Угораздило меня родиться в период построения социализма в нашей стране и жить в развитом социалистическом обществе.
Не люблю я вспоминать прошлое, но и забыть его не могу.
На предприятии, где я работал, меня, беспартийного, принуждали присутствовать на так называемых «открытых партийных собраниях».
Нельзя было отказаться и от политзанятий. Помню, как несколько дней готовил я доклад на тему: «Победа коммунизма во всём мире неизбежна». Мне повезло. Желающих выступить с докладами оказалось много, и очередь до меня не дошла.
Советские люди обязаны были участвовать в праздничных демонстрациях. И требовали от них не формального участия. Советские люди, шествуя в праздничной колонне, должны были нести транспаранты, портреты коммунистических вождей, передовиков производства, а проходя перед трибунами, на которых стояли, приветствуя народ, местные партийные вожди, изображать на своих лицах радость и кричать: «Ура!»
Помню, и мне как-то пришлось в праздничной колонне нести транспарант, на котором было написано огромными красными буквами: «Партия — наш рулевой!»
Мой начальник, полковник-политработник в отставке, увидев на моей шее цепочку, заподозрил меня в ношении нательного креста. Пришлось вынуть цепочку из-под руба-хи. Креста на цепочке не оказалось. Но начальник пригрозил мне на будущее.
Жена втайне от меня крестила нашего сына. А через несколько дней вызвал меня начальник и сообщил мне об этом событии.
Я оправдывался: мол, не знал о состоявшемся крещении сына. Начальник отчитал меня за отсутствие бдительности и пригрозил увольнением. В кабинете начальника при нашем с ним разговоре присутствовал незнакомый мне человек. Он молчал и внимательно слушал. Потом уж я узнал, что это был работник КГБ.
Священники в те годы обязаны были передавать списки окрещённых детей в органы КГБ.
Кто-то дал мне почитать «Раковый корпус» Солженицына. Я прочитал и вернул. А через несколько дней приехали ко мне на черной «Волге» работники КГБ и увезли ме-ня в своё областное управление.
Допрос длился два часа. Менялись следователи: то злой, то добрый. Меня стыдили, мне угрожали. А я прикидывался наивным простаком.
Слава Богу, меня отпустили, видимо, не смогли доказать «распространение антисоветской литературы». Удивительно, но меня даже не уволили с работы.
Сноху моей знакомой обвинили в чтении и распространении «Архипелага ГУЛАГ». Сноха работала корректором в районной газете, её уволили с работы. А через несколько месяцев она покончила с собой, выбросившись из окна девятого этажа.
Мой приятель вёл переписку с другом детства, проживающим в США.
Но как-то приятеля вызвали в местное управление КГБ и предъявили ему его письма к американскому другу, якобы случайно порванные на почте сортировочной машиной.
Моего приятеля обвинили в очернении советского строя.
А вся «крамола» писем к другу заключалась в том, что приятель вкладывал в конверты вырезки из советских газет с собственными комментариями, посылал в письмах этикетки и упаковки продуктов под рубрикой «Что мы едим», и сообщал о повышении цен в стране.
Допрос был жёстким. Приятеля заставили подписать какую-то бумагу и пригрозили тюремным заключением.
На предприятии, где работал мой приятель, его понизили в должности.
Я получал по подписке журнал «Америка» и два журнала по искусству (немецкий и польский).
И вдруг мне отказали в подписке. С секретарём партийной организации учреждения, в котором я работал, пошли мы на приём к заведующему отделом пропаганды и агитации райкома партии для выяснения причины отказа. Но так ничего и не выяснили, и разрешения на подписку на зарубежные журналы я не получил.
Мой приятель, художник, повесил в клубе свои картины. Темы картин бытовые, «на злобу дня».
Накануне открытия выставки пришёл посмотреть на картины инструктор райкома партии. Посмотрел и выставку запретил. Сказал: темы картин недостойные и художник недостойный.
Большинство советских людей с иностранцами «вживую» не общались. Простые советские люди о поездках за рубеж и мечтать не могли. Но общественные деятели, артисты, передовики производства, бывало, и выезжали в зарубежные поездки.
Всех выезжающих за рубеж тщательно проверяли на преданность Родине и коммунистическим идеалам. А перед выездом инструктировали: как общаться с иностранцами, как не поддаться на провокации со стороны враждебных нам элементов и агентов иностранных разведок. И предлагали выезжающим за рубеж подписать «некую бумагу».
И не удивительно, что за рубежом советским людям повсюду мерещились угрозы и провокации. И бывало, советские люди, общаясь с иностранцами, проявляли бди-тельность, доходящую до абсурда.
Моя знакомая, цирковая акробатка, как-то в составе труппы была на гастролях во Франции. После представления подошла к ней и её подруге пожилая супружеская пара. Французы выразили своё восхищение выступлением советских артистов и вручили акробаткам огромную коробку шоколадных конфет.
В гостинице подруги хотели уж было вскрыть коробку и полакомиться французскими сладостями, но вспомнили инструктаж и призадумались. А что, если в коробке взрывное устройство, а если конфеты отравлены?! Так и не решились подруги-акробатки вскрыть коробку. А утром отнесли они конфеты руководителю труппы (он же по совместительству агент КГБ). И руководитель труппы похвалил артисток за проявленную ими бдительность и неподкупность.
Мой знакомый, директор книжного издательства, в те годы ещё молодой человек, отрастил бороду. Его вызвали в горком КПСС и посоветовали сбрить бороду. Директору издательства очень не хотелось лишиться бороды, и он попытался сослаться на бородатых авторитетных коммунистов: Маркса, Энгельса, Ленина. Но его пристыдили, сказали, что сравнивать себя с великими коммунистическими личностями и не скромно, и не уместно.
И пришлось директору издательства побриться.
А какая была причина такой неприязни партийных лидеров к бороде моего знакомого, директора издательства, так и осталось загадкой.
В конце пятидесятых годов появилась у нас мода, чуждая советским людям. И считалось, что появилась она не случайно, а пришла к нам из-за рубежа как часть капиталистической пропаганды западного образа жизни.
Молодые люди, приверженцы этой чуждой нам моды, получили в народе презрительную кличку «стиляги».
Одевались стиляги в цветные длинные пиджаки, узкие, короткие до щиколоток брюки, а головы украшали высокими начёсами – «коками».
И отрицали стиляги советские духовные ценности, а предпочитали западные, всяческие там «роки» и «твисты».
Стиляг высмеивали, рисовали на них карикатуры, обсуждали на комсомольских собраниях и товарищеских судах. И, бывало, неподдающихся перевоспитанию из комсо-мола исключали.
И беспощадную борьбу со стилягами вели «народные дружины». Вечерами выходили дружинники на улицы с ножницами и машинками для стрижки волос. Стиляг вы-лавливали, разрезали им брюки, выстригали «коки», а то и стригли наголо.
В те годы и я был стилягой, и я не устоял перед западной пропагандой. Но, слава Богу, не случилось мне встретиться на вечерней улице с крутыми дружинниками.
В нетрезвом состоянии я попал в «вытрезвитель».
Ночью я, видимо, надоел милиционерам своими просьбами разрешить мне позвонить жене, чтобы сообщить ей о месте моего пребывания. Милиционеры привязали меня к металлической сетке кровати в позе «ласточки» (человек лежит на животе с поднятыми вверх ногами и руками, связанными за спиной жгутом). И в таком неестественном положении я находился в течение нескольких часов.
Утром мне выписали штраф и отдали мои вещи. Но деньги из моего кошелька исчезли. Милиционеры сказали: ты был пьян и деньги мог потерять.
Моего приятеля милиционеры забрали с улицы, увезли в соседний город и поместили в ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий) для лечения от алкоголизма.
Жена моего приятеля ничего не знала о своём пропавшем муже и сходила с ума.
Приятель пробыл в ЛТП два года, но лечение от алкоголизма результатов не дало.
Большим дефицитом в советские годы были мясо и колбаса. Снабжалась этими продуктами в достаточном количестве только Москва.
И из ближайших к столице городов, посёлков, деревень на поездах и электричках ехали советские люди в столицу, чтобы «отовариться».
Но и в Москве приходилось приезжим побегать по магазинам, постоять в очередях.
А нормы продажи этих дефицитных продуктов были строго ограничены: два килограмма мяса и килограмм колбасы в одни руки.
Как-то я возвращался из Москвы, в поезде, в одном купе со знакомым мне профессором медицины. И фамилию профессора помню — Фридман. Я вёз из столицы шесть килограммов мяса и два батона колбасы, а профессор вёз четыре килограмма мяса и батон сервелата. И, помню, удивлялся я, и всё расспрашивал профессора, как, мол, и где удалось ему сервелат-то раздобыть. Сервелат по тем временам уж каким-то экзотическим продуктом был.
Ехали мы с профессором и всю дорогу к своему мясу принюхивались: не протухло ли! Но, слава Богу, довезли мясо свежим. Всего-то одну ночь в дороге-то и находились.
Не было в советские годы в продаже женских гигиенических прокладок. Как уж советские женщины без них обходились, не знаю. Об этом могли бы рассказать наши бабушки. Но они молчат.
Не было в продаже и туалетной бумаги. И советские люди пользовались газетами, лопухом, а то и собственным пальцем.
В народе рассказывали такую «байку». Как-то об этой интимной проблеме доложили тогдашнему председателю Совета министров СССР Косыгину. И он поручил своим по-мощникам подсчитать финансовые расходы на производство туалетной бумаги в масштабе всей страны. Помощники и подсчитали, и доложили. А Косыгин удивился и сказал: жили мы как-то без туалетной бумаги и впредь без неё обойдёмся.
Последний социологический опрос среди россиян показал: семьдесят пять процентов пожилых россиян хотели бы вернуть Советский Союз.
Но пожилых россиян и понять можно. Не могут они вписаться в новую жизнь, и потому живут воспоминаниями о прошлом. Ностальгируют наши старики по дефициту, ком-мунистическим лозунгам, цензуре, праздничным демонстрациям, доскам почёта, товарищеским судам, вытрезвителям…
Но удивляет меня наша молодежь. Тот же социологический опрос показал: сорок пять процентов молодых россиян хотели бы жить при социализме.
Жаль мне этих молодых людей. Но, быть может, их и не надо жалеть. И я бы посоветовал молодым россиянам мечтающим жить при социализме, съездить в Северную Корею и пожить там какое-то время, чтобы на себе испытать все прелести социализма.
Кто-то скажет: в России возврат к коммунистическим идеалам и социалистическому образу жизни уже не возможен. А я думаю: в России всё возможно, Россия страна экспериментальная.
И если такое случится, то, слава Богу, я уж этого не увижу.