Предыдущая страница: http://www.proza.ru/2016/12/18/878
ИРТЫШ-РЕКА
Паршук, спрыгнув на берег, втащил нос будары на сушу. С опаской поглядывая на стоящего неподалеку медведя, он привязал к огромной коряге конец плетеной бечевы и объявил:
– Бивак березай, кому надо вылезай!
Не дожидаясь остальных, он, на ходу развязывая тесемки у штанов, посеменил за корягу.
– Ступай, ступай, и не дрейфь, не укусит, – подтолкнул Никита в спину Ваулихана, который, опасаясь зверя, не решался высадиться на сушу.
Сошедши на берег последним, Никитий потрепал подошедшего к нему любимца по загривку.
– Не оленя он задрал. Рой Хвомка нашел. Вон, глядь, Гаджи, вся шерсть у него забита полусонными пчелами.
Индус с опаской подошел, оглядел космы на загривке косолапого и, рассыпав по ладони собранных насекомых, задумчиво произнес:
– Наверное, замерзли. Но мы можем узнать, что с ними случилось, только если остался мед. Мед расскажет.
– Сейчас схожу, гляну, – кивнул Никитий и, шлепнув медведя по холке, приказал: – Ну-ка, веди меня, разбойник, до дупла.
Паршук стаскал валежник, индус развел огонь и, закрепив камнями над пламенем костерка свой походный ермак, бросил жменю сушеных листьев в закипающую воду.
– Бул шай.
Покопавшись в торбе и достав узелочек, высыпал его содержимое в кипяток.
– Бул пияз, – вновь разъяснил он остяку, который с любопытством рассматривал плавающую поверх воды желтую стружку.
Ваулихан, видя, что остяк не совсем понимает индуса, перевел:
– Это чай. Напиток богов. А это, что поверху плавает, сушеный лук- пияз. Нужно пить, чтоб животами не расхвораться после зиндана. Шай, кайнаган , пияз, шибко пользительный напиток. За корягу больше бегать не надобно. Пей, полегчает.
– У нас в Сибири шелуху от кедровых орешков или черемуху сушеную заваривают от поноса, – сообразив, для чего бросил сушеный лук в кипяток индус, смутившись, усмехнулся Паршук.
– А у нас пияз, – вздохнул индус, с тоской посмотрев в сторону юга. – У вас тут даже пчелы мрут, плохая это примета. Домой хочу.
– Какая это примета, подох рой, да и весь сказ, – усмехнулся остяк, принимая из рук Ваулихана котелок с чаем.
– Э… Кымбат , не скажи, пчелы просто так не умирают. У них все ладо;м устроено в жизни, – возразил Гаджи-Ата, – читал я древние руны, сказывалось в них, что, когда исчезнет последняя пчела, исчезнут и люди. Весь мир рухнет, поскольку пчелы есть стена, которая стоит между нашим миром и царством духов. Охраняют они вход в мир мертвых, не выпуская души обратно. Недаром мед – одно из самых целебных снадобий. Потому как свойства его граничат с живым и неживым.
– Как сказ про мертвую и живую воду? Слыхивал я от Ванюши такую байку, – передавая по кругу котелок с горячим чаем, кивнул Паршук.
– Будь по-твоему. Как про мертвую и живую водицу. Ведь мед ставили рядом с ушедшими в другой мир фараонами, чтобы, когда попадут они в мир мертвых, было что испить и вселить их души в новые тела. Мед в кувшине никогда не портится. Хоть сто веков простоит – каким был, таким и останется. А еще он сохраняет имя усопшего, чтоб он его не забыл. Память имеет. Ежели же немного меда пролить на китайское блюдце или пиалу и перемешать с добавленной водицей, то лужица превратится в соты – вот такая память у меда. А коли расплавленный воск над главой хворого отрока вылить в чашу с водой, то враз покажется тот, кто испуг или порчу навел.
– Помню, помню, – качнул в знак согласия головой Ваулихан, – меня так бабушка отливала, когда гусь напугал. Вылила над головой воск в воду, там гусь и вылился. Поломала на кусочки, пошептала, да в огонь кинула. Я и плакать ночами перестал.
Вернулся Никитий. Присел к костру.
– Меда совсем нет, только комок и нашел, – протянул он индусу маленький кусочек высохших сот, пояснив: – Видимо, старую матку молодая царица выгнала осенью, пчелы дупло-то нашли в гнилушке, а вот запасы в зиму не успели сделать. Вот и вымерли. Закон такой у них – старых выгонять. Немощен стал, зачем кормить? Вот и ушли из роя изгои со своей государыней, – усмехнулся в усы Никита и добавил: – Так же как и у людей ныне – старый царь надоел, давай нового! А новый-то самодержец еще хуже может статься. Тогда давай еще новей!!! Меняем государей, как колгабышки , а жизня-то все хуже и хуже. Вроде объявится царь народный, пойдут за ним люди, но токмо на престол зайдет, эдак и забыл свои обеты. А трутни, подобно Севастьяну, вокруг господаря так и вьются, так и мельтешат, все норовят присоветовать, как пчелу рабочую оброком пошибче обложить. Тьпу-ты, помянул усопшего злыдня на ночь глядя, чтоб он имя свое забыл в другом мире, и меду ему не досталось! – чертыхнулся Никитий.
Волхв принял из рук индуса предложенный им котелок, отхлебнул и, чуть помолчав, продолжил:
– Вон наш Ванюшка-то всё доброго царя ожидает. И в походы ходил, и за семь морей отправлялся. Токмо царей хороших-то не бывает. Так отче Гостомысл сказывал, так и в рунах писано.
Никита, достал из-за голенища медную ложку, положил в нее соты и, держа над теплым дымом, растворил воск. Пройдя к береговой кромке, вылил растопленный воск в холодную речную воду. Чуть подождал и, взяв остывшую восковую лепешку на ладонь, вернулся к костру:
– Ну-ка, глянь, Гаджи, вроде лик чей-то вылился.
Индус, обозрев отлив, взволнованно кинул его в огонь. Вечно спокойный взгляд его преобразился, глаза вспыхнули неуемной яростью.
– Если этот человек встретится нам на пути, жди беды! Ныне он на Краю Земли.
– Так туды же Ванюшка с Мамаркой ушли, поспешать нам надобно, – тронул за плечо индуса Ваулихан.
– Не разминуться мне с ним подобру, видимо, велик мир, а дороги все ж сходятся, – вздохнул индус, потрогав чакру под халатом.
МОРЕ МАНГАЗЕЙСКОЕ
К вечеру ветерок не на шутку разыгрался. Боковая волна била в борт хлипкого суденышка, обдавая людей бисером холодных брызг. Тухта, не останавливаясь, черпал из-под ног ковшом воду.
– Борей, Борей, дуй послабей, – приговаривал при этом скороговоркой самоед, испуганно взирая на набегающие волны.
Ванюшка вытащил кожаные ремешки из торбы и, приподнявшись во весь рост, каждый миг рискуя выпасть за борт, быстро привязал угол оторвавшегося было паруса от мачты. Проделав эту нелегкую работу, он сел на лавку и, сморщившись, крикнул Мамару:
– Теперь и задница мокрая стала. Лавка-то мокрющая!
– Я давно до нитки промок, терпи, Ванюшка, скоро уж берег виден будет, а там в какой омут мож завернем, укроемся, переждем бурю. Берега, сказывает Тукта, там низкие, как на наших сорах.
– Да, да, низкие берега, мох да грязь болотная. Но есть и камень, смотря куды вынесет, – подтвердил сидевший на средней скамье житель мерзлой земли.
Ваня, дотянувшись с носа, беззлобно пнул его мокрым тисом в спину:
– Ты давай-ка черпай шибче, а то, не ровен час, затопит челн, и берега не дождемся!
– Черпаю, князь, черпаю, – вскрикнул Тукта и еще быстрее принялся отчерпывать воду за борт.
– Вижу чаевник , знамо ужо берег близко, – обрадовал с кормы попутчиков Мамар.
МЕРЗЛАЯ ЗЕМЛЯ
Не успел бугай схватиться за рукоять сабли, как Казимир молниеносно выхватил из трости клинок и, приставив к горлу упыря, прошипел:
– Пшел вон, пся крев. Забирайте оленей, пушну и уходите берегом.
– Кто какую добычу взял, с тем и остается, – объявил поляк остальным.
Оставшиеся разбойники довольно закивали головами, в душе радуясь, что так легко, без крови, разрешился спор.
– Ладно, еще свидимся, – отойдя к ватаге отшельников, пробурчал тать.
– Не советую более меня встречать на пути, – вкладывая в трость клинок, усмехнулся шляхтич.
Половив оленей и навьючив на них добро, группа разбойников двинулась вдоль берега. А Козьма с Никишкой и оставшимися людьми принялись сбираться в поход рекой.
Казимир достал свой ларец из красного дерева, с которым никогда не расставался, нажал кнопочку, крышка откинулась. Раздалась восточная мелодия: «Динь, динь, дон…»
Оглянувшись по сторонам, он отодвинул пальцем крышечку потайного места, где лежали несколько шариков каменной смолы, и вдруг позеленел от бессильной злобы.
– Паскудна дзевка, ведьзма! – прошептал он, выронив шкатулку наземь. Тайник был пуст. Дзинь, дзинь, дон, чвяк… – брякнула коробочка, вдавленная ногой в мох.
ИРТЫШ-РЕКА
Костер давно прогорел, и только угли при дуновении легкого ветерка иногда еще шаяли, мерцая бардово-алым свечением, переливаясь рубинами в предрассветном тумане.
Паршук, закутавшись в шкуры, мирно посапывал. Ваулихан, как и положено знатному человеку, спал на тюфяках, укрывшись верблюжьим одеялом.
Никитий с Гаджи-Атой, охраняя сон своих товарищей, тихо, вполголоса, мирно вели беседу.
– Вот, ты, Гаджи, давеча про пчел сказывал, о жизни их благоразумной. А ведь я про них еще от старцев на Жаман Тау слыхивал. Но по неискушенности своей не придал тому разговору должного значения.
– Время твоим познаниям тогда не приспело, сынок. Каждому плоду свой срок. У всех, избранных для долгожительства, задача не в создании парадиза в нашем подлунном мире, а в недопущении на земле тартара. И не наша вовсе гребта, Никитушко, о том, когды и какой господарь на престол взойдет. Добрый он будет народу али злой. Народ и времечко сами в этом разберутся.
Индус поднял веточку тальника, сломал пополам и, положив один из обломышей поперек указательного пальца, пояснил:
– Вишь, лежит и не падает. Потому как равновесие я сотворил. А подвинь в одну или в другую сторону – враз и перевесит один из концов.
Гаджи-Ата легонько двинул палочку пальцем, и она, задрав один кончик кверху, соскользнула, упав ему под ноги.
– Вот это равновесие и бдим мы. Дабы доброе начало никогда не перевесило злое. Свет и тьма равными пребывали. Ведь перекрой запрудой ручей, и станется худо с обеих сторон, потому как внизу засуха наступит, вверху потоп зачнется. В сем деле кажная мелочь важна. Допустим, даже этакая с виду безделица, как то, что женское начало не должно преобладать над мужским, а мужье над женским.
Никита, почесав затылок, усмехнулся над доводами старика:
– Это чтоб бабы верх над мужами не взяли? И всего-то?
– И всего-то? – обидевшись, что собеседник принимает его посулы за бред, индус воскликнул: – Так ты же сам давеча пчел поминал! Вот оно и есть преобладание. Царица – глава роя, рядом девки палатные, няньки, что вскармиливают и ухаживают за потомством. Тут же евнухи бесплодные, охраняющие девок и саму царицу, а при входе воины, стерегущие их бабьий закуток. А покорные рабочие пчелы – это рабы. Всё как у вдовой боярыни. Зажужжи не так – сразу крылышки-то и отгрызут. Царица на правах матери выстроила свое царство согласно женскому началу, покорив мужское. И любая женщина, сама того не сознавая, придя к власти, будет стремиться к сему идеалу. Человек – он свободен, он не должен быть рабом. Он сын Богов, а не раб Божий.
Индус взял котелок и, поставив его на угли, продолжил:
– Служил я при царицах Клеопатре и Эвридике Македонской, при Забибе Кедарской и Веронике Мудрой, при Ханум Бухарской да при Дидде. Много их повидал. Когда они при власти, то это еще сносно, но коль за спиной своего мужа-подкаблучника править будут да советовать, то рухнет даже самая могучая держава. Ибо нарушено будет равновесие, между женским и мужним началом.
Паршук, подойдя к догоревшему костру, стоял с раскрытым ртом. И когда собеседники замолчали, поспешил вставить свое умозаключение:
– Баба – это зло, однако. От нее все напасти. Толку мало, а снедает много.
Остяк взял котелок, присел на корточки, отхлебнул из него пару глотков и продолжил:
– Вот возьми волков – встретят человека на пути и, коли не голодны, то пройдет вся стая мимо, как мимо пня. Ну, а коли волчица мать рыкнет в твою сторону, разорвут тогды волки, чтоб бабе угодить да себя показать. Так и выходит, что не вожак стаей правит, а его волчица. И ради похоти да угоды бабе много зла мужи сотворить могут.
Паршук оглядел сидящих у догоревшего костра людей и с улыбкой произнес:
– Если бы Айша не заставила меня идти в Тобольск, то лежал бы я теперича в чуме и горя не знал. Баба, однако, виновата.
Все дружно засмеялись, разбудив Ваулихана.
МОСКВА
– Государь, посланец твой, Хохлов Иван Данилович, добрую весточку с казанским обозом из Бухары прислал, – поклонившись, доложил вошедший в светлицу боярин Салтыков, – пишет, что дошел он с великими притеснениями от туркмен и хивийцев. Много людей и лошадей погубил в бурях да в пустынных землях. Сам же Имамкули-хан поклон передает, пишет в грамоте, что дарит тебе, русскому князю, не злато и серебро, а плененного им посла Речи Посполитой Янука, что по важности и сану может стать разменной деньгой при выкупе отца твоего Федора. Замечен был Янук в кознях лазутчицких супротив хана. Казнить его сбирался. Но Иван Данилович, видя пользу государю, похлопотал за него у хана.
– Разумен Хохлов, разумен, вовремя сие известие. Король-то польский все тянет с отпуском из плена батюшки. То-то толчок ему будет, – весело потер руки государь. – А где ныне пан Янук? – спросил он у соборного боярина.
– А где ж ему быть-то? В приказе посольском он, в подклети. В его же пользу ныне темница: не ровен час, прибьют его ненароком наши бояре за смутные лета. Вот и взял его за сторожи, – усмехнулся боярин и, вновь поклонившись, намекнул: – Ведает он шибко много тайн, может, повелишь в пыточную избу доставить?
– Попытай, попытай его, токмо не калеча. Выведай, с каким наказом от Сигизмунда к Имамкули-хану ходил. Кто из бояр был причастен к заговору об убийстве моем в деревне Домнино , кто тайно сношался с королем и королевичем. Посули ему обмен, коли по добру все поведает. Да пусть весточку своей рукой напишет Сигизмунду. Что так, мол, и так, готов государь обменять его на отца своего.
*-кайнаган - кипяток.
*-Кымбат- дорогой.
**- колгабын – варежка с отдельным разделом под указательный палец (для стрельбы).
*- чаевник - места скопления чаек в заводи, рыбное мелководье.
**- Им. в виду (авт.) село Домнино- подвиг Ивана Сусанина, жителя этой деревни.
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/01/15/1746