью ненастной
В далёких дева шла местах
И тайный плод любви несчастной
Держала в трепетных руках».

Уже после смерти Николая Раевского у Леонтия Дембинского, который был его секретарём, случился роман с богатой русской дамой. Она забеременела и родила — опять мальчика! Его отдали (за деньги) на сторону — в бездетную семью еврея-колониста. Так русский внук великого русского поэта стал Давыдом Леонтьевичем Бронштейном (фамилию ему дали приёмные родители-евреи). Со временем русское имя Давыд было заменено на более привычное для родительского уха еврейское имя Давид. Давид в отличие от своего великого деда оказался прекрасным землевладельцем. Он стал миллионером. Но чем Давид был похож на деда, так это своей плодовитостью — у Пушкина было четыре законных ребёнка и множество детей, рождённых вне брака. А у Давида Леонтьевича, женившегося на Анне Животовской, было восемь детей, четверо из которых умерли в детстве.

Пятым ребёнком Давида Леонтьевича был сын Лев — он и стал революционером Львом Давидовичем Троцким.

Родившись в 1879 году (ровесник Сталина) Лева Бронштейн был умным и способным ребёнком, и «родители» послали его учиться в училище Святого Павла в Одессе. Он, как и его великий прадед, обладал литературным талантом, был прекрасным оратором. Впоследствии литературный талант Троцкого был оценён весьма высоко.

Родство Пушкина и Троцкого подтверждается наличием у обоих одинаковых наследственных болезней: случались беспричинные обмороки, был нервный тик в левом углу рта, подагра, близорукость, проблема с желудочно-кишечным трактом.

Из внешних проявлений можно отметить свойственную обоим чёрствость по отношению к родителям (особенно к отцу). Лев вообще порвал с отцом всякие отношения. Его отец сказал: «Отцы трудятся, зарабатывают на старость, а дети делают революцию и оставляют их ни с чем».

Однако, Троцкий так и не сумел найти общий язык со Сталиным — с этой по словам Троцкого, «наиболее выдающейся посредственностью нашей партии». 20 августа 1940 года сталинский агент Рамон Меркадер проломил Троцкому голову ледорубом в далёкой солнечной Мексике. Так закончил свой рассказ казачий атаман Иван Иванович.

Я долго находился под впечатлением от услышанного — вплоть до приезда Татьяны. С Татьяной мы встретились настолько душевно, что заслужили неодобрение ревнивой Анжелики.

По итогам командировки Татьяна должна была срочно выехать в Москву, и мы, естественно, решили ехать вместе. Анжелику, не взяли, хотя она очень просилась и обиделась. Каково же было наше удивление, когда первым человеком, встретившим нас в Москве, оказалась Анжелика. Дед, души не чаявший в своей внучке, не смог отговорить её от этой поездки. Анжелика буквально ни на час не хотела отпускать Татьяну от себя, хотя ко мне она относилась хорошо и называла «дядей Сашей». Её ревность угнетала Татьяну, но она ничего не могла с этим поделать. Когда Татьяна закончила свои дела в Москве, мы договорились с ней поехать вместе отдыхать в Сочи, так как наступал сезон летнего отдыха (естественно, предполагалось ехать без Анжелики).

Невероятно, но факт: когда мы с Татьяной через две недели вышли из поезда на Сочинский вокзал, навстречу нам шла улыбающаяся Анжелика. Так Анжелика «сгубила» нашу любовь и своей необузданной ревностью лишила счастливой личной жизни горячо любимую мать. Мы вынуждены были расстаться. О дальнейшей судьбе матери и дочери я, к сожалению, ничего не знаю. В Ростов-на-Дону я больше не ездил.

Из «картинок», которые остались навсегда в моей памяти, почти все связаны с выдающимися личностями, которые произвели на меня большое впечатление своими делами, и главное, своими необычными рассказами о неизвестных мне (думаю, что и многим) событиях прошлых времён, а так же невероятными фактами, казалось бы, всем известных событий. К числу таких «уникумов», несомненно, относится философ, мудрец и интеллектуал из Ташкента, друг моего докторанта Мухиддинова, хозяин ресторана в гостинице «Москва», человек карликового роста, но гигантского ума. Я звал его Сократ «Ташкентский». С некоторых пор я стал записывать его мысли и рассказы. Он считал, например, что отношения между мужчиной и женщиной не могут быть стабильно дружескими, а постоянно изменяются. Относительно стабильные дружеские отношения могут быть только после «цивилизованного» развода (расставания) супругов или любовников, а так же дружба при наличии дружеского «секса». Особую группу друзей составляют фанаты и верные ученики или ученицы. Я верил ему. У меня в жизни было только пятеро друзей-женщин, трое из которых — бывшие ученицы. Одна из пятерых была «заочницей»: в течение многих лет присылала мне безответные открытки на каждый праздник. И только одна из женщин-друзей была бывшей любовницей, с которой у нас сохранился «дружеский секс». Перед моим мысленным взором возникла одна из «картинок» с участием Ташкентского мудреца.

 Мы с ним сидим в Самарканде, в чайхане и беседуем о прошлом этого великого города. Естественно, вспомнили о Тамерлане, при котором Самарканд был столицей огромного царства.

Неожиданно собеседник мне заявляет, что Тамерлан спас христианский Константинополь от турецкого завоевания. Представить Тамерлана в роли «спасителя» (тем более христианского Константинополя) было невозможно, и я попросил Сократа рассказать об этом (привычно приготовившись записывать). Вот что он рассказал.

В конце XIV — начале XV века армии турецкого султана Баязида молниеносно захватили Болгарию, Македонию, Фессалию и осадили Константинополь. Византийский император Мануил II Палеолог в панике умолял Запад о помощи. Но помощь пришла с Востока. В дело вступил грозный эмир Самарканда Темур.

Баязид готовился к окончательному покорению Византии. Но не забывал он и о своих восточных владениях, пытаясь раздвинуть свои рубежи в сторону Сирии и Египта. На них же положил глаз и Темур. Столкновение двух завоевателей становилось неизбежным. Темур написал Баязиду: «В одном котле не могут вариться две бараньи головы». Намёк был достаточно прозрачным — в Азии должен быть один хозяин.

Войско Темура двинулось в сторону Ангоры, или, как ее сейчас называют Анкары. Баязид считался опытным и храбрым военачальником. Но были у него две слабости — он считал себя непобедимым и был чрезмерно скуп. Вот эти черты характера его и погубили. Султан слал полные угроз и хвастовства письма Темуру, угрожая убить его и обесчестить гарем правителя Самарканда.

При приближении турецкого войска Темур приказал снять осаду с Ангоры и выйти на равнину, лежащую к северо-востоку от города, у подошвы горы Стелла. Темур расположил свои войска в две линии, разбив их на три отряда. Командовали ими сыновья и внуки Темура. Сам он находился в тылу построения и осуществлял общее руководство.

Сражение началось ранним утром 20 июля 1402 года и продолжалось практически весь день. Татары, подкупленные Темуром, при приближении отряда правителя Самарканда перешли на его сторону. В результате правый фланг войск Баязида провалился. Анатолийские беи, не желая сражаться против Темура, который вёл с ними задолго до сражения переговоры, покинули поле боя.

Сам султан Баязид сражался как простой воин. Сербский князь, союзник Баязида, Лазарь Вукович предложил султану пойти на прорыв и отойти по тропе через горный хребет. Но Баязид отказался, приказав спасти своего сына Сулеймана. Сербы так и сделали, хотя Сулейман не хотел покидать отца, и его пришлось увезти с поля боя силой.

Когда уже стемнело, воины Темура уничтожили янычар и взяли в плен султана. Темур, встретив Баязида, с усмешкой сказал: «Видно судьба невысоко ценит власть и обладание обширными царствами, когда раздаёт их калекам. Тебе — одноглазому уроду (у Баязида был «выбит» один глаз), и мне хромому бедняку (Темур, как известно, был хромым), которым к тому же стало тесно жить на земле». Он приказал заковать Баязида в цепи. Его жены прислуживали за обедом правителя Самарканда, а потом сыновья Темура насиловали их на глазах пленённого мужа. Темур во время своего похода по Малой Азии повсюду возил с собой Баязида в зарешеченном паланкине, подвергая всяким унижениям. Даже использовал его как подставку под ноги, когда садился на коня. Базязид через год умер в плену, а вот его сын Сулейман спасся.

Через полвека турки все-таки добились своего. Правнук разгромленного Темуром Баязида султан Мехмед II в 1453 году после долгой осады взял штурмом Константинополь и уничтожил Византийскую империю.

Очередная «картинка», оставшаяся в моей памяти. Сочи. Площадь перед Почтамтом. Слева кинотеатр «Космос». Ко мне подходит вульгарная крашеная «шатенка» и говорит: «Узнаешь ли ты меня? Я – Лида. Приехала к тебе из Чувашии по твоему приглашению». Я был в ужасе. Я действительно назначил здесь и в этот час свидание девушке, которая мне очень нравилась в далёкой юности, когда я учился в Шумерлинской средней школе Чувашской АССР.

Месяц тому назад я обнаружил у себя неотправленное письмо. На конверте был адрес и имя адресата – Лидия Романычева. На меня нахлынули воспоминания. Вспомнил районный городок Шумерля, школу, где учился, одноклассников. Я жил тогда в маленьком уютном домике на окраине города, недалеко от аэропорта, где базировались «кукурузники» (У-2) местных авиалиний (гордость города). Домик приобрела за бесценок младшая сестра моей мамы – тётя Лёля, которая превратила этот домик с небольшой усадьбой в райский уголок.

Тётя Лёля работала физиком в школе № 2, а я учился в этой школе, так что она была моей строгой учительницей. У тёти Лёли был сын Игорь (по прозвищу «Игрик»), мой двоюродный брат, который был моложе меня на пять лет (муж дядя Федя погиб на фронте). Я ездил в село Саланчики, где жили мои родители с двумя младшими братьями и маленькой сестрёнкой. Отец работал главным инженером местного Леспромхоза, и поэтому за мной, как за барчуком, присылали «роскошную» (как мне казалось) «карету». Зимой это была действительно нарядная «кошёвка» (кошёва (или кошевая) – широкие и глубокие сани с высоким задком, обитые кошмой, рогожей или другим утеплённым материалом —прим. ред.), а летом — тарантас с красивой породистой лошадью (это уже не казалось, а так и было) рыжей масти. Лошадь была настолько резвой, что её не могла догнать даже стая волков, которая однажды зимой преследовала нас. В качестве кучера были по очереди бравый чуваш Чубайкин и одноглазый (точнее кривой) небольшого роста Тяпайкин — конюхи с местного конного двора (тогда ещё был распространён «гужевой» транспорт — вывоз леса на лошадях). Именно Тяпайкин после доставки меня к месту назначения любил выпить рюмочку (и ему никогда не отказывали) со словами «Здравствуйте» (что сначала, пока не привыкли, удивляло, так как целый день все общались между собой). Это означало: «Будьте здоровы».

Мне нравились все девушки посёлка Саланчики, но особенно дочь пекаря местной пекарни Лида Романычева, которая была старше меня, одевалась лучше других и держала себя «как барышня». Помню, мне было жалко её до слез, когда умер её отец, и мы ездили хоронить его в соседнее село (в Саланчиках кладбища не было).

Обнаружив это неотправленное письмо, я решил написать предмету моей юношеской (фактически детской) платонической любви. В это время я собирался ехать отдыхать в Сочи и назначил ей «свидание» в Сочи у Почтамта, почти не надеясь, что письмо найдёт адресата, и, тем более что адресат прибудет на свидание. Но неожиданно пришёл ответ с согласием встретиться в Сочи у Почтамта. Письмо было не слишком грамотным и содержало пошлую фразу о том, что я её собираюсь «опорочить». Над этой фразой «издевалась» моя супруга, которая сказала, что не понимает, чего я жду от встречи с этой «дурой». Я и сам как-то приуныл и лишился энтузиазма. Жена со мной ехать не собиралась, зная, что я почти все время буду в море со своими дальними многочасовыми заплывами. К тому же она все время была очень занята по работе как ревизор контрольно-ревизионного управления Министерства финансов СССР.

И вот встреча состоялась. Я изобразил радость и заверил, что «всё помню», хотя помнить фактически было нечего. В роли «влюблённого» я провёл с Лидой несколько дней. Она удивлялась тому, что я её до сих пор «не опорочил» и не скрывала этого. Плавать фактически она не умела и не могла составить мне компанию по заплывам. После недели «мучения» я сказал, что меня срочно вызывают в Москву, и мы расстались. Я получил урок на всю оставшуюся жизнь и больше так не экспериментировал.

Ещё одна «картинка» осталась на годы в моей памяти. Я увидел себя «казахским пленником», находящимся под «домашним арестом» в прекрасной квартире города «Чимкент» – центра Южного Казахстана. Квартира принадлежала моему близкому другу академику Казахстана Оразалы Сатимбековичу Балабекову, а причиной «ареста» была необходимость срочно написать книгу о системе присуждения учёных степеней и учёных званий в Высшей аттестационной комиссии (ВАК) Казахской ССР. С появлением этой книги связывалось согласие ВАК Казахской ССР организовать под председательством Балабекова докторский диссертационный совет по процессам и аппаратам химической технологии (ПАХТ) и промышленной экологии, с включением в состав совета трёх учёных из Москвы. (Такого совета в Казахстане тогда не было, как и достаточного количества докторов наук по этой специальности: был только один доктор Балабеков). По моему предложению, включили в состав диссертационного совета (кроме москвичей) известного учёного по ПАХТ из Ташкента профессора Ризаева Наби Убайдуллаевича.

Я не только не выезжал, но даже не выходил за пределы усадьбы дома. Сидел и писал. Мне доставляли всё необходимое, в том числе продукты в таких количествах и такого качества, что это можно было назвать сказочным изобилием. Мне даже предлагали приводить «девушек для отдыха и развлечения», но я благоразумно отказался.

Книга была написана в рекордные сроки. Её дальнейшей судьбы я не знаю, а вот судьба докторского диссертационного совета была блистательной. Он стал базой известной научной школы академика Балабекова и через него прошли сотни кандидатов и десятки будущих докторов технических наук. Буквально через несколько лет отпала необходимость в докторах наук из Москвы — появились свои.

Академик Балабеков стал для меня и моей семьи близким, родным человеком. Моя жена называла его младшим братом и «чучмеком», и это ему нравилось. Его талант учёного, организатора науки сочетался с его замечательными человеческими качествами: добротой, верностью, честностью, надёжностью. Он любил делать подарки, и они были щедрыми, буквально, королевскими. Любил делать сюрпризы. Однажды он подарил мне на день рождения костюм, сшитый для меня без единой примерки.

Ещё одна «картинка». Мы сидим вчетвером за столом в квартире Валеры — ученика моего Казанского друга профессора Голубева. Точнее — это квартира любовницы Валеры Насти, а четвертая за столом (я третий) её подруга Аня. Действие происходит в Джамбуле. Девушки с ностальгией вспоминают о детстве и юности, прошедших в деревни Псковской области, о Пушкинских местах. Валера «травит анекдоты» о евреях и чукчах. Он презирает и тех, и других, хотя сам еврей по национальности. Вообще он ко всему относится, по меньшей мере, скептически, все критикует, начиная от властей и кончая женщинами, которых он всех называет «дурами». Я в беседах не принимаю участия, хотя анекдоты Валеры меня занимают. Я всегда с удовольствием слушаю анекдоты, особенно остроумные, но, как правило, тут же забываю. Кое-какие из анекдотов Валеры все же остались в памяти. Очередную «порцию» анекдотов Валера назвал своими «любимыми», и я их запомнил (вернее часть из них).

О евреях.

Встречаются два еврея.
— Слышал я «Битлз», не понравилось. Картавят, фальшивят, что только в них находят?
— А где ты их слышал? — Мне Мойша напел.

Встречаются два еврея:
— Куда бежишь?
— Я боюсь, что Абрамович ночует у моей жены.
—Так ведь на дворе белый день.
— О, вы не знаете Абрамовича, он может и днём переночевать.

О чукчах.

Стоит чукча на боевом посту. Какой-то человек появляется из темноты.
Чукча:
— Стой, стрелять буду.
Человек:
— Стою.
Чукча:
— Стреляю.

Чукча звонит в аэропорт:
— Алло, скажите, пожалуйста, сколько летит самолёт до Таймыра?
— Одну минуточку…
— Спасибо! – повесил трубку.

Собственно, за этим столом я оказался случайно: Валера пригласил меня, чтобы передать подарок от моего казанского друга (Валера только, что вернулся из Казани). Вскоре Валера уехал в Израиль. Почему эта картинка осталась в моей памяти — бог знает.

 «Картинок» прошлого, в том числе связанных с «югами», в памяти сохранились немного, но слишком много для одного рассказа. И всё-таки я не могу не сказать ещё об одной, тем более что она связана с одним из моих учеников, рано ушедших от нас, но оставившего глубокий след в моей жизни и в жизни моей семьи.

Вечер, уже стемнело. Появились таинственные тени. Мы сидели у костра и наслаждались южной природой, журчанием горного ручья, до которого «рукой подать», замечательными кушаньями грузинского стола и, конечно, душевной компанией близких друзей. Нас всего пять человек. Гости — я, моя жена и дочь. Хозяева — мой ученик Зураб и его жена Лиля. А сидим мы (хорошо сидим!) на подстилках на склоне холма в окрестностях славного грузинского города Кутаиси, с которым у меня связано много хороших дел, близких друзей и ярких впечатлений. Один из близких друзей — тамада за нашим столом Зураб Васильевич Ланчава. Он красив, всегда весел и жизнерадостен. Тогда он был уже кандидатом технических наук. А защищал свою диссертацию Зураб Ланчава в Ташкенте, где у меня также как и в Кутаиси функционирует региональный центр научной школы во главе с моим бывшим докторантом профессором Мухиддиновым Джалалом Насыровичем. Я принял такое решение (о защите Зураба в Ташкенте) в целях укрепления дружбы между моими узбекскими и грузинскими учениками. Зураб с этой задачей справился блестяще. Он являлся олицетворением бескорыстной дружбы, искренности, сердечности.

Во время пребывания в Кутаиси я и мои близкие неоднократно были в гостеприимном доме Зураба Ланчавы. В его обществе всегда было уютно, весело и интересно. Его харизма, данная от бога, делала людей добрее, жизнерадостнее. Его потрясающая белозубая улыбка сразу же улучшала настроение собеседника.

Если Зураб был Солнцем, то его милую жену Лилю можно сравнить с Луной – она тихая, добрая, нежная, с большим артистическим талантом (она была артисткой театра кукол и моя дочь Маришенька присутствовала на одном из представлений театра).

Его уже нет с нами, но Зураб Васильевич Ланчава в моей памяти навсегда останется олицетворением юга, солнца, веселья, с его данными от бога замечательными человеческими качествами: добротой, бесхитростностью, честностью, прямотой и верностью семье и друзьям.


ОТ ВОЛГОГРАДА ДО АСТРАХАНИ

Мне позвонил мой помощник по Ассоциации «Основные процессы и техника промышленных технологий» Генрих Александрович Денисов и предложил принять участие в круизе на теплоходе «Константин Жуков» от Волгограда до Астрахани. Во время круиза не теплоходе должна была проходить конференция учёных, занимающихся проблемами науки о земле, в том числе экологией. Зная способности Генриха в организации подобных мероприятий, я дал своё согласие.

Генрих Александрович Денисов был замечательной личностью. Я познакомился с ним несколько лет тому назад на фуршете Российской инженерной академии. К столику, где сидели мы с Президентом нашей Ассоциации академиком Чеховым Олегом Синановичем, подошёл симпатичный средних лет, но уже седой человек, похожий на замечательного певца-баритона Дмитрия Хворостовского. Его звали Генрих Денисов. Он хотел познакомиться с нами и принять участие в работе нашей Ассоциации, которая, по его мнению, занималась «святым делом» — возрождением промышленности страны, разрушенной в девяностых годах прошлого столетия.

Денисов был известным учёным в области обработки и использования минеральных природных ресурсов, замгенерального директора мощного института в Санкт-Петербурге «Механобр», и очень активно занимался проблемами организации научной работы в области прикладных наук и экологии. Он был первым вице-президентом «Российской академии естественных наук (РАЕН)», «Международной академии наук по экологии и безопасности природы и человека (МАНЭБ)», а также «Международной академии наук изобретательства».

Академик Денисов обладал необычайной «харизмой» и сразу вызывал симпатии у всех, кто был с ним знаком. Мы с Чеховым не составляли исключения и скоро подружились с Генрихом Денисовым. Он активно включился в работу нашей Ассоциации и вскоре организовал с участием Ассоциации Международную конференцию «Экономика и развитие Северо-Запада», которая проходила в июле 1998 года на теплоходе «Санкт-Петербург», совершившего круиз от Санкт-Петербурга до Петрозаводска с посещением знаменитых «Кижей» и не менее знаменитого острова «Валаам». Это была уже третья подобная конференция, которую организовывал академик Денисов. В круизе приняли участие супруга Денисова и его двое сыновей, приобщавшихся к науке об экологии. Старший сын был болезненным молодым человеком и вскоре после круиза безвременно скончался, что было страшным ударом для всей семьи, а младший сын — напротив отличался отменным здоровьем и собирался поступать в аспирантуру.

Хотя я неоднократно до того бывал в Карелии и даже отдыхал с кафедрой на одном из бесчисленных озёр (моя сестра жила и работала в Петрозаводске), посещение Карелии в этот раз произвело на меня большое впечатление, особенно легендарный остров Валаам, с его неповторимой природой и знаменитыми храмами. Валааму покровительствовал сам Патриарх Всея Руси. На память об этом круизе-конференции у меня остался огромный альбом с фотографиями, сделанными во время нашего путешествия.

И вот новое предложение Генриха Александровича. К сожалению, к этому времени основатель и Первый Президент нашей Ассоциации незабвенный академик Чехов Олег Синанович уже покинул нас, и я был избран новым Президентом. Генрих Александрович пригласил и других руководителей Ассоциации. Я, естественно, принял это предложение, тем более что спонсорами нового круиза-конференции были члены нашей Ассоциации: Георгий Евгеньевич Зайцев и его блистательная супруга Рощина Татьяна Николаевна – бизнесмены-миллионеры (Зайцев был президентом холдинговой компании «Промстройтехнология»). Супруги отличались эрудицией, высокой научной квалификацией (были почётными докторами Ассоциации, членами Президиума) и любовью к искусству. Татьяна Николаевна Рощина была женщиной неземной красоты и увлекалась поэзией. Она любила, когда я читал стихи Есенина (первое образование у меня было гуманитарным), и от её (искренних!) похвал я был на седьмом небе.

Организация круиза (в том числе конференции, проводимой РАН), как и ожидалось, оказалась на самом высоком уровне.

Поездом мы из Москвы прибыли в Волгоград на очень уютный вокзал с башенкой и шпилем, расположенный в центре города, протянувшегося по берегу Волги почти на сто километров. Теплоход был большим и комфортабельным с двух-, трёх- и четырёхместными каютами. В моей двухместной каюте «напарником» был (это планировалось заранее) мой сотрудник по кафедре и по Ассоциации профессор Живайкин, что меня вполне устраивало. За столиком в шикарном ресторане теплохода нашими соседями оказалась семейная пара: А.С. Полевой с милой супругой (Александр Сергеевич Полевой был членом Президиума Ассоциации). Лучшего трудно было пожелать и заслуга в этом, несомненно, была Генриха Денисова, который все заранее обдумывал и устраивал так, что все были довольны.

Экскурсия по городу Волгограду была содержательной и интересной. Экскурсовод рассказала об истории города и знаменитой Сталинградской битве, ставшей вместе с битвой на Курской дуге переломным событием в Великой Отечественной войне.

Город был основан в 1589 году как сторожевая крепость. По преданию, первое имя городу дала речка «Царица» (созвучно татарскому «сыры-су», что означает «жёлтая вода»). С расширением государственных границ Царицын утратил своё боевое значение. Во второй половине XVII века Царицын оказался в центре казачьих восстаний, крупнейшими из которых были бунты под предводительством Степана Разина и Кондрата Булавина.

С отменой в 1861 году крепостного права и развитием капитализма в России начался новый период в жизни города. В гражданскую войну Царицын почти на два года стал ареной ожесточённых боев, поскольку в то время только он соединял центр, охваченный голодом, с районами богатыми продовольствием и топливом. Во время Великой Отечественной войны город на Волге прославился на весь мир. Двести дней и ночей длилась Сталинградская битва, которая по своему размаху и значению превзошла все сражения прошлого. 1 мая 1945 года Сталинград был удостоен почётного звания города-героя.

Победа советских войск под Сталинградом предопределила разгром фашисткой Германии. Фашисты бросили на город семь дивизий, пятьсот танков, одна тысяча четыреста орудий. Основной удар в боях за Сталинград приняли на себя 62-я, а также 64-я армии под командованием генералов В. И. Чуйкова и М. С. Шумилова. Восемнадцатого ноября 1942 года в семь часов тридцать минут залп гвардейских миномётов стал сигналом к началу контрнаступления. 23 ноября Юго-западный и Сталинградский фронты при активной помощи Донского, замкнули кольцо окружения вражеских войск. Двенадцатого декабря группа армий «Дон» под командованием генерал-фельдмаршала Манштейна попыталась прорвать окружения, но потерпела поражение, и уже в январе 1943 года вражеская группировка была расчленена на две: северную и южную. 31 января сдался в плен вместе со своим штабом командующий 6-й немецкой армией генерал-фельдмаршал Паулюс, подписав тем самым капитуляцию южной группировки войск противника. 2 февраля 1943 года с ликвидацией северной группировки прозвучал последний залп Сталинградской битвы.

Волгоград — крупнейший промышленный и культурный центр юга России, он раскинулся вдоль правого берега Волги на девяноста километров. Население города — более одного миллиона человек. В городе имеются крупные аэро- и речной порты международного значения. Автострада протяжённостью около одной тысячи километров связывает Волгоград с Москвой. В городе сосредоточен значительный промышленный потенциал: более двадцати тысяч предприятий и организаций (среди них две тысячи шестьсот промышленных предприятий). Идёт строительство храма Всех Святых на Мамаевом кургане. Это храм-памятник воинам, отдавшим свою жизнь за Отечество.

Одним из главных монументальных памятников города Волгограда является художественная панорама «Разгром немецко-фашистских войск под Сталинградом», открытие которой состоялось 8 июля 1982 года. Это самое крупное живописное полотно России.

После войны практически полностью разрушенный Сталинград был отстроен заново, как и сотни других городов страны, разрушенных фашистами. О стойкости и мужестве защитников Сталинграда и сегодня напоминают мемориальные комплексы, из которых самый большой и знаменитый памятник-ансамбль героям Сталинградской битвы на Мамаевом кургане.

Уцелевшие здания старого города сегодня включены в фонд памятников архитектуры, охраняемых государством.

Среди промышленных гигантов города выделяются такие, как: ОАО «Химпром», ОАО «Каустик», ОАО «Волгоградский тракторный завод», ОАО «Лукойл – Нижневолжскнефть». Предприятия Волгоградского региона производят треть тракторов страны. Волгоград имеет мощный потенциал предприятий военно-промышленного комплекса. Военная техника, выпускаемая в Волгограде, не имеет аналогов в мире.

Всемирно известен символ Волгограда — Памятник-ансамбль «Героям Сталинградской битвы» на Мамаевом кургане.

Экскурсия по центру Волгограда всем понравилась. Мы осмотрели памятники героям, в том числе памятник сыну генерального секретаря компартии Испании Долорес Ибаррури, который командовал батареей, не раз водил своих бойцов в атаку и пал смертью храбрых. Посмертно ему присвоено звание Героя Советского Союза. Мы посетили магазин, в подвале которого был штаб генерал-фельдмаршала Паулюса, где он с ближним окружением был арестован. Рассказывают, что он вышел из убежища в лёгкой армейской шинели и форменной фуражке, несмотря на сильный мороз. Впоследствии Паулюс сотрудничал с Советской властью и даже преподавал в одном из вузов.

Знаменитый дом Павлова (25) был в отличном состоянии, отреставрирован и заселён, хотя говорят, что и во время Сталинградской битвы жители нижних этажей дома не покидали своих квартир (Всё время обороны дома Павлова (с 23 сентября по 25 ноября 1942 года) в подвале находились мирные жители, пока советские войска не перешли в контратаку — прим. ред.). А вот трёхэтажная мельница напротив дома Павлова осталась как памятник войны в том же полуразрушенном виде, зияла пустотами вместо окон.

После экскурсии по центру мы поехали на Мамаев курган. Мемориальный комплекс произвёл сильное впечатление. Оригинально оформленный вечный огонь в виде поднятой с зажжённым факелом руки придавал торжественность всему залу. Конечно, как и у всех у нас, особенно большое впечатление осталось от монументальной фигуры «Родина мать». Это один из самых выдающихся монументов не только нашей страны, но и всего мира. Об этом символе Волгограда и Сталинградской битвы знают все, и комментировать это скульптурное чудо не имеет смысла. Все также знают, что Мамаев курган во время Сталинградской битвы не раз переходил из рук в руки, как Малахов курган в Севастополе. Мне почему-то казалось, что эти два знаменитых кургана могли бы «поменяться» своими названиями. Может быть, из-за близости Крыма к местам, связанным с Золотой Ордой и поражением Мамая от Дмитрия Донского.

Кстати, об обороне Севастополя в Крымскую войну 1853–1856 годов написано много, но вот об ополченцах 1854 года, оборонявших Малахов курган упоминаний почти нет. Более того, в гостиных обеих российских столиц и либеральной печати после падения Малахова кургана и оставления Севастополя язвили о живых и павших его защитниках. Дескать, Малахов курган «проспали и прообедали...»

Отповедь им написал (и об этом мало кто знает)  журнале «Морской сборник» прапорщик морской артиллерии, Георгиевский кавалер, впоследствии военный писатель и генерал-майор Василий Иванович Колчак (отец адмирала А.В. Колчака). При последнем штурме Севастополя он был контужен на кургане, попал в плен и потому лучше тыловых «знатоков» имел понятие, о чем писал: «Взят Малахов курган не потому, что обедали и спали, а потому что против полутора тысяч (это на всей четвертой оборонительной линии, а собственно на кургане — всего восемьсот восемьдесят бойцов) усталых, изнурённых солдат и матросов шло более десяти тысяч самого отборного войска».

Интересно, что недалеко от Колчака на кургане сражался другой отец знаменитого сына — лейтенант 45-го флотского экипажа Пётр Петрович Шмидт. Легенда русской военно-полевой хирургии Н. И. Пирогов, также участник севастопольской эпопеи, в оценке причин общественного порицания защитников Малахова кургана был точен, как разрез скальпеля: «Когда войска отступили на Северную сторону и там не нашли ни одного из начальников Малахова кургана, то по привычке нашей сваливать всё на мёртвых, свалили всю вину на них. Из этих слухов составилось общее мнение...» Среди ополченцев было много мальчиков 12–14 лет. Это были юнги Черноморского флота.

После капитального знакомства с Волгоградом наш теплоход направился вниз по Волге — на Астрахань. Путь до Астрахани был наполнен докладами на конференции, некоторые из которых были интересными, особенно по экологии, климатологии и вулканологии. Выступали ведущие учёные страны, в основном члены АН СССР. Из докладов следовало, что наша планета – очень хрупкий «живой организм», о котором мы мало что знаем. Докладчики и все присутствующие всерьёз обсуждали вопрос о возможном «конце света», причём, оптимистов было значительно меньше, чем пессимистов. Слушать это было как-то даже жутковато. Почти все докладчики намекали на то, что главная опасность для жизни на земле грозит со стороны космоса, хотя космосом никто из них не занимался. Последнее обстоятельство лишало основательности «ужастиков», описываемых докладчиками.

На одном из заседаний, посвящённых экологии, председательствовал наш друг Денисов. Именно на этом заседании предполагалось заслушать сообщение нашей Ассоциации. Я, как всякий докладчик, перед выступлением волновался.

Неожиданно в ход заседания вмешался член Президиума нашей Ассоциации профессор Бугров, который в резкой форме посоветовал Денисову не давать слова Ассоциации, а заслушать сообщение аспиранта Денисова (сына Генриха Александровича), в качестве предзащиты. Президент Ассоциации (то есть я) «перебьётся», а аспиранту это важнее», заявил Бугров. Денисов не устоял и дал слово своему сыну, даже не извинившись передо мной. Это был единственный «прокол» Генриха Александровича за всё время нашей дружбы, но далеко не единственный со стороны Бугрова, который отличался ехидным характером, неуравновешенностью, недоброжелательностью по отношению к коллегам.

Вместе с тем Савелий Бугров был необычайно харизматичной личностью, мгновенно оказывавшейся в центре внимания любого собрания. Он был всегда очень самоуверенным, нахальным, грубым, но весьма остроумным. Почти ко всем он относился с презрением и чувством превосходства. При желании мог «прикинуться» добрым, заботливым и «рубахой-парнем». Он, несомненно, был талантливым человеком, образованным, умным, но крайне «избалованным». С детства, будучи генеральским сыном, он имел всё, что хотел. Потом он сделал успешную карьеру по общественной линии, был парторгом и Учёным Секретарём вуза. Он буквально «поработил» первого президента нашей Ассоциации О.С. Чехова, вошёл в состав Президиума, а потом стал вице-президентом. Всегда имел множество поклонников и поклонниц (чем часто злоупотреблял), ценителей его таланта. А таланты были явные: он был красив, значителен, музыкален, прекрасно говорил, любил Омара Хайяма и часто цитировал. Словом это был «светский лев».

Савелий Бугров обладал исключительными организаторскими способностями и при желании мог организовать «всё»: издание книги, организацию конференции, выступление хора под своим художественным руководством, устроить фуршет. Но беда заключалось в том, что из-за своей «капризности» он был крайне ненадёжен, мог уйти в «оппозицию», «подставить» и даже «предать». Можно сказать, что Бугров был злым гением нашей Ассоциации. Он был кандидатом наук, профессором и не считал нужным «грызть гранит большой науки». Поэтому неожиданная «выходка» Бугрова во время нашего круиза меня не удивила, и я «проглотил горькую пилюлю» без возражений.

Остальные участники круиза из нашей Ассоциации (за исключением Учёного Секретаря – поклонника Бугрова) относились ко мне очень хорошо. Особенно мы подружились с соседями по столу в отличном ресторане теплохода. Мы – это я и мой неизменный спутник профессор Живайкин («мальчик» Президента, как «язвил» по его поводу Бугров).

На самом деле профессор Живайкин был пожилым человеком (далеко за 80 лет), участником Великой Отечественной войны. Он был полной противоположностью Бугрова — добрым, открытым, честным, большим оптимистом и верным другом. Его все любили и всюду приглашали в своё общество. Он никому не отказывал, был абсолютно бесконфликтным человеком.

По прибытии в Астрахань мы, естественно, первым делом отправились на экскурсию по городу. По сравнению с Волгоградом Астрахань можно было назвать небольшим городом. Когда-то это была столица Астраханского ханства, которая в отличие от Казанского при Иване Грозном в 1557 году добровольно вошла в состав России. В Астрахани около полумиллиона жителей. С 1558 года это город в России, центр Астраханской области. Расположен в дельте Волги. Астрахань основана татарами в XIII веке, с 1459 года столица Астраханского ханства. Ныне крупный транспортный узел: речной и морской порт. Работают предприятия машиностроения, пищевой и лёгкой промышленности. Действуют четыре вуза, есть консерватория, драмтеатр, краеведческий музей. Дом-музей Ульяновых, дом-музей С. М. Кирова, В. Хлебникова. Замечательный Кремль (конец XVI века — начало   XVII века) с Успенским (начало XVIII века) и Троицким (конец XVII века) соборами.

В приморской части дельты Волги в восьмидесяти километрах ниже Астрахани расположен Астраханский заповедник, учреждённый в 1919 году. Там уникальная природа дельты Волги. Гнездовья лебедей, гусей, пеликанов,  цапель, бакланов. Места зимовки и нереста промысловых рыб. Произрастает Каспийский лотос.

До Советской власти в Астрахани существовало Астраханское казачье войско, образованное в 1737 году из крещёных калмыков и русских (название получило в 1817 году). В 1916 году составляло около сорока тысяч человек. В 1918 году Астраханское казачье войско было упразднено.

Особенно всем понравился Астраханский Кремль с соборами и памятник отцу Ленина (памятник самому В.И. Ленину был менее интересным и сооружён позднее). Посетили мы и знаменитый Астраханский рынок, изобилующий овощами и фруктами, особенно замечательными Астраханскими арбузами, которые продаются за бесценок. Все ожидали увидеть чёрную икру, но её не оказалось. Продажа чёрной икры (и соответственно ловля осетровых) была запрещена, и многочисленные браконьеры предпочитали продавать икру в населённых пунктах вверх по Волге, опасаясь санкций милиции, которая действовала (довольно активно) в Астрахани.

Экскурсия по Астрахани (вопреки ожиданиям) оказалась очень продолжительной, главным образом потому, что экскурсовод рассказала об истории Стеньки Резина, бросившего в этих местах в Волгу персидскую княжну, на которой женился накануне. Оказалось, что это произошло на самом деле, а не только в известной песне.

Казачьего атамана Стеньку Разина считали «заговорённым». О том, что Разин — «заговорённый», «судачили» ещё при его жизни, и не только казаки и крестьяне. Один из воевод доносил царю Алексею Михайловичу: «Того атамана и есаула Разина ни пищаль, ни сабля — ничего не берёт». В народе говорили, что Стенька не боится ни пули, ни железа; на огне не горит и в воде не тонет. «Бывало, сядет в кошму, по Волге плывёт — и вдруг на воздух над ней поднимается, потому как был чернокнижником».

Степан Тимофеевич Разин был опытным организатором и военачальником, умным, жёстким и беспощадным. Он собрал ватагу из казацкой голытьбы, с которой в 1668–1669 годах грабил население западного зарубежья Каспийского моря, принадлежавшего тогда Персии, и взял город Баку. В тяжёлом бою, потеряв пятьсот казаков, Разин разгромил персидский флот из пятидесяти кораблей. Ушли только три судна с Мамед-ханом, но в плен попали его сын и красавица дочь.

Разин действительно взял себе в «жёны» царевну-персиянку, о которой пели в широко известной когда-то песне «Из-за острова на стрежень», и утопил, бросив «в набежавшую волну».

Стенька был щедр и приветлив, оделял бедных и голодных. Его называли «батюшкой», верили в его ум, силу и счастье. Когда в его войске набралось десять тысяч сабель, Разин сказал, что настало время, и его агенты рассеялись по Московскому государству.

Его войска взяли города Астрахань, Царицын, Самара, Саратов и разбили несколько отрядов правительственных войск. Симбирск держался почти месяц и отразил несколько штурмов, но, в конце концов, устоял только Кремль, где укрылся воевода со стрельцами.

Число бунтовщиков на огромной территории, охваченной восстанием, доходило до двухсот тысяч человек. Было казнено много знатных и богатых людей, а их имущество разграблено.

На подавление бунта Стеньки Разина была направлена шестидесятитысячная армия под командованием опытного и беспощадного военачальника князя Юрия Долгорукова. Царские войска жестоко подавили восстание. Раненый атаман с ближайшим окружением уплыл на струге вниз по Волге и скрылся на Дону, где и был схвачен.

Не известны подробности ареста атамана Разина. После разгрома повстанцев в одной из царских грамот говорится, что Стенька был схвачен обманом, в другой — его связали железной цепью зажиточные старшины и выдали царским войскам «от злоб своих». По преданию, они очень боялись, что атаман уйдёт из неволи, тюрьма его не удержит и никакое железо не устоит против его ведовства. Поэтому цепь освятили и содержали пленника и его брата Фрола в церковном притворе в городе Черкассы, надеясь, что сила святыни уничтожит волшебство Стеньки. В конце апреля 1671 года Стеньку и Фрола повезли в Москву.

За несколько вёрст до столицы со Стеньки сняли его богатые одежды и переодели в лохмотья. Пересадили на большую телегу с виселицей, привязали цепью за шею к её перекладине, а  на руки и ноги надели кандалы. В железном ошейнике: как собака, сзади бежал Фрол, прикованный цепью к телеге. В такой «триумфальной» колеснице въехал удалой атаман в столицу. Он стоял совершенно спокойным, лишь опустил глаза.

Бунтовщиков привезли прямо в Земский приказ и сразу начали допрос со страшными пытками. Но Разин молчал, не застонав даже при пытке раскалённым железом. Палачи были удивлены такой выдержкой. Его мучили несколько часов, во время которых он не издал ни звука.
Казнили Стеньку Разина на красной площади Москвы 6 июня 1671 года. Множество народа собралось на кровавое зрелище. Атаман спокойно выслушал длинный приговор, где были изложены все его преступления. По окончании чтения он повернулся к церкви Покрова Пресвятой Богородицы (собор Василия Блаженного), перекрестился, потом поклонился на все четыре стороны и сказал: «Простите!» Палач отрубил ему сначала правую руку до локтя, затем левую ногу по колено, но Стенька молчал. Палач отрубил Разину голову и рассёк его туловище на части. Голову посадили на кол, а внутренности бросили собакам.

По преданиям удалой атаман был защитником простого народа, и его клады зарыты до поры до времени. Откроются они только бедным гонимым. Степан Тимофеевич не желал, чтобы они достались людям недостойным. Хотя, как будто, известны точные места захоронения кладов и даже «зароки», на которые они положены, найти их непросто — ведь говорили же, что Стенька — колдун и чернокнижник. Хитро и надёжно спрятал свои сокровища атаман, и ни один из его кладов не найден до сих пор.

Рассказ экскурсовода произвёл на всех нас сильное впечатление. Большинство фактов нам до сих пор не было известно. Мы спросили, а не знает ли экскурсовод что-либо о судьбе Фрола — брата Стеньки Разина. Оказалось, что знает. И вот что она нам поведала.

  — Когда Фрола начали пытать в присутствии Стеньки Разина, Фрол начал кричать от боли.
— Экая ты баба, — сказал ему Стенька, который во время пыток не проронил ни одного слова.

Во время казни Стеньки Разина, окончательно потерявший мужество Фрол, которого должны были казнить вслед за братом, закричал:
— Слово и дело государево!
— Молчи собака! — сказал ему атаман, и это были его последние слова.

Фрол сказал, что знает тайну писем и кладов своего брата, и его казнь была отложена. Через два дня после казни Стеньки Фрола жестоко истязали, а его слова, сказанные под пытками, передали царю.

Фрол несколько лет морочил головы приставленным к нему боярам с отрядом стрельцов, таская их по буеракам и глухим местам, городищам и пещерам, горам и курганам, где якобы зарыты клады. В конце концов, стало понятно, что найти сокровища не удастся, а Фрол просто тянет время. Поэтому в 1676 году его казнили.

Закончилось наше пребывание в Астрахани. Нельзя сказать, что город произвёл на нас большое впечатление. Было жарко, пыльно, сравнительно немного зелёных насаждений. Астрахань не может похвастаться и особой чистотой улиц. А вот Астраханский Кремль с его соборами просто замечательный. По красоте он, наверное, второй после Московского Кремля.

Мощный Астраханский рынок оправдал ожидания, но удивил отсутствием изобилия рыбы. Мы даже представить себе не могли, что на рынке в Астрахани нет осетровых и чёрной икры. Запрет на её продажу, к удивлению, действовал чётко. Правда, потом, на обратном пути мы видели, что чёрная икра продаётся, причём вблизи Астрахани она в пять раз дешевле, чем в Москве, далее — ещё дешевле. В районе Волгограда — уже значительно дороже, но все-таки в три раза дешевле, чем в Москве. Икру продавали на вес, большими партиями. Некоторые покупали, но большинство воздерживалось из-за антисанитарных условий содержания икры у продавцов-браконьеров (пол-литровые, двухлитровые и даже трёхлитровые стеклянные банки). Зато практически бесплатными замечательными Астраханскими арбузами все наслаждались до самого Волгограда (а некоторые и до Москвы).

Спонсоры круиза — Георгий Евгеньевич Зайцев с супругой решили на обратном пути устроить для членов Ассоциации товарищеский ужин.
Они «сняли» на весь вечер ресторан и организовали замечательный фуршет с музыкой, танцами и концертными выступлениями. Я с удовольствием принял участие в этом веселье среди друзей и соратников. Танцы с красавицей Татьяной Николаевной Рощиной доставляли исключительное удовольствие, которое, правда, немного омрачалось из-за непомерной ревности мужа, который обожал её и ревновал буквально «к каждому столбу». Активно я участвовал и в концерте, который вёл вездесущий Бугров. Идеальным бархатным баритоном он объявлял исполнителей, удачно, как всегда, шутил. По обязанности конферансье он рассказал несколько анекдотов. Словом, блистал. Он торжественно объявил перед моим выступлением, что сейчас будет главное событие вечера — выступление Заслуженного артиста РСФСР, заслуженного деятеля искусств РФ, Лауреата международных конкурсов мастеров художественного слова, нашего уважаемого Президента Ассоциации. И все было с дикцией, которой мог бы позавидовать сам Юрий Левитан. За это я ему тут же простил его грубую выходку и оскорбительное для меня предложение снять мой доклад с повестки дня конференции.

Моё выступление было успешным. Я исполнил часть своей литературной композиции по книге Леонида Филатова «Про Федота-стрельца, удалого молодца», а также (на бис) пару стихотворений Сергея Есенина. Были бурные аплодисменты (надеюсь не потому, что выступал Президент Ассоциации перед своими сотрудниками). Татьяна Николаевна попросила исполнить ещё одно стихотворение Есенина, её поддержал супруг и все участники фуршета. Я был просто счастлив.

Конферансье Бугров «сыпал» анекдотами, вставлял афоризмы. С характерным грузинским акцентом, он рассказал анекдот о грузине.

Грузин пришёл в публичный дом. Его проводили в комнату, где сидела очень хрупкая женщина. Грузин спрашивает:
— Слушай, ты сколько весишь?
— Сорок два килограмма.
— Ходить можешь?
— Могу.
—Уходи.

Бугров-конферансье «поучал» публику: «Если в поезде даме досталась верхняя полка, а джентльмену нижняя, он всегда поможет залезть ей наверх».

«Богатый мужчина может иметь много женщин, а бедная женщина вынуждена иметь много мужчин».

«Женщина вступает в брак, когда кому-то нужна, а мужчина, когда никому не нужен».

Наше замечательное путешествие закончилось. Все были в восторге и благодарили организаторов. Денисов извинялся за «выходку» Бугрова на конференции. Я сказал, что его сыну действительно было очень важно перед защитой диссертации выступить на такой представительной конференции, и я ему помогу при защите. Скоро сын стал кандидатом наук (с моей помощью). С Генрихом Александровичем мы запланировали ещё несколько крупных мероприятий. Но этот замечательный, светлый человек безвременно ушёл от нас. Ничего не поделаешь: «Мы предполагаем, а Бог располагает».


МОЯ МОСКВА

Можно сказать, что Москва — моя вторая родина. В Москве я состоялся как человек и как специалист, прожил большую часть своей долгой жизни.

Официальной моей родиной является город Архангельск. Но я фактически не знаю этого города, так как меня увезли из Архангельска, когда мне было всего шесть месяцев, и с тех пор в Архангельске я ни разу не был.

К Родине обычно испытывают любовь, нежность, Родиной гордятся. Говорят Родина — мать. К матери, моей дорогой мамочке, я всегда испытывал благоговение, и до сих пор сохранил это чувство. А вот в отношении города или местности — дело обстоит иначе. Моё детство прошло в разных местах на территории Чувашской АССР, к которым я испытываю тёплые чувства, но гордиться ими, к сожалению, нет оснований. Так что я могу считать себя обделённым судьбой в этом отношении. Чтобы усилить жалость к себе, я могу добавить, что никогда не знал и не видел своих бабушек и дедушек, так как мои родители были сиротами, воспитывались в детском доме, где познакомились и полюбили друг друга. Их я всегда боготворил, и они это заслуживали.

А вот Москвой я могу гордиться, в отличие от Чувашии. И могу называть себя москвичом (с некоторой натяжкой). А мои дети и внуки являются москвичами без всякой натяжки, так как родились, выросли и живут в Москве.

Поэтому строки поэта: «Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось», для меня весьма значимы, хотя больше для мозга, чем для сердца.

Я не могу похвалиться, что у меня много любимых мест в Москве, хотя за шестьдесят «московских лет» я сменил пять мест жительства. Наиболее близкие для моей души места Москвы сегодня невозможно узнать: дома снесены и на их месте высятся безликие многоэтажки (это и наш маленький домик в Мазилово, и уютная квартира в небольшом доме на улице Пржевальского в Очаково).

Должен признаться, что Москву, к своему стыду, я знаю не слишком хорошо, так как все долгие годы был поглощён работой и мало гулял по Москве. К тому же я отношусь к числу не слишком любопытных (но зато отношусь к числу ленивых) людей. Стыдно сказать, но я ни разу не был в Мавзолее Ленина и не видел панорамы Бородинской битвы. Впрочем, недавно моя любимая доченька «затащила» меня на панораму, но она (панорама, конечно, а не доченька) меня разочаровала, так как, вопреки ожиданиям, произвела впечатление не напряжённой битвы, а флегматичного смотра войск русской и французской армий, не очень-то активно взаимодействующих между собой.

Моя Москва дорога мне, прежде всего, не постройками и не памятниками, а людьми — москвичами, моими друзьями, коллегами и знакомыми. В Москве живут и работают два моих любимых брата, а также сын и дочь с семьями. Я горжусь Москвой и её достопримечательностями. Мне памятны многие события моей жизни, связанные с Москвой, в том числе, «картинки», не всегда значимые для моей жизни и судьбы.

В первый раз я приехал в Москву вместе со своим дорогим отцом, который «пошёл на жертву», чтобы помочь сыну поступить в вуз после окончания средней школы. Отец никогда никого не просил о помощи или одолжениях. Я его понимаю, так как сам терпеть не могу обращаться с просьбами о помощи, тем более для себя. Действия отца я называю «жертвой» ради сына.

Мы ходили с ним в приёмную комиссию МХТИ имени Д. И. Менделеева, где нас почему-то встретила зампроректора института по хозяйственной части и обошлась с нами очень вежливо. Впоследствии она вспоминала об этой встрече и восхищалась моим отцом, хотя я не мог взять в толк, как она «разглядела» его выдающиеся «душевные» качества (внешне он выглядел обычным симпатичным мужчиной высокого роста).

Помню, мы с отцом сидели на скамейке в скверике возле замечательного памятника Максиму Горькому (его начал скульптор И. Д. Шадр в 1939 году, а в 1951 году завершила скульптор Вера Мухина) на площади Тверская Застава (рядом с Белорусским вокзалом), а потом пошли в рыбный кафетерий в самом начале улицы Горького (сейчас улице возвращено историческое название — Тверская), где угостились замечательными бутербродами с осетриной и шпротами. На противоположной стороне улицы был магазин «Пионер» и столовая с приметной вывеской «Диететическая» (о грамотности этой надписи мы через несколько лет рассуждали с моей подругой Марией Ильиничной). Теперь ничего этого (даже памятника в начале Тверской) уже нет. А  жаль.

Пока на время сдачи приёмных экзаменов в Менделеевку, отец отвёл меня к своим знакомым Пчеловодовым (с главой семейства он работал в одном из леспромхозов), которые были заранее предупреждены и встретили нас очень приветливо. На этом миссия моего отца была завершена, а я остался в Москве, чтобы сдавать вступительные экзамены (целых семь!) в Менделеевку (и, как видите, остался в Москве навсегда). Пчеловодовы жили в Марьиной роще, и я ходил в институт пешком мимо Центрального театра Советской Армии, Сандуновских бань и метро Новослободская до Миусской площади, где располагался институт. Сдавал вступительные экзамены я успешно. Даже поставил рекорд — набрал 35 баллов из 35 возможных.

В Центральном театре Советской Армии тогда шёл знаменитый спектакль «Учитель танцев» с участием Владимира Зельдина, прославившегося исполнением главной роли в популярном фильме «Свинарка и пастух». Я посмотрел эту постановку, и она мне очень понравилась. Народный артист СССР Владимир Зельдин является легендарной личностью и до сих пор блистает на сцене, хотя ему уже сто лет! (Владимир Михайлович Зельдин — советский и российский актёр театра и кино, народный артист СССР (1975) — родился 10 февраля 1915 в Козлове Тамбовской губернии – прим. ред.).

У Пчеловодова был баян, на котором он хорошо играл. Я тогда играл на аккордеоне и попробовал играть на баяне. Не очень-то получилось, хотя и клавиатура левой руки на баяне и аккордеоне одинаковы. Тем не менее, я «справлялся» с простыми песнями: «Во поле берёзонька стояла...» и  «Полюшко, поле». Эту песню тогда часто исполнял по радио легендарный Поль Робсон.  Но времени, серьёзно заниматься баяном, не было, да и необходимости тоже.

После сдачи экзаменов и зачисления в институт я получил место в общежитии (не всем давали!) и распрощался с гостеприимными хозяевами. Так началась моя студенческая жизнь в Москве. Точнее, один год мы жили под Москвой в Жаворонках, а потом в общежитии на Соколе (Всехсвятский студгородок).

Ещё в Жаворонках соседи по комнатам в общежитии организовали мне «испытание на прочность». Дело в том, что я заявил, что не только не пью, но и никогда и не пробовал не то что водки, а даже вина (и это было правдой, я занимался в те годы, начиная с детства, «большим» спортом). Чтобы проверить мою «силу воли» решили дать мне выпить полстакана водки. Я узнал об этом и стал готовиться к испытанию. Но, видимо, перестарался. И водка показалась мне не только не страшной, но даже, по-своему, «вкусной» (!). Я выпил (без особых внешних проявлений). Мои «судьи» сначала опешили, но потом решили, что я их «надул» и разразились возмущённой бранью, не выбирая выражения: «Подонок, ты нас всех за дураков держишь, ты же “жрёшь водку как лошадь”». Напрасно было убеждать их, что я пил первый раз в жизни, но серьёзно готовился к испытанию. После этого инцидента наши и без того хорошие отношения ещё улучшились.

В студгородке на Соколе моими соседями по комнате были замечательные ребята: Виктор Мозговой, Алик Шестаков и Сергей Дубинников (одно время вместо него был Сергей Каюков). Мы с Виктором были на одном курсе и в одной группе. Оба всерьёз занимались искусством и мало обращали внимания на учёбу. При этом были почти круглыми отличниками. Это вызывало зависть и раздражение у бывших фронтовиков, которым учёба «не давалась», несмотря на почти круглосуточную «долбёжку». К числу таких «долбёжников» относился и Сергей Каюков. Мы не только не скрывали своего образа жизни, но бравировали этим. Особенно Виктор. Это нас и погубило. На нас посыпались «доносы», нас «разбирали» на собраниях и, в конце концов, выгнали из института и комсомола «за систематические пропуски занятий без уважительных причин». Окончательное «изгнание» из комсомола не состоялось, так как райком комсомола не утвердил решение собрания (тем более что получил письмо от «народа» в защиту обвиняемых), а вот ректор (говорят, не посмотрев) подписал приказ об отчислении из института.

Когда к нам с Мозговым в библиотеке института подошёл замдекана Загорец Павел Авксентьевич, мы готовились к сдаче третьего (всего в сессию было четыре) экзамена, сдав первые два на отлично. Загорец сказал, что нам здесь делать нечего, так как мы давно отчислены (оказалось, что первые два экзамена мы сдавали уже будучи отчисленными из института). Мы очень удивились, но делать было нечего. Нас «выгнали» и из общежития, и мы оказались на улице в прямом и переносном смысле слова. Однако мы не отчаивались и скоро нашли себе «пристанище» у добрых пенсионеров, живших на Рублевском шоссе (тогда эти места ещё не были элитными). Вскоре мы устроились на работу лаборантами в НИИ и все «устаканилось».

С Виктором Мозговым мы были закадычными друзьями и единомышленниками. НИИ, где мы устроились на работу лаборантами, называлось «Научно-исследовательский институт органических полупродуктов и красителей (НИОПиК)» и почему-то имени К. Е. Ворошилова. В отличие от Менделеевки мы в НИОПиКе не «халтурили», а всерьёз «вкалывали» (особенно я). По-прежнему много времени занимала у нас концертная деятельность (особенно выездные концерты по Московской области, где мы пользовались «бешеным» успехом). Я был руководителем коллектива, а Виктор – моим заместителем и «главным композитором». Он был одарённым музыкантом, виртуозно играл на аккордеоне (я от него многому научился) и сочинял прекрасную музыку к нашим концертам.

В концертную бригаду входили менделеевцы и студенты ГИТИСа (вторым моим заместителем был выпускник ГИТИСа – известный пародист, заслуженный артист РСФСР Юрий Филимонов). Иногда мы давали концерты и в Москве. Запомнился концерт в клубе имени Зуева на Лесной улице. Музыкальный пролог, как всегда, сочинил Виктор Мозговой, ведущими были я и Стасик Байков – выдающаяся личность во многих отношениях. Он был красавцем-блондином, высокого роста, атлетического телосложения, выдающегося ума и больших артистических способностей. Учился он блистательно и весьма успешно делал карьеру по общественной линии (был секретарём курсового комсомольского бюро, где заменил меня, так как я не проявлял никакого желания заниматься общественной работой). Он прекрасно сдал вступительные экзамены (набрал 34 очка из 35 возможных) и сразу попал в «номенклатуру» комсомольских работников. К сожалению, я не знаю его дальнейшей судьбы.

На концерте в клубе Зуева отличились Ксюша Жаворонкова (дочь ректора МХТИ) и её подруга Алла Футорная. Выдержал экзамен с честью и первокурсник Саша Чекмарёв (впоследствии член-корреспондент АН СССР, завкафедрой МХТИ имени Менделеева), который учился дикции в руководимом мной кружке. На третьем курсе института Саша женился на Ксюше Жаворонковой и навсегда получил прозвище «Зять».

Концерт в клубе Зуева прошёл с большим успехом и многим запомнился на долгие годы.

Мы с Виктором вспоминали институтские годы и планировали восстановиться в институт (нас исключили с пятого курса, и до окончания института оставалось всего полгода). Через год мы восстановились и, успешно защитив дипломные проекты, получили дипломы инженеров-технологов по технологии урана, радиоактивных, редких и рассеянных элементов.

Мы не забывали институтских друзей и педагогов. Почему-то довольно часто вспоминали профессора Туркина по высшей математике. Он имел прозвище «не тот Туркин», взятое из рассказа Чехова, где говорилось об одном из персонажей, что это «не тот Туркин, у которого дочь на "фортепьянах" играет». Туркин читал лекции быстро, невнятно, не обращая ни малейшего внимания на неуспевающих за ним записывать студентов. Большинство из студентов (в том числе мы с Виктором) занимались посторонними делами. Туркин имел примечательную внешность: маленький человечек с крохотной лысой головкой, круглым личиком и пышными, как у Чапаева, усами (до усов Будённого они «не дотягивали»). Но больше всего привлекали его розовые, как у ребёнка, щёчки. Даже не розовые, а буквально красные. В моих конспектах по математике вместо лекций мелькало множество «рожиц» Туркина с раскрашенными красными щёчками (я специально купил шариковую ручку с красной пастой), которые вызывали весёлые шутки у студентов-соседей по скамейке на лекциях Туркина.

Туркина сменил доцент Вайсфельд — грустный еврей с седой шевелюрой. Он читал лекции хорошо, но медленно и, не успевая дать запланированный материал, отсылал студентов для самостоятельной работы к учебнику Лузина, который большинство не читало (мы с Виктором даже не брали в руки). Такое обучение не обеспечивало знаний по математике, от чего я впоследствии страдал, и чтобы «подтянуться», взялся читать курс по математике для аспирантов НИИ (это реально помогло мне «выучить» математику).

Виктор Мозговой после защиты диплома поступил работать на завод (там больше платили), а потом и совсем «пропал» (кажется, уехал в Смоленск, откуда был родом). Это для меня было большой потерей, и я несколько лет, но безуспешно, разыскивал его (к розыскам даже подключился наш общий друг Алик Шестаков, с которым мы сохраняли дружбу много лет, вплоть до его кончины в Иркутске, куда он уехал по распределению, и откуда к каждому празднику присылал мне поздравительные открытки).

В НИОПиКе работали разные люди, но в большинстве своём люди хорошие. Особенно старший лаборант Иван Фёдорович Фокин (он в первое время даже был моим непосредственным начальником) и аспирант Валентин Андреевич Реутский, ставшим впоследствии доктором наук, профессором, заслуженным деятелем науки и техники РСФСР.

Руководителем нашей группы был Семён Иосифович Шапиро, который учил меня «жульничать», приговаривая, что «коммерческая ложь не есть ложь». Впрочем, он был хорошим человеком и квалифицированным конструктором.

Мои друзья Фокин и Реутский были значительно старше меня. Иван Фёдорович Фокин тогда заканчивал биологический факультет МГУ. Он был сведущ в истории и философии и, конечно, в биологии. В химии он также разбирался весьма неплохо. Его особенностью была необыкновенная интуиция в области процессов и аппаратов, которыми занималась наша лаборатория (группа Шапиро занималась процессами сушки). Он мог по виду продукта определить целесообразный тип аппаратурно-технологической его обработки без проведения эксперимента и никогда не ошибался. За многие последующие годы совместной работы я не помню ни одного случая, когда бы Фокин «прокололся».

Валентин Андреевич Реутский был талантливым исследователем, очень добрым и скромным человеком. Он прожил трудную жизнь. В детские годы лишился родителей. Его воспитывала и растила тётя. В годы Великой Отечественной войны он, будучи подростком, оказался в концлагере, где содержались люди разных национальностей. Обладая удивительными лингвистическими талантами, он со всеми заключёнными говорил на их родном языке, за что его уважали и молодые, и старые. Освободили его союзники. Некоторое время ему пришлось работать батраком у одного немецкого фермера.

Вернувшись в СССР, он поступил в техникум, неудачно женился (вернее его женила на себе «бой-баба» — буфетчица техникума Валентина), развёлся, женился во второй раз – на лаборантке НИОПиКа Виолетте Красновой, которая вскоре умерла, женился в третий раз и жил с женой (не очень счастливо) до конца жизни. Он не только не был «бабником», но даже боялся женщин, а его женитьбы не обошлись без помощи друзей (и моей в том числе), которые искренне хотели помочь ему наладить нормальную человеческую жизнь (всецело погружённый в науку, он не заботился ни о своём быте, ни о здоровье). Ещё в НИОПиКе Реутский пытался обучить меня иностранным языкам, но ничего путного из этого не вышло. Я не имел таких способностей, какие были у него. Тем более что педагогом он был не слишком хорошим. Сам же он знал больше десяти языков и успешно подрабатывал в Институте Информации в качестве переводчика и редактора (он переводил даже с восточных языков). Он владел стенографией и печатал как профессиональная машинистка. Когда появлялись иностранные гости, неизменно приглашали Реутского, который заменял нескольких человек (переводчик, специалист, машинистка-стенографистка).

Тихую жизнь нашей группы сушки всколыхнули два события: почти одновременно женились мы с Фокиным, и если женитьба Фокина давно планировалась, то моя совершилась неожиданно даже для меня самого. Я познакомился в буфете на станции Кунцево с одной очень миловидной девушкой, был приглашён на предстоящий через неделю день её рождения, пришёл в гости и… остался на долгие, долгие годы (вплоть до смерти моей любимой супруги). Она оказалась высокопоставленной сотрудницей Контрольно-ревизионного управления (грозного КРУ) Министерства финансов СССР. Я не мог понять, чем я ей понравился, но мы прожили в браке более сорока пяти лет. У нас было двое детей и три внука. Все, слава богу, живы и заняли достойные места в обществе.

Некоторое время мы жили в крохотной комнатушке моей жены Гали, потом в предоставленной ей двухкомнатной квартире на пятом этаже «хрущёвки». Мы оба работали, маленького сына отдали в ясли-сад которые находились совсем рядом с домом, так что с балкона было хорошо видно, как гуляют дети. Я часто выходил на балкон и наблюдал за своим  горячо любимым сыном Витюшей.

Помню, однажды вышел на балкон (дело было зимой) и не нашёл своего сына среди детей. Не на шутку встревожился, но скоро увидел, как его ведёт воспитательница. Он походил на медвежонка в чёрной шубке с капюшоном. У меня сжалось сердце от любви и нежности. Я думал, что же будет с этим моим любимым «комочком», кем он станет, когда вырастет?! Позднее (уже в школе) к Вите «приклеилась» кличка «академик». Занятно, что эту кличку «по наследству» получил и внук Витенька. Мне передавали, что сам он на «детский» вопрос (кем будешь, когда вырастешь) отвечал совершенно уверенно: «Мой дедушка - профессор, а я буду «акудемиком» (именно так он говорил: «акудемиком»). Для сына Виктора кличка оказалась «вещей»: он стал профессором и академиком, а маленький «акудемик» Витенька избрал другой путь: стал бизнесменом.

Во время работы в НИОПиК случилось ещё одно необычное событие. Нашему институту совместно с Центральным институтом Советской Армии Постановлением Правительства поручили срочно разработать технологию и организовать производство отечественного напалма.

Я слышал об этом грозном оружии, способном сжигать, буквально, всё, от которого не было спасения даже танкам (США его имели, а мы – нет). Надо было срочно ликвидировать этот недостаток. Началась кошмарная круглосуточная сверхурочная работа. Времени не хватало. Тогда наше руководство приняло решение отправить в Сибирь (именно там, в городе Кемерово на Кемеровском анилинокрасочном заводе, подотчётном НИОПиКу должно было быть создано производство) недоработанную технологию и выбрать «стрелочника», чтобы свалить на него неудачу пуска. В качестве «стрелочника» выбрали меня.

Я не был посвящён в тонкости интриги, польщён «доверием» и готов был сделать всё для успеха дела. Моя самоуверенность мешала мне трезво оценить ситуацию. Я решил, что руководство считает меня способным справиться с этой сложной задачей.

Прибыв на место, я вместе с представителем от «ЦНИИВТИСА» (Центральный научно-исследовательский военно-технический институт Советской Армии) кандидатом технических наук, майором Сократом Алексеевичем Мерекаловым, быстро убедился в неработоспособности технологии и сообщил об этом в Москву. Там прекрасно знали об этом, но молчали. Поступил приказ: срочно доработать технологию на месте. Легко приказать, а как сделать? Я попал «в капкан». Руководство завода в лице главного инженера Николая Алексеевича Лодыгина (будущего Замминистра) — человека талантливого, мудрого и решительного немедленно объявило круглосуточный «аврал». Работали как во время Великой Отечественной войны (мне отец об этом рассказывал). Поразительно было то, что технологию мы все-таки разработали и производство запустили (даже в срок!) Работа была представлена к Ленинской премии, а я, как самый младший из участников, стал Лауреатом премии Совета Министров СССР.

Вскоре меня перевели на должность начальника лаборатории головного по химическому машиностроению института страны — Всесоюзного научно-исследовательского института химического Машиностроения (НИИХИММАШ), в котором мне довелось работать более 10 лет.

Москва полна неожиданностей! Неожиданно в парке Сокольники я встретил своего школьного товарища, одноклассника их Шумерлинской средней школы Виталия Соболева, который гостил у своих родственников, проживающих в этом районе. Естественно, начались бесконечные воспоминания о школьных учителях и одноклассниках. Оказалось, что он давно уехал из Шумерли и мало что мог добавить к моим воспоминаниям.

Должен сказать, что я в отличие от обычных представлений, не помнил свою первую учительницу. И вообще не помнил учителей, учивших меня на Урале и в Чебоксарах. Более того, я почти не помнил никого из учителей выпускного класса Сидоровской средней школы, где я учился последний год и сдавал экзамены на аттестат зрелости. Правда, помнил моих учителей — участников театрального коллектива, которым я руководил: директора школы (физика) — бесцветного лысоватого человека и его красивую жену (преподавателя химии) — маленькую и молоденькую блондинку, очень миловидную и добрую, Помнил седобородого (но не старого) активиста, похожего на профессора моей будущей кафедры Кочетова (не помню, был ли «седобородый активист» преподавателем) и, конечно, моего «злого гения» — преподавательницу литературы, которая «из ревности» поставила несколько запятых в моем сочинении, оставив меня без медали (я лишал её «хлеба», руководя драмкружком). Имён этих преподавателей я не помню, а вот преподавателей из Шумерли Чувашской АССР помнил отлично. Виталий Соболев тоже помнил.

Особенно «знаменитыми» были: преподаватель математики Шумейкин Анатолий Фёдорович (красавец высокого роста с пышной шевелюрой, большими грустными глазами под густыми бровями, ямочкой на подбородке, совершенно смуглый и в тоже время румяный), Рябов Валентин Григорьевич (русский, среднего роста, необычайной красоты, ума и обаяния, но при этом строгий), Гладышева Ольга Александровна (физик, будущий директор школы, моя родная тётя — единственный преподаватель, поставивший мне двойку за отказ отвечать у доски).

Прекрасными преподавателями были: историк Сырцов (директор школы), географ, «француженка» Абакумова, Калерия Михайловна (биолог) и другие. Состав преподавателей был на редкость сильным, и я от них получил основательные знания, гораздо более основательные (как ни странно), чем от преподавателей Менделеевки. Соболев сообщил мне, что Рябов стал секретарём райкома партии, но вскоре неожиданно скончался, Гладышева — директором школы, а наш одноклассник Семенов погиб в автомобильной катастрофе. Красавец Стафик женился на однокласснице Сизовой, а Веня Чижов стал художником. Вот все новости, которые ему были известны. Я сказал Виталию, что благодаря Шумерлинским учителям я поставил «рекорд» на вступительных экзаменах в Менделеевку, набрав 35 очков из 35 возможных, второе место занял Стасик Байков (34 из 35), все остальные «набрали» меньше. К сожалению, Виталий Соболев вскоре уехал и больше мы не виделись.

Коллектив в НИИХИМАШе, куда я попал, был большим, но не очень дружным. Я должен был руководить лабораторией и связанным с ней конструкторским бюро, которым руководила Елена Анатольевна Чувпило. Все в неё были влюблены, и я не составил исключения. Прошло несколько лет, прежде чем она ответила мне взаимностью. Я ревновал её, и это было для меня совсем необычно (я никогда не отличался ревностью даже по отношению к моей любимой жене, которая, наоборот, ревновала меня буквально к каждой «юбке» и в большинстве случаев напрасно).

Мы с Леной часто ездили вместе в командировки, но ни разу не ходили ни в кино, ни в театры, хотя я был заядлым театралом и не пропускал ни одной новой картины. Скоро организовался неразлучный квартет, в который кроме меня и Лены входили её подруги Шадрина Наташа и Соловьёва Тамара. После смерти Лены нас осталось «только трое», но мы дружим до сих пор и регулярно встречаемся (хотя в последние годы довольно редко).

Моё профессиональное увлечение театром и кино (я закончил театральное училище и снимался в нескольких фильмах) было причиной того, что я отлично знал театральный мир и был знаком со многими артистами.

Я хорошо знал коллективы и постановки многих театров: МХАТ (Тарасова, Степанова, Грибов, Массальский, Прудкин, Ефремов, Табаков, Ершов), Малый театр (Царёв, Яблочкина, Зуева, Бабочкин, Ильинский, братья Соломины, Жаров, Кенигсон, Любезнов, Доронин), Театр имени Вахтангова (Рубен и Евгений Симоновы, Ульянов, Яковлев, Борисова, Шалевич), театры Сатиры и Моссовета (Васильева, Плятт, Пельцер, Державин, Зелинская, Миронов, Миронова, Ширвиндт, Папанов, Мишулин).

В театре оперетты я знал каждого артиста и каждую постановку, а вот в Большом театре был всего два или три раза в жизни. Это связано с моим пристрастием к концертной деятельности и с моей ленью (билеты в Большой надо было «доставать»). Я «заставлял» себя посещать лекции и концерты классической музыки в Политехническом музее, консерватории и зале имени Чайковского. Жалею, что проигнорировал выступление Вольфа Мессинга в старом помещении театра «Современник» около гостиницы «Пекин» (это здание потом снесли).

Конечно, я знал всё, что касается эстрады и всех чтецов-исполнителей, так как именно на этом поприще стал трижды Лауреатом международных конкурсов мастеров художественного слова (Пушкинские, Лермонтовские и Есенинские чтения). Моим идеалом в  этом жанре был Василий Иванович Качалов.

В конце 60-х — начале 70-х годов я погрузился в Большую науку: создал свою научную школу, защитил докторскую диссертацию. В составе  авторского коллектива по жизнеобеспечению в космосе во второй раз стал Лауреатом премии Совета Министров СССР. В эти годы я старался уделять как можно больше времени своей любимой дочери, но не всегда это получалось. Мы посещали театры, картинные галереи и музеи (особенно запомнилось посещение музея Тропинина и, конечно, Третьяковки). Мешала большая загруженность по работе и постоянные командировки, связанные с внедрением наших разработок. К тому времени накопилось много опыта и знаний. Я подумывал о подключении к вузовской работе (лекции своим аспирантам я читал уже не один год).

В 1975 году я прошёл по конкурсу на должность заведующего кафедрой МТИ имени А.Н. Косыгина и перешёл на работу в вуз, оставаясь научным консультантом НИИХИММАШа.

Со мной на место новой работы перешли бывшие мои сотрудники из НИОПиКа и НИИХИММАШа: Фокин, который после НИОПиК работал со мной в НИИХИММАШе, Реутский, который после работы со мной в НИОПиК поработал некоторое время на кафедре академика Кафарова в Менделеевке, Кочетов и Лукачевский — сотрудники моей лаборатории в НИИХИММАШе, Бабанов — работавший со мной ещё в НИОПиКе. Бабанов был аспирантом академика Кафарова, который по совместительству работал старшим научным сотрудником в НИОПиК, когда я там был младшим научным сотрудником. Кафаров был моим руководителем во время дипломного проектирования.

Работа в высшей школе была самым продолжительным этапом моей трудовой жизни (более тридцати пяти лет).

Долгие годы, проведённые в вузе, были наполнены событиями (порой драматическими), достойными отдельного описания. Кафедра, которой мне пришлось руководить, вначале фактически не имела площадей и состояла всего из пяти преподавателей, конфликтующих между собой. Троих пришлось вскоре уволить. Пришедшие со мной из НИОПиКа и НИИХИММАШа сотрудники не имели опыта преподавания. Так что на первых порах пришлось очень туго. Производственные площади у кафедры появились только после капитального ремонта и освоения старого помещения заброшенного цеха бывшей фабрики. Завкафедрой (то есть я) переехал в отдельный кабинет только через полгода, а до этого не имел даже собственного стола.

Через год кафедра стала уже одной из лучших и больших кафедр института и получила звание «образцовой кафедры». А дальше началась «трёхлетняя война» с «врагами», «завистниками» и «злопыхателями». Мы имели дело (после доносов на нас) даже с прокуратурой и следственными органами. Но удалось отстоять свою правоту и «вороги» отступили. Последовало моё повышение и назначение сначала деканом факультета, а потом проректором по научной работе института. Кардинальная перестройка учебного процесса и кадровые преобразования обеспечивали стабильную работу теперь уже одной из самых больших и мощных кафедр института (состав кафедры увеличился более чем в десять раз). К тому же в полную силу действовала научная школа и созданная на кафедре система подготовки кадров высшей квалификации (кандидатов и докторов наук). Мои руки были «развязаны», и я рьяно занялся реорганизацией научной деятельности института. Была создана система оперативного контроля, научно-технический совет и ряд других ранее отсутствовавших рычагов управления наукой в вузе. В результате почти в десять раз возрос объем научно-исследовательских работ и повысился их научный уровень.

Но «реформы» часто встречались «в штыки», особенно Министерством образования. Так, только после многих «кровопролитных» боёв была принята и распространена на другие вузы страны новая система организации научно-исследовательской работы студентов (НИРС). Я получал приглашения (неоднократно) перейти на работу в Министерство, но не будучи карьеристом (и это было правдой — честное слово), я отклонял все предложения.

В самый «разгар» реформаторской деятельности я вынужден был уйти снова на кафедру (пост завкафедрой я не оставлял все годы работы в ректорате), так как стал «опасен» для руководства, которое увидело во мне «конкурента» (и напрасно: я, повторяю, никогда не был карьеристом и моё отстранение было ошибкой руководства). Уход из ректората позволил мне усилить научную работу на кафедре. Появилось много докторов и кандидатов наук (всего я подготовил сорок пять докторов и более ста восьмидесяти кандидатов наук). Издан ряд монографий. Я в третий раз стал Лауреатом Премии Правительства, представив с коллективом сотрудников работу по повышению эффективности промышленных технологических процессов.

Параллельно с бурной производственной и научной деятельностью старался в эти годы уделять как можно больше времени и внимания семье (любимой жене и детям: сыну Виктору и дочери Марине). По настоянию жены я оказал действенную помощь в науке своим детям — сыну и дочери. Сын с моей помощью стал доктором наук, профессором, дочь – кандидатом наук, доцентом. Они были талантливыми людьми и, в принципе, могли бы обойтись и без моей помощи.

У Виктора была замечательная семья: жена Ирочка, всеобщая любимица и красавица и сын Витенька, который закончил МГУ имени Ломоносова и стал самодостаточным бизнесменом.

У дочери Маришеньки личная жизнь не очень сложилась, но она стала «образцовой» мамой и воспитала двух замечательных сыновей: Димушку и Алёшеньку, таких же талантливых как их мама. А таланты Мариши были общепризнаны, особенно в педагогической среде. Она стала членом–корреспондентом Международной академии наук педагогического образования (без всякой моей помощи), а Виктор — даже академиком и членом президиума ряда отраслевых академий.

После моего ухода из ректората, мы стали более активно общаться и с семьёй Виктора и с семьёй Маришеньки (фактически мы с Маришенькой и её детьми стали жить одной семьёй). Иногда посещали достопримечательности Москвы. Запомнилось посещение «Поклонной горы», на память о которой остались замечательные фотографии, а так же «поход» на Бородинскую панораму.

Из памятных для меня и любимых мест в Москве могу назвать площади Маяковского и Пушкина, Архангельское, Кусково, Царицыно, улицу Горького (ныне Тверскую), Якиманку и площадь трёх вокзалов. 

Сравнивая Москву с другими столицами, я могу твёрдо отдать предпочтение Москве, даже по сравнению с Парижем, который я очень люблю и в котором я бывал много раз. В Москве есть все, что есть в европейских столицах (я могу говорить об этом твёрдо, так как побывал практически во всех столичных городах Европы, да и не только Европы). Отличительность Москвы — «просторность» (как и всей необъятной России), часто связанная с ощущением «недостроенности». Многие, почему-то считают, что Москва не такая чистая как Париж или Рим. Ничего подобного. Как раз наоборот, парижские улицы, особенно бульвары, замусорены каждое утро до неприличия после бурной ночной жизни, а Рим — наоборот: к вечеру набирается (особенно в центре) много всяких отходов, которые убираются только ночью. Чище всего в Лондоне, где ранним утром и без того чистые улицы моются с использованием шампуня (сам видел). Что касается памятников культуры, то Москва «переплюнет» любую столицу европейских стран, хотя и далеко не все заведения и памятники культуры находятся в Москве в образцовом состоянии.

Словом, Москве и москвичам есть чем гордиться. И я горжусь. Прежде всего, предметом гордости являются замечательные жители Москвы — мои друзья, коллеги и, конечно, мои родные, которых в Москве живёт добрых три десятка. Так что в отношении Москвы я могу сказать: «Дорогая моя столица! Дорогая Москва!»

Этими словами я заканчиваю последний рассказ моей книги «По городам и весям страны». Можно сказать, что я делаю себе подарок ко дню рождения, так как послезавтра, во вторник, 17 июня действительно мой день рождения.






































ПРИМЕЧАНИЯ

 (1)  (к странице 15)  Алексей Николаевич Косыгин (8 (21) февраля 1904 года — 18 декабря 1980 года) — советский государственный и партийный деятель. Председатель Совета министров СССР (1964—1980). Дважды Герой Социалистического Труда (1964, 1974).

Алексей Николаевич Косыгин (21 февраля (5 марта) 1904 года — 18 декабря 1980 года) — советский государственный и политический деятель, дважды Герой Социалистического Труда (1964, 1974). В 1939-40 нарком текстильной промышленности СССР. В 1940-53, 1953-56, 1957-60 заместитель председателя СНК — СМ СССР, одновременно в 1941-42 заместитель председателя Совета по эвакуации. В 1943-46 председатель СНК РСФСР. В 1948-54 министр (финансов, лёгкой промышленности и др.) В 1959-60 председатель Госплана СССР. С 1960 1-й заместитель председателя, в 1964-80 председатель СМ СССР. Член Политбюро (Президиума) ЦК КПСС в 1948-52 и в 1960-80.

Алексей Николаевич Косыгин родился 21 февраля (5 марта) 1904 года в Санкт-Петербурге в семье Николая Ильича и Матроны Александровны Косыгиных.

В 1919-ом, в пятнадцать лет, ушёл добровольцем в Красную Армию. Определяя идеологию Косыгина, можно сказать, что он впитал в себя человечность и патриотизм русской православной идеи, демократизм и рационализм коммунизма, а также деловитость и дисциплинированность советской элиты сталинского образца. Отразились в Косыгине и славные традиции русских деловых кругов, восходящие к миру нашего купечества, сочетавшего старообрядческую суровость с замоскворецкой удалью.

С 1921 по 1924 годы Косыгин был слушателем Всероссийских продовольственных курсов Наркомпрода и учился в Ленинградском кооперативном техникуме, после окончания которого был направлен в Новосибирск в качестве инструктора Новосибирского областного союза потребительской кооперации, а с 1926 по 1928 годы был членом правления, заведующим организаторским отделом Ленского союза потребительской кооперации в городе Киренск (ныне Иркутская область). Там он в 1927 году был принят в члены ВКП(б). В 1928 году вернулся в Новосибирск, где работал заведующим плановым отделом Сибирского краевого союза потребкооперации.

В те годы авторитет молодого специалиста Косыгина был подкреплён очень важным для советской эпохи политическим авторитетом. Бывший красноармеец, выходец из пролетарской среды был комсомольцем, а в 1927 году вступил в партию и раз и навсегда женился на любимой Клавдии Андреевне. Косыгин работал в Новосибирске, затем — в Киренске. В 1930 году подающего надежды молодого члена правления Ленского союза кооператоров отправили учиться — в родной Ленинград, город, который Косыгину в сороковые годы предстоит спасти от гибели. В тридцать один год коммунист Косыгин окончил Ленинградский текстильный институт; к тому времени он уже был опытным хозяйственником.

После окончания института карьера молодого инженера развивалась с головокружительной быстротой, и в этом судьба Алексея Николаевича напоминает судьбы других наших талантливых управленцев того времени: Микояна, Устинова, Байбакова (первый был на девять лет старше Косыгина и относился к поколению, выдвинувшемуся в начале двадцатых, но именно Микоян был тогда самым молодым наркомом).

С 1936 по 1937 годы работал мастером, а затем и начальником смены фабрики им. Желябова, а с 1937 по 1938 годы был директором фабрики «Октябрьская».

В 1938 году был назначен на пост заведующего промышленно-транспортным отделом Ленинградского обкома ВКП(б) и в том же году был назначен на пост председателя Ленинградского горисполкома, который занимал до 1939 года.

21 марта 1939 года на XVIII съезде Алексей Косыгин был избран членом ЦК ВКП(б). В том же году был назначен на пост народного комиссара текстильной промышленности СССР, который занимал до 1940 года. В апреле 1940 года был назначен заместителем председателя Совнаркома СССР и председателем Совета по товарам широкого потребления при СНК СССР.

С поста наркома Косыгин начинает свою сорокалетнюю работу в союзном правительстве. На 18 съезде КПСС делегат А.Н. Косыгин был избран членом ЦК. Это был ещё один поворотный момент в судьбе Косыгина: молодого наркома заметил Сталин. Да, Косыгин соответствовал складывавшимся в сталинском мировоззрении представлениям об идеальном министре: компетентный в производственных вопросах, опытный, но молодой; без амбиций политического вождя, но с идеальной биографией коммуниста; природный русак, представитель стержневого народа империи; интеллигент, но рабочего происхождения… И Сталин Косыгину доверял. Когда Европа уже пылала в огне Второй Мировой, Сталин подтверждает своё отношение к Косыгину, как к надёжному и перспективному руководителю, назначая его заместителем Предсовнаркома и председателем Совета по товарам народного потребления. По расчётам Сталина, Косыгину предстояло сыграть важную роль в проведении социальной политики в военные годы. Война оказалась вызовом не только нашей армии, но и нашим управленцам, политикам.

В первые часы войны Косыгина назначают заместителем председателя Совета по эвакуации при советском правительстве. Косыгин занимался и обеспечением Красной Армии сапёрными и инженерными средствами. В армии его имя было синонимом надёжности. Наши офицеры и генералы верили в Косыгина, в его неутомимость и профессионализм. Алексей Николаевич вошёл в историю Великой Отечественной и как уполномоченный Государственного Комитета Обороны в блокадном Ленинграде. Эта миссия Косыгина была поистине героической. Соратник и товарищ Алексея Николаевича, Анатолий Болдырев, вспоминал: «Зима 1941/42 г. была необычайно суровой. Морозы достигали 35 градусов, дули пронизывающие северные ветры. … Алексей Николаевич Косыгин каждые два-три дня наведывался на станцию «Борисова Грива», объезжал по кольцевым маршрутам все пункты приёма и отправки людей, грузов, пункты ремонта автомеханики и защиты "Дороги жизни" от авиации противника». Одновременно с этим Косыгин руководил эвакуацией мирного населения из блокадного города и участвовал в создании «Дороги жизни», а именно в выполнении постановления «О прокладке трубопровода по дну Ладожского озера».

23 августа 1942 года Алексей Косыгин был назначен уполномоченным ЦК ВКП(б) и СНК СССР по обеспечению заготовок местных видов топлива, а 23 июня 1943 года — председателем СНК РСФСР. В 1945 году был назначен на пост председателя Оперативного бюро Совета народных комиссаров РСФСР, а 19 марта 1946 года Алексей Косыгин был утверждён заместителем Председателя Совета Министров СССР с освобождением 27 марта от обязанностей Председателя СНК РСФСР. В марте того же года был избран кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б).

Во время голода 1946-47 годов Алексей Косыгин руководил оказанием продовольственной помощи наиболее пострадавшим районам.

С 1946 по 1947 годы занимал пост заместителя Бюро Совета Министров СССР. 8 февраля 1947 года Алексей Косыгин был назначен на пост Председателя Бюро по торговле и лёгкой промышленности при Совете Министров СССР.

В феврале 1948 года Косыгин был избран членом Политбюро ЦК ВКП(б). 16 февраля того же года был назначен на пост министра финансов СССР. 9 июля Косыгин был освобождён от обязанностей Председателя Бюро по торговле и лёгкой промышленности при Совете Министров, а 28 декабря был утверждён министром лёгкой промышленности СССР, пост которого занимал до 1953 года, с освобождением от обязанностей министра финансов СССР.

С 1948 по 1953 годы являлся членом Бюро СМ СССР. 7 февраля 1949 года был назначен на пост Председателя Бюро по торговле при Совете Министров СССР. 16 октября 1952 года избран кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС. В 1951 году возглавил комиссию, рассматривавшую вопрос о роспуске ФТФ МГУ. (Из упраздняемого физико-технического факультета МГУ им. Ломоносова был создан Московский физико-технический институт)

15 марта 1953 года Алексей Косыгин был назначен министром лёгкой и пищевой промышленности СССР, 24 августа того же года — министром промышленности товаров широкого потребления СССР, 7 декабря — заместителем Председателя Совета Министров СССР и 22 декабря — Председателем Бюро по промышленности продовольственных и промышленных товаров широкого потребления при СМ СССР. 

После смерти Сталина в марте 1953 года Косыгин на несколько месяцев лишился поста заместителя Председателя Совета Министров СССР, но уже в декабре он вернулся в свой кабинет, став заместителем Г. М. Маленкова, а затем нового премьера — Булганина. В 1956 году Косыгина переводят на работу в Госплан, первым заместителем Председателя, а с 1957 года он снова становится заместителем главы правительства.

В 1958 году правительство возглавляет успевший убедиться в профессионализме Косыгина Хрущёв — первый секретарь ЦК КПСС и безусловный глава советского государства с 1953 года. Статус правительства, а вместе с ним и Косыгина, поднимается.

В 1960 году Косыгина — к тому времени уже Председателя Госплана СССР — делают первым заместителем Хрущёва. Если Хрущёв был харизматическим лидером правительства, то Косыгин с этого времени является его техническим руководителем. Он держит в руках все нити многообразного советского хозяйства и со скромностью, но и не без чувства собственного достоинства называет себя «главным инженером Советского Союза», то есть главным инженером одной из двух мировых сверхдержав. Высочайший статус Косыгина в тогдашнем советском руководстве подкреплялся и его возвращением в Политбюро (Президиум) ЦК КПСС. В те годы журналисты не составляли рейтингов влиятельности политиков, но Косыгин, безусловно, уже входил в руководящую пятёрку, а по вопросам экономики и вовсе был первым среди равных.

Осенью 1964 года ЦК КПСС принял отставку Н. С. Хрущёва с его постов. Отметим легитимную форму этого процесса, стремление к коллективному руководству страной. Л. И. Брежнев стал вождём партии, Н. В. Подгорный — Председателем Президиума Верховного Совета, а Алексей Николаевич — главой правительства, Председателем Совета Министров. Назначение Косыгина — человека, всю жизнь занимавшегося экономикой и невоенной промышленностью — символизировало установку на повышение уровня жизни в СССР. Начался новый период в жизни страны и в судьбе Косыгина, период, который почему-то назвали «застойным», игнорируя успехи Советского Союза в экономике и внешней политике, трудно дававшиеся победы в бескровных и кровавых сражениях холодной войны. Именно в эти годы Советский Союз достиг паритета с США по современным видам вооружения, в эти годы в нашей стране производились не только лучшие в мире ракеты и балерины, но и специалисты различных отраслей технических и гуманитарных наук.

25 декабря 1956 года назначен первым заместителем Председателя Госэкономкомиссии Совета Министров СССР по текущему планированию народного хозяйства — министром СССР с освобождением от обязанностей заместителя Председателя Совета Министров СССР. 23 мая 1957 года Косыгин был назначен первым заместителем Председателя Госплана СССР, а 4 июля — заместителем Председателя Совета Министров СССР. В 1957 году был утверждён членом Главного Военного Совета при Совете Обороны СССР, а в июне того же года был избран кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС. Поддержка Никиты Хрущёва на июньском Пленуме 1957 года позволила Алексею Косыгину вернуться в кандидаты в члены Президиума ЦК (29 июня 1957 — 4 мая 1960 годы).

С 1959 по 1960 год Алексей Косыгин был председателем Госплана СССР. С 1960 года занимал пост 1-ого заместителя председателя, а с 1964 по 1980 годы — председатель Совета Министров СССР.

Многие отмечают, что А.Н. Косыгин был «белой вороной» в брежневском Политбюро. Он не стремился к неформальным, дружеским отношениям с другими партийными вождями, не любил «подковёрных» политических игр. Будучи главой правительства, он стремился быть профессионалом, а не играть «на публику». Но народ любил Косыгина и без популизма. …

О глубоком понимании Косыгиным и его соратниками самой сути российской жизни говорит и лозунг «Экономика должна быть экономной», подписанный Брежневым, сформулированный Бовиным, но выстраданный всем тогдашним руководством. Да, экономика бывает или экономной, или расточительной. И Косыгин всё время твердил об экономии, не боясь очевидной непопулярности этого лозунга. Профессионализм Косыгина вызывал доверие и на внутренних, и на внешних рынках. Наши партнёры из социалистических стран, из Италии, Франции смело шли на совместные проекты с правительством Косыгина, потому что знали, что в правилах этого человека вкладывать каждую копейку в дело.

Интересные воспоминания о Косыгине оставил Виктор Суходрев, знаменитый советский переводчик и дипломат, сопровождавший Алексея Николаевича во многих поездках. В воспоминаниях Суходрева Косыгин предстаёт мужественным, любознательным и находчивым человеком, компетентным политиком. Косыгин любил пешие прогулки, совершал их во всех городах — и советских, и заграничных.

В канадской столице, на прогулке с премьер-министром Трюдо, А. Н. Косыгину пришлось в полной мере продемонстрировать самообладание. Суходрев вспоминает: «Вдруг каким-то боковым зрением я заметил, как что-то чёрное мелькнуло справа, с той стороны, где шёл Косыгин. Тут же я ощутил довольно сильный удар в правое плечо. И увидел, что к Алексею Николаевичу сзади тянутся две руки. Они обхватили его и вцепились в лацканы пиджака. Человек в чёрной кожаной куртке явно пытался опрокинуть Косыгина на землю. Я услышал крик: "Свободу Венгрии!". Инцидент длился, вероятно, не более нескольких секунд. Сразу же среагировал старший охранник Косыгина, а также сопровождавшие канадцы. Схватили человека и повалили его на землю. Охрана моментально сомкнулась вокруг Трюдо и Косыгина, и я, естественно, оказался в самой гуще. Все были в шоке. Особенно разволновался Трюдо. Но Алексей Николаевич оставался невозмутимым. Он первым делом осмотрел свой пиджак и с досадой произнёс:- Надо же, пуговицу оторвал…».

На сентябрьском (1965 года) Пленуме ЦК КПСС А. Н. Косыгин выступил с докладом об улучшении управления промышленностью, о совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленного производства. На XXIII (1966 год) и XXIV (1971 год) съездах КПСС он выступал с докладами о Директивах по пятилетним планам развития народного хозяйства СССР на 1966-70 и 1971-75 годы. На XXV (1976 год) съезде КПСС А. Н. Косыгин выступал с докладом об основных направлениях развития народного хозяйства СССР на 1976-80 годы.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 20 февраля 1974 года за большие заслуги перед Коммунистической партией и Советским государством в коммунистическом строительстве и в связи с 70-летием со дня рождения Косыгин Алексей Николаевич награждён второй золотой медалью «Серп и Молот» с вручением ордена Ленина.

 Алексей Николаевич Косыгин активно участвовал в проведении ленинской внешней политики Советского Союза. Он неоднократно представлял СССР на международных конференциях и совещаниях, возглавлял советские партийно-правительственные делегации во многих государствах мира. Избирался депутатом Верховного Совета СССР 2-9-го созывов.

Простые люди уважали Косыгина и за его упрямую верность памяти Сталина. В годы, когда на бойких разоблачениях сталинских перекосов бывшие соратники «отца народов» формировали ораторский стиль, Косыгин - и это передавалось из уст в уста - бережно сохранял обстановку сталинского кабинета, любил ставить пример бережливое отношение Сталина к неприкосновенным резервным запасам даже в самые трудные годы. Конечно, сейчас такое пристрастие Косыгина кажется несовместимым с его образом самого интеллигентного члена брежневского Политбюро («пугало либеральной интеллигенции» Суслов был после смерти Сталина самым последовательным антисталинистом), но Косыгин просто был верен человеку, у которого, как управленец, многому научился и не желал предавать того, с кем когда-то, в 1947 году, в Ливадии, преломил хлеб. А к культу личности, к вождизму, Косыгин, конечно, относился отрицательно, сам не терпел возвеличивания руководителей, и память о незаконно репрессированных коллегах чтил. Интеллигенция постаралась не заметить косыгинского упрямства, а народ оценил его как принципиальность. Ценили человеческие качества Алексея Николаевича и знавшие «блеск и нищету» своей профессии крупнейшие политики того времени - Шарль Де Голль, В. М. Молотов, Индира Ганди, Линдон Джонсон. Вячеслав Молотов уважительно говорил о Косыгине: «Замечательный человек. Работяга хороший. И вообще организатор оказался хороший». Косыгин не участвовал в политическом «клубке змей», он работал на совесть, как настоящий герой России, а, перейдя в историю, он перешёл в пантеон отцов Отечества.

 Алексей Николаевич рано овдовел. В 1967 году самые верные его соратники пришли проститься с Клавдией Андреевной. Оставшись в одиночестве, в своей печали Косыгин обрёл философское спокойствие человека, познавшего бренность мира. Он продолжал отдавать все силы и талант обществу, продолжал руководить правительством, но сохранять в себе бойцовские качества не мог. Вечная борьба наскучила Косыгину. Он продолжал проводить отпуска на водах, на Северном Кавказе, занимая в доме отдыха общедоступные люксы, а не отдельные охраняемые коттеджи. Продолжал рыбачить, охотиться и старался не чувствовать себя стариком.

На излёте семидесятых, за короткий срок Алексей Николаевич перенёс два инфаркта. Осенью восьмидесятого года случился второй. Пошатнувшееся здоровье не было секретом для коллег, в октябре Косыгину предложили подать в отставку. Председателем Совмина был назначен Н. А. Тихонов. А 18 декабря Алексея Николаевича не стало.  Урна с его прахом покоится на Красной площади Москвы в Кремлёвской стене.


(2) (к странице 17) Никита Сергеевич Хрущёв (15 апреля 1894,[1] Калиновка, Дмитриевский уезд, Курская губерния, Российская империя — 11 сентября 1971, Москва, СССР) — первый секретарь ЦК КПСС с 1953 по 1964 годы, председатель Совета министров СССР с 1958 по 1964 годы. Герой Советского Союза, трижды Герой Социалистического Труда.

Период правления Хрущёва иногда называют «оттепелью»: были выпущены на свободу многие политические заключённые, по сравнению с периодом правления Сталина активность репрессий значительно снизилась. Уменьшилось влияние идеологической цензуры. Советский Союз достиг больших успехов в покорении космоса. Было развёрнуто активное жилищное строительство. Вместе с тем, с именем Хрущёва связаны и организация самой жёсткой в послевоенный период антирелигиозной кампании, значительное усиление карательной психиатрии, и расстрел рабочих в Новочеркасске, и неудачи в сельском хозяйстве и внешней политике. На его правление приходится высшее напряжение Холодной войны с США. Его политика десталинизации привела к разрыву с режимами Мао Цзэдуна в Китае и Энвера Ходжи в Албании. Однако, в то же время, Китайской Народной Республике было оказано существенное содействие в разработке собственного ядерного оружия и осуществлена частичная передача существующих в СССР технологий его производства

В 1918 году Хрущёв вступает в партию большевиков. Он участвует в Гражданской войне. В 1918 году возглавлял отряд Красной гвардии в Рутченково, затем политкомиссар 2-го батальона 74-го полка 9-й стрелковой дивизии Красной Армии на Царицынском фронте. Позже инструктор политотдела Кубанской армии. После окончания войны находится на хозяйственной и партийной работе.

В 1922 году Хрущёв возвращается в Юзовку и учится на рабфаке Донтехникума, где становится партсекретарём техникума. В июле 1925 года назначается партийным руководителем Петрово-Марьинского уезда Сталинского округа.

В 1929 году поступил учиться в Промышленную академию в Москве, где был избран секретарём парткома. По многим утверждениям, некоторую роль в его выдвижении сыграла бывшая его однокурсницей супруга Сталина Надежда Аллилуева. С января 1931 года 1-й секретарь Бауманского, а с июля 1931 года Краснопресненского райкомов ВКП(б). С января 1932 года второй секретарь Московского городского комитета ВКП(б).

С января 1934 года по февраль 1938 года — первый секретарь МГК ВКП(б). C 21 января 1934 года — второй секретарь Московского областного комитета ВКП(б). С 7 марта 1935 года по февраль 1938 года — первый секретарь Московского областного комитета ВКП(б). Таким образом, с 1934 года являлся 1-м секретарём МГК, а с 1935 года одновременно занимал должность и 1-го секретаря МК (на обеих должностях сменил Лазаря Кагановича) и занимал их по февраль 1938 года.

Как 1-й секретарь Московского горкома и обкома ВКП(б), был одним из организаторов террора НКВД в Москве и Московской области. Однако существует распространённое заблуждение о непосредственном участии Хрущёва в работе тройки НКВД, «которая в день выносила расстрельные приговоры сотням людей». Хрущёв действительно был утверждён Политбюро в тройку НКВД постановлением Политбюро П51/206 от 10.07.1937, но уже 30.07.1937 года был заменён в составе тройки А.А. Волковым. В подписанном Ежовым Приказе НКВД от 30.07.1937 № 00447, Хрущёв среди входящих в состав тройки по Москве отсутствует. Никакие «расстрельные» документы за подписью Хрущёва в составе «троек» до сих пор в архивах не обнаружены. Однако, имеются свидетельства, что «по распоряжению Хрущёва органы госбезопасности во главе с верным человеком Первого секретаря Иваном Серовым производили чистку архивов от компрометирующих Хрущёва документов», говорящих не просто об исполнении Хрущёвым распоряжений Политбюро, а о том, что сам Хрущёв играл ведущую роль в репрессиях в возглавляемых им в разное время Украине и Москве, требуя от Центра увеличения лимитов на количество репрессированных лиц, в чем получил отказ Сталина

В ходе голосования во время февральско-мартовского пленума ЦК 1937 г., высказался за суд над Бухариным и Рыковым, в то время как И.В. Сталин предложил всего лишь выслать указанных лиц.

В 1938 году Н.С. Хрущёв становится первым секретарём ЦК КП(б) Украины и кандидатом в члены Политбюро, а ещё через год членом Политбюро ЦК ВКП(б). На данных должностях проявил себя как беспощадный борец с «врагами народа».

В годы Великой Отечественной войны Хрущёв был членом военных советов Юго-Западного направления, Юго-Западного, Сталинградского, Южного, Воронежского и 1-го Украинского фронтов. Являлся одним из виновников катастрофических окружений РККА под Киевом (1941) и под Харьковом (1942), всецело поддерживая сталинскую точку зрения.

В октябре 1942 года был издан приказ за подписью Сталина, упраздняющий двойную командную систему и переводящий комиссаров из командного состава в советники. Хрущёв находился в переднем командном эшелоне за Мамаевым курганом, потом на тракторном заводе.

Закончил войну в звании генерал-лейтенанта.
В период с 1944 по 1947 год работал председателем Совета министров Украинской ССР, затем вновь избран первым секретарём ЦК КП(б) Украины. По воспоминаниям генерала Павла Судоплатова, Хрущёв и министр госбезопасности Украины С. Савченко в 1947 обратились к Сталину и министру госбезопасности СССР Абакумову с просьбой дать санкцию на убийство епископа Русинской греко-католической церкви Теодора Ромжи, обвинив его в сотрудничестве с подпольным украинским национальным движением и «тайными эмиссарами Ватикана». В результате Ромжа был убит.

С декабря 1949 года — снова первый секретарь Московского областного (МК) и городского (МГК) комитетов и секретарь ЦК КПСС.

В последний день жизни Сталина 5 марта 1953 года на Совместном заседании (председатель Н.С. Хрущёв) пленума ЦК КПСС, Совмина и президиума ВС СССР было признано необходимым, чтобы он сосредоточился на работе в ЦК партии.

Хрущёв выступил ведущим инициатором и организатором совершённого в июне 1953 года смещения со всех постов и ареста Лаврентия Берии. В сентябре 1953 г. на пленуме ЦК Хрущёв был избран первым секретарём ЦК КПСС.

В 1954 году было принято решение Президиума Верховного совета СССР о передаче в состав Украинской ССР Крымской области и города союзного подчинения Севастополь. (Инициатором этих мер, как в 2014 году отметил в «Крымской речи» президент Владимир Путин, «был лично Хрущёв»).

На XX съезде КПСС Хрущёв выступил с докладом о культе личности И.В. Сталина и массовых репрессиях.

В июне 1957 года в ходе продолжавшегося четыре дня заседания Президиума ЦК КПСС было принято решение об освобождении Н. С. Хрущёва от обязанностей первого секретаря ЦК КПСС. Однако группе сторонников Хрущёва из числа членов ЦК КПСС во главе с маршалом Жуковым удалось вмешаться в работу Президиума и добиться передачи этого вопроса на рассмотрение созываемого для этой цели пленума ЦК КПСС. На июньском пленуме ЦК 1957 г. сторонники Хрущёва одержали победу над его противниками из числа членов Президиума. Последние были заклеймены, как «антипартийная группа В. Молотова, Г. Маленкова, Л. Кагановича и примкнувшего к ним Д. Шепилова» и выведены из состава ЦК (позже, в 1962 году, они были исключены из партии).

Четыре месяца спустя, в октябре 1957 года, по инициативе Хрущёва поддержавший его маршал Жуков был выведен из состава Президиума ЦК и освобождён от обязанностей министра обороны СССР.

С 1958 года Хрущёв одновременно Председатель Совета Министров СССР.

Октябрьский пленум ЦК 1964 г., организованный в отсутствие Хрущёва, находившегося на отдыхе, освободил его от партийных и государственных должностей «по состоянию здоровья». Леонид Брежнев, который заменил Никиту Хрущёва на посту Первого секретаря ЦК КПСС, согласно утверждениям Первого секретаря ЦК компартии Украины (1963—1972) Петра Ефимовича Шелеста, предлагал В. Семичастному, председателю КГБ СССР, физически избавиться от Хрущёва: «Я рассказал Подгорному, что встречался в Железноводске с В. Е. Семичастным, бывшим председателем КГБ СССР в период подготовки Пленума ЦК 1964 года. Семичастный мне рассказал, что ему Брежнев предлагал физически избавиться от Н. С. Хрущёва, устроив аварию самолёта, автомобильную катастрофу, отравление или арест».
На пенсии Хрущёв записал на магнитофон многотомные мемуары. Выступил с осуждением их публикации за рубежом. Умер Хрущёв 11 сентября 1971 г.
После отставки Хрущёва его имя более 20 лет было «неупоминаемым» (как и Сталина, Берии и, в большей степени, Маленкова); в Большой советской энциклопедии ему сопутствовала краткая характеристика: «В его деятельности имелись элементы субъективизма и волюнтаризма».

В Перестройку обсуждение деятельности Хрущёва вновь стало возможным; подчёркивалась его роль как «предшественника» перестройки, вместе с тем обращалось внимание и на его собственную роль в репрессиях, и на отрицательные стороны его руководства. В советских журналах были опубликованы «Воспоминания» Хрущёва, написанные им на пенсии.


(3) (к странице 51) Голубев Лев Германович — доктор технических наук, профессор, заслуженный изобретатель Российской Федерации, известный специалист в области разработки прогрессивных аппаратов для обезвоживания и сушки термонеустойчивых препаратов химической и смежных с ней отраслей промышленности. Занимался проблемами оптимизация выбора аппаратов (конструкций и режимов) на основании экономического анализа, удаления многокомпонентных растворителей, исследования гидродинамики закрученных потоков, а также сушки понижением давления.

Родился в Казани в 1932 г.; окончил среднюю школу № 1 г. Чистополя (1950); поступил и обучался в МВТУ им. Баумана (1950); в 1951-57 гг. —  учился в Казанском авиационном институте, который окончил по специальности моторостроение; в 1957-60 годах работал в организации п/я 75 (ныне ОКБ «Союз»). В 1960–2009 годах — в Казанском государственном технологическом университете. В 1960–1965 гг. — ассистент, аспирант, защитил кандидатскую диссертацию; в 1965 – 1966 гг. заместитель декана вечернего факультета; 1966 — доцент кафедры оборудования химических заводов; 1966 – 1969 — декан заочного факультета КХТИ; в 1973 году защитил докторскую диссертацию по теме «Поиск и разработка оптимальных способов сушки термонеустойчивых препаратов химической и медицинской промышленности»; с 1973 г. — профессор, заведующий кафедрой оборудования химических заводов. В 1975 году присвоено звание Заслуженный изобретатель РСФСР.

Автор 320 статей и тезисов докладов, 166 авторских свидетельств, 10 патентов. Подготовлено 50 кандидатов технических наук и 7 докторов наук.

Из статьи «Последний из могикан» (Журнал «Элита Татарстана», январь, 2010 год), посвящённой Л. Г. Голубеву: «… Для Льва Германовича Голубева, доктора технических наук, профессора, заслуженного изобретателя Российской Федерации, который, к сожалению, недавно ушёл из жизни, счастье заключалось в науке, в многочисленных учениках, важнейших открытиях, в своей научной школе, в той пользе, которую он приносил обществу. Его личность хорошо охарактеризовал президент Ассоциации «Основные процессы и техника промышленных технологий» академик Б. С. Сажин, сказавший буквально следующее: «Лев Германович был и навсегда останется олицетворением жизнерадостности, кипучей энергии, прекрасной спортивной формы, замечательных человеческих качеств».

Это действительно так. Автор более 550 научных трудов, нескольких монографий и более 160 авторских свидетельств, причём многие работы не имеют аналогов в мировой практике и широко апробированы перед научной общественностью России и других стран. Учёный, воспитавший около 50 кандидатов наук и шесть докторов наук, человек с потрясающей харизмой, настоящий лидер, он мог сотворить нечто и умел повести за собой. Это не просто слова. Природа далеко не всех награждает такими качествами и способностями. Она выбирает избранных».
Источники: Сайт Казанского государственного университета; Сайт «Элита Татарстана» URL:http://www.elitat.ru/index.php?rubrika =10&st=1085&type =3&lang=1
 

(4) (к странице 80) Пётр Григорьевич Романков. (17.I.1904—1.Х.1990) советский химик-технолог, член-корреспондент АН СССР (1964).

Окончил Ленинградский технологический институт (1929). В 1928—1935 работал в Москве на Дорогомиловском химическом заводе. Одновременно преподавал: в 1929—1933 — на химическом факультете Московского высшего технического училища им. Н.Э. Баумана, в 1933—1934 — в Московском химико-технологическом институте им. Д.А. Менделеева и в Московском институте химического машиностроения.

С 1934 года — в Ленинградском технологическом институте им. Ленсовета: аспирант, преподаватель, с 1948 — профессор. Организатор и заведующий (1941—1986) кафедрой процессов и аппаратов химической технологии. В 1950—1989 — проректор ЛТИ по научной работе.

Исследования посвящены изучению кинетических закономерностей основных процессов химической технологии и их обобщению. Разработал оригинальные методы проведения и расчёта ряда гидромеханических, тепловых и массообменных процессов (сушки, адсорбции, экстрагирования, ректификации, газоочистки, перемешивания). Создал конструкции высокоинтенсивных непрерывно действующих аппаратов для сушки мелкодисперсных и пастообразных материалов, адсорбции во взвешенном слое, разделения неоднородных систем, перемешивания и др.

Подготовил 25 докторов и 160 кандидатов наук в области теоретических основ химической технологии. Всего П. Г. Романковым в соавторстве с сотрудниками получено свыше 50 авторских свидетельств и патентов на изобретения, опубликовано свыше 400 работ. Его пособие «Примеры и задачи по курсу процессов и аппаратов химической технологии», впервые вышедшее в 1947 году, при жизни Романкова выдержало 10 изданий и было переведено на 11 иностранных языков. Пособие актуально и переиздаётся до сих пор. Одновременно он вёл большую организационную работу, являясь главным редактором Журнала Прикладной Химии (1975-89 гг.), заместителем главного редактора журнала «Теоретические основы химической технологии», членом редколлегий журналов «Известия вузов», «Химия и технология», заместителем председателя Научного совета по ТОХТ АН СССР, членом Научного совета по адсорбентам АН СССР, членом химической секции. Межведомственного координационного совета АН СССР в Ленинграде, заместителем председателя Головного совета по химии и химической технологии Минвуза РСФСР, членом Научно-технических советов Минхимпрома СССР и Минудобрений СССР, членом Высшей Аттестационной Комиссии по присвоению учёных степеней и званий.

Почётный доктор пяти зарубежных вузов (Германия, Польша, Венгрия, Югославия, Чехословакия). Заслуженный деятель науки и техники РСФСР. Награждён 5 орденами и несколькими медалями, в т.ч. ордена Ленина, Октябрьской Революции, Дружбы народов, Знак почёта, два ордена Трудового Красного Знамени, венгерский орден «Знамя труда». В здании Ленинградского технологического института в 1991 году была установлена мраморная мемориальная доска: «Здесь в период с 1936 г. по 1990 г. работал выдающийся химик-технолог, член-корреспондент АН СССР, профессор Пётр Григорьевич Романков».


 (5) (к странице 82) Генрих Александрович Денисов (1936-2009). Заместитель генерального директора Международного биографического центра (Кембридж) с 1998 г.; родился 28 июня 1936 г. в г. Ленинграде; окончил Ленинградский горный институт в 1959 г., доктор технических наук, профессор, академик РАЕН, академик Международной, Российской и Санкт-Петербургской инженерных академий, академик Международной академии наук экологии, безопасности человека и природы, академик Международной академии наук о природе и обществе, академик Российской академии изобретательства, академик Международной академии информатизации, почётный академик Академии Горных наук, академик Нью-Йоркской академии наук, почётный учёный г. Рима, член Ассоциации международных талантов Китая. Заместитель генерального директора МНТК «Механобр» Института «Механобр» (1959—1995), генеральный директор АО «Механобртехноген»; вице-президент МАНЭБ и Российской академии изобретательства; член Палаты Политического консультативного совета при Президенте РФ, председатель Научного экспертного совета при Комиссии по науке и высшей школе законодательного собрания Санкт-Петербурга, председатель Координационного Совета общественных академий и научных общественных организаций Санкт-Петербурга, член Ордена Международных послов Американского Биографического института, президент Межрегионального общества инженеров по обогащению полезных ископаемых, член исполкома Международного горного конгресса, член Высшего инженерного совета России; заслуженный деятель науки РФ, заслуженный изобретатель РСФСР, заслуженный инженер России, почётный машиностроитель Министерства промышленности, науки и технологий РФ;

«Человек года» (1997, США), навечно занесён в «Зал тысячелетней славы» в США, «Международный человек тысячелетия», «Почётный гражданин России»; кавалер Мальтийского ордена, рыцарь науки и искусств, награждён именной Почётной медалью тысячелетия, золотой медалью «За заслуги в деле возрождения науки и экономики России», четырьмя медалями им. акад. П. Л. Капицы за научные открытия, почётным знаком РАЕН I степени «За заслуги», почётными знаками: Международного межакадемического союза «Звезда Вернадского» I степени и РАЕН «За пользу отечеству», медалью МАНЭБ им. Н. К. Рериха «За заслуги в области экологии», знаком МАНЭБ «За духовное возрождение России», орденом Константина Вернадского.

Автор более 160 изобретений, более 100 публикаций, 4 открытий; создал и разработал вибрационную технологию переработки, утилизации и регенерации техногенного сырья, разработал и внедрил экологически чистые технологи, мобильные установки по регенерации литейных песков, абразивов, огнеупоров, танталовых бракованных конденсаторов, по переработке в кондиционный порошок металлических стружковых отходов.


(6) (к странице 88) Владимир Дмитриевич Гвоздев. Доктор технических наук, профессор, ректор Калининского политехнического института. Родился в 1922 г. Окончил МИХМ в 1947 г., кандидат наук (1953), доктор технических наук. В Калининском политехническом институте организовал механический факультет и  кафедру «Машины и аппараты химических производств» (первое название – «кафедра химического машиностроения») (сентябрь 1957 года). В 1957-1963 гг.- доцент, зав. кафедрой химического машиностроения и первый декан механического факультета. С 1963 г. — ректор Калининского политехнического института. Имел 20 печатных работ.

В его честь установлена Мемориальная Доска: «Основателю механического факультета и кафедры «Машины и аппараты химических производств» доктору технических наук, профессору Гвоздеву Владимиру Дмитриевичу. Факультет и кафедра основаны в сентябре 1957 года».

(7) (к странице 101) Илья Иосифович Заславский — государствен¬ный и общественный деятель России. Родился 31 января 1960 г. в г. Москве; окончил Московский текстильный институт им. А. Н. Косыгина по специальности «инженер химик — технолог» в 1981 г., аспирантуру Московского текстильного института в 1984 г., кандидат технических наук; 1981 — инженер, 1985 - 1989 — инженер, старший инженер-математик, научный сотрудник Научно-исследователь¬ской части кафедры химии технологии волокнистых мате-риалов Московского текстильного института; в 1989 г. был из¬бран народным депутатом СССР; 1989-1990 — заместитель председа¬теля Комитета Верховного Совета СССР по делам ветеранов и инвали¬дов; 1990-1991 — председатель Октябрьского районного Со¬вета народных депутатов г. Москвы; 1991-1992 — полномочный предста¬витель мэра Москвы — директор Департамента общественных проблем; 1992-1993 — председатель городского экспериментального совета Мэрии Москвы; 1993 — советник первого заместителя Председа¬теля Совета Министров — Правительства РФ; в декабре 1993 г. был избран депутатом Государственной Думы Федерального Собрания РФ первого созыва (1993—1995), являлся членом фракции «Выбор России», членом Комитета по экономической политике; 1996 — советник председателя Российского фонда федерального имуще¬ства с возложением обязанностей руководителя Информационно-аналити¬ческого центра; 1996-1997 — заместитель председателя Москов¬ской городской земельной палаты — руководитель Департа¬мента межведомственных связей; 1997-1998 — управляющий делами Государственного комитета РФ по земельным ресурсам и землеустрой¬ству, с 1998 г. являлся членом коллегии Госкомзема; июль 1998 г. — сентябрь 1999 г. — заместитель министра РФ по земель¬ной политике, строительству и жилищно-коммунальному хозяй¬ству.

В 1990 г. стал одним из организаторов Движения «Демократическая Россия», членом Координационного совета Движения, руководителем комиссии по международным связям; в конце 1991 г. был инициатором создания Общественных комитетов российских реформ (ОКРР) на базе Движения, в 1992 г. был избран председателем московского ОКРР, занимавшегося консультированием по вопросам приватизации, помощью малому бизнесу; в 1993 г. — член исполкома предвыборного блока «Выбор России»; избирался членом Политсовета партии «Демократический выбор России» (ДВР).

Особой вехой в биографии Заславского стал 1989 год, когда он был избран депутатом Верховного Совета СССР от Москворецкого района. Как рассказывал впоследствии сам Илья Иосифович, в ту пору «витала идея, что депутатам надо идти заниматься реальной жизнью». Так Заславский стал председателем Октябрьского районного Совета города Москвы.

«В то время я был полон оптимизма и самых радужных надежд. Чувствуя поддержку большинства депутатского корпуса, предполагал, что дела у нас пойдут быстро и слаженно. <…> Теперь, оглядываясь в прошлое, я могу твёрдо сказать, что структуры Советской власти оказались непригодными для управления районом уже с первых дней своего существования».

В этот период во многих СМИ можно было увидеть фотографии, на которых Илья Заславский запечатлён рядом с Борисом Ельциным, вместе с которым демократы «первой волны» выводили народ на митинги.

В 1991 году предпринимались неоднократные попытки сместить Заславского с должности главы Октябрьского райсовета Москвы, но все атаки его противников успешно отбивались сторонниками молодого лидера.

На посту председателя райсовета (1990-1991) предпринял попытку осуществить социально-экономический эксперимент по внедрению рыночных отношений. Именно в исполкоме Октябрьского района, благодаря облегчённой процедуре, первоначально регистрировались большинство вновь возникавших в Москве фирм. Всего до 14 июня 1991 года было зарегистрировано 4 тысячи коммерческих предприятий (40 процентов от их общего числа по Москве), среди них 300 брокерских контор. Из-за этого вступил в конфликт со значительной группой депутатов райсовета, в результате которого был вынужден уйти с этого поста.

После провала ГКЧП в биографии Заславского появляются новые отметки: он становится директором Департамента общественных проблем в мэрии Москвы, затем — председателем городского экспериментального совета и советником первого заместителя Председателя Совета Министров.

Как вспоминает один из участников избирательной кампании-93 Владимир Боксёр, второе место в российском списке от блока «Выбор России» было изначально закреплено за Ильёй Заславским, занимавшим посты сопредседателя партии «Демократическая Россия» и председателя её Московской организации. После предвыборного конфликта, в который был включён Михаил Полторанин, Илья Иосифович снял свою кандидатуру. В итоге он прошёл в Госдуму по челябинскому списку «Выбора России» и стал членом думского комитета по экономической политике.

В 1994 году Заславский вступил в «Демократический выбор России» и стал членом политсовета этой партии. Однако выборы в ГД II созыва (1995) оказались для него неудачными: баллотируясь по мажоритарной системе в округе № 120, что в Нижегородской области, он проиграл сопернику от партии «Яблоко».

В сентябре 1999 г. назначен заместителем председателя Государственного комитета РФ по строительству и жилищно-коммунальному комплексу (сентябрь 1999 г. — февраль 2003 г.). Там он начинал курировать программу ипотечного кредитования, был одним из инициаторов идеи кондоминимума.

В 2003 году Михаил Касьянов освободил Илью Заславского от занимаемой должности «в связи с переходом на другую работу».

И. Заславский свободно владеет немецким и английским языками. Инвалид с детства; был экспертом ООН по делам инвалидов. Женат, имеет дочь. Резко отрицательно относится к «красно-коричневым», к которым причислял как Фронт Национального спасения (ФНС) и Русский Национальный Собор (РНС), так и деятелей типа Виктора Аксючица, выступающих за союз демократов-государственников и национал-патриотов, но без коммунистов.

Из воспоминаний активного сторонника «Демократической России» («ДР»). «…О, я хорошо помню, как начинал Илюша. Сначала он избирался в Октябрьском районе столицы. Помню, как на встрече кандидатов с народом в здании Октябрьского райкома КПСС Илюша впервые (для меня) опробовал новые избирательные технологии, а именно: с собой он привёл 3-4 своих соплеменников, из разных концов зала задававших заранее подготовленные провокационные вопросы конкурентам Заславского и исключительно комплиментарные --- самому Илюше, на которые тот с искромётным (на Илюшин взгляд) юмором быстро отвечал.

Потом наблюдал эту Илюшину клаку и в других местах. После избрания Заславский активно занялся присвоением недвижимости в Октябрьском районе и обогатился невероятно. А воровство у инвалидов — это так, мелочи…

…18 марта 1991 года, вступил в действие договор о передаче в аренду сроком на 99 лет шестидесяти гектаров земли в Октябрьском районе Москвы. Площадь Гагарина, участки Ленинского проспекта, улицы Вавилова, проспекта 60-летия Октября, улица Косыгина, Андреев¬ская и Пушкинская набережные, а довеском к ним ещё и Езда¬ков переулок — были переданы московской мэрией советско-фран¬цузскому совместному предприятию с туманным названием «КНИТ – Калужская застава» по цене 10 долларов за гектар в год. Дого¬вор аренды скрепили своими подписями тогдашний мэр Гавриил Попов, вице-мэр Юрий Лужков, управляющий делами мэрии Василий Шахновский (осуждён по делу  ЮКОСа) и глава Октябрьского района Илья Заславский».

Источники: Сайт «Биография.ру», «Биографическая энциклопедия» URL: http://www.biografija.ru/biography/zaslavskij-ilya-iosifovich. htm (Последнее обращение 05 июня 2014 года); Сайт «Википедия», Заславский Илья Иосифович) URL: http://ru.wikipedia.org/wiki/ Заславский, Илья Иосифович (Последнее обращение 05 июня 2014 года) Сайт «Вопросы. Ответы» URL: http:// zub koff.livejournal.com/1746791. html (Последнее обращение 05 июня 2014 года).


(8) (к странице 106). Георгий Александрович Минаев. Доктор технических наук, профессор, специалист в области теории безопасности социальных систем. Ректор Института управления и безопасности, доктор технических наук, профессор. Институт управления и безопасности создан по его инициативе и при его непосредственном участии.

Научные интересы — теоретические вопросы безопасности социальных систем. Автор и соавтор около 300 научных, учебных и учебно-методических работ, в том числе 43 изобретений. Подготовил более 20 кандидатов и докторов наук.

Находился на ответственной государственной работе в системе образования РСФСР и системе ВАК СССР, работал ректором двух крупных государственных вузов.

Источники: Сайт «Вузы России» URL: http://1000vuzov.ru/ dbxhigh_region.asp?id=887 (Последнее обращение 15 июня 2014 года); Сайт «Учёба. Отзыв» URL: http://ucheba-otziv.ru/opinion/opinion_ 455.html (Последнее обращение 15 июня 2014 года).


(9) (к странице 112). Виктор Иванович Коновалов родился 3 января 1932 г. в г. Красноярске. В 1949 г. с золотой медалью окончил среднюю школу в г. Мары Туркменской ССР и поступил в Ленинградский технологический институт им. Ленсовета, который окончил с отличием в 1954 году по специальности «Химическое машиностроение». По распределению был направлен на Тамбовский завод «Комсомолец», где в 1954-1957 гг. работал старшим инженером-технологом медно-аппаратного цеха, старшим инженером-конструктором, начальником специального конструкторского бюро завода. Разработал конструкцию электродистиллятора и получил своё первое авторское свидетельство на изобретение.

В 1957-1961 гг. учился в аспирантуре ЛТИ им. Ленсовета на кафедре «Процессы и аппараты химической технологии» и работал ассистентом по совместительству, а затем младшим научным сотрудником. Разработал вибрационный экстрактор и получил своё второе авторское свидетельство.

В 1961 г. вернулся в г. Тамбов и был приглашён во Всесоюзный НИИ резинотехнического машиностроения «ВНИИРТмаш» начальником лаборатории, а затем отдела. В 1962 г. защитил кандидатскую диссертацию «Исследование наклонного противоточного вибрационного экстрактора».

В 1966-2004 был зав. кафедрой «Процессы и аппараты химиче¬ской технологии» Тамбовского государственного технического универси¬тета, (в 1967 - 1971 и в 1979 - 1983 гг. одновременно прорек¬тор по научной работе), при этом постоянно сотрудничая с ВНИИРТма¬шем. В 1976 г. В.И. Коновалов защитил докторскую диссерта¬цию «Исследование процессов пропитки и сушки кордных материалов и разработка пропиточно-сушильных аппаратов резино¬вой промышленности», с 1978 г. имеет звание профессора.

Будучи прорек¬тором по научной работе, Виктор Иванович много сделал для подготовки кадров, организации аспирантуры и диссертационных сове¬тов вуза, развития хоздоговорных научно-исследовательских ра¬бот, создания множительной лаборатории ТИХМа. В должности заведую¬щего кафедрой сумел создать высококвалифицированный препо¬давательский коллектив, организовать хорошую учебно-лаборатор¬ную и исследовательскую базу. На кафедре выполнили диплом¬ные проекты более 200 студентов-исследователей. Коновалов является признанным в мире научным авторитетом, создателем науч¬ной школы ТГТУ в области сушильно-термических процессов, а также жидкостной экстракции и мембранных процессов, а в послед¬ние годы также в области энергосбережения, вихревых труб и тепло¬вых насосов. Им опубликованы более 370 научных работ, в том числе семь книг и брошюр, получены 45 авторских свидетельств на изобрете¬ния и патентов, более 35 работ опубликованы за рубежом. Под руководством В. И. Коновалова защищены около 40 кандидатских и пять докторских диссертаций. Многое разработанное им и под его руководством оборудование выпускается серийно, например, высокопро-изводительные электродистилляторы на заводе «Комсомо¬лец», кордные, протекторные и камерные линии на заводе «Тамбовполи¬мермаш». В 1994 г. Виктору Ивановичу присвоено почёт¬ное звание «Заслуженный деятель науки и техники Российской Федерации».

Профессор В. И. Коновалов много лет был членом редколлегии международных журналов «Технология сушки» (США) и «Промышленная теплотехника» (Украина), членом оргкомитетов международных конференций, в том числе мировых Симпозиумов по сушке, проводимых через 2 года в разных странах, Форума по тепло-массообмену (Минск), конференции «Современные энергосберегающие тепловые технологии» (Россия). В 1981-1990 гг. профессор В.И. Коновалов работал экспертом в ВАК СССР, с  2004 г. — профессором кафедры «Химическая инженерия» (новое название «Технологические процессы и аппараты») Тамбовского государственного технического университета.

Профессор В. И. Коновалов являлся организатором (1995) и научным редактором четырёхъязычного научного журнала «Вестник Тамбовского государственного технического университета», в редколлегию которого входят ведущие зарубежные учёные. Коновалов В.И. вёл обширную переписку на английском, немецком и французском языках. Журнал реферируется в ведущих мировых изданиях, включён в список журналов ВАК для публикации результатов докторских и кандидатских диссертаций. Почти 30 лет профессор В.И. Коновалов играл ведущую роль в организации и работе диссертационных советов ТГТУ, был председателем докторского диссертационного совета ТГТУ по специальностям: «Процессы и аппараты химических технологий», «Машины и агрегаты химических производств». Виктора Ивановича отличала высокая общая культура и эрудиция. Его лекции имели у студентов неизменный успех, научные достижения профессора В.И. Коновалова — общеизвестны. Он имел большую личную библиотеку и много читал, регулярно посещал концерты Тамбовского симфонического оркестра,  играл на скрипке, аккордеоне, фортепиано.

Был избран членом Нью-Йоркской академии наук, академиком Российской академии естествознания, председателем Тамбовского регионального отделения Российской академии естествознания, председателем Тамбовского регионального отделения Российского углеродного общества. Информация о нём внесена в международный справочник «Who’s Who in the World».

Награждён рядом медалей и почётных знаков («Ветеран труда», «Высшая школа СССР» и др.). Был удостоен Президентской стипендия РФ (1994-1996 гг.) и почётного звания «Заслуженный деятель науки и техники Российской Федерации», награждён Знаком «За заслуги перед ТГТУ» и специальной наградой Международных сушильных симпозиумов «Excellence in Drying Research» (Франция, 1996).


(10) (к странице 155) Анатолий Андреевич Долинский – крупный учёный в области теплоэнергетики, тепломассообмена и теплотехнологий, организатор науки, академик Национальной академии наук Украины (1988), заслуженный деятель науки и техники Украины (1991), трижды лауреат Государственной премии Украины в области науки и техники (1984, 1997, 2004).

Родился 21 июля 1931 г. в селе Орлянка Васильковского района Запорожской области. После окончания средней школы в посёлке Корнин Попельнянского района на Житомирщине он поступает на теплоэнергетический факультет Киевского политехнического института. Успешно окончив его в 1954 г., становится старшим инженером-технологом на турбинном заводе «Пяргале» в г. Каунасе (Литва). С 1957 г. А. А. Долинский работает в Институте технической теплофизики НАН Украины — сначала инженером, затем главным механиком, младшим научным сотрудником, старшим научным сотрудником, заведующим научным отделом. С 1982 г. он — директор этого учреждения.

Возглавляя институт, А. А. Долинский сохранил традиционные научные школы и одновременно адаптировал структуру и тематику учреждения к рыночным условиям. Он активно использует рыночные методы работы и формы управления, уделяет большое внимание менеджмента, маркетинга, инвестиционной и инновационной деятельности. При участии института созданы и действуют совместные предприятия во Вьетнаме, совместные научно-технические центры в США, Китае. Этому в решающей степени способствовали целеустремлённость учёного и большой опыт внедрения новых научных идей в производство, его настойчивость в достижении поставленной цели, оперативность в решении научно-производственных проблем. Тематика института соответствует приоритетным направлениям развития государства, благодаря чему ежегодно внедряется несколько десятков единиц технологий и оборудования.

По инициативе А.А. Долинского функционирует и постоянно пополняется экспонатами выставка института «Энергоресурсозбережение». Работы института регулярно экспонируются на украинских и международных выставках, многие из них отмечены наградами. Лучшие разработки института внедрены в России, Испании, Чехии, Индии, Вьетнаме, Аргентине, Болгарии, а научные связи поддерживаются с США, Англией, Польшей, Китаем, Россией и другими странами.

А. А. Долинский — один из инициаторов создания демонстрационных зон высокой энергоэффективности в Украине, а именно — демзоны «Южная» в г. Запорожье по использованию когенерационных технологий. Эту идею учёный пытается реализовать и в Киеве. Он всячески поддерживает развитие теплотехнологий, направленных на использование теплоты отходящих газов, альтернативных источников энергии, систем и приборов для контроля и оптимизации процессов в энергогенерирующих и энергопотребляющих объектах.

В области сушки под руководством и при непосредственном участии А. А. Долинского разработано и внедрено значительное количество современных энергоресурсосберегающих технологий и единиц оборудования. Он предложил и научно обосновал принципиально новый метод интенсификации процессов тепломассообмена при дискретно-импульсной трансформации энергии, основал в Украине научное направление по разработке нанотехнологий на базе идей, рождённых в институте, внёс значительный вклад в развитие теории процессов переноса теплоты и вещества в дисперсных газожидкостных средах и разработал методы его расчёта.

В течение многих лет А. А. Долинский — главный редактор научного журнала «Промышленная теплотехника», англоязычный вариант которого «Industrial Heat Engineering» переиздаётся в США. Он — член редколлегии научно-прикладного журнала “Возобновляемая энергетика” и редакционных советов международных журналов “Проблемы машиностроения” (Украина), «International Journal of Heat and Masstransfer» (США), «Drying Technology Journal» (Канада), «Инженерно-физического журнала » (Беларусь) и т.д.

Анатолий Андреевич — автор более 500 научных работ, в т. ч. 10 монографий и свыше 190 изобретений на патенты. Создал научную школу, среди его учеников — десятки докторов и кандидатов наук. Большое внимание уделяет учёный подготовке предстоящей смены. Он — председатель специализированных научных советов по защите докторских и кандидатских диссертаций. Среди его учеников — десятки докторов и кандидатов наук.

А. А. Долинский возглавляет Национальный комитет Украины по тепломассообмену, Международный комитет стран СНГ по проблемам сушки, Научный совет поддержки и развития промышленной и муниципальной энергетики при Министерстве образования и науки Украины.

А. А. Долинский — заслуженный деятель науки и техники Украины, трижды лауреат Государственной премии Украины, лауреат академических премий им. Г. Ф. Проскуры и им. В. И. Толубинского, почётный профессор Национального технического университета «КПИ». Награждён Почётной грамотой Верховной Рады, орденами «Дружбы народов» и за «Трудовые достижения» IV-й степени.


(11) (к странице 155) Григорий Соломонович Шубин — доктор технических наук профессор, почётный академик РАЕН (1995), академик Международной академии энерго-информационных наук; известный специалист в области проблем сушки капиллярно-пористых материалов и тепло-массообмена. Заслуженный деятель науки и техники РФ.

Родился 28 декабря 1925 г. в г. Минске; Участник Великой отечественной войны. Окончил Московский лесотехнический институт (1951 г.). Создал единую теорию сушки и нагревания древесины, исследовал формы связи древесины с влагой, механизм ее переноса. Преподаватель, профессор Московского государственного университета леса.

Кавалер  четырёх боевых орденов, награждён рядом медалей и почётных знаков, удостоен серебряной медали им. П.Л. Капицы РАЕН.


(12) (к странице 156) Пантелеймон Дмитриевич Лебедев  — док¬тор технических наук, профессор, крупный специалист в области про¬мышлен¬ной теплоэнергетики, основоположник научно-педагогиче¬ской школы Московского энергетического института по сушильной технике. Впервые в отечественной науке осуществил практи¬ческую реализацию сушки влажных материалов инфракрас¬ными лучами.

Лебедев П. Д. родился в 1906 году в г. Архангельске. Трудовую деятельность начал с 18 лет, совмещая её с учёбой сначала в Архангельском индустриальном техникуме, а затем в Московском энергетическом институте, который он успешно закончил в 1934 году. 

В 1924-1934 гг. П. Д. Лебедев работал в лесотехнической, судостроительной, автомобильной промышленности и в строительных организациях. Занимался эксплуатацией и совершенствованием тепломеханического оборудования.

После окончания аспирантуры и защиты в 1939 году кандидатской диссертации он работает доцентом в МЭИ, и с тех пор его научная и педагогическая деятельность связана с МЭИ. В 1953 г. Пантелеймон Дмитриевич досрочно окончил докторантуру МЭИ и защитил докторскую диссертацию на тему «Теплофизические исследования процессов сушки материалов инфракрасными лучами».

В диссертации обобщён теоретический и практический материал по обоснованию процессов высокоинтенсивной, в частности терморадиационной, сушки. Результаты этого исследования и в настоящее время широко используются во многих научных трудах, связанных с решением вопросов интенсификации процессов тепло- и массопереноса.

В 1952 г. принято решение об открытии в МЭИ факультета промышленной теплоэнергетики, деканом факультета был назначен доктор технических наук профессор П.Д. Лебедев. В целях улучшения подготовки специалистов в области промышленной теплоэнергетики и процессов тепло- и массообмена в 1956 г. была образована кафедра сушильных и теплообменных устройств (СТУ), выделившаяся из состава кафедры промышленной теплоэнергетики. Кафедру СТУ возглавил профессор Лебедев П. Д. и руководил кафедрой до 1971 года. В 1962 г. кафедрой СТУ по инициативе П. Д. Лебедева была начата подготовка инженеров по специальности «Машины и аппараты по кондиционированию воздуха».

Большую роль в подготовке специалистов инженеров-теплоэнергетиков, как в МЭИ так и в других вузах страны и за рубежом, сыграли учебники и учебные пособия, написанные Лебедевым П. Д. Это — «Теплообменные, сушильные и холодильные установки», «Расчёт и проектирование сушильных установок», «Сушка инфракрасными лучами». За рубежом были изданы учебник «Промышленная теплотехника» (совместно с А. А. Щукиным) и учебное пособие «Сушильные установки» (совместно с Г. К Филоненко).

Педагогическая деятельность профессора П. Д. Лебедева тесно связана с научной работой в области промышленной теплоэнергетики и процессов тепломассообмена. Он систематически консультировал крупные научные исследования, проводимые в химической, авиационной и других отраслях промышленности.
Под руководством Лебедева П. Д. выполнено более 50 научно-исследовательских работ, результаты которых внедрены в промышленном производстве.
П. Д. Лебедев уделял большое внимание подготовке научных кадров. Соискателями и аспирантами под его научным руководством выполнено и защищено более 30 кандидатских и докторских диссертаций.

Обладая талантом учёного и педагога, П.Д. Лебедев одновременно показал себя как умелый руководитель и организатор. С 1956 по 1964 годы он находится на руководящих должностях в МВ и ССО СССР, плодотворно работая сначала начальником Главного управления политехнических и машиностроительных вузов, а затем председателем Научно-технического совета и членом коллегии министерства.

П. Д. Лебедев проводил большую творческую работу по созданию научно-методических основ и внедрению программированного обучения. Он являлся заместителем председателя Межведомственного совета Госкомитета по науке и технике при Совете Министров СССР по проблеме «Программированное обучение», а также научным руководителем Межкафедральной лаборатории МЭИ по совершенствованию методов и технических средств обучения.

  П.Д. Лебедев работал председателем секции промышленной теплоэнергетики Объединённого научного совета при министерствах высшего и среднего специального образования СССР и РСФСР, председателем комиссии по тепло- и массообмену в процессах сушки Научного совета при Государственном Комитете по науке и технике, при Совете Министров СССР по проблеме «Тепло- и массообмен в промышленных установках». Он был почётным членом редакционного совета Международного журнала «Тепло- и массопередача» и членом редсовета издательства «Энергия».

Лебедев П. Д. неоднократно участвовал в международных научных конгрессах, конференциях, изучал системы высшего образования и особенности организации научно-исследовательской работы за границей. Им написано и опубликовано более 60 научных работ.


(13) (к странице 156) Сергей Степанович Забродский (17.12.1911, г. Несвиж Минской обл. - 07.01.1980) — известный советский учёный в области гидродинамики, тепло- и массообмена. Член-корреспондент Национальной академии наук Беларуси (1966), доктор технических наук (1960), профессор (1964). Заслуженный деятель науки и техники БССР (1978). заслуженный изобретатель БССР, Участник Великой Отечественной войны.

Сергей Степанович родился в г. Несвиже бывшей Минской губернии. После окончания в 1939 г. энергетического факультета Белорусского политехнического института он служил в рядах Советской Армии, принимал участие в Великой Отечественной войне.

С марта 1946 г. С. С. Забродский — научный сотрудник Энергосектора Академии Наук БССР. В 1950 г. Сергей Степанович защитил кандидатскую диссертацию, в 1957 г. он возглавил лабораторию дисперсных систем Института энергетики (сейчас Институт тепло- и массообмена) АН БССР, где и работал до последних дней своей жизни (7 января 1980 г). В 1959 г. С. С. Забродский успешно защитил докторскую диссертацию и в 1964 г. ему присвоили звание профессора. В эти годы он становится одним из ведущих в мировой науке учёных в области дисперсных систем. Глубокий анализ сложных физико-механических процессов позволил создать ему теорию тепло- и массообмена в псевдоожиженных слоях, предложить удобные в инженерной практике расчётные формулы и указать перспективные пути промышленного применения техники псевдоожижения.

Результаты научно-исследовательских и опытно-промышлен¬ных работ, выполненных под руководством С. С. Забродского, позво¬лили найти успешное применение теории дисперсных систем газ-твёрдые ча¬стицы в различных областях техники для создания новых способов терми¬ческой обработки изделий и дисперсных материалов, новизна и полезность которых подтверждена более 60 авторскими свидетель¬ствами СССР на изобретения, многие из которых ещё при его жизни нашли применение на производстве.

Сергеем Степановичем Забродским было опубликовано свыше 200 научных работ (а также получено 48 авторских свидетельств) по исследованию теплообмена и гидродинамических свойств дисперсных систем типа газ-твёрдые частицы, основная часть которых посвящена изучению псевдоожиженного слоя и его разновидностей. Результаты этих исследований обобщены в трёх монографиях.

С. С. Забродским была создана получившая широкое признание научная школа в области переноса в дисперсных системах, многочисленные представители которой продолжают активно работать в НАН Беларуси, БНТУ и других учреждениях страны.

С. С. Забродский неоднократно представлял советскую науку на Международных конференциях и симпозиумах. Признанием заслуг С. С. Забродского в развитии науки в республике было избрание его в 1966 г. членом-корреспондентом АН БССР и присвоение в 1978 г. почётного звания заслуженного деятеля науки и техники БССР.

Доброжелательный, скромный и тактичный, он был одинаково внимателен и к молодому человеку, делающему первые шаги в науке, и к зрелому учёному. Суждения Сергея Степановича, в основе которых лежали разносторонние знания и жизненный опыт, всегда подводили к правильному решению проблемы. Поиск новых путей в науке и инженерных приложениях, искренняя увлечённость и ежедневная кропотливая работа - характерные черты С. С. Забродского.

В последние годы жизни Сергей Степанович был на передовом рубеже мировой науки, уделяя большое внимание решению важной и в настоящее время народнохозяйственной задачи — созданию высокоэффективных топочных устройств с псевдоожиженным слоем, которые комплексно решают проблемы снижения вредных выбросов в окружающую среду и повышения их эксплуатационной надёжности. Причём, систем, устойчиво работающих даже в широком диапазоне изменения параметров качества топлива и нестабильности его характеристик.

Большую научно-исследовательскую работу С. С. Забродский на протяжении многих лет совмещал с научно-организационной и общественной деятельностью. Он был заместителем академика-секретаря отделения физико-технических наук Академии наук БССР, заместителем главного редактора Инженерно-физического журнала, членом редколлегии Известий АН БССР (серия физико-энергетическая), председателем секции научного Совета по проблеме «Массо- и теплоперенос в технологических системах» Государственного комитета Совета Министров СССР по науке и технике. Эти и другие общественные поручения он всегда выполнял обстоятельно и по-деловому.

Крупный учёный, педагог, скромный и отзывчивый человек Сергей Степанович Забродский пользовался большим авторитетом и глубоким уважением.

Научное наследие С. С. Забродского является надёжным фундаментом для развития последующих систематических исследований псевдоожиженного слоя и его разновидностей: циркулирующего кипящего слоя, вертикального пневмотранспорта, слоя с механическим перемешиванием частиц, электротермического кипящего слоя и т. д. Работы учеников и последователей С. С. Забродского по этим направлениям вносят существенный вклад в современную отечественную и мировую науку о псевдоожижении, а также в разработку энергоэффективных промышленных аппаратов и технологических процессов, основанных на использовании техники псевдоожижения: котлы и газогенераторы на различных видах местного топлива, новые технологии получения поликристаллического кремния для солнечной энергетики, мелкозернистого карбида кремния, углеродных наноматериалов и сорбентов, других перспективных материалов.

Награждён орденом «Знак Почёта» (1971), медалями.

Источники: Сайт «Национальная Академия наук Беларуси» URL: http://nasb.gov.by/rus/members/correspondents/zabrodskii.php (Последнее обращение 10 июня 2014 года); Сайт «Центральная научная библиотека им. Я. Коласа НАН Беларуси URL: http://csl.bas-net.by/anews1.asp?id=22307 (Последнее обращение 10 июня 2014 года); В.А. Бородуля, Л.М. Виноградов, Ю.С. Теплицкий «К 100-летию со дня рождения С.С. Забродского». М., 2011.

(14) (к странице 158) Николай Владимирович Чураев. Главный научный сотрудник Института физической химии РАН; родился 1 октября 1920 г.; доктор технических наук, профессор, академик РАЕН (1991); заслуженный деятель науки и техники РСФСР.


(15) (к странице 173) Реймсское Евангелие (1030 год) - церковнославянская пергаментная рукопись. Первая её часть, содержащая чтения праздничных Евангелий по обряду православной церкви, писана кириллицей; вторая, содержащая Евангелия, апостольские послания, паремии на праздники по римско-католическому календарю, написана в 1395 г. хорватской (угловатой) глаголицей, монахами Эммаусского монастыря, основанного в Праге в 1347 г., для совершения католического богослужения на славянском языке. В глаголическую часть писец-чех внёс богемизмы, так что она принадлежит к хорватско-чешскому изводу. В конце этой части имеется запись на чешском языке глаголицей, в которой писец сообщает, что кириллическая часть писана св. прп. Прокопием Сазавским.

На самом деле эта часть не столь древнего происхождения. Она принадлежит к русскому изводу и была пожертвована в Эммаусский монастырь императором Карлом IV, который приобрёл её где-то в «Угрии» (Венгрии). Из Эммаусского монастыря Евангелие было занесено гуситами в Константинополь, где оно было приобретено кардиналом Карлом Лотарингским, пожертвовавшим рукопись в реймсский кафедральный собор. Здесь она хранилась (с 1574 г.) в качестве таинственной восточной рукописи; на ней присягали французские короли при коронации. Во время Великой французской революции драгоценные камни, украшавшие переплёт, были расхищены. Ныне рукопись хранится в реймсской городской библиотеке.


(16) (к странице 193) Горная вершина Большой Чимган — одна из высочайших вершин (3309 м) в отрогах Чаткальского хребта западного Тянь-Шаня, которую можно наблюдать невооружённым глазом непосредственно из Ташкента. Расположена на севере Ташкентской области Узбекистана, в 80 км к востоку-северо-востоку от Ташкента рядом со знаменитым горно-лыжным курортом «Чимган». Ясным зимним днём на Чимгане многие лыжники катаются в плавках и купальниках. Гостя лыжного курорта жаркое узбекское солнце просто заставляет снять верхнюю одежду. Правда, стоит небольшой тучке на несколько минут прикрыть солнце и праздный гость, дрожа от холода, вынужден суетливо натягивать прежде сброшенную одежду на себя.


(17) (к странице 255) Кукрыниксы — творческий коллектив советских художников-графиков и живописцев, в который входили действительные члены АХ СССР, народные художники СССР (1958), Герои Социалистического Труда Михаил Куприянов (1903-1991), Порфирий Крылов (1902-1990) и Николай Соколов (1903-2000).

Псевдоним «Кукрыниксы» составлен из первых слогов фамилий Куприянова и Крылова, а также первых трёх букв имени и первой буквы фамилии Николая Соколова. Три художника работали методом коллективного творчества (каждый также работал и индивидуально — над портретами и пейзажами). Наибольшую известность им принесли многочисленные мастерски исполненные карикатуры и шаржи, а также книжные иллюстрации, созданные в характерном карикатурном стиле.

Совместное творчество Кукрыниксов началось ещё в студенческие годы в Высших художественно-технических мастерских. В Московский ВХУТЕМАС художники съехались из разных концов Советского Союза. Куприянов из Казани, Крылов из Тулы, Соколов из Рыбинска. В 1922 году Куприянов и Крылов познакомились и стали работать вдвоём в стенгазете ВХУТЕМАСа как Кукры и Крыкуп. В это время Соколов, ещё живя в Рыбинске, ставил на своих рисунках подпись Никс. В 1924 году он присоединился к Куприянову и Крылову, и в стенгазете они работали уже втроём как Кукрыниксы.

В группе происходил поиск нового единого стиля, использовавшего мастерство каждого из авторов. Первыми под перо карикатуристов попали герои литературных произведений. Позже, когда Кукрыниксы стали постоянными сотрудниками газеты «Правда» и журнала «Крокодил», они занялись преимущественно политической карикатурой. По воспоминаниям художника журнала «Крокодил» Германа Огородникова, с середины 60-х годов, Кукрыниксы практически не посещали журнал.

Военный плакат «Беспощадно разгромим и уничтожим врага!» появился на июньских улицах Москвы одним из первых — сразу же после нападения гитлеровской Германии на СССР. Кукрыниксы прошли всю войну: их листовки сопровождали советских солдат всю военную дорогу до Берлина. Кроме того, был очень популярен цикл плакатов «Окна ТАСС».

Этапными работами для Кукрыниксов были гротескные злободневные карикатуры на темы внутренней и международной жизни (серии «Транспорт», 1933-1934, «Поджигатели войны», 1953-1957), агитационные, в том числе антифашистские, плакаты («Беспощадно разгромим и уничтожим врага!», 1941), иллюстрации к произведениям Николая Гоголя, Михаила Салтыкова-Щедрина (1939), Антона Чехова (1940-1946), Максима Горького (1933, 1948-1949), Ильи Ильфа и Евгения Петрова («Золотой Телёнок»), Мигеля Сервантеса («Дон Кихот»).

Они стали классиками советской политической карикатуры, которую понимали как орудие борьбы с политическим врагом, и совершенно не признавали иных веяний в искусстве и в карикатуре, проявившихся в полной мере в первую очередь в новом формате «Литературной газеты» (отдел юмора «Клуб 12 стульев»). Их политические карикатуры, часто публикуемые в газете «Правда», принадлежат к лучшим образцам этого жанра.

Кукрыниксы известны также и как живописцы и мастера станкового рисунка. Они — авторы картин «Утро», «Таня», «Бегство немцев из Новгорода», «Конец» (1947-1948), «Старые хозяева» (1936-1937). Ими выполнены рисунки пастелью — «И. В. Сталин и В. М. Молотов», «И. В. Сталин в Курейке», «Баррикады на Пресне в 1905 г.», «Чкалов на острове Удд» и др.

Члены коллектива работали также и порознь — в области портрета и пейзажа.

Источник: Сайт «Википедия». Кукрыниксы. URL:http://ru.wikipe dia.org/wiki/Кукрыниксы (Дата последнего обращения 13 июля 2014 года).


(18) (к странице 262) Песня «Священная война», ставшая своеобразным гимном Великой Отечественной войны, была написана сразу же после её начала поэтом В. И. Лебедевым-Кумачом (настоящее имя – Василий Иванович Лебедев), и, тогда ещё в виде стихов, была продекламирована по радио 24 июня 1941 года знаменитым в ту пору актёром Малого театра Александром Остужевым. В тот же день стихи со знаменитой первой строчкой «Вставай, страна огромная!» были опубликованы «Известиями» и «Красной звездой», и с тех пор стали звучать по радио регулярно.

Ежедневно звучащее по радио стихотворение с таким ярким и востребованным содержанием привлекло внимание ряда композиторов, и спустя 3 дня, 27 июня была подписана в печать и вскоре явилась на свет 10-тысячным тиражом небольшая книжица с песней на эти стихи. Музыка к «Священной войне» была написана композитором М. И. Блантером, автором музыки к другой знаковой песне военных лет «Катюше».

А ещё через 3 дня увидел свет ещё один вариант песни, на этот раз на музыку руководителя Краснознамённого ансамбля песни и пляски, профессора А. В. Александрова тиражом в 5 тысяч экземпляров, и именно этот вариант стал музыкальным гимном Великой Отечественной войны, символом того сурового, героического и незабываемого времени.

Однако массовое распространение песни «Священная война» началось лишь после 15 октября 1941 года, когда вовсю набирала силу Московская битва. До этого советские идеологи противились широкому внедрение песни в солдатские массы, мотивируя это тем, что строки о тяжёлом смертном бое звучат слишком трагично и не соответствуют стратегии о быстрой победе «малой кровью».

Широкая мелодичная распевность композиции наряду с грозной поступью марша вдохновляла и поднимала боевой и моральный дух бойцов Красной Армии, особенно в суровых оборонительных боях, и даже была названа «бессмертной» Маршалом Победы Георгием Константиновичем Жуковым, который обычно был чрезвычайно скуп на похвалы.

В послевоенное время ни одни зарубежные гастроли Краснознамённого ансамбля песни и пляски Советской Армии им. А. В. Александрова не обходились без её исполнения. Песня «Священная война» всегда имела колоссальный успех, как в Советском Союзе, так и за рубежом.

В нынешнее время вершиной успеха композиции стал гром аплодисментов высшего генералитета НАТО после того, как песня прозвучала в штаб-квартире альянса в Брюсселе в исполнении Ансамбля песни и пляски Российской армии им. А. В. Александрова 22 мая 2007 года.

В 90-е годы прошлого века в некоторых масс-медиа были опубликованы статьи, авторы которых оспаривали авторство Лебедева-Кумача в написании стихов песни и обвиняли его в плагиате, а настоящим автором «Священной войны» называли провинциального учителя словесности А. А. Боде (1865-1939), написавшим в 1916 году стихи-посвящение I Мировой войне. Состоявшийся позже суд подтвердил авторство Лебедева-Кумача, однако некоторые специалисты обвинили суд в предвзятости и заангажированности и до сих пор настаивают на авторстве А. А. Боде.

Сторонники «альтернативной» версии создания песни подчёркивают, что неправдоподобно быстро стихи были написаны и опубликованы. При том, что нападение гитлеровской Германии на СССР произошло 22 июня, уже в утренних газетах 24 июня были размещены стихи. Возникает предположение, что написаны они были заранее.

Согласно этой версии, Лебедев – Кумач не писал таких стихов, их автор — А. А. Боде и написаны они были во времена первой мировой войны.

Александр Адольфович Боде — учитель русского языка и литературы, латинского и греческих языков, был достаточно образованным человеком. Он закончил филологический факультет Московского университета, хорошо разбирался в истории, и был большим патриотом своей родины. Жил он в городе Рыбинске. В 1916 году по улицам города постоянно проходят колонны солдат, обученные части отправлялись на фронт, а новобранцев отправляют на обучение. Именно в это время и были написаны эти стихи, правда их первоначальный текст несколько отличался от того который мы все знаем. Там были такие четверостишия, которые впоследствии были немного подредактированы Лебедевым – Кумачом.
А. А. Бове (1916)
Вставай, страна огромная Вставай на смертный бой С германской силой темною, С Тевтонскую ордой. Гнилой тевтонской нечисти Загоним пулю в лоб, Отребью человечества Сколотим крепкий гроб.

В. И. Лебедев-Кумач (1941)
Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой С фашистской силой темною, С проклятою ордой! Гнилой фашистской нечисти Загоним пулю в лоб, Отребью человечества Сколотим крепкий гроб!

Ещё Лебедев – Кумач добавил пару идейных куплетов про «пламенные идеи» и «за что мы боремся».

Как же стихи Боде попали к Лебедеву – Кумачу? Перед своей смертью, Боде, перед смертью в 1939 году, уверенный в грядущей войне с фашизмом, послал рукописный текст своих стихов Лебедеву – Кумачу, считая того большим патриотом и глубоко уважая за слова песни «Широка страна моя родная…».

Семён Бадаш, исследуя творчество В. И. Лебедева-Кумача, обнародовал ряд ранее неизвестных фактов  из жизни поэта. Сын сапожника, В. Лебедев («революционный» творческий псевдоним «Лебедев-Кумач» взят им позднее)  в 18 лет занялся переводами Горация. Вскоре, поняв, что переводы древней Эллады карьеры не сделают, он активно включился в идеологическую реальность советской власти, начав публиковать стихи в журналах «Крокодил» и «Лапоть».

Как один из организаторов в 1934 году Союза советских писателей, Лебедев-Кумач был первым советским поэтом, награждённым в 1937 году орденом «Трудового красного знамени», а в 1938 году «за выдающиеся заслуги в области художественной литературы» его награждают орденом «Знак почёта». В 1940 году «за образцовое выполнение приказов командования в борьбе с белофинами» — орденом «Красной звезды».

В самый разгар Большого террора Кумач писал: «Я такой другой страны не знаю, где так вольно дышит человек» (в сталинских Особых лагерях её пели иначе: Широка страна моя родная, Много тюрем в ней и лагерей, Я другой такой страны не знаю, Где б так зверски мучили людей...).

Лебедев-Кумач любил выступать со стихами перед разной аудиторией. По свидетельству журналиста С. Бадаша, выслушав одну из таких речей, вернувшийся после очередной посадки Ярослав Смеляков во всеуслышание в зале сказал: «Надоела всем моча Лебедева-Кумача». А на одном из заседаний Верховного Совета Василий Иванович попросил слово и выступил с такой речью: «Товарищи депутаты Верховного Совета! Быть может впервые в истории земли  В народный парламент вошли поэты, А вместе с поэтами рифмы вошли: Да здравствует Российская Федерация! Да здравствует вся советская страна! Да здравствует великий русский народ, Да здравствуют все нации и племена!»

Творчество Лебедева - Кумача было направлено против «обывательщины и мещанства». Вместе с тем он яростно поддерживал линию партии «в борьбе с классовым врагом».

В середине 40-х он впал в тяжёлую депрессию, совсем перестал писать, затем и вовсе лишился рассудка. Ничем не могли помочь и известные психиатры. Лебедев-Кумач скончался в феврале 1949 года. В правительственном некрологе, в частности, говорилось: «В. И. Лебедев-Кумач внёс в сокровищницу советской поэзии простые по форме и глубокие по содержанию произведения, ставшие неотъемлемой частью нашей социалистической культуры...».

С. Бадаш в защиту своей версии Лебедеве-Кумаче, как поэте-плагиаторе, ссылается на бывшего сотрудника «Литературной газеты» Андрея Мальгина. Мальгин, тщательно изучавший творчество Лебедева-Кумача, чудом разыскал и нашёл в Ленинграде старушку Фаину Марковну Квятковскую, жившую в коммунальной квартире по улице Салтыкова-Щедрина. После пережитого еврейского гетто и бегства из него в Советский Союз, многолетних скитаний по городам Сибири, единственной оставшейся у неё ценностью была папка с пожелтевшими старыми документами. Она - композитор и поэтесса. В Польше писала музыку и тексты к разным песенкам под псевдонимом Фани Гордон.

Особую известность она получила в 1931 году своим танго «Аргентина» и фокстротом «У самовара», написанных ею для варшавского кабаре «Морское око», что на углу Краковского предместья и Свентокшских бульваров (оно существует и поныне, но с другим названием). Текст к фокстроту помог ей написать владелец кабаре Анджей Власта. Фокстрот «У самовара» стал весьма популярен, его распевала вся Польша: «Под самоварем зидзи мода Маша. Же муси так, а она ние!». В том же году к ней приехали представители германской фирмы «Полидор» и заключили контракт на выпуск пластинки, но попросили сделать перевод с польского на русский, ибо рассчитывали на продажу пластинок в городах наибольшего скопления русской эмиграции: Берлине, Риге, Белграде и Париже. Перевод для неё не составил труда, ведь она родилась в Крыму, а полькой считалась лишь по отчиму. В том же году пластинка фирмы «Полидор» вышла миллионным тиражом, и несколько экземпляров из Риги попали в Москву.

В 1932 году песенку «У самовара» начал исполнять Леонид Утёсов со своим оркестром, а затем она была в его же исполнении записана в студии грамзаписи «Музтрест». В отличие от выходных данных на пластиках «Полидор», где значилось: «музыка Фани Гордон, слова Анджея Власта», на выпущенной советской пластинке были данные: «Обработка Дидрихса, слова Лебедева-Кумача» (!) (Дидрихс действительно был музыкантом в оркестре Утёсова и мог «приложить руку», но не ясна «роль» Лебедева – Кумача).

Есть свидетельство — опубликованная статья собкора газеты «Курьер Варшавски» С. Бегмана под заголовком «За красным кордоном», в которой он писал: «Самый популярный шлягер исполняется в летнем театре Эрмитаж — это известный в Польше фокстрот "У самовара". Уже несколько месяцев играется на танцплощадках, в ресторанах и кафе, звучит из радиорепродукторов на вокзалах и даже в парикмахерских в русском обозначении "Маша" этот шлягер, который был написан Фани Гордон и Анджеем Власта...».

Между СССР и Польшей конвенции об авторских правах не существовало, иначе оба автора стали бы миллионерами. Как пишет С. Бадаш: «Умный одессит Утёсов за грамзапись взял себе только исполнительский гонорар, а миллионы рублей авторских получил Лебедев-Кумач». Старшее поколение, как и коллекционеры старых пластинок, помнят её, эту грамзапись, где Утёсов пел: «У самовара я и моя Маша, И на дворе давно уже темно, А в самоваре так кипит страсть наша, Смеётся месяц хитро нам в окно, Маша чай мне наливает, И взор её так много обещает, У самовара я и моя Маша Горячий чай пить будем до утра....».

На вопрос, почему она не требовала своих прав, старая Фаина Марковна ответила: «Бороться с много орденоносным, да ещё депутатом Верховного Совета СССР Лебедевым-Кумачом было бы самоубийством. Я просто боялась. Посмотрите, как я скромно живу, у меня нет даже пианино. Играют и поют "У самовара", ну и пусть играют и поют».

Только после смерти Лебедева-Кумача Фаина Марковна добилась свидания с Утёсовым, поведав ему всю правду о плагиате. Леонид Осипович охал и ахал, обещая ей помочь, но дальше обещания дело не сдвинулось. Лишь в 1972 году она обратилась в ВААП и вскоре получила ответ: «В связи с письмом СЗО ВААП о защите авторских прав на имя Ф. М. Квятковской, Управлением фирмы "Мелодия" дано указание Всесоюзной студии грамзаписи начислить причитающийся тов. Квятковской гонорар за песню "Маша", а также исправить допущенную в выходных данных ошибку. Генеральный директор П. И. Шибанов». Вскоре пришёл перевод гонорара на... 9 рублей 50 копеек. Газеты «Советская культура», «Московский комсомолец» и журнал «Советская эстрада и цирк» писали, что найден автор песни «Маша», но ни имени, ни фамилии не сообщали.

С. Бадаш утверждает, что журналист А. Мальгин (бывший сотруд¬ник «Литгазеты») в одной из редакций нашёл письмо неизвест¬ной Зинаиды Александровны Колесниковой, живущей в подмосков¬ном дачном посёлке Кратово в Амбулаторном переулке. Мальгин явился к этой престарелой женщине. Ещё до визита к ней он обратил внимание, что в «написанной за одну ночь» (как свидетельствовал сам Лебедев-Кумач в многочисленных интервью и выступлениях) песне «Священная война» отсутствуют привычная для поэта советская фразео¬логия, а фигурируют такие национально-народные слова, как «ярость благородная», «священная война» и образы из русской исто¬рии «с проклятою ордой». Старая женщина оказалось дочерью учи¬теля русского языка и литературы Рыбинской мужской гимназии Алек¬сандра Адольфовича Боде, Сравнив рукописный текст Боде (датиро¬ванный рукой автора 1916 годом) с текстом Лебедева-Кумача, Мальгин обнаружил при незначительных отличиях текста двух пер¬вых куплетов песен четверостишие Боде (не заимствованное Лебеде¬вым-Кумачом): «Пойдём ломать всей силою Всем сердцем, всей ду¬шой За нашу землю милую, За русский край родной».

Зинаида Александровна Колесникова (в девичестве Боде) в 1956 году отправила письмо сыну А. В. Александрова — Борису (Александров, Борис Александрович (1905—1994) — композитор, дирижёр, педагог, народный артист СССР (1958), лауреат Ленинской (1978) и Сталинской премий (1950), Герой Социалистического Труда (1975), генерал-майор (1973), начальник, художественный руководитель и главный дирижёр Краснознамённого ансамбля в 1946—1986 годах). В своём письме З. А. Колесникова подробно изложила историю создания (в 1916 году) стихов (много позже использованных Лебедевым-Кумачом).

Как и Лебедев-Кумач, так и Борис Александров на письмо не ответил. Обе, как Фаина Марковна, так и Зинаида Александровна, при жизни самого советского из всех советских поэтов, боялись писать о подлинном происхождении присвоенных Лебедевым-Кумачом песен. Тем более, что муж Колесниковой в 1931 году был арестован и 8 лет спустя вернулся разбитым и больным. В те же годы был арестован его брат, инженер-вагоностроитель, затем последовал арест и зятя, горного инженера. Взрослый сын погиб на фронте в 1942 году, а советский орденоносный поэт «за одну ночь написал "Священную войну"». Миф об этом стойко держится и до сего дня. А. Мальгин обращался к главному редактору «Литературной газеты» А. Чаковскому и к его заместителю Е. Кривицкому опубликовать раскрытые данные, но оба в один голос отвечали: «Есть в советской истории мифы, которые разрушать не следует» (!). Более порядочный главный редактор «Недели» В. Сырокомский ответил: «Про "Машу" опубликую, а про "Священную войну" — нет!».

Доктор искусствоведения, профессор истории музыки Московской государственной консерватории Е. М. Левашёв в своей работе «Судьба песни. Заключение эксперта» утверждает, что Лебедев-Кумач заимствовал тексты некоторых своих песен. Так, по его утверждению, поэт украл одну из строф песни «Москва майская» у А. Палея из начала стихотворения «Вечер», а текст песни к кинофильму «Моряки» — из стихотворения «Цусима» В. Тан-Богораза. В статье утверждается, что после официальной жалобы Палея в Союз писателей Фадеевым был собран Пленум правления Союза писателей, на котором были приведены примеры около 12 случаев воровства Лебедева-Кумача, однако «по высочайшему звонку» дело было «замято». Приводится и отрывок из мемуаров Ю. К. Олеши «Книга прощания» (М., «Вагриус», 1999, стр. 156): «Позавчера в Клубе писателей Фадеев разгромил Лебедева-Кумача. Сенсационное настроение в зале. Фадеев приводил строчки, говорящие о плагиате… В публике крики: позор!». Левашёв также утверждает, что автором песни «Священная война» является не Лебедев-Кумач, а — Боде.

Однако в связи с тем, что выводы эксперта опирались на совокупность косвенных, а не прямых доказательств, с юридической точки зрения вопрос остался спорным. В 1998 году внучка Лебедева-Кумача подала в Мещанский межмуниципальный суд г. Москвы «Иск о защите чести и достоинства» с целью опровергнуть сведения, опубликованные в СМИ, о том, что текст «Священной войны» был украден. Суд принял решение о том, что текст песни «Священная война» принадлежит Лебедеву-Кумачу.

Поэт В. И. Лебедев-Кумач писал также для эстрады (для театральных обозрений «Синей блузы» и самодеятельных рабочих коллективов) и кино — тексты песен к кинокомедиям Г. В. Александрова «Весёлые ребята» (1934), «Цирк», «Волга-Волга» (1938), к фильму «Дети капитана Гранта» и др. Многие из этих песен пользовались большой популярностью, а некоторые исполняются до сих пор.

В. И. Лебедев-Кумач считается одним из создателей жанра советской массовой песни, «проникнутой глубоким патриотизмом, жизнерадостностью мироощущения»: «Песня о Родине» («Широка страна моя родная…», 1936 г.; музыка И. О. Дунаевского), «Марш весёлых ребят» («Легко на сердце от песни весёлой…», 1934 г., музыка И. О. Дунаевского), «Москва майская» («Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…», 1937 г.), песни «Жить стало лучше, жить стало веселей».

Источники: Сайт «День Победы» URL: http://www.9maya.ru/ (Дата последнего обращения 13 июля 2013 года); Сайт «Это удивительно». История песни «Священная война» (Дата последнего обращения 13 июля 2013 года); Сайт журнала «Чайка» http://www.chayka.org/node/3623 (Дата последнего обра¬щения 13 июля 2013 года); Семён Бадаш. В.И. Лебедев-Кумач – поэт и плагиатор. / Чайка. Seagull Magazine, 8 июля 2002  года; Сайт «Википедия. Александров Александр Васильевич URL: http://ru.wikipedia.org/wiki/Александров,_Александр_ Васильевич (Дата последнего обращения 13 июля 2013 года); Сайт «Вики¬педия. Лебедев-Кумач Василий Иванович URL: http://ru.wikipedia .org/wiki/Лебедев-Кумач,_Василий_Иванович (Дата последнего обращения 13 июля 2014 года).


(19) (к странице 330). По результатам широкомасштабного опроса россиян 28 декабря 2008 года Александр Невский был выбран «именем России». Однако в исторической науке нет единой оценки деятельности Александра Невского, взгляды историков на его личность разные, порой прямо противоположные. Веками считалось, что Александр Невский сыграл исключительную роль в русской истории в тот драматический период, когда Русь подверглась удару с трёх сторон, в нём видели родоначальника линии московских государей и великого покровителя православной церкви. Подобная канонизация Александра Ярославича со временем стала вызывать отпор. Как констатирует руководитель кафедры отечественной истории МГУ Н. С. Борисов, «любители разрушать мифы постоянно „подкапываются“ под Александра Невского, и стараются доказать, что и брата он предал, и татар он навёл на русскую землю, и вообще непонятно, за что его великим полководцем считают. Такая дискредитация Александра Невского постоянно в литературе встречается. Каким он был на самом деле?» Имеющиеся данные не позволяют однозначно ответить на этот вопрос.

Согласно канонической версии, Александр Невский рассматривается как святой, как своего рода золотая легенда средневековой Руси. В XIII веке Русь подверглась ударам с трёх сторон — католического Запада, монголо-татар и Литвы. Александр Невский, за всю жизнь не проигравший ни одной битвы, проявил талант полководца и дипломата, заключив мир с наиболее сильным (но при этом более веротерпимым) врагом — Золотой Ордой — и отразив нападение немцев, одновременно защитив православие от католической экспансии. Эта трактовка официально поддерживалась властью, как в дореволюционные, так и в советские времена, а также Русской православной церковью. Идеализация Александра достигла зенита перед Великой Отечественной войной, во время и в первые десятилетия после неё. В популярной культуре этот образ был запечатлён в фильме «Александр Невский» Сергея Эйзенштейна.

Лев Гумилёв, как представитель евразийства, видел в Александре Невском архитектора гипотетического русско-ордынского альянса. Он категорически утверждает, что в 1251 г. «Александр приехал в орду Батыя, подружился, а потом побратался с его сыном Сартаком, вследствие чего стал сыном хана и в 1252 г. привёл на Русь татарский корпус с опытным нойоном Неврюем». С точки зрения Гумилёва и его последователей, дружеские отношения Александра с Батыем, чьим уважением он пользовался, его сыном Сартаком и преемником — ханом Берке позволили наладить с Ордой возможно более мирные отношения, что способствовало синтезу восточнославянской и монголо-татарской культур.

Третья группа историков, в целом соглашаясь с прагматичным характером действий Александра Невского, считает, что объективно он сыграл отрицательную роль в истории России. Скептически настроенные историки (в частности Феннел, а вслед за ним Игорь Данилевский, Сергей Смирнов) считают, что традиционный образ Александра Невского — как гениального полководца и патриота преувеличен. Они акцентируют внимание на свидетельствах, в которых Александр Невский выступает властолюбивым и жестоким человеком. Также ими высказываются сомнения насчёт масштаба ливонской угрозы Руси и реального военного значения столкновений на Неве и Чудском озере. Согласно их трактовке, серьёзной угрозы со стороны немецких рыцарей не было. (Причём Ледовое побоище не являлось крупной битвой, скажем, документально подтверждённые потери рыцарей составили 4 человека убитыми. Так как у каждого рыцаря было 10-15 человек их личных воинов, которые защищали сюзерена ценой своей жизни, общие потери с этой стороны можно оценить в 400-450 человек). Пример Литвы (в которую перешёл ряд русских князей со своими землями), по мнению Данилевского, показал, что успешная борьба с татарами была вполне возможна. Александр Невский сознательно пошёл на союз с татарами, чтобы использовать их для укрепления личной власти. В долгосрочной перспективе его выбор предопределил формирование на Руси деспотической власти.

 По оценке академика РАН В. Янина, Александр Невский, «заключив союз с Ордой, подчинил Новгород ордынскому влиянию. Он распространил татарскую власть на Новгород, который никогда не был завоёван татарами. Причём, выкалывал глаза несогласным новгородцам, и много за ним грехов всяких».

Александр Невский канонизирован Русской православной церковью в лике благоверных при митрополите Макарии на Московском Соборе 1547 года.

Источник: Сайт «Википедия». Александр Ярославич Невский URL: http://ru.wikipedia.org/wiki/Александр_Ярославич_ Невский (Дата последнего обращения 14 июля 2014 года).


(20) (к странице 330) В начале правления великого князя Дмитрия (Ивановича) Донского в засушливый 1365 год страшный по последствиям пожар уничтожил значительную часть Москвы. От огня пострадал и дубовый Кремль, заложенный ещё в 1339 году Иваном Калитой.

Дмитрий Иванович принимает поистине историческое решение: укрепить свою столицу новой — не дубовой, а каменной крепостью. Московский каменный Кремль начали возводить сразу после свадьбы Дмитрия и строительство завершили всего за два сезона. Тот Кремль по территории и размерам лишь немного уступал современному Московскому Кремлю. Строительство большой каменной крепости потребовало огромных средств, которые оказались не по карману великокняжеской казне. Деньгами помогли двоюродный брат Владимир и столичные бояре. Последние оставили свои имена в названиях некоторых кремлёвских башен — Свиблова, Собакина и крепостных ворот — Чешковы, Тимофеевские.

Значение возведения каменного Московского Кремля было велико. Он стал единственной каменной крепостью на всем северо-востоке Русской земли. Теперь московскому князю можно было с большей решительностью вести вооружённую борьбу против своих недругов, имея возможность в случае опасности укрыться за крепкими каменными стенами. Более того, Московский Кремль становился символом могущества столицы Дмитрия Ивановича Донского и его потомков.

За всю свою историю существования каменный Московский Кремль Дмитрия Донского ни разу не был взят штурмом неприятельскими войсками. Для XIV–XV столетий как крепость он оказался просто неприступен.

Весной того же 1389 года Дмитрий Донской серьёзно заболел. Чувствуя близость кончины, он оставил завещание, в котором определил, какие земли, доходы и фамильные драгоценности должны получить его прямые наследники — пять сыновей и жена. Большая часть всего по завещанию оставлялась старшему сыну Василию, вернувшемуся в Москву после пятилетнего отсутствия.

Завещание Дмитрия Донского интересно тем, что показывает, как за тридцать лет своего правления он увеличил свои владения в несколько раз. В состав его владений входили кроме Москвы, Коломны, Можайска и Звенигорода бывшее Владимирское великое княжество с половиной Ростова, Юрьевом, а также Дмитров, Галич, Углич, Белоозеро, Калуга, Медынь, Ржев и другие земли, отвоёванные Дмитрием Ивановичем у Великого княжества Литовского, владевшего тогда многими русскими землями.

Завещание Дмитрия Донского интересно, с точки зрения законодательной, и другим. В случае смерти одного из младших сыновей его удел должен был делиться на части между братьями. Но если умирал старший сын, то его владения целиком переходили следующему по возрасту сыну Дмитрия Ивановича. Тем самым укреплялось единовластие в московском княжеском доме. Победитель в Донском побоище пёкся, прежде всего, о продолжении своей великокняжеской династии.

Великий князь Дмитрий Иванович Донской ушёл из жизни примерно в половине девятого вечера 19 мая 1389 года. Умер он сравнительно молодым — ему не было ещё и 39 лет, из которых он более 29 лет правил «на Москве».
Большую часть своей жизни Дмитрий Донской провёл в войнах, лично участвуя в семи военных походах и больших сражениях. Под его знамёнами русские и московские рати бились с Золотой Ордой и Литвой, Рязанью и Тверью, Новгородом и другими соседями начавшей восходить в зенит исторической славы Москвы.

В отечественной истории Дмитрий Донской больше всего известен не как государь, пёкшийся о Москве и Руси под её правлением, а как великий полководец XIV столетия. Действительно, Куликовская битва — самое блистательное по замыслу и исполнению достижение великого князя, самый большой успех русского оружия в многовековой борьбе русских княжеств с Золотой Ордой.

Однако не следует забывать, что победа на поле Куликовом не низвергла ордынское иго с русских земель. За победой 1380 года последовало поражение 1382 года. Великий историк Н. М. Карамзин так кратко оценил жизнь и деятельность Дмитрия Донского: «Великодушный Дмитрий победил Мамая, но видел пепел столицы и раболепствовал Тохтамышу».

Великий князь Дмитрий Донской был правителем своего времени: он стремился, прежде всего, к сильной личной власти, увеличению собственных владений. Этого он не мог достигнуть без большой военной силы. Поэтому при нём возросло значение великокняжеского «двора». Бояре получали от владетеля города и волости в «кормление», становясь его надёжной опорой на местах. Одновременно ограничивалась власть удельных князей, в том числе и родственников.

Несомненно одно — великий князь Дмитрий Донской продолжил дело освобождения Руси от золотоордынского ига, первый камень в которое вложил святой воитель Александр Невский. Сбросить иго Орды будет суждено в истории правнуку Дмитрия великому московскому князю Ивану III Васильевичу.

Правлению победителя в Донском побоище — Куликовской битве историк Н. И. Костомаров даёт крайне отрицательную оценку: «Княжение Дмитрия Донского принадлежит к самым несчастным и печальным эпохам истории многострадального русского народа. Беспрестанные разорения и опустошения то от внешних врагов, то от внутренних усобиц, следовали одни за другими в громадных размерах. Московская земля, не считая мелких разорений, была два раза опустошена литовцами, а потом потерпела нашествие орды Тохтамыша; рязанская — страдала два раза от татар, два раза от москвичей и была приведена в крайнее разорение; тверскую — несколько раз разоряли москвичи; смоленская — терпела и от москвичей, и от литовцев; новгородская — понесла разорение от тверичей и москвичей».

К этому следует добавить и другие бедствия, которые обрушивались на русские земли в эти годы. Это и эпидемии, и засухи, и следовавший за ними голод, и пожары, испепелявшие враз деревянные города. Во время мора в городе Белозерске вымерли все его жители. В 1387 году в Смоленске, как сообщает летопись, был такой страшный мор, что в живых осталось всего пять человек, которые вышли из города и затворили за собой крепостные ворота. Эпидемии опустошали Псков и Новгород.

Н. И. Костомаров заключает оценку правления Дмитрия Донского следующим: «Если мы примем во внимание эти бедствия, соединившиеся с частыми разорениями жителей от войн, то должны представить себе тогдашнюю восточную Русь страною малолюдною и обнищалою. Сам Дмитрий не был князем, способным мудростью правления облегчить тяжёлую судьбу народа; действовал ли он от себя или по внушениям бояр своих, — в его действиях виден ряд промахов. Следуя задаче подчинить Москве русские земли, он не уничтожил силы и самостоятельности Твери и Рязани, не умел и поладить с ними так, чтобы они были заодно с Москвою для общих русских целей; Дмитрий только раздражал их и подвергал напрасному разорению ни в чем неповинных жителей этих земель; раздражал Орду, но не воспользовался её временным разорением, не предпринял мер к обороне против опасности; и последствием всей его деятельности было то, что разорённая Русь опять должна была ползать и унижаться перед издыхающей Ордой».

…Короткой, стремительной была жизнь московского князя Дмитрия Ивановича Донского. Ему не суждено было затеряться среди русских князей XIV столетия. Он обессмертил своё имя победой в битве на поле Куликовом. От этой славной победы и пошла слава Дмитрия Донского в российской истории.

Источник: Сайт «Весёлка». Дмитрий Донской – ратоборец Поля Куликова URL: http://www.e-reading.ws/chapter. php/10180 20/9/Shishov_-_Russkie_knyazya.html (Дата последнего обращения 14 июля 2014 года).


(21) (к странице 345) «Семь-сорок» — традиционная клезмерская танцевальная мелодия, в советское время превратившаяся в самую узнаваемую еврейскую мелодию.

Слова песни написаны на мотив более старой еврейской мелодии, которую играли зачастую на вокзале уличные музыканты. В различных вариантах мелодия «7:40» (разновидность танца фрейлехс) была известна уже в конце XIX века. Сам стиль фрейлехс, как и большинство современного клезмерского репертуара, — бессарабского или молдавского происхождения.


Первая граммофонная запись мелодии была осуществлена в 1903 году «Собственным оркестром общества Зонофон» без названия. Название «7:40» появилось ещё в дореволюционное время (судя по этикеткам грампластинок), и происхождение его достоверно не известно. К мелодии танца в современное время были написаны различные слова, из которых благодаря магнитофонным записям Аркадия Северного 1970-х годов наиболее известным стал приведённый ниже текст (с различными вариациями).

В семь-сорок он подъедет,
В семь-сорок он подъедет —
Наш старый, наш славный
Наш агицын паровоз.

Ведёт с собой вагоны,
Ведёт с собой вагоны
Набитые людями,
Будто сеном воз.

Он выйдет из вагона
И двинет вдоль перрона.
На голове его роскошный котелок,
В больших глазах зелёных на восток
Горит одесский огонёк.

Пусть он не из Одессы,
Пусть он не из Одессы,
Фонтаны и Пересыпь
Ждут его к себе на двор.

В семь-сорок он приедет,
В семь-сорок он подъедет,
Наш старый, наш славный,
Наш одесский паровоз.

Он выйдет из вагона
И двинет вдоль перрона.
На голове его роскошный котелок.
В больших глазах зелёных на восток
Горит одесский огонёк.

Семь-сорок наступило.
Часами всё отбило,
А поезд не приехал
Нет его и всё, но вот

Мы всё равно дождёмся,
Мы всё равно дождёмся,
Даже если он
опоздает и на целый год.

Он выйдет из вагона
И двинет вдоль перрона.
На голове его роскошный котелок.
В больших глазах зелёных на восток
Горит одесский огонёк.

Есть несколько версий по вопросу происхождения песни. Одна говорит о том, что в песне описывается одесский паровой трамвай. Слова «Фонтаны и Пересыпь ждут его к себе на двор» описывают маршрут линии. Паровой трамвай состоял из паровоза и прицепных вагонов, что объясняет фразу «Ведёт с собой вагоны».

Другая версия — о поезде. Евреи, работающие в Одессе, но не проживавшие там, приезжали в город рано утром из окрестных местечек — часть из них на первом поезде, приезжавшем в 7:40 (По более поздней версии — «Бендеры-Одесса», т.н. «рабочий поезд», приходивший именно в это время). Словосочетание «А hиц ин паровоз» (дословно «жар в паровозе») — на идише идиоматическое выражение тривиальности услышанной новости, то есть отсутствия в ней элемента новизны, а также шутливое название чрезмерно энергичного возбуждённого человека. Оригинальный первый куплет песни основан на этой игре слов, описывающих пассажиров этого поезда — в основном, «людей воздуха».

Исходя из ритмики песни, можно достаточно определённо утверждать, что это — своеобразные еврейские частушки. Соответственно из всех известных текстов, наиболее близкими к оригинальным, будут следующие:


«Семь сорок» Частушки русскоязычных евреев.

1. Здравствуйте тётя Феня, Здравствуйте дядя Бене,
Мы вас на свадьбу желаем пригласить.
К часу Вас приглашаем, за полночь мы гуляем,
Будет приятным праздник наш для Вас.

2. Здравствуйте милый Хаим, мы Вам почтенье дарим,
Тёще и Вашей маленькой семье.
На свадьбу приглашаем, наш добрый дядя Хаим,
Детишек Ваших будем рады видеть ЗДЕСЬ

3. Милая тётя Соня! Мы Вам прощенья просим,
За то, что Мы обижались Вы на Нас.
На праздник приглашаем В семь сорок провожаем,
Чтоб не испортили праздник Нам для Вас.

Между куплетами музыкальный проигрыш, либо произвольный припев:
Вы приходите, точно, мы очень сильно просим,
Там будут все — и тётя Соня и вино!
Подарки приносите, и сами приходите,
Нам будет это всё совсем не всё равно!

Источник: Сайт «Википедия». Семь-сорок URL: http://ru. wikipedia.org/wiki/Семь-сорок (Дата последнего обращения 13 июля 2014 года).


(22) (к странице 354) Светлана Иосифовна Аллилуева (урождённая Сталина, в эмиграции — Лана Питерс (англ. Lana Peters); 28 февраля 1926, Ленинград, СССР — 22 ноября 2011, Ричленд, Висконсин, США) — советский филолог-переводчик, кандидат филологических наук; мемуаристка; невозвращенка. Получила широкую известность как дочь И. В. Сталина, о жизни которого оставила ряд работ в жанре мемуаров. В 1967 году эмигрировала из СССР в США.

Светлана Аллилуева никогда не считала себя этнической русской (имела двух бабушек — немку и грузинку), была волевым, сильным человеком. Сильнее, чем её брат Василий. И возможно в этом она была больше похожей на отца, чем ей этого хотелось. Светлана поставила целью освободиться от привычного в Кремле образа жизни. И использовала для этого каждую возможность.

Первый раз она вышла замуж за своего школьного товарища —Григория Морозова. Сталин не одобрил решения дочери и не пожелал встречаться с Морозовым. Но когда Светлана решила покинуть Кремль, он распорядился выделить для молодых квартиру в Доме на набережной. У молодых родился мальчик, и его назвали Иосифом. Светлане казалось, что наконец-то она счастлива. Ведь она получила то, что хотела – свободу. Но это была лишь очередная иллюзия.

Светлана хотела закончить университет, а её муж — иметь 10 детей. Он никогда не думал о том, чтобы предохраняться. Светлана пережила 4 аборта и 1 выкидыш. Сильно заболела и развелась с ним.

Вторым мужем дочери Сталина был Юрий Жданов. И это уже был выбор отца. Светлана чуть не умерла, когда рожала второго ребёнка - дочь Екатерину. Сталин был очень рад рождению внучки. В письме Светлане он писал: «Береги дочку. Государству нужны люди, в том числе и преждевременно родившиеся». Теперь у Светланы было двое детей. Но вскоре после рождения дочери она развелась и с Юрием. Её отец был недоволен, но к тому времени он уже понял, что дочь всегда будет делать то, что ему не нравится.

Источники: Сайт Википедия. Аллилуева Светлана Иоси¬фовна URL: http://ru.wikipedia.org/wiki/Аллилуева,_Светлана_ Иоси¬фовна (Последнее обращение 08 июля 2014 года); Сайт «Пер¬вый канал». Светлана URL:http://www.1tv.ru/documentary/ print/fi=5576 (Последнее обращение 08 июля 2014 года).


(23) (к странице 354) Проводя расследование смерти А.А. Жданова, журналист В. А. Кутузов собрал ряд документов и свидетельств. По рассказу помощника Жданова (1944-1948) —  Владимира Петровича Терешкина — он был вместе с А. А. Жда¬новым на даче Сталина, расположенной на Валдайской возвышенности. До последнего дня А.А. Жданов чувствовал себя очень хорошо. Утром ходил за грибами, бе¬гал так быстро, что молодые офицеры его личной охраны едва успевали за ним (журналист В.А. Кутузов не исключает, что накануне смерти организм Жданова мобилизовал последние силы, как это бывает) Вернувшись на дачу, он, как всегда, был осмотрен врачом. У него измерили темпера¬туру, давление, пульс. Все было в норме. Андрей Александрович выпил предписанные вра¬чом лекарства, пообедал. И вскоре почувствовал недомогание. Через полчаса после обеда у него пропала речь, а через несколько часов он скончался. Заметим, что воспоминания Терешкина расходятся с другими свидетельствами. Действительно, первые дни он начал по-степенно успокаиваться, но 23 июля ему позвонил кто-то из агитпропа ЦК (по данным В.А. Кутузова, возможно, что звонил Д. Т. Шепилов). Разговор был явно неприятен Жданову: он кричал в трубку, на¬ходился в состоянии крайнего возбуждения. А ночью у него случился тяжёлый сердечный приступ. Прибывшие 25 июля из Москвы профессора кремлёвской больницы В. Н. Виногра¬дов, В. Х. Василенко и П. И. Егоров в присутствии лечащего врача Г. И. Майорова и врача - диагноста С. Ф. Карпай констатировали, что ничего экстраординарного не произошло: у больного имел место острый приступ сердечной астмы.

Несмотря на тяжесть заболевания, в течение трёх недель у Жданова не снимались электрокардиограммы. 27 августа у Жданова произошёл новый сердечный приступ. На следующий день, на Валдай вновь вылетели профессора Егоров, Виноградов и Василенко, захватившие с собой для снятия электрокардиограммы врача Л. Ф. Тимошук. Проведя ис¬следования, она поставила следующий диагноз: «инфаркт миокарда в области передней стенки левого желудочка и меж желудочной перегородки».

Однако остальные врачи сочли её мнение ошибочным. Егоров и Майоров настояли на том, чтобы Тимошук переписала своё заключение в соответствии с ранее поставленным расплывчатым диагнозом: «функциональное расстройство на почве склероза и гипертони¬ческой болезни». Егоров и лечащий врач Майоров разрешили Жданову вставать с постели и совершать прогулки в парк. 29 августа у Жданова вновь случился сердечный приступ. Тимошук же потребовала установить строгий постельный режим для больного. Обо всем произошедшем Тимошук в тот же день написала начальнику главного управления охраны МГБ СССР Н. С. Власику, вручив своё заявление руководителю личной охраны А. А. Ждано¬ва майору А. М. Белову. Тот через несколько часов доставил его в Москву. Там оно вместе с приложенными у нему листками кардиограммы Жданова было передано И. В. Сталину. На следующий день 52-летний Жданов скончался. Письмо Тимошук тогда так и не повлекло за собой последствий. Сталин не стал проводить расследование, а лично распорядился отпра¬вить письмо в архив. Это явилось самым серьёзным аргументом об изменении отношения Сталина к Жданову. В письме Н. С. Власику от 29 августа 1948 г. врач Л. Ф. Тимошук сообщала: «…несмотря на то, что я по настоянию своего начальника переделала ЭКГ, не указав в ней инфаркт миокарда, остаюсь при своём мнении и настаиваю на соблю¬дении строжайшего постельного режима для А.А». 7 сентября 1948 г (уже после смерти Жданова) Тимошук написала подробное письмо секретарю ЦК ВКП(б) А.А. Кузнецову.

В истории смерти Жданова много странного. Профессор Виноградов уже после смерти Сталина в своей записке Берии от 27 марта 1953 г. (полным ходом шло «Дело врачей») заявил: «Все же необходимо признать, что у Жданова имелся инфаркт и отрицание его мною, профессорами Василен¬ко, Егоровым, докторами Майоровым и Карпай было с нашей стороны ошибкой. При этом злого умысла в постановке диагноза и методах лечения у нас не было». В опубликован¬ном в сентябре 1948 года медицинском заключении о болезни и смерти А. А. Жданова инфаркт не упоминался вообще. А спустя четыре года смерть Жданова послужила основанием для фа¬брикации «дела врачей». Версии врачебной ошибки противоречат другие свидетельства. Историк Виталий Иванович Велегжанин, в своё время учившийся в Горьковском универ¬ситете, в группе, где вела занятия Татьяна Александровна Жданова, родная сестра Андрея Александровича, бывал у неё дома. В порыве откровенности Татьяна Александровна го¬ворила, что Жданова на даче изолировали. Ему стало плохо, начали звонить врачу, теле¬фон оказался неисправным, послали за врачом, которого не могли найти. По её мнению, Жданову помогли уйти из жизни. Существуют и другие свидетельства. Сын управляюще¬го делами Ленинградского обкома и горкома Валерий Михеев вспоминал, как «в один из дней 1948 г. домой приехал отец — расстроенный, сильно выпивший, и рассказал маме, что внезапно скончался Жданов. На дачу на Валдай, где находился тогда Жданов, сразу же поехали А. А. Кузнецов из Москвы, и, по его мнению, П. С. Попков и Я. Ф. Капустин. Вернулись они очень расстроенные и испуганные. Из разговоров, при которых присутствовал отец, выяснилось, что у них появилась мысль о насильственной смерти, о чем, по их мнению, свидетельствовал внешний вид тела. Лицо было синего цвета и испуганное. И подозрительно долгое неоказание медицинской помо¬щи. Такого рода подозрение существует до сих пор».

Спустя год после смерти Жданова, во время «ленинградского дела», следователи интересовались обстоятельствами гибели Жданова. Сохранился протокол до¬проса В. И. Белопольского, который в 1946–1947 гг. заведовал спецхо¬зяйством Ленгорисполкома. Белопольский узнал от своего отчима  профессора Ленгосуниверситета В. В. Охотина о насильственной (возможно) смерти Жданова в связи с тем, что «Жданов руководил вопросом оказания помощи бастовавшим во Франции рабочим и что-то сделал не так, как полагалось». Белопольский решил проверить эту информацию у секретаря Ленгорисполко¬ма Бубнова, но тот от обсуждения этой темы уклонился.

Примечательно, что в начале расследования следователи «выбивали» компромат и на самого Жданова.

До сих пор обстоятельства смерти Жданова остались не выясненными. Твёрдым фактом является то, что 1 сентября 1948 г. в газете «Правда» было опубликовано: «Центральный комитет Всесоюзной Коммунистической партии (большеви¬ков) и Совет Министров СССР с великим прискорбием извещают партию и всех трудящихся Советского Союза, что 31 августа в 3 часа 55 минут дня после тяжёлой болезни скончался выдающийся деятель нашей партии и государства, член Политбюро ЦК ВКП(б), секретарь ЦК ВКП(б), депутат Верховного совета СССР, генерал-полковник, товарищ Андрей Алексан¬дрович Жданов.

Источник Сайт «Новейшая история России / Modern history of Russia». В.А. Кутузов. Загадочная смерть А.А. Жданова... Новейшая история России / Modern history of Russia. 2013. №1 URL:http://history.spbu.ru/ userfiles/ NIR/Jurnal/13Kutuzov.pdf (Дата последнего обращения 10 июля 2014 года).


(24) (к странице 366) Выступая в теле-дискуссии, известный критик и литературовед Лев Александрович Аннинский сказал, что Троцкий не хотел быть евреем, ссылаясь на фразу, сказанную Троцким еврейской делегации, кода она пришла просить защиты от большевиков: «Скажите тем, кто вас послал, что я не еврей».

По мнению литератора Владимира Козаровецкого, эту фразу Троцкого надо понимать не в переносном, а в прямом смысле: Троцкий действительно не был евреем, фамилия Бронштейн была фамилией приёмных родителей его отца. Лев Троцкий был прямым потомком Пушкина по внебрачной линии, он  знал, почему его старшего брата и сестру назвали Александром и Ольгой (это исследовал и об этом писал ныне покойный пушкинист Александр Лацис). Дитя любви Пушкина и польки Анжелики Дембинской было отправлено от столичных пересудов в семью Раевских.

Лев Давидович (Давыдович) Бронштейн (Троцкий) (1879–1940) — столь же видная личность в социал-демократическом, а затем и в большевистском движении, как и В. И. Ленин и И. В. Сталин. Однако жизнь и судьба Л. Д. Троцкого была настолько исковеркана И.В. Сталиным, а жизнеописание его оказалось настолько извращено советскими историками, писавшими о нем в духе пропагандистских установок ОГПУ и НКВД, что, кроме фамилии и имени-отчества, все остальное действительности не соответствовало. В современных условиях эта тенденция была поломана и отправлена на свалку, но в сознании многих современников старшего поколения она все ещё живёт.

Люди, выросшие и воспитавшиеся в советской школе, искренне считают Л. Д. Троцкого агентом всех империалистических разведок и удивляются, когда узнают, что он был Председателем Реввоенсовета РСФСР и возглавлял Красную армию в годы Гражданской войны. Этот факт, как и многие другие, скрывался от народа. В советских энциклопедиях всегда были статьи «Троцкизм», но никогда не было статьи «Троцкий», хотя Гитлер и Муссолини таких статей удостаивались. И тем более никто не исследовал генеалогии Л. Д. Троцкого. Когда настало другое время, исследователи занялись этим вопросом.

Одна из новых версий генеалогии Л. Д. Троцкого — весьма неожиданная и даже экзотическая — была представлена писателем А.А. Лацисом в статье «Из-за чего погибли пушкинисты?», опубликованной в альманахе «Кольцо А» (Москва, 1993–1994). А. Лацис приводит факты, что в начале 1937 года в Ленинграде погиб молодой пушкинист Сергей Гессен, сбитый автомашиной. Через 12 лет из поезда Москва—Ленинград был выброшен и тоже погиб другой пушкинист Лев Модзалевский (соавтор С. Гессена). Л. Модзалевский и С. Гессен совместно написали книгу «Разговор о Пушкине», в которой шла речь об «утаённой любви» великого поэта к некоей польке Анжелике Дембинской, ставшей матерью Леонтия Дембинского (внебрачного сына А.С. Пушкина), которому якобы суждено было оказаться дедом Льва Давидовича Троцкого по мужской линии.

Литератор В. Козаровецкий (назначенный председателем Комиссии по культурному наследию А. А. Лациса) располагает дополнительными свидетельствами А. Лациса, что смерть литераторов С. Гессена и Б. Модзалевского, выпустивших в соавторстве книгу «Разговор о Пушкине» связана с их информированностью о неизвестных страницах жизни А. С. Пушкина. Лацис уверен, что неосторожность, озвучивших эту информацию кому-то из своих друзей после выхода в Париже автобиографии Троцкого «Моя жизнь», и привела их обоих к гибели. Гессена в 1937 году насмерть сбила машина на одной из центральных площадей Ленинграда («Машина гонялась за ним, как за мухой»), а Модзалевский «выпал» из поезда Москва-Ленинград. Не исключено, считал Лацис, что и смерть Б. В. Томашевского в 1945 году (прекрасный пловец, он утонул) не случайна и что он тоже стал жертвой избыточной информированности о жизни поэта, биография которого была канонизирована и всегда тщательно охранялась (и охраняется до сих пор) от нежелательных трактовок и ассоциаций,

По мнению А. Лациса, такого рода откровения, хотя они и являлись столь же сокровенными, как и «утаённая любовь» А. С. Пушкина, были в то время актом, приравнивавшимся к государственной измене, потому С. Гессена и Л. Модзалевского ждала кара со стороны Лубянки. А такой карой чаще всего бывала смерть. И приговорённые к ней не обязательно арестовывались и представали перед судом «тройки», а просто погибали при особых обстоятельствах — будь то нечаянный наезд автомобиля или падение с идущего поезда. Из-за вторжения в сферу высокой политики, казалось бы, таких далёких от неё кабинетных учёных как пушкинисты, последние переставали быть «книжными червями», превращаясь в «империалистических наёмников» и тем самым подписывая себе смертный приговор.

С. Гессен и Л. Модзалевский знали, что сын Пушкина и Дембинской был увезён в имение Там-то и оказался, скрываемый от досужих петербургских сплетников. Н.Н. Раевский-младший (Пушкин о нём в письме к брату Льву в сентябре 1820 года писал: «Ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для меня вечно незабвенные»)  поручил французу Фурнье отвезти ребёнка в южное имение братьев Поджио (друзей Марии Николаевны Раевской), находившееся на юге Полтавской губернии. Имение называлось «Грамоклея».

По архиву Раевских, младенец Леонтий Дембинский родился в 1818 году, когда А. С. Пушкину было 19 лет. Имя своё он получил от имени своего крестного отца Леонтия Васильевича Дубельта (адъютанта генерала Раевского), в будущем — начальника корпуса жандармов и III Отделения собственной Его Императорского Величества Канцелярии. Обряд крещения исполнил полковой священник. Он же выписал метрическое свидетельство. Мальчику присвоили фамилию матери.

В дальнейшем «Фурнье присматривал за воспитанием, и посему ребёнок неплохо выучил французский язык», — писал литературовед А. Лацис. Мальчик воспитывался в семье Раевских, получил хорошее домашнее образование. Леонтий Дембинский всю жизнь страдал подагрой (как и сам Пушкин), к концу жизни Раевского стал его секретарём и читал умирающему французские книги. У вдовы генерала было две кузины; с одной из кузин у Дембинского состоялся роман, и около 1846 года (когда Леонтию Дембинскому было примерно 28 лет) она родила ребёнка, которого, как было принято поступать с незаконнорождёнными детьми дворян, отдали в надёжную, непьющую — еврейскую — семью.

В доме Давыда Леонтьевича Бронштейна, на хуторе Яновка, куда он со своей семьёй приехал из «Грамоклеи»,  не говорили ни на иврите, ни на идише; религиозных обычаев не соблюдали, по субботам работали. За общим столом сидел с семьёй механик Иван Васильевич – русский человек. Младшего сына Давыда Леонтьевича назвали Львом.

В конце 1930-х годов в Берлине и Париже вышла книга Л. Д. Троцкого «Моя жизнь». О своих родителях автор говорил очень мало, ни разу не упоминая фамилии отца и девичьей фамилии матери. А. Лацис обращает внимание, что «первая фамилия, которая попадается на глаза – Дембовские. С этими соседями у отца (Давыда Бронштейна – прим. ред.) какие-то дела. Часть земли он у них купил, часть – арендовал. В свой хутор, в Яновку, родители переехали из «Грамоклеи». В «Грамоклею» отец прибыл откуда-то из Полтавской губернии».

А сам Лев Давидович («Давидович» считается официальным отчеством Троцкого), как потом оказалось, во многом унаследовал физиологические и внешние признаки А.С. Пушкина – кудрявые волосы, светлые глаза, нервный тик в левом уголке рта, подагру, частые расстройства желудка, близорукость и склонность к обморокам. (Заметим, что Пушкин не грыз ногти, как думали некоторые, а прикрывал свой нервный тик, держа у уголка рта то карандаш, то перо, то просто закрывая его рукой).

Унаследовал он и некоторые творческие качества А. С. Пушкина. По словам наркома А. В. Луначарского, Троцкому были свойственны «могучий ритм речи, замечательная складность, литературность фразы, богатство образов, парящий пафос, совершенно исключительная, поистине железная по своей ясности логика... Его статьи и книги представляют собой застывшую речь, — он литературен в своём ораторстве и оратор в своей литературности».

Сам Л. Д. Троцкий говорил о себе: «С ранних лет любовь к словам была неотъемлемой частью моего существа». Он считал книгу величайшим феноменом культуры: «Хорошо написанная книга казалась и продолжает казаться мне самым ценным и значительным продуктом человеческой культуры».

По мнению Л. Аннинского, даже и не продвинутым в глубины и тонкости пушкинистики, будет интересно познакомиться с гипотезой о родстве великого поэта и великого революционера — безотносительно к тому, какая кровь: негритянская, еврейская, польская или русская — текла в их жилах. Национальная принадлежность — это всё-таки не столько голос крови, сколько голос сознания, это выбор, решение, осознанный акт. Если Троцкий заявлял, что он не еврей, значит, он не еврей, и лучше всего с этим примириться. Это тем более разумно, что еврейская принадлежность имеет в представлении многих людей какой-то мистический отсвет и вызывает чрезмерно острые эмоции. Писатель Юрий Нагибин, например, всю жизнь надеялся, что он еврей, а на старости лет выяснил, что он русский, и был разочарован. «Теперь Троцкому незачем отвечать в качестве еврея за всё то, что он натворил в качестве революционера. С чем можно поздравить евреев, русских, а также всех, кто интересуется подробностями отечественной истории», — заключает Л. Аннинский.

Другая точка зрения у публициста И. Давидовича.  «Можно ли на основании информации, сообщённой Львом Аннинским, считать Троцкого неевреем? По Аннинскому (точнее — по Казаровецкому), он сам себя евреем не считал. Ответ еврейским посланцам, который Казаровецкий приводит в подтверждение этого, встречался мне в разных источниках, но каждый раз — с продолжением. Звучало это так: «Я не еврей, а коммунист» (или большевик, или интернационалист). То есть Лев Давидович отрицал не своё биологическое еврейство, а, так сказать, идейное. Но кто может теперь сказать, каким в точности был его ответ?».

Верен всё же, скорее, второй вариант, косвенное подтверждение чему мы находим в труде Вадима Кожинова «Россия. Век ХХ». Там, со ссылкой на автобиографическое произведение Троцкого «Моя жизнь», приведено признание Троцкого: «Если в 1917 г. и позже я выдвигал иногда своё еврейство как довод против тех или других назначений, то исключительно по соображениям политического расчёта». То есть он явно считал себя евреем, не скрывал этого, но не хотел выпячивать.

 Известно, что и руководитель «большевиков» В. И. Ульянов (Ленин) не раз призывал «не выпячивать роль Троцкого в некоторых "деликатных" вопросах, как, например, в антицерковной кампании». В первые же годы после окончания Гражданской войны в стране (и в партии!) пышным цветом расцвёл антисемитизм, в массах партию даже считали «жидовской». Известно письмо Троцкого Бухарину (кажется, от 1927 года), в котором он, имея в виду проявления антисемитизма в некоторых московских партийных организациях, изумляется: «Неужели это возможно в нашей партии?!». И в этих условиях, будь Троцкий убеждён в своём нееврействе, он бы уж постарался довести это до сведения общественности — если даже не ради себя, то ради партии.

Но допустим даже, что по отцовской линии Троцкий был действительно потомком Пушкина. Отец  его был 1843 года рождения, и, если роман поэта с неотразимой полькой пришёлся на начало 1820-х годов, мог быть внуком Пушкина, а его сын Лев, соответственно, правнуком поэта. Но у каждого человека, кроме отца, есть ещё (и даже скорее, чем отец) мать. Стоит ещё напомнить, что согласно еврейской Галахи национальность ребёнка определяется по матери.

Вот что можно прочесть в книге Дмитрия Волкогонова «Троцкий»: «Мать Троцкого Анна — типичная еврейская мещанка из-под Одессы». Как, учитывая хотя бы только один этот факт, можно безапелляционно заявлять, что Троцкий не был евреем?

Источники: Лев Аннинский «Записки по еврейской истории» / Родина, №11, 2002 г.; Сайт «ВЕСЁЛКА». Лев Давидович Бронштейн (Троцкий) - Крушение Великой империи URL: http:// www.e-reading.ws/ chapter.php/95045 /47/ Balyazin_14_ Krushenie_ velikoii_impe¬rii.html (Дата последнего обращения 14 июля 2014 года); Сайт «Родина». Российский исторический иллюстрированный журнал.№2. 2002. URL: http://www.istrodina.com/rodina_articul.php3?id= 1134&n = 59 (Дата последнего обращения 10 июля 2014 года); Сайт «Рубеж» URL:http://www.rubezh.eu/Zeitung/2009 /06/13.htm (Дата последнего обращения 13 июля 2014 года).

(25) (к странице 388). Дом Павлова (Дом Солдатской Славы) — 4-этажный жилой дом, расположенный на площади Ленина в Волгограде, в котором во время Сталинградской битвы держала оборону группа советских бойцов. Часть историков считают, что обороной руководил старший сержант Я. Ф. Павлов, принявший командование отделением от раненого в начале боёв старшего лейтенанта И. Ф. Афанасьева, отсюда и название дома. Однако существует другая версия, что Я. Ф. Павлов был командиром штурмовой группы, захватившей здание, а обороной руководил старший лейтенант И. Ф. Афанасьев. Дом Павлова стал символом мужества, стойкости и героизма.

До войны — четырёхэтажный с четырьмя подъездами жилой Дом Облпотребсоюза по улице Пензенской, 61 на площади 9-го января (ныне — площадь Ленина); построен в середине 30-х годов. Он считался одним из престижных домов Сталинграда, рядом с ним располагались элитные жилые здания: Дом связистов, Дома работников НКВД, Дом Железнодорожников и др. В доме Павлова жили специалисты промышленных предприятий и партийные работники. Рядом также находился Дом Совконтроля — будущий Дом Заболотного — зеркальная копия Дома Павлова. Эти два здания сыграют важную роль в обороне Площади 9-го января. По воспоминаниям очевидцев, цвет обоих зданий был зелёный. Между этими домами проходила ветка железной дороги к Госмельнице №4 (мельнице Гергардта - Грудинина).

В районе площади 9-е января оборонялся 42-й Гвардейский стрелковый полк полковника Елина, который поручил капитану Жукову провести операцию по захвату двух жилых домов, которые имели важное значение. Были созданы две группы: группа лейтенанта Заболотного и сержанта Павлова, которые и захватили эти дома. Дом Заболотного впоследствии был выжжен и взорван наступавшими немцами. Он рухнул вместе с оборонявшими его бойцами. Разведывательно-штурмовая группа из четырёх солдат, возглавляемая сержантом Павловым, захватила указанный Жуковым четырёхэтажный дом и закрепилась в нём. На третьи сутки в дом прибыло подкрепление под командованием старшего лейтенанта Афанасьева, доставившее пулемёты, противотанковые ружья (позднее — ротные миномёты) и боеприпасы, и дом стал важным опорным пунктом в системе обороны полка и всей 13 гв. стр. дивизии. С этого момента старший лейтенант Афанасьев стал командовать обороной здания.

Вильгельм Адам был одним из самых осведомлённых офицеров 6-й армии, поскольку занимал должность адъютанта её командующего — генерал-фельдмаршала Паулюса. По воспоминаниям В. Адама, полковник Роске (чей полк воевал в районе площади 9 мая в Сталинграде) говорил ему о том, что немецкие штурмовые группы захватывали нижний этаж здания, но не могли захватить его целиком. Для немцев было загадкой, как снабжался гарнизон на верхних этажах. Однако, по некоторым данным, немецкие штурмовые группы ни разу в здание не ворвались.

Немцы организовывали атаки по несколько раз в день. Каждый раз, когда солдаты или танки пытались вплотную приблизиться к дому, И. Ф. Афанасьев со своими товарищами встречал их шквальным огнём из подвала, окон и крыши.

Всё время обороны дома Павлова (с 23 сентября по 25 ноября 1942 года) в подвале находились мирные жители, пока советские войска не перешли в контратаку.

Из 31 защитника дома Павлова были убиты лишь трое — лейтенант-миномётчик А. Н. Чернышенко и рядовые И. Я. Хайт (согласно донесению о потерях, гвардии сержант Идель Яковлевич Хаит) и И. Т. Свирин. Были ранены, но пережили войну и Павлов, и Афанасьев.

Каковы были потери немцев в численном отношении, источники не сообщают; да и маловероятно, чтобы в немецких донесениях могла выделяться информация о потерях именно в этом пункте. Встречается утверждение, что потери немцев якобы превышали их потери во Французской кампании. Оно восходит к фразе из мемуаров В. Чуйкова: «Эта небольшая группа, обороняя один дом, уничтожила вражеских солдат больше, чем гитлеровцы потеряли при взятии Парижа». Как известно, Париж был объявлен открытым городом и сдан без боя. Это даёт основание М. В. Кустову отнести данное утверждение к числу «расхожих штампов о Великой Отечественной войне, которые бездумно повторяются уже в течение многих десятилетий».

Дом, удерживаемый гарнизоном старшего лейтенанта И. Ф. Афанасьева, считается первым восстановленным зданием Сталинграда. Официально восстановление дома началось 9 июня 1943 года. Подвиг защитников дома Павлова увековечен мемориальной стеной на торцевой стене дома со стороны площади.

Источник: Сайт «Википедия». Дом Павлова URL: http://ru.wikipedia. org/wiki/Дом_Павлова (Дата последнего обраще¬ния 9 июля 2014 года); Источник: http:// bookimir.ru/loads/ nauka-iobrazovanie/istoriya/510414-vospominaniya–adyutanta - pau lyusa-vilgelm-adam.html (Дата по¬следнего обращения 14 июля 2014 года).

































Литературно-художественное издание


Александров Александр Александрович

По городам и весям страны

Редакторы: Сажин Б.С. и Сажин В.Б.






АНО «Издательство "Химия"»
107076, Москва, ул. Стромынка, дом 21, корп. 2
Ano_ chemy@rambler.ru


Подписано в печать 01.09.14.
Формат 60х84 1/16. Гарнитура Arial
Печать офсетная. Бумага Офсет IQ allround
Печ. л. 31, 20. Заказ №1767. Тираж 1500 экз.

Издаётся в авторской редакции



Отпечатано в типографии
"Копия Проект" 
127644. г. Москва,
ул. Ижорский проезд, 17