(Ранее: Алтай.Постниковы Часть 21 Госпиталь)
ЧЕКА!!!
Отбросила крюк, и мимо меня ринулись вверх трое. Я за ними следом бегу. Вижу: конвоир вскочил и спросонья озирается. А военный схватил его винтовку и кричит: «Негодяй, ты арестован!». Зашла в прихожую. Вижу: в маленькую комнату дверь открыта, там стоят военные, и перед ними Григорий в одном нижнем белье. Тут я разглядела его. Бороду (свою красоту) он сбрил, лицо изменилось, и уже нет той прежней прелести в нем. Он сейчас стоит перед всеми в самом жалком виде. Видно, что его охватил безумный страх: глаза бегают, челюсть отвисает, колени и руки дрожат мелкой дрожью. Весь гонор и спесь, которые были в нем, слетели. Правда, это скверно с моей стороны, но я насладилась зрелищем его унижения. Мне нисколько не было жалко его. А вот мальчишку - конвоира было жаль.
Григорию приказали одеться и, забрав его и конвоира, чекисты повели их из дома. Тетя Фина и Леля остались дома, а я побежала следом. Когда мы вышли за ворота, там уже стояла кучка зевак. Как они узнали о приходе чекистов, я не знаю. В основном, жильцы из 2х-этажного дома в ограде. Когда чекисты вышли за ворота и повели Григория и конвоира по улице, кто-то из жильцов-мужчин сказал: «Ну, теперь Кутимову - амба!». Наверное, и о приходе Кутимова кто-нибудь из этого дома донес в ЧК. Но «амбы» не было.
В конце июля месяца (1920 год) мы с Юлей Ардашевой закончили свой «послух» в госпитале. Я выглядела очень плохо, поэтому родные заставили меня прекратить работу в госпитале и поехать недельки на 2 к маме, чтоб немного поправиться. Мама в это лето перевелась из Ключей на работу в село Енисейское, также в качестве продавщицы в кооперативной лавке.
В 18 верстах вверх по Бие на правом берегу в низине раскинулось большое старинное село Енисейское. А выше его по реке на высоком взгорье тоже верстах в 20 еще более старинное село Бехтемир, когда-то бывшая пограничная казачья крепость.
Из дедушкиных (Постников В.М.) записок я узнала, что Енисейское поселение возникло где-то в начале 19 века. А основателем этого села был священник, пришедший сюда на жительство с берегов Енисея. Отсюда и название села - Енисейское.
Позднее, где-то в 20-х годах 19 столетия дети этого священника подались в Горный Алтай и были одними из первых заселыциков села Черги.
Енисейское - красивое богатое село. Расположено оно вдоль Бии вытянутой линией. С одной стороны у него бор, с другой стороны - дома подступают к самой реке. Единственное место, где я встретила в жизни дикие гиацинты, это Енисейский бор.
Мама поселилась на квартире у дальней родственницы, тети Гути Пановой (это старшая сестра тети Сони Усятской, жены дяди Вени). Большой четырёхкомнатный дом, когда-то богатый. Теперь тетя Гутя - вдова и растит 4-х дочерей в возрасте от 4 лет и до 11 лет. Живет с ней мать Мария Васильевна. Это трудовая семья. Живут в нужде. Маме у них хорошо. Комната просторная светлая. Лавка недалеко. Оставив работу в госпитале, я уехала отдохнуть к маме в Енисейск. Подружилась с ребятишками, особенно была мила З-я дочка Шурочка.
Во второй половине августа 1920 года я решила съездить на Алтай к своим родичам Кумандиным. Еще зимой 1920 года я вдруг получила письмо от Кумандиных из Александровки (это на 20 верст дальше в горы от Улалы, т.е. Горно-Алтайска). Писала мне моя тетя Домна Кумандина, самая младшая дочь моих дедов с папиной стороны. Была Домна старше меня на 3 года. Ей было 18 лет. Она приглашала меня на лето в Александровку. Надо же мне, наконец, познакомиться с родней с отцовской стороны. Я ответила Домне, и мы стали переписываться.
У Кумандиных я была в Александровке с мамой. Было мне тогда лет 6. Запомнилась мне бабушка, невысокая, полная, симпатичная калмычка. И еще я хорошо запомнила дядю Макара. Мне подарили круглую прозрачную пуговку-бусину, которые алтайки вплетали как украшение в косы. И вот я эту пуговку нечаянно проглотила, страшно перепугалась и стала плакать. А дядя Макар утешал меня и уговаривал, что пуговка обязательно выйдет. Я его запомнила. Красивый, высокий, стройный алтаец. Очень ласковый. Но как большинство алтайцев Кумандины-мужчины все пили. Дядя Макар допился до белой горячки и утонул в колодце.
Итак, я поехала в Бийск, чтобы там с попутчиком уехать в Улалу (Горно-Алтайск), а оттуда уже в Александровку, которая была в 20 верстах от Улалы на пути в Немал.
У тети Фины и Лели неприятные перемены в жизни. Большую комнату у них отобрали. Там поселился совработник коммунист Бурмакин с женой и двумя детьми. Это были люди совершенно другого сорта, чем наши дорогие командиры- коммунисты… Не знаю кем были в прошлом эти люди, но тут мы увидели злобных, ненавидящих, капризных, недобрых людей. Вещи у Лели, правда, не конфисковали, но ей пришлось их продавать по дешевке в срочном порядке. Поместились мои родные в маленькой комнатке и кухней пользовались в те часы, когда новая хозяйка квартиры соизволит освободить им местечко на плите.
Так начались многолетние мытарства моей дорогой тети Фины и Лели («жены белого офицера»). А Григорий в это время был в тюрьме и, когда Леля понесла ему передачу, то он написал ей, чтоб она не трудилась и не ходила к нему. У него другая жена, и к Леле в случае освобождения он не вернется. Я с тяжелым сердцем и беспокойством о моих близких уехала в Александровку. Я знала, что Домну я не увижу: она умерла весной от тифа. Но дядя Сергей тоже звал меня еще зимой, и я поехала. Еду не знакомым трактом на Монголию, а дорогой через Сростки на Шульгин лог. Две паромные переправы - одна в Сростках, другая в Чергачаке-Майме. Улалу я как-то не запомнила, и с кем я ехала оттуда в Александровку - тоже.
Я в Александровке. Это сельцо сравнительно старинное, на пути из Улалыц в Чемал. Там живет мой дед по отцу Яков Игнатьевич Кумандин, моя бабушка Евдокия Игнатьевна, с ними дочь Мария (моя тетка лет 25). В ограде в избушке живет семья дяди Сергея - тетя Саша и мой двоюродный брат Володя.
Дед живет в пятистенном доме (комната, кухня, глухие сени с кладовой), но во дворе рядом с амбаром и амбарушкой стоит самая настоящая алтайская юрта. Огорожен загон для скота, а внизу под горкой гремит по камням речка. Вот таково подворье моего деда. Бабушка приземистая, полная, с широким узкоглазым лицом встретила меня приветливо. Дед сидел в горнице на высокой деревянной кровати (по-крестьянски наглухо прикрепленной к стене) и курил трубку. Когда я с бабушкой зашла к нему поздороваться, он вынул трубку изо рта и, холодно глядя на меня, сказал: «Сачем приекала?». Хотя бабушка предварительно по-алтайски представила меня ему. Он опять взял трубку в рот и, уже не глядя больше на меня, начал курить. Я была обескуражена. Вот так дед! Вот так встреча с папиной родней! Когда мы с бабушкой вышли в кухню, она, заметив, что я расстроена такой встречей, сочувственно и с досадой на деда с алтайским акцентом сказала мне: «Плюнь ты на этого старого дурака и не расстраивайся. Я рада тебе, погости у нас». Она поставила самовар, сварила яиц, принесла сметаны, приготовленной по-алтайски, нарезала шанег и стала угощать меня с дороги. Потом пришла тетка Мария - молодая, похожая на бабушку. Она по-русски говорила хорошо. Напившись чаю, я пошла в избу во дворе знакомиться с тетей Сашей и братом Володей.
Ну, там мне прием был совсем иной: родственный, радостный. На сердце у меня отлегло. Когда я рассказала им, как меня встретил дед, они сразу предложили мне: «Да ты переходи к нам, место тебе найдется, и мы оба рады тебе от души.» Я сказала бабушке, что меня пригласила гостить тетя Саша и я перехожу к ним. Бабушка расстроилась и начала (вполголоса) ругать деда: «Вот старый дурак, совсем одурел на старости лет. Так встретил дочку Луки, жадная душа!». Ну и еще что-то она говорила по-алтайски (погромче), что я не поняла, так как почти не знала алтайского языка.
Погостила у Кумандиных я недолго. За это время мы подружились с Володей, моим двоюродным братом. Было ему лет 17. Мы трое: тетя Саша, я и Володя ездили убирать сено. С косогоров гребли его вниз и там копнили. У них две лошади. На одной ехала тетя Саша, а на другой мы с Володей, он в седле, а я, как средневековая всадница, сидела сзади него на крупе коня, спустив ноги в одну сторону и держась за брата одной рукой. Я заметила, что в этом возрасте с двоюродными братьями создаются какие-то особые отношения: они и не родные, и не чужие, но между ними возникает особый интерес друг к другу. Это приходилось наблюдать и в Мысах в отношениях Кости и Жени Двинянинова с Агнией и Тоней Смирновыми.
Многое у Кумандиных для меня ново и странно. Дяди Сергея нет дома, так же, как и мужа тетки Марии (ей лет 24 - 25). Они в «бегах», то есть живут и скрываются где-то в горах. Бежали же в горы они тогда, когда пришли роговцы и в первую очередь в Александровке забрали священника, увели за поскотину и там его зарубили. Дядя Сергей был учитель и побоялся, что и его ждет та же участь, и он скрылся. Муж же Марии и многие другие алтайцы в селе тоже подальше от греха попрятались.
Деда роговцы не тронули, только один из партизан стянул с него пимы, сказав: «Тебе, старик, на кровати они не нужны, а мне в стужу пригодятся». Дед потом плевался, когда мне бабушка рассказывала о событиях тех дней.
В амбаре у них стояла высокая долбленая из цельного дерева кадка. Внутри она вся продымлена. В нее каждый вечер выливали весь удой молока. Внизу в кадке была особая закваска. Сверху кадка была закрыта деревянной крышкой с узким круглым отверстием посредине. Сквозь отверстие была продета хорошо очищенная палка, на конце которой была прикреплена круглая дощечка. Этой палкой взбалтывалось заквашенное молоко перед употреблением. Так готовился традиционный любимый алтайский напиток ЧЕГЕНЬ. Мне он очень нравился. Кислый и острый на вкус, с легким привкусом дыма. Из этого напитка бабушка потом в юрте на огне гнала АРАКУ (молочную водку), а образовавшийся творог убирали в мешок и клали на него пресс. Спрессованный творог резали на кружки и клали на решетку, подвешенную над костром. Кружки эти покрывались дымной корочкой. Так приготовлялся КУРУТ - древняя основная пища алтайцев. Ну, а араку они пили подогретую. У бабушки в печке стоял чайник с аракой, и дед, сидя на кровати, каждый день потягивал эту водку.
Жизнь Кумандиных была переплетена и алтайскими, и русскими привычками. Как-то бабушка послала меня зачем-то в амбар. Зашла я туда, смотрю, а наверху на протянутых жердях стоит самый натуральный гроб. Я пулей вылетела из амбара и побежала к тете Саше в избу. Та испугалась, увидев мое искаженное ужасом лицо. «Что случилось?» - испуганно спросила она. Я села и пролепетала: «Гроб». «Господи!»- воскликнула тетя Саша, - «этот старик кого-нибудь уморит со страха». И она рассказала мне, что дед, подражая какому-то святому, уже лет пять как смастерил себе гроб и поставил его в амбаре.
Позднее в дневнике деда (маминого отца) я прочитала неприязненные строки о своем будущем деде Якове Кумандине. «Был у меня Яков Кумандин, спрашивал - нельзя ли ему перевестись учителем в Чергушку, хотя этот «учитель» знал в арифметике только сложение и вычитание, но важности в нем премного. И все призывает в разговоре Бога. Нахватался этого у монахов-то». В общем, дед Кумандин мне ужасно не понравился, и память о нем у меня осталась плохая.
Зато милая бабушка Авдотья Ивановна оставила своей ласковостью добрую память о себе. Вспоминаю приезд моих теток (сестры отца). Как-то собрались они все вместе у бабушки. Приехали тети Анна, Варя и Катя. Мария жила со стариками. Наготовила бабушка араки, и вместе с дочками они все крепко гульнули. Только русская тетя Саша да я не участвовали в этом веселье. Запели алтайские песни. Дочери пошли плясать, а бабушка за неимением другого музыкального инструмента, начала бить в заслонку. Так они, подвыпившие, веселились, а мне это веселье казалось диким и странным. Совсем другой, чуждый мне мир.
Коров у Кумандиных было много. Все алтайцы стремились иметь побольше скота (в нем их богатство). Доили коров по-алтайски, то есть сначала к корове подпускали теленка, а когда он начинал сосать, его оттаскивали за загородку и начинали доить корову. Этот способ был очень канительный и занимал больше времени, чем русский способ дойки.
Не понравилась мне тетка Мария и, главным образом, из-за того, что прочитала мой дневник, да еще оставила в нем грязный след своей души, написав мне гадость. Я в гневе и обиде разорвала этот дневник и не стала его потом вести, чтоб «всякие» не плевали мне в душу, узнав про мои думы и тайны.
И я засобиралась домой, хватит, познакомилась с новыми родными!
Радостным для меня было общение с бабушкой, тетей Сашей и особенно с Володей. Милый, простой, ласковый юноша. Тетя Саша договорилась со своим зятем Илларионом, и он отвез меня из Александровки домой в Бийск. Я только сожалела, что не повидалась с дядей Сергеем, который так звал меня на Алтай и о котором мама отзывалась хорошо.
В Бийске я застала большие перемены. Очевидно, дом, в котором жила Леля, конфисковали. Всю квартиру занял Бурмакин, Леле же предложили убраться. Нашла я своих родных в доме мещанки Таликовой, у которой все наши с Алтая когда-то в прошлом всегда останавливались за хорошую плату и щедрые гостинцы (например, мед). Дом был небольшой - две комнаты, кухня и прихожая. Внизу находилось подвальное помещение в одну комнату с двумя маленькими окнами, находящимися на уровне с тротуаром. Комната у наших была проходная. Чтобы поместиться в ней с кроватями, пришлось одно окно закрыть ставнями. Два маленьких окна плохо освещали комнату. Было тесно, темновато и неуютно.
У Таликовой мы прожили месяца три. Приехав в Бийск, я стала устраиваться на работу. Лена Борисова работала машинисткой все в том же учреждении, расположенном на Советской (бывшей главной улице Большой) почти напротив Успенского собора (сейчас памятник архитектуры). При содействии Елены меня приняли на должность рассыльной. Еще я должна была вести книгу входящих и исходящих бумаг, кипятить воду для чая и разносить и подавать чай сотрудникам. Все это я делала охотно и аккуратно, а вот как мне платили в то время - деньгами или пайком - не помню.
Жизнь шла серо, однообразно. За это время я запомнила только одно радостное событие. В воскресенье утром сплю я (благо на работу не идти). Вдруг сквозь сон чувствую: кто-то сел на кровать у меня в ногах. Открываю глаза и сама себе не верю: Володя! Мой милый братец Володя Кумандин! «Долго же ты спишь, засоня!», - засмеялся он. – «Я уже и коня напоил, а ты все спишь. Вот я и решил тебя разбудить». Два дня прожил Володя в Бийске. Привез нам гостинцы от бабушки и тети Саши. Полсотни яиц, 2 кружка топленого масла, сушеной малины и курута. Все это было очень кстати, так как с продуктами становилось плохо. Григорьевы запасы кончились. Осталась одна драгоценность - соль.
В Бийске Володя был первый раз. Мы гуляли с ним по городу, и я показывала ему городские достопримечательности. Рассказал он мне Александровские новости. Самой главной новостью было то, что Мария родила дочь Розалию, хотя Алексей у нее «бегал» где-то в горах.
Таликова, когда-то льстивая хозяйка заезжей квартиры дедушки и семьи дяди Володи, теперь оказалась сварливой, недоброй и придирчивой. Назрела необходимость менять квартиру. Но тут вышла счастливая случайность. Ананию Павловичу, начальнику тюрьмы, теперь мужу Марии Кутимовой, не очень-то хотелось жить вместе с многочисленной кутимовской семейкой. И он добился комнаты на первом этаже дома, в котором он жил. Во второй проходной комнате внизу должен был жить еще кто-то чужой. И вот Маруся подсказала ему, что в эту комнату нужно подселить Лелю с семьей. Все же это свои люди, а не чужые. Ананий Павлович добился, чтоб весь нижний этаж, то есть две комнаты, кухню и прихожую отдали ему для родных.
Дом был добротный. Правда, первый этаж был каменный полуподвальный, но с большими светлыми окнами, слегка приподнятыми над землей.
Итак, на втором этаже всю квартиру занимала Маруся с мужем и своими ребятами. А внизу угловую комнату занимала Агафья Павловна с детьми Еленой, Валей, Виской и Петей, а в большой проходной комнате жили Леля, тетя Фина, я и Витюшка. Всех нас устраивала такая квартира. Надо сказать, что здесь мы жили все дружно. Тетя Фина с ее добрым характером и незлобивая Леля были удобными сожителями. Я тоже со всеми Кутимовыми (кроме Григория) была в дружественных отношениях.
У Борисовых тоже кардинальные перемены. Зоя с Вольдемаром переехали в город. Они вместе с сестрой Вольды собираются уезжать в Латвию навсегда.
Мама переехала из Ключей в Енисейск. В Ключах осталась Вера с больной тетей Еленой. Решили, что Вера с матерью тоже должны переехать в город. Средств у Веры не было, да и у Елены с Зоей тоже. Пришлось искать квартиру подешевле. И вот мои дорогие Вера и тетя Елена переехали в город и поселились у Таликовой в подвале в одной комнате с русской печью и двумя малюсенькими окошечками.
Бедная моя тетя Елена! Вот как жизнь вела ее все по ступенькам вниз! Тетя, такая любительница украшать жилище и добротными вещами, и чудесными цветами, под конец жизни спустилась в глубокий, сырой, полутемный подвал. Всегда вспоминаю об этом с душевной болью.
Но в Бийске им все-таки было лучше, чем в Ключах. Здесь ежедневно к ним кто-нибудь да приходил. Елена и Зоя, тетя Фина и Леля, Вольдемар и я. Тетя была уже безнадежно больна и больше все лежала. Хорошо было то, что ангел - хранитель Борисовской семьи, Вера, была при ней. Я уже писала, что в нашей многочисленной родне, в больших семьях обязательно был свой ангел - хранитель. Обычно это были старшие дочери. Так, у Смирновых это была Нина, у Борисовых - Вера. Так же и в нашей Родионовской семье свой Филарет милостивый, свой ангел - хранитель - Ирочка.
(Продолжение следует)