– Слышь, даже не спрашивай меня, как я в энтом лесу оказался. Дремучем. И не нашем. Давеча-то я тебе все про наш лес рассказывал. А энтот не нашенский был. Да еще ночь стояла. Луна снег нетоптаный серебрила.
– А как ты догадался, – спрашиваю у Леньки, – что лес этот не нашенский?
Друг в ответ только рукой махнул – мол, сам не знаю.
– Да трудно сказать. Не нашенский. И все тут. Нашенский я вдоль и поперек зимой на лыжах исходил. Каждый куст знаю. А в том мороз еще стоял, аж сучья на деревьях трещали – я хоть и к морозу привычный, такой и не видывал раньше. Мне казалось, что даже воздух остыл.
Мы с Ленькой прям синхронно отхлебнули чая. Горячего. Сегодня, вон, тоже мороз. И тоже луна снег серебрит. Только не страшно совсем. Да и телогрейка, шарфом на шее препоясанная, от холода спасает, не дает морозу до костей добраться. А вот от Ленькиного рассказа, с самых первых слов, мне как-то не по себе стало. Я еще, сдуру, возьми да в сторону речки посмотри – туда, куда свет от фонаря, что возле Ленькиного дама стоит, не падает – только спуск в низину виднеется. Темный. И кажется, во тьме этой, едва лунным светом разбавляемой, тени какие-то шастают. Я поежился. Ленька, видать, почувствовав мое состояние, толкнул меня кулаком в плечо, усмехнулся и проговорил:
– Что, хошь спустимся?
– Да или ты, – пробурчал я, отмахнувшись, – ты лучше расскажи, что там с тобой с лесу-то стряслось?
– Да уж стряслось, – кивнул друг, – я еще, прикинь, без рукавиц в энтом лесу оказался. Пальцы от холода посинели аж до боли.
– А чегой-то ты зимой в лес без рукавиц наладился?
– Да говорю ж тебе, сам не знаю, как я там оказался. Гляжу только, передо мной изба, наполовину сугробами заваленная. Вокруг сосны да ели запорошенные. Узкое в избе окно едва виднеется. И, что удивительно, следов вокруг никаких нет – будто никто давно уж и не хаживал тут. Я уж грешным делом подумал, что снова к Яге-то попал. Даже обрадовался, вспомнил как на печке у нее, хворый, отлеживался. А тут, нет, понимаю, не Яги энтот дом. Другой. Дым, вон, из печной трубы не струится. И знаешь, я уж готов был замерзнуть там, только бы не заходить внутрь.
– Чего-то замерзать, ежели дом рядом?
– Да, боязно отчего-то было. Может мертвяк в доме энтом, неупокоенный, обретается.
Я бы раньше, услышав такое, усмехнулся бы со словами: «Да ладно болтать-то, какой мертвяк в доме?». Но после истории, в храме Архангела Михаила с нами сотрясшейся, почел за лучшее промолчать.
– Но силы духа сгинуть на морозе у меня не хватило. Понимаю, что в лесу ненашенском я дороги сам до дому не найду. Холод каким-то мертвым дыханием меня окутывать начал. Я из его объятий вырвался и заскрипел валенками к избе, по пояс в сугроб проваливаясь. И, слышь, во мне словно два голоса бормочут. Один, значит, говорит: «Рухни в сугроб и усни», а второй так настырно шепчет: «Ступай в избу, ступай. А то пропадешь здесь не за што-не про што». Я второго голоса послушался. Подхожу. Стены деревянные, некрашеные, почерневшие от времени. Двери из-под снега и не видать-то почти. Ну, кое-как протиснулся к ручке, толкнул ее от себя, а ладоней, слышь, и не чую уже. Со скрипом дверь отворилась. Постучал я по привычке валенками о порог – снег, значит, стряхивая с подошв, и протиснулся внутрь.
Ну, тут как всегда, на самом интересном месте, Ленька возьми и замолчи. Стоит, чай почти на морозе остывший отхлебывает. Я давай наседать на него, от нетерпения с ноги на ногу переступая:
– Ну и что в доме-то том?
Друг мой словно очнулся. Кружку алюминиевую верх дном на запорошенный снегом штакетник надел и продолжил:
– Тишина там, что. Чесноком сушеным пахнет. Стою в сенях, с ноги на ноги переминаюсь.
– А чего не спросил: «Есть кто живой?».
– Да понимаешь, – отвечает Ленька – я и так понял, что не один я доме-то том. Ведь необжитая изба – в ней ведь помимо холода и запах особый. А тут чую, что печка топлена была. Хоть и давно. И что душа живая в доме энтом тоже обретается. Но какая-то странная. Словно ненашенская душа эта.
– Как это, «ненашенская»?
Вместо ответа Ленька усмехнулся и произнес:
– Простоял я так с минуту и слышу голос долгожданный. Хоть и старческий, но твердый: «Давно я тебя ждал, проходи, не стой, и дверь за собой затвори…»
Продолжение следует.