Армен

I. Кронверк

Лето приближалось к концу, но когда по вечерам из сада долетал неожиданно терпкий торжественный аромат, а за перекрестком зажигались неопознанные фиолетовые огни, казалось - лето еще в разгаре.

Мне был двадцать один, дочке один, муж временно обретался у своей мамы на Васильевском, а в коммунальной квартире на Петроградской помимо меня с дочкой жила моя восьмидесятилетняя бабушка Александра Тимофеевна и соседи: Александра Алексеевна восьмидесяти лет и ее внук - студент Саша - на год меня старше, то есть в квартире жили: бабушка с внучкой и правнучкой и бабушка с внуком, такая была картина мира.

Наличие соседей давало мне возможность, уложив ребенка спать, отправляться ненадолго куда-нибудь, а бабушка моя помощником быть не могла, так как перенесла к тому времени два инсульта.

Обычно мы всюду ходили с Ленкой Хохловой, но в тот вечер - один из последних вечеров долгого лета - подруга Ленка уматала куда-то в гости, бросив меня на произвол судьбы. И вот в гордом одиночестве, с коктейлем в руке я появилась на верхней палубе «Кронверка» - бывшей учебной баркентины «Сириус».

«Кронверк» был пришвартован у Мытнинской набережной напротив Петропавловской крепости и представлял собой ресторан и бар одновременно. Все места на палубе оказались заняты, но из-за дальнего стола мгновенно поднялся высокий темноволосый молодой человек.

Я медленно тянула коктейль, глядя на Неву, Петропавловку, Стрелку. Табурет за дальним столом после долгих дневных пертурбаций остался один, поэтому созерцанию моему никто помешать не мог. Но вскоре я услышала: «Вы не будете возражать, если…» Это был тот самый молодой человек, который уступил мне место. Хороший разворот плеч, черные волосы небрежными прядями брошены на лицо. Я не удостоила незнакомца ответом, однако, он остался стоять у моего стола, опираясь о деревянную балюстраду, огибавшую палубу.

«Только не падайте в обморок», - продолжил он, а далее высказал желание провести со мной несколько дней, что было неожиданно для того места - абсолютно не совпадало с ним стилистически. А вот его худая высокая фигура, безупречно сшитый темно-синий пиджак - Navy Blue cotton jacket /#000080 hex color/, черные брюки и черная рубашка смотрелись на палубе парусника идеально.

Впрочем, нет, молодой человек построил фразу иначе: «Вы не могли бы провести со мной несколько дней?» - произнес он с легким, но вполне читаемым акцентом. На самом деле он хотел сказать что-то вроде «Vous ne voudriez pas dejeuner avec moi, un jour?» или «Любите ли Вы Брамса?», но постеснялся.

Я кинула на молодого человека выразительный взгляд, давая понять, что никоим образом не планирую рассматривать поступившее предложение.

- Я же предупреждал - не падайте в обморок!
- Ну, если от каждого падать в обморок…
- От чего - от каждого? Предложения?
- Нет, представителя национальных республик.

Про представителя я ввернула специально, чтобы его задеть. И мне это удалось. «А я не представитель, я сам по себе», - поспешил сказать молодой человек и для индивидуализации образа сообщил, что месяц назад поступил в Ереванский театральный институт на режиссерское отделение, и это была чистая правда, а еще молодой человек назвал свой возраст, но тут он слукавил. Было ему семнадцать - тем летом он закончил десятый класс, а сказал, что двадцать четыре - видимо, для того, чтобы гарантированно оказаться старше меня.

А потом он неожиданно выдал: «Я знаю, что Вы замужем». «Официально или нет?» - уточнила я. «Официально», - ответил он. Кольца на руке у меня не было, следов от кольца тоже, выглядела я исключительно молодо - когда год спустя, отправляясь на тот же «Кронверк», я надену белое платье, в котором выходила замуж, короткое и скромное (что в нашем понимании было одно и то же), больше похожее на выпускное, чем на свадебное, моя подруга Хохлова спросит, взяла ли я с собой паспорт, намекая на то, что выгляжу я, как несовершеннолетняя школьница, и в бар меня могут не пустить. А он сказал: «Я знаю, что Вы замужем». Откуда он мог знать?!

Несмотря на это знание, он пошел меня провожать. Напротив моего дома был сад, совершенно безлюдный в тот вечер. Мы сели на белую деревянную скамейку в центре сада у клумбы. Через несколько минут он попытался меня обнять. «Держи себя в рамках», - произнесла я.

Вот зачем садиться вечером в саду с молодым человеком на скамейку, а потом предлагать ему держать себя в рамках?! Этого я вам объяснить сейчас не могу. А тогда мне казалось, что все ОК, все в рамках.

На мое «держи себя в рамках» он сыграл этюд - изобразил себя «в рамках». Но держал себя в них недолго и вскоре снова попытался положить руку мне на плечи.

Тогда я встала и гордо направилась из сада, а он гордо остался сидеть на скамейке у клумбы, там, где когда-то - во времена моего детства - бил фонтан. Так закончилась наша первая встреча.

Назавтра - не помню, чем я занималась весь день - ближе к вечеру я вышла погулять с ребенком в тот же сад. Я села на скамейку, спустила ребенка с рук и тут увидела, что ко мне приближается высокая фигура.

Он сел рядом, причем, сел с таким видом, как будто это в порядке вещей - сидеть на скамейке в Зеленинском саду, гуляя вместе со мной с годовалым ребенком, с ребенком, про которого он минуту назад узнал. И я тоже сидела с таким видом, как будто это в порядке вещей, что я гуляю в саду с ребенком, а рядом со мной сидит темноволосый мальчик, который месяц назад поступил в Ереванский театральный институт.

Мы сидели так около часа, а потом я пошла с ребенком домой, а он остался ждать меня, чтобы вместе идти на «Кронверк».


2. Deep Purple

Если получалось встретиться днем, мы гуляли в Приморском парке, где, как ни ходи, все равно выйдешь к вазе, а потом к стадиону.

Армен постоянно меня смешил, разыгрывая сценки, при этом на лице у него одновременно появлялось несколько выражений, как будто он надел не одну, а две или три маски сразу.

Начинало темнеть, и мы переходили по длинному деревянному мосту на Петровский остров, шли по Петровскому проспекту мимо бело-желтого Дома ветеранов сцены, мимо красно-кирпичных корпусов «Красной Баварии», мимо стадиона Ленина, чтобы затем по Тучкову мосту переместиться на Васильевский остров и по набережной Макарова, минуя Пушкинский дом, дойти до Стрелки. С Дворцового моста мы сворачивали направо - туда, где «львы стерегут город», и по каменным ступеням спускались к воде. Там, в темноте, у воды Армен порывисто меня обнимал. Я принимала объятия, но от поцелуев отстранялась, из-за этого мы ссорились, я уходила, он оставался, но на следующий день появлялся вновь. Когда мимо проплывало какое-нибудь судно, и волны бились о гранит, Армен отрывался от меня и обращался к Неве: «Аплодисментов не надо!»

Однажды мы встретились с моей мамой. В тот вечер она заходила проведать бабушку. Мы столкнулись с мамой посреди мостовой, когда переходили улицу.

Армен был в белой куртке, джинсах и черных ботинках с узкими длинными носами - других он не признавал. Под курткой - рубашка в крупную клетку - салатную с черной, а в распахнутом вороте рубашки - тельняшка, обыкновенная полосатая матросская тельняшка. Под мышкой он держал английскую пластинку - мы шли ко мне слушать Stormbringer.

Мама была поражена, можно даже сказать, ошеломлена, спутник же мой был вежлив до умопомрачения. Перед мамой предстал мальчик из хорошей семьи, что было, кстати, абсолютной правдой. «Где ты такого нашла?» - спросила потом меня мама, и в голосе ее слышалось, что несмотря на все обстоятельства дела, она одобряла мой выбор. Странное дело, кажется, это вообще был единственный случай, когда она его одобряла.

Итак, мама отправилась к себе на пятый этаж в дом девятнадцать - она жила на той же улице, что и я - наискосок напротив, а мы с Арменом пошли в мою коммунальную квартиру, в мансарду на шестом этаже, слушать Deep Purple на проигрывателе «Юность».

Помните, были такие проигрыватели? В виде чемоданчика. Услышать всю космическую силу Stormbringer на нем было, конечно, невозможно, но другого проигрывателя у меня тогда не было. И пусть была только убогая «Юность», но мистическая музыка Deep Purple всю ночь звучала в коммунальной квартире на Петроградской стороне.

Coming out of nowhere
Driving like rain
Stormbringer dance
On the thunder again
Dark cloud gathering
Breaking the day
No point running
Because it's coming your way

Музыка звучала, разумеется, в дальней от соседки комнате. А, впрочем, это не играло особой роли, потому что ручку громкости на проигрывателе «Юность» мы выкрутили до самого конца.

Но соседка НИКОГДА не говорила мне НИЧЕГО, несмотря на мои постоянные такие, можно сказать, выходки, соседка была «из бывших» и стойко переносила превратности судьбы, сохраняя спокойствие и достоинство при любых обстоятельствах дела. Что ей было - Deep Purple!

I have often told you stories
About the way
I lived the life of a drifter
Waiting for the day
When I'd take your hand and sing you songs
Then maybe you would say
Come lay with me love me
And I would surely stay

Всю ночь мы провели в фиолетовом трансе. Армен сидел на диване, а я в раритетном кресле с деревянными резными ножками в форме львиных лап. С дивана он протянул мне свою большую юношескую ладонь, и я вложила в нее свою узкую руку. А, знаете, держаться за руки под музыку Deep Purple - это дорогого стоит, in verita vi dico - истинно вам говорю.


3. Арарат

«32 49 21? Ответьте  Еревану!» Когда самолет пошел на посадку, я увидела две сияющие белоснежные вершины: одна была побольше, а другая поменьше. Силуэт был знаком по этикеткам коньяка. Неужели правда?! «Что это?» - спросила я соседа. «Арарат», - ответил он.


4. Brain Salad Surgery

За окном цвела ереванская осень, а мы пили на уютной кухне бесконечный чай, ели сыр, нарезанный квадратными ломтиками, и угощали этим сыром маленькую беленькую собачку по имени Лиса - с ударением на первый слог.

Потом его тетя сообщила, что мне постелили в гостиной, и мы закончили чаепитие.  Меня проводили в комнату, я разделась и легла. Через какое-то время раздался стук в дверь, и вошел Армен.

Он сел в кресло, которое стояло напротив моего дивана. И стояло оно так далеко, что до него можно было ехать на велосипеде, потому что гостиная была огромна. И полна чудес. В бесконечных сервантах сверкали золоченые сервизы, синие, красные, зеленые кубки, белоснежные фигурки. А еще там был сказочный аппарат  - Bang & Olufsen Beogram 4002. Когда ставили пластинку, в комнате раздавался божественно чистый звук.

В гостиной звучала музыка. The music was genial.

Я лежала на диване и разглядывала конверт английской пластинки. Армен перевел мне название - «Трепанация черепа». На лондонском жаргоне «brain salad surgery» означает оральный секс. Но этот перевод я тогда не знала и думаю, что он тоже не знал.

В гостиной звучала музыка. The music from another galaxy. 

Жестом фокусника Армен достал из-под сидения кресла листки бумаги, исписанные синими чернилами, и подал мне. Это были его письма. Он говорил мне по телефону, что пишет письма, но не отправляет, я не верила, а теперь держала эти письма в руках и читала под музыку Emerson, Lake & Palmer.

В гостиной звучала музыка. Melodic and spiritual. 

Тетя открывала дверь и заглядывала в комнату. Не из-за музыки. Тетя напоминала Армену, что ему постелили где-то в глубине квартиры. Тетя говорила: «Не забудь придти».

В гостиной звучала музыка. The music was full of humor.   

Потом белые и коричневые клетки его рубашки стали делаться все крупнее, пока не сделались крупными совсем. Я упиралась ладонями в худую широкую юношескую грудь и отводила сильные руки - каким-то образом это получалось у меня одновременно.

В гостиной звучала музыка. This music brought heaven to earth.

А в соседней комнате - в кабинете - на небольшом столике стоял портрет его отца, в правом нижнем углу перечеркнутый траурной креповой лентой.


5. Шел мимо, думаю - дай зайду! 

Он объявился в начале мая с кассетным магнитофоном - что было редкостью тогда - и бутылкой дагестанского коньяка. На нем был светло-серый клетчатый пиджак, который прекрасно сидел на его худой высокой фигуре. В Ленинграде неожиданно крупными хлопьями пошел снег, мы смотрели на этот снег из окна моей комнаты в коммунальной квартире, а в кассетном магнитофоне - Philips 263 - звучали армянские ресторанные песни. Шел 1976 год, мне было 22, ему 18.

А спустя два месяца в конце июня в переходе на Невском я встретила его с девушкой. Она была худенькой, темноволосой и очень милой. Он представил нас друг другу. Ее звали Асмик. То есть он приехал, а шел по Невскому с девушкой по имени Асмик. В тот день на мне была голубая юбка из джинсовой ткани и белая в голубой цветочек блузка, а на губах - отвратительная морковная помада, которая мне абсолютно не шла, но в том сезоне импортная помада попадалась в магазинах только этого цвета. Впрочем, в целом я выглядела неплохо. Он позвонил вечером и сделал попытку оправдаться. Отчасти это ему удалось. Он сказал, что Асмик - его родственница и внучка Егише Чаренца, два аргумента - это был явный перебор, но я сделала вид, что обман не прочитан. 

Он появлялся в моем доме ближе к одиннадцати, я угощала его сорокоградусным Вана Таллином, на кухню входила восьмидесятилетняя соседка Александра Алексеевна, сухо здоровалась с гостем. «Такой дождь на улице, такой дождь», - затягивал Армен. «Что - дождь на улице?» - поддерживала реплику соседка, давая понять, что извинения за поздний визит приняты. «Да! Такой дождь! Такой дождь! - радовался Армен. - Вот, шел мимо, думаю - дай зайду!» 

Следующим летом - летом 77-го года - он приехал в июле, когда у меня был роман со студентом из Тбилиси. Мы встречались с Арменом где-нибудь в центре, шли в бар, а через час я говорила, что тороплюсь домой, и садилась в такси. Он заглядывал в  окно машины, чуя обман, и я называла таксисту свой адрес, а когда проезжали сто метров, называла адрес Вахо. На лицо Армена было страшно смотреть - таким несчастным и потемневшим было оно.

Впрочем, лицо темнело у него не только из-за моего коварства. К тому времени он начал пить. Мне случилось увидеть, как лицо его после опохмеления встает на место. На «Кронверке», где мы познакомились когда-то, бармен - тогда уже хороший знакомый Армена - налил ему большую рюмку коньяка, что обычно не практиковалось в этом баре - публике предлагались только коктейли, и Армен, выйдя на палубу, выпил эту рюмку залпом. За его спиной в сгущавшейся синеве виднелись Нева, Петропавловка, Стрелка, а я смотрела, как опухшее лицо моего девятнадцатилетнего друга буквально на глазах становится на место: кожа светлеет и плотно облегает скулы, а нос - его изумительный точеный нос - возвращает свои изящные очертания.

Вскоре высокопоставленные родственники по причине этого самого пьянства наладили его в армию. Он служил на Севере в Полярном и оттуда писал мне письма, спрашивая: «Aimez-vous Brahms?» и рассказывая про старшину, который говорил: «Либо мы будем работать, либо одно из двух», а я писала письма ему в ответ.

Когда в 80-м году он вернулся, я собиралась замуж во второй раз. В тот самый день будущий супруг сделал мне предложение. Мы возвращались из гостей, и недалеко от своего дома я увидела высокую худую фигуру в неизменной белой куртке - куртки у него всегда были белые. Он брел впереди нас по Рыбацкой. «Привет!» «Ааа, привет!» - ответил он тоном, будто мы виделись день назад. У поворота на Малый проспект он купил огромный арбуз в ларьке у кавказцев и, видимо, дал им такую сумму, что они сказали: «Завтра опять приходи!», а он ответил: «Каждый день приходить буду». Мой будущий второй супруг решил не ударить в грязь лицом и попросил у кавказцев дыню. Они продали ему маленькую дыню, которая оказалась абсолютно мягкой снаружи и полностью испорченной внутри. И кто, вы думаете, остался со мной в тот вечер? Будущий супруг не взял тем не менее свое предложение обратно, и я тем не менее вышла за него замуж, хотя случилось это через год.

В 89-м, когда я давно уже была в разводе, Армен неожиданно позвонил первого января днем и предложил куда-нибудь сходить. Мне было абсолютно нечего надеть, и я нацепила дочкину игровую баскетбольную футболку - черную с белой цифрой «7» на спине и груди. Я надела эту футболку под белый пиджак. На левом лацкане пиджака было невыводимое никакими средствами рыжее пятно - я закрыла его большим немецким значком «BEAT APARTHEID». В таком экстравагантном виде я пошла с Арменом в «Европейскую». Кстати, на нем оказался тоже белый пиджак, но без значка и спортивной футболки - в экстравагантности в тот вечер мой друг мне уступал.

Утром 3 октября 1993 года, когда ему было уже 35, а мне 39, он позвонил из Москвы и попросил из дома не выходить. Он сказал, что звонит людям, которые дороги ему.

На этом можно было бы и закончить, но вот еще что... a note from the author, так сказать... в общем... одним словом... герои моей истории ни разу даже не поцеловались по-настоящему. That's all. Теперь все.





На фото - Louis Garrel