Левша по имени Боба

Георгий Елин
( Борис ЖУТОВСКИЙ )

     Солидности Жутовский лишён напрочь: на восьмом десятке, а всё Боба – первому встречному-поперечному  так  представляется. Будто остался в том пацанском времени, где его друзья – совсем седые сегодня или уже ушедшие – по-прежнему Тоник, Вовка, Мика, Дезик, Нюма... Это для нас они – звезды отечественной культуры: Натан Эйдельман, Владимир Корнилов, Микаэл  Таривердиев, Давид  Самойлов, Наум  Коржавин...  А для Жутовского – соседи по московским дворам, сотрапезники в кухонных беседах, случалось – и «молочные братья» по любовным похождениям.
     Поколение их было такое: дети двадцатого съезда. Когда остались позади война и сталинская холодрыга, и вдруг потеплело, и с высокой трибуны сказали им ПРАВДУ (не всю и не полную, но – сказали), и приоткрыли перед ними двери, войти в которые они никогда не надеялись, это поколение вдруг как бы получило аттестат зрелости.
     К тому историческому моменту Б.Ж. занимался в белютинской студии, где собрались молодые художники, объединенные общим паролем «неформалы»: экспериментировали, играли с цветом и разными материалами – от гвоздей до мыла и губки, превыше всего ценя несхожесть друг с другом и столпами социалистического реализма.
     Б.Ж. увлекала игра с красками и лаком: разливал причудливые узоры по золотым и серебряным полям, упиваясь самим процессом естественной трансформации изображения. Искренне объяснял непонятливым, что его «Лаки» – возможность зафиксировать движение природы.
     Для тех же, кто считал себя вправе диктовать и регламентировать, что и как  н а д о, подобные штучки были  чуждым народу буржуазным явлением, абстракцией, от одного вида которой наизнанку выворачивало на знаменитой выставке в Манеже членов Политбюро.

     Для Б.Ж., по его словам, Манеж стал векселем – на имя, качество, самостоятельность, который он честно оплатил. Ему после той разборки тоже порядком досталось.
     На Хрущева за несправедливую хулу обиды не держит. Ну да, топал ногами, обзывал «пидарасами» и сулил показать кузькину мать – интеллигентам, которых в нашей стране всегда ни в грош не ставили. Но при этом освободил народ из лагерей, забил осиновый кол в могилу усатого, начал строить свои «хрущобы», которые после подвалов казались хоромами, и впервые раздал колхозникам паспорта...
     За это и поблагодарил Б.Ж. Никиту Сергеича лично, когда вдруг представилась возможность побывать у бывшего генсека в гостях в его последний день рождения. Но отношение к нему всё равно осталось сложное, потому и надгробие на Новодевичьем, которое Жутовский сделал вместе с Эрнстом Неизвестным, получилось двухцветным – половина чёрного мрамора на половину белого.

     В брежневские 70-е, когда скулы сводило от новостей типа «всё о Нём и немного о погоде» и, казалось, в темноте просвета не видно, вариантов выбора оставалось немного. Те, кто активно не принимал державного маразма, пополнили ряды диссидентов. Иные отстранились и предпочли уехать,  либо были насильно вытолкнуты из страны:  хочешь поклевать и почирикать – лети отсюда на здоровье. Многие, кто остался, легли на дно («как подводная лодка, чтоб не смогли запеленговать», по Высоцкому) или нацепили гаерские маски – косить под шута (шутена) стало общей модой.
     Те времена у Б.Ж. отмечены офортом  «Манифест болбесистов» (через «о» – с балбесами роднит лишь созвучие): шаржированные портреты любимых друзей – Натан Эйдельман, Сергей Ермолинский, Даниил Данин и сам Б.Ж. – в окружении девичьих грудок и попок, игриво увязших в эпохальных строках Манифеста: «В любви болбесистов нет возрастов», «Болбесист болбесисту друг, товарищ и болбес», «Общегосударственная болбесизация для болбесизма – гибель!»...

     Б.Ж. тогда работал «в стол» – складывал штабелями изрисованные листы до лучших времён. Зарабатывал на хлеб (иногда с маслом), оформляя книги, обожая это занятие еще и потому, что «читать для болбесиста насладительно». Гора оформленных Жутовским в те годы книг – Хеопсова пирамида Безвременья.
     Для Времени Б.Ж. начал цикл портретов «Последние люди империи» (идею портретной галереи современников подарил Борис Слуцкий, название цикла – Фазиль Искандер, чьи лица были запечатлены Б.Ж. одними из первых). Сегодня число портретов перевалило за две сотни: Пётр Капица и Аркадий Райкин, Виктор Шкловский и Владимир Войнович, Андрей Сахаров и Альфред Шнитке, Булат Окуджава и Андрей Синявский...
     Последние – первые в рядах интеллигентской элиты страны: ландшафты лиц, лбы сократовской лепки, глаза, одушевленные Верой, – люди, коим судьба уготовила взлёт и расцвет в одной из самых жестоких империй, рассчитанных на тысячелетия и не дотянувших до среднестатистической продолжительности одной человеческой жизни..

     В безвременье жили дружбой и благодаря дружбе выживали – буквально. Когда после аварии Жутовский очнулся в симферопольской больнице, в гипсе от пяток до макушки, ещё не осознав, что выжил только чудом, и ещё не зная, удастся ли сохранить расколотую на пять кусков ногу, – первое, что он увидел, – лицо друга Володи Кассиля, врача-реаниматолога, выходившего многих разбившихся летчиков, который и сердцу Бобы не даст остановиться, а потом, едва тот будет транспортабельным, пришлёт за ним военный бомбардировщик.
     Потом на  Жутовского навалится другая боль, многократно повторённая одним и тем же шоковым видением, как тщетно ждали машину скорой помощи, и не дождались, и тряслись тридцать кэмэ в набитом пионерами автобусе, а Боба держал на коленях окровавленную голову жены и, сам между жизнью и смертью, даже не заметил, как Люся перестала дышать.
     Тогда опять рядом будут друзья, собратья по цеху – Гороховский, Кабаков, Пивоваров, Неизвестный, Волович, и они, чтобы спелёнутому Бобе лежать было веселее, разукрасят его гипсовый панцирь под стать Третьяковке. Этот шедевр поп-арта, бережно снятый врачами, пациенту отдали на память и, будь Б.Ж. попрактичнее, не сгноил бы  художественный ландшафт своего тела за двадцать лет небрежного хранения в гараже, а загнал «инсталляцию» за приличные бабки какой-нибудь новомодной галерее.

     Под поэтической формулой Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда», Б.Ж, может подписаться с чистой душой. Из какого «сора» растут его рисунки?  Да  из  любого!
     Однажды, когда всерьёз не работалось, нарисовал свою правую руку (как все «правошарные» люди, Жутовский – левша)  и вдруг понял:  может рисовать её, не повторяясь, до бесконечности, что двадцать лет с успехом и делает – в цикле «Ландшафты правой руки» нынче десятки листов. 
     Потом стал рисовать с закрытыми  глазами, полагаясь лишь на внутреннее зрение, и его «Слепые рисунки», в работе над которыми рука художника становится как бы самописцем  внутреннего  состояния, графически  абсолютно закончены – Б.Ж. их даже не поправляет, разве что раскрашивает.
     Так и растут рисунки Жутовского из любого «сора», абсолютно не ведая стыда (во всех смыслах) – их откровенная эротичность завораживает: влажной вульвой распускается алая  роза на обложке книги «Гостевая виза», а ландшафты руки и ландшафты тела перетекают один в другой – не сразу и разберёшь, где фрагмент ладони Мастера, а где – потайная ложбинка на теле натурщицы...

     Сегодня  у Б.Ж., можно сказать, всё в порядке: и работается свободно, и выставляться не проблема – в последние годы едва закрывалась одна выставка, как открывалась другая. А живёт нелегко, как все.
     Хорошо, сохранил квартиру матери, которую можно сдавать, – без  этих денег пришлось бы совсем голодно. И житейские драмы Жутовского не миновали: прозевал внука, подсевшего на героин, и у Люсиной дочери сдали нервы – надорвалась Ирка, жестоко  распорядилась своей жизнью...

     Хотя Жутовский ещё и косит под прежнего Бобу, время даёт о себе знать. Редеют ряды друзей, остающихся живыми в памяти благодарных потомков и на портретах Б.Ж. Год от года  труднее становится ему выбираться с друзьями в паводок на байдарках.
     Ген авантюризма у Жутовского в крови – Бобе шести лет не исполнилось, когда погиб в авиакатастрофе отец – в арктической экспедиции, посланной на поиски пропавшего лётчика Леваневского. И хотя Боба остаётся верен юношеским идеалам, путешествие с тремя рублями в кармане (Господи, неужели когда-то это были деньги?!) от Восточных Саян через Среднюю Азию и Кавказ до Москвы – в  его байках выглядит почти неправдоподобно. Да и  нынешний имидж Б.Ж. определяет иные маршруты: Иерусалим, Гамбург, Брюссель, Амстердам, Катманду...
     И сбылась детская мечта Бобы: посетив благодатную страну, где детей делают не палкой и не пальцем, Жутовский облетел Эверест и вдоволь накатался на слоне.

Журнал «Стас» № 1 – 1997


ИЗ ДНЕВНИКА:
10 декабря 2012 г.
Через четыре дня Жутовскому 80, и он по обыкновению спрячется от поздравлений так, что хрен его найдёшь, а как много хочется ему сказать...
Всегда ознобило от тезиса «ни дня без строчки!» – а вот когда прожил больше, чем осталось, оглядываешься всё чаще – на поросшие быльём могилы дней, месяцев, лет, бездарно потраченных не знамо на что, и благодарно вспоминаешь замечательных стариков, у которые учился жить и работать. И славно, что к некоторым ещё  можешь прийти, как к Жутовскому в его аккуратную мастерскую, куда Боба Иосифыч по-прежнему является каждый день, и за необязательным трёпом поглядывать, как бережно собирает какие-нито вчерашние обрезки, место коим в мусорной корзине, а он любовно складывает стопочкой самые крупные – размером с почтовую карточку, и пока ты сетуешь, что всё херня и ничего не хочется, БЖ знай водит пастЭльными карандашиками по картоночкам, в привычном раже высунув язык, а когда ты наконец спохватываешься, что самое красивое у гостя его спина, Мастер говорит: «Выбирай, какая понравится...»
И вот оно – чудо:  просто картоночка, просто картиночка, просто дородная грудастая девка и кораблик на горизонте – нарисованные БЖ,  пока ты бездельно грыз ноготь и тупо смотрел в окошко.


ФОТО: Борис Жутовский в своей мастерской / Москва, 15 ноября 2010 г.
© Georgi Yelin
https://fotki.yandex.ru/users/merihlyund-yelin/

-----