Уж ты иная, в услуженье слов иных,
перетекающих, как дым, твоих, но все же
иных. И новые приходят времена
с неистребимой поступательною силой.
А ты не славы, не богатства, ты просила
того, кто ведает месторожденьем слов
вложить в уста (так вкладывают в ложе
для новобрачных розу) белый стих.
И стих зацвел, как сад весной цветет, –
тревожно, ароматно, неизбежно
на весь усталый сонный белый свет.
Поэтому в проваленных подвалах,
ровно как в церемониальных залах,
несчастным и счастливым, – всем одно
почудилось волшебное цветенье.
Сады в цвету напоминают снег.
А коль уж стих, приняв единородство
со всеми составляющими чуда
меняет суть, то час пришел быть снегом
ему. И так хотелось свежих слов,
что снег пошел, как их летучих снов
являются игривые придумки,
затерянные в детстве, и при этом
умноженные в зеркалах фантазий.
А снег все шел, будильник все стучал
прерывистым вращательным движеньем
толкая, словно пульсом, жизни ток,
в событьях возбуждая их начала…
Звезда Давидова однажды воссияла
и приковала взоры на восток,
сообразуясь с неизбежностью начал.
Уже совсем немного оставалось
до появленья слова. Есть звезда
у каждого стихотворения. И славно,
что белый он. Ведь ты о том просила
и ничего прекраснее не знала,
поскольку в белом вся содержится палитра,
и он же есть начало всех начал.