Зинаида была из тех, кто и в избу войдет, и коня остановит… Хотя родилась и выросла далеко не в крестьянской семье.
Небольшого росточка, с длиной русой косой и большими, глубокими, как озеро, синими глазами, в сером платье с ажурным воротничком, она казалось институткой, только что затворившей за собой двери пансиона благородных девиц. НО таким был только ее внешний облик. Старшая и младшая сестры больше сидели за книгами или рукоделием. Зинка же гоняла со своим младшим братишкой мяч за околицей, колесила на виды видавшим велосипеде и искала тайные тайны на чердаках всех близ лежащих домов.
Нет, ветер в ее голове никогда не гулял. Просто внутри нее сидел какой-то энергетический «чёртик», управлявший всем ее бытием.
Еще совсем девчонкой, вместе с семьей, выдворенной после октябрьских событий из столичного сибирского города в глухомань, ехала она, восседая на телеге с нехитрыми пожитками, дозволенными быть взятыми с собой, и звонким голосом убеждала понурившихся родителей, что мол, и в этом, еще никому не ведомом, Ужуре тоже можно жить. А счастье, счастье она от «тужурочников» спрятала в шкатулочке, которую ей на Пасху смастерил ее дядюшка Леонид. Главное, эту шкатулочку до поры до времени вообще нельзя открывать, счастью тоже выдержка нужна.
Так, сбивая в кровь колени, за играми с местным пацаньем, за работой по дому, за тасканием ведер с водой на коромысле из ближайшего колодца, Зинка из шустрого подростка превратилась в девушку с характером и железной волей.
Это она поддержала свою мать в те военные годы, когда получив извещение о гибели сына в сорок втором, остановилось сердце у отца.
Это Зинаида не дала забрать двоих ребятишек, деток своей младшей сестры, в детский дом, когда сестра погибла в ГУЛАГе, как враг народа.
И опять таки именно Зинаида предупредила мужа своей старшей сестры о начале второй волны репрессий, чем и спасла всех, так как было им чего опасаться.
У Зинки была тайна, которая для всех и осталась тайной. И эту тайну она унесла с собой в мир иной. Она никогда не была замужем. Сначала родился Володька. И, ведь, работая всего лишь обычной секретарем-машинисткой, она умудрялась одевать своего сынишку в добротные костюмчики, обучать игре на баяне. Потом родился Женька, которого Зинаида безумно любила, холила-лелеяла, как самую большую драгоценностью. Все знали, что у мальчишек есть отец. Но кто он, этот отец, где он – Зинка только сжимала губы и молчала. Лишь один раз, когда ее мать, собирая узелочек младшей своей дочери при ее аресте, плакала и причитала о том, что же будет с маленькими деточками, Зинаида ответила твердо и уверенно: «Дети останутся с нами. Уж об этом я точно позабочусь! Прямо сейчас позвоню ему!»
И дети остались. А еще добилась Зинаида, пусть посмертной, но все-таки, реабилитации своей сестренки. И дети стали получать пенсию.
Зинаида ничего не боялась. Она жила, идя напролом, наперекор всем встречным ветрам.
Когда считалось чуть ли не преступлением праздновать открыто Рождество и Пасху, Зинаида наряжала в своем дворе огромную елку, пекла рождественские пряники и приглашала в хороводы всю соседскую детвору. А на Пасху обязательно угощала всех крашеными яйцами и сдобными куличами.
В доме у нее всегда был идеальный порядок, даже какой-то необычный, стерильный что ли… В красном углу весели образа, горела лампадка. А в зале стояла старинная пианола. «Играй хоть в восемь, хоть в шестнадцать, хоть в двадцать две руки», - так Зинаида отзывалась о своем домашнем «раритете». - И откуда она притащила это? – ворчала моя бабушка, осторожно поглаживая коричневый лак инструмента.Пианола играла сама по себе. А Зинаида, просто касаясь пальцами клавиш, изображала из себя великого музыканта и пела. Пела она в основном романсы. Голос был глубоким, с каким-то велюровым мягким колоритом. На частую задумчивость моей бабушки Зинаида отпускала постоянные шутки:«Вот чего ты опять пригорюнилась, Марго!, - вещала Зинаида, - да махни ты рукой! Если от жизни взять абсолютно все, то жизнь-то небось недолго и протянет! – Жизнь, она, как карантин у входа в Рай!»
На «людятское», по ее выражению, хамство Зинаида вообще всегда отвечала с улыбкой, правда, вздыхая: «Хороших людей все-равно больше! Просто они встречаются реже!»
В ту пору, когда каждый советский гражданин был таки принудительно обязан приобрести облигации государственного займа, у Зинаиды этих «бумажек» скопилось необоснованно огромное количество. Поначалу она их хранила в верхнем ящике комода, бережно перевязав крест накрест красной атласной ленточкой. Но в один из дней, чертик, сидевший в ней, подсказал, что не фиг эту дрянь дома хранить, пора привести в пользу дела. И тогда Зинаида оклеила этими розово-оранжевыми облигациями свой уличный туалет. Мне и было-то всего лет восемь, но я хорошо помню с каким восторгом я разглядывала эти шикарные «обои» в деревянном туалете в саду.
А в семидесятые годы выплаты по ценным бумагам все-таки начались. И хоть миллионов эпохи НЭПа никто из советских граждан не получил, но, ругаясь об этом на кухнях, люди шли в сбербанки с сохранившимися остатками бумаженций, не расстриженными в «более мелкие купюры для игры в магазин», как это сделали дети во многих семьях, и обменивали эти облигации на верные, настоящие рубчики.
Зинаида долго и не думала. Попытавшись отодрать наклеенные на туалетных досках облигации и не получив желаемого результата, она таки … Она просто разобрала стенки туалета и, бережно сложив доски в тележку трехколесного мотоцикла, повезла в сберкассу.
Ходить на митинги было тогда не принято – разве что на праздничные. Но с помощью своих облигаций на потускневших от времени одиночных досках уже бывшего туалета Зинаида митинг собрала.
Не помню кто, когда и где произнес эту фразу: «Выдай ему зарплату, иначе нам это обойдется во много политических рублей». Но что-то подобное произнесли и в ужурской сберкассе. Домой Зинаида вернулась с действующими рубликами и весомо звучащей фразой: «Вот! Выдали! Такую Родину при всем желании не продашь!»
На что моя бабушка так и сказала: «Где бес не смог, там наша Зинка не оплошала!»
Зинаида Константиновна ушла в мир иной тихо. Села в прихожей на банкеточку и сделала свой последний выдох. После ее кончины мы нашли среди ее вещей ту старую шкатулочку и открыв ее прочитали на пожелтевшем от времени тетрадном листочке два слова, выведенные Зиночкиным каллиграфическим детским почерком: «Счастье будет!»