Они ходили по дому. По нашему дому. Давно уже ходили. С нагло поднятой головой…
Говорят, что если человек не знает своих корней, всего того, что было давным-давно, когда его самого на свете еще не было, то такой человек не сумеет познать и самого себя, у него просто не хватит сил правильно распорядиться своей судьбой. Наверное, это так. Уверена, что это именно так. Нет корней – значит и побеги не зазеленеют в полной мере, во всю силу и мощь…
Они ходили по нашему дому давно. Боль. Ненависть. Страх.
Иногда, совсем ненадолго, затихали, заползали в одним им ведомые щели, но выпластывались оттуда, распрямлялись во весь рост и снова тащили в наш дом боль.
Первый раз это случилось в разгар Первой Мировой, а потом и Гражданской. Мои предки потеряли все. Кроме чести и гордости. Ах, как же тогда эти наглые, невидимые, но ощущаемые всем нутром чудища пытались втоптать в грязь все человеческие идеалы и духовные ценности... Наш дом, наш вечно живой дом, понимал это всем своим нутром, мозгом, нервами…
А потом, понимая, что тягаться с сильными духом сложно, что гнездо-то родовое, благодаря этой силе духа, выжило, не исчезло в никуда, а в нем и все те, кто остался еще живым…, с раной в душе, но живые, верующие в молитву Божью, которую не отобрать ни маузером, ни лагерями…, снова спрятались за плинтус.
А в доме сменили туфельки и сапожки на валенки и калоши, модные пальто – на фуфайки. Камин – на большую русскую печь, около которой можно было лучше согреться. Только в глубине своих душ все-таки уберегли и чистоту помыслов, и веру в торжество справедливости.
А они… сидели за плинтусом и наблюдали…
Вот, лежит на декабрьском снегу во дворе Муромского храма иконописец, прадед Анисим, кровь растекается по белой косоворотке, а представители новой власти крепят агитационный плакат на еще не высохший от масляной краски Божий Лик. А в это время, в погребе у священника, жена его, ФедОра, рожает мать моего отца, Анастасию.
А вот другая моя прабабка, Анна Павловна, бежит из под Львова, из разгромленного поместья. С малыми детками бежит. И придется ей всю оставшуюся жизнь скрывать свое настоящее имя, а деток своих вырастить в имени их отчима, нелюбимого Анной, но настоящего, с добрым сердцем. А все потому, что родной отец деток пал без вести в штабе Колчака…
И еще одна моя прабабка, Таисия Дмитриевна, чудом оставшаяся в живых, потерявшая в Красном терроре всю свою семью…
Снова вылезли из-за плинтуса. Снова снуют по дому… Алчущие крови…
И дочь Таисии Дмитриевны, названная «врагом народа», гибнет в одном из ГУЛАГов, рожая малюсенькую девочку. Их и в гроб-то в один положили, в необструганный, щелястый, накрыв серым тюремным одеялом… И похоронить по-человечески не дали… Да что там тело под номером на забытом Богом кладбище «тюряжном»? Души-то Бог принял. Чистые души.
Утихли сволочи. Даже плинтус не скрипит. До поры до времени. Все уже знали, как только остановится, жутко заскрипев, маятник у старых напольных часов, так снова вылезут…
Вылезли. Новой болью. Новым страхом.
Сначала в дом пришла похоронка, нет- желтая бумажка- извещение о том, что где-то под Сталинградом пропал без вести восемнадцатилетний Костенька. Таисия Дмитриевна до самой своей кончины двери не запирала, сына ждала… И лишь два года назад я, правнучка, нашла Костеньку (Господи, какой комок подошел к горлу, как сердце-то сжалось!), погиб он под Сталинградом, дважды награжденный орденами, посмертно. Но как же это «без вести», подкосившее всё и вся?
А потом еще одна похоронка. С приказом за подписью Усатого о присвоении Звания Героя СССР. Это уже деду моему, отцу моего отца, павшего на вершине Сапун-Горы.
А вот и бабка моя Анастасия… Ползет с санитарной сумкой под Полтавой… И падает, скошенная вражьей пулей… На ее красивой спине шрам от той пули прижился навечно… И не любила Анастасия Анисимовна о войне рассказывать. Она мне стихи Ахматовой читала… Про тюльпан в петлице…
Вылезали они из-за плинтуса еще не один раз. Пусть не с такой прежней их силой, тоже видать года морщинами изъели их морды… Но очень быстро исчезали, прятались, скукоживались…
Сидят ли они сегодня за плинтусом? Или старостью, древностью до нельзя скошены?
Эй, вы!!! Слышите! Нет больше тех старых напольных часов! Я их выбросила! Не смейте бродить по нашему дому! Не смейте! А если и попытаетесь, то со мной сражайтесь!
Эй, вы! Слышите? Мои дети и внуки никогда не прикасались к тому старому, гнутому маятнику! Они и скрипа его не слышали! Я слышала! Все вопросы – ко мне!
Тихо. Тихо в доме. А может все потому, что редко мы сюда наведываемся. Стоит наш дом, хранит в своем нутре бережной памятью все, что было.
Тихо. Тихо в доме. Уползли наверное… Тревожить-то некого…
А по террасе так ласково прыгает солнечный зайчик…