Цикл рассказов «Жизнь животных»
Китёнок
Море было спокойно. Волны на море раскачивались плавно, словно колыбель. Изящные гребни волн, отражаясь под тёплыми лучами ласкового солнца, переливались, словно бисер.
Китёнок Крошка, родившийся недавно, наелся материнским молоком, блаженно растянулся.
– Теперь, мой маленький, – говорит китёнку мама, – тебе надо отдохнуть, поспать. Так ты вырастешь быстрее и станешь сильным.
– Хорошо, мама, я отдохну, китёнок прижался к своей матери и сладко зевнул.
Вдруг до его слуха донеслись звуки дельфинят, играющих в волнах. Китёнок тут же забыл о наставления матери и поплыл к ним. Дельфинята вдруг чего-то испугались и исчезли с глаз китёнка.
– Они меня что ли испугались? – удивился китёнок. – Вот глупые!
Китёнок решил поискать дельфинят, но заметил неподалёку косяк рыб.
– Какие маленькие, – изумился китёнок, – а весело играют, резвятся.
Как только китенок подплыл поближе, рыбы резко шарахнулись в сторону и стремительно уплыли. Китёнок рассердился на них и вернулся к матери.
– Мама, со мной никто играть не хочет…
– Не обижайся на них, мой хороший. Они просто боятся тебя.
– Как? Я же ещё маленький. Я же ещё молоком питаюсь…
– Да, моя крошка, а обитателям моря ты кажешься большим и опасным.
– Я же не виноват, что я расту не по дням, а по часам.
– Что делать, моя радость, рыбы всегда боялись нас, китов. Боялись и старались держаться от нас подальше.
– Я же хочу с ними только поиграть. Ведь у меня никого нет: ни братьев, ни сестер, ни друзей. Я тоже хочу с кем-нибудь поиграть…
– Потерпи немножко и подрасти. Когда вырастешь, ты поплывешь и поищешь себе друзей. А теперь пора поспать.
– Не хочу я спать. Мне скучно. А играть мне не с кем…
Крошка
Козлёнок Крошка без устали резвился вокруг палатки, где паслась его мать с переломом передней ноги. Он то, подпрыгивая на тоненьких ножках, играл, то, припадая к вымени матери, лакомился молоком, то, чувствуя себя подросшим, пробовал щипать траву.
«Оказывается, трава – вкусный корм. Почему же раньше я не хотел пробовать её? Мне казалось: молоко матери лучше травы. Но молоком я не наедаюсь и мучаю свою маму, вытягивая из её вымени последние капли. Хорошо, что теперь, наедаясь травой, в животе не урчит. Как я был глуп, когда, оставив такую сочную траву, я мучил свою маму», – время от времени поглядывая на мать, козлёнок стал щипать листья душистого клевера. Через некоторое время, радуясь своему открытию, смоляно-чёрный козлёнок с белым пятнышком на лбу, подпрыгивая, добрался до матери и приласкался к ней: «Мама, извини за мои шалости: я раньше не знал, что трава такая вкусная. Представляешь, мама, я уже научился её щипать. Но иногда хочется лакомиться и твоим молоком. Ты мне позволишь, мама, ещё раз полакомиться?» – козлёнок пристально посмотрел на козу.
«Конечно, можно, мой хороший, мой маленький, мой самый красивый и единственный козлёнок», – коза нежно лизнула своего дитя.
Играя коротеньким хвостиком, козлёнок опустился на передние коленки и припал к вымени матери. Вместе с материнским молоком приятное блаженство разлилось по его телу. Однако молоко быстро закончилось. Сколько бы он ни пытался вытянуть ещё чуть-чуть, его не было. А незажившие раны на вымени матери, получившие при падении со скалы, причиняли ей боль.
«Ну, вот, мама, я теперь пощиплю травы и поиграю. Приду к тебе потом, когда у тебя будет молоко», – козлёнок вприпрыжку стал резвиться вокруг матери. А потом, будто соревнуясь с весенним ветром, стал бегать по пастбищу. Вдруг до его слуха донеслось оглушающее гудение. Козлёнок приподнял голову – навстречу ему, словно летящий коршун, нёсся джип. Из машины, остановившейся возле палатки, вышли незнакомые мужчины. Они направились в сторону прихрамывающей на левую ногу матери.
Козлёнок, будто обиженный невниманием к себе, вприпрыжку поскакал навстречу незнакомцам, встал на дыбы, будто они, как хозяйка, несли ему в поильнике молоко. Незваные гости спешили. Козлёнку показалось, что приезжим людям нет дела до его игр и забот. Рослые, плотные и загорелые, пришельцы, оглядываясь, о чём-то приглушённо спорили.
«Ну, посмотрите же на меня! Видите, как я вырос! Теперь я могу куда угодно ходить, сколько захочу прыгать, щипать траву. Ну, посмотрите же на меня, эй, люди!» – подпрыгнул козлёнок.
Пришельцы улыбнулись друг другу:
– Козлёнка тоже надо бы с собой забрать…
– Он же совсем маленький. Прирежешь, не будет никакого толка. А растить его, у нас нет времени. Нам достаточно и козы.
– Козлёнок хорошей породы. Смотри, какая у него густая и длинная шерсть! Хорошо бы его живого отвезти. Такой козлёнок недешево стоит.
– Ты что? На свои колена что ли его посадишь? В салоне «Лады» любой дурак его заметит. В багажнике, как тушу не спрячешь – задохнётся. Нечего с ним мелочиться.
– Может быть, посадим его в рюкзак?
– Дурак! Ты не подумал о том, что живой козлёнок станет млеть?
– В таком случае, давай не возьмём грех на душу: оставим козу и козлёнка. Вдруг мусора нас обыщут...
– Замолчи, ишак, – бородатый резким движением поймал прихрамывающую из-за перелома правой ноги козу, пощупал её упитанность.
Безусый тоже потрогал козу:
– Слушай, хоть прирежешь эту козу, толку будет мало: если состричь её, от неё останутся кожа да кости. Видимо, она сорвалась со скалы, по этой причине, наверное, хозяин оставил козу у шалаша.
– Какой ты дурак, Джапар. У такой козы бывает ценное мясо. Да и козий считается целебным средством. У неё столько шерсти, что можно платок связать. Ты мне нюни не распускай, прирежь козу. Редко случается так, что на чабанской точке не было даже собак. Не глупи, быстрее прирежь козу, – разозлился бородатый.
– Чёрт побери, я так не люблю, руки марать из-за такой ерунды. Если я прирежу козу, грех будет козлёнка, – безусый с жалостью посмотрел на козлёнка.
– Что за разговоры у тебя: «Не люблю, руки марать…», «Грех будет козлёнка». Раньше, когда нажирался шашлыков из ягнятины, ты не возмущался, – чувствуя свою жадность и правоту напарника, бородатый нервничал.
Безусый, махнув рукой, полез в карман, вынув нож, поставил его на камни, стал засучивать рукава.
Козлёнку захотелось узнать, что же блестит на камнях. Он подошёл близко к разрисованной рукояти ножа и принюхался. Бородатый отогнал его.
– Ме-э! – уставившись на незнакомых людей удивленными глазами, козлёнок стал наблюдать, что они будут делать.
Безусый пришелец вновь поймал козу, повалил на бок, связал верёвкой её ноги.
– Мэ-э-э! Мэ-э-э-э! – коза, желая освободиться, стала кричать.
Козлёнок, услышав зов матери, стал вокруг неё бегать. Вдруг безусый повернул мордочку его матери в сторону востока, чем-то блестящим прошёлся по её горлу, откуда речушкой потекло что-то красное. Через некоторое время, когда безусый отпустил безмолвную козу, козлёнок стал принюхиваться к матери.
– Вот! Я выполнил твоё поручение. Теперь делай с тушей, что захочешь, а я умываю руки! – стряхивая с костюма былинки, он отошёл в сторону.
– Что ты строишь из себя благородного? Я же знаю тебя, как облупленного. Когда продам её тушу и пух, ты не замедлишь получить свою долю. «Я умываю руки!» Пасть закрой и отнеси тушу в багажник!
– Хватит с меня! Сколько бы мясником ни работал, такого аморального поступка я не совершал. На глазах новорожденного козлёнка я прирезал его мать. Тьфу, на ненасытное брюхо! Если бы коза была упитанной, другое дело. Зачем тебе такая коза нужна была, я не знаю. У неё же кожа да кости.
– Хватит строить из себя святого! Быстрее собирайся, пока чабаны не застали нас на месте преступления. Держи! – придерживая одной рукой шляпу, другой рукой он схватился за ноги туши.
– Не хочу!
– Вот болван! Держи, говорю!
– Если хочешь, сам спрячь его.
Не понимая, из-за чего спорят незнакомые пришельцы, козлёнок принюхался к мордочке матери. Перепрыгнув через лужицу крови, козлёнок припал к вымени матери. Но вымя было твёрдым и не было молока. Беспрестанно играя хвостом, козлёнок стал ласкаться к матери. Удивляясь тому, что она, как раньше, не отвечает взаимностью, он решил пощипать травы. Но, заметив плотного неказистого рыжего бородатого, который пытался поймать его, козлёнок перепугался, и легче листочка, уносимого ветром, удалился от палатки. Спрятавшись за скалу, он стал наблюдать за пришельцами. Рыжий пришелец, завернув тушу в клеёнку, положил в багажник. Сел в машину и безусый. Подняв тучу пыли, они стремительно умчались.
Не понимая, почему пришельцы унесли маму, козлёнок, оставшись в одиночестве, стал звать её. Прокричав несколько раз «Ме-э!», он прислушивался. Молчание матери и глухая тишина пугала его.
Увидев жену чабана, приближающуюся верхом на коне, козлёнок обрадовался. Она приносила еду не только чабанам, но и ему, козлёнку. От бутылки молока, которую она приносила, он всегда приходил в восторг. И сейчас, будто она могла объяснить, почему и куда незнакомцы увезли маму, козлёнок вприпрыжку подбежал к горянке.
Он бы мне не простил
Мальчишки-одноклассники играли во дворе в футбол. Камиль неуклюже ударил по мячу, и он покатился за угол дома. Рашид побежал за мячом. Почему-то на некоторое время он исчез. Когда вернулся, он невероятно сиял:
– Камиль, если бы ты видел, как там щенок и котёнок играю-ю-ю-т! – тёмные, как горошины, глаза Рашида сверкали от восхищения. – Эти домашние животные такие пушистые, что похожи на мягкие игрушки! Идём, я тебе покажу их, – потянув за руку, Рашид поторопил Камиля.
– Где они?
– Под кустами роз!
И на самом деле котёнок и щенок, не замечая никого и ничего, как мягкие комочки распушенной шерсти, кувыркались. То хватаясь за хвосты, то лапками отталкивая друг друга, то обхватывая за шеи, Они самозабвенно катались по траве.
– Шарик! – обрадовался Камиль. – Где ты пропадал? Я же тебя столько искал! Что же ты столько времени от меня прятался?
Щенок повернулся на знакомый голос, виляя хвостом, он посмотрел на Камиля. Узнав в нём своего мученика, стал без устали лаять. Мальчик, почуяв неладное, попятился назад. Щенок, казалось, предупреждал: «Не подходи, не то хуже будет», – он вернулся к котёнку.
– Шарик! Шарик-Шарик! Вернись, пожалуйста, домой!
– Камиль, это твой щенок?
– Угу, – мальчик, пряча от стыда глаза, покраснел, будто друг мог догадаться о том, как он побил щенка. Однако Рашид изумлённо смотрел на игру двух маленьких домашних животных и не обратил внимания на переживания друга.
Камилю очень захотелось прижать к груди Шарика, как бывало раньше, но, опасаясь, что щенок снова попытается укусить его, не решался подойти близко. Но смириться с тем, что остался без щенка, не мог. Он моргнул Рашиду: «Забери котёнка и уходи».
Рашид вкрадчиво приблизился к белоснежному котенку, который своим ярко-розовым носиком тёрся о живот щенка, решил погладить его. Как только мальчик дотронулся до котёнка, щенок зарычал. Подросток неожиданно вздрогнул и отскочил.
«Раньше Шарик со мной тоже играл, – с грустью подумал Камиль. – Когда я возвращался со школы, он подавал мне лапу. Когда над его мордочкой раскачивал кусок мяса, он танцевал на задних лапах. А теперь… Такой странный щенок: до сих пор не может забыть, как я его однажды побил…»
– На него! Ты смотри на него! – восхищался Рашид, – любуясь чрезмерно подвижным, мягким котёнком, как ему казалось, похожим на свёрток отбеленного хлопка. – Смотри-ка на него! Ах, какой молодец! Котёнок нисколько не боится щенка! Смотри, он пытается повалить щенка! Почему же говорят, что между собакой и кошкой дружбы не бывает? Вон же они дружат. Ещё как дружат!
– Хорошо же Шарику, если захочет, он теперь может играть с котёнком, – прошептал Камиль.
– Ты любишь Шарика?
– Да.
– Почему же он от тебя сбежал?
– Потому что я его побил.
– А почему ты его побил?
– За то, что укусил.
– За что, он тебя укусил?
– Знаешь, этого щенка я взял у соседки-старушки. В первое время он, будто обиделся, ничего не ел, рычал и забивался в угол. Потом, когда я стал кормить его мясом, понемногу привык ко мне, стал выполнять все мои поручения, ходить повсюду за мной.
Однажды, вернувшись со школы, мне было скучно, и я решил посмотреть, что Шарик сделает, если я дам ему понюхать мясо и спрячу. Шарик, почувствовав запах мяса, стал царапать меня. Я спрятал мясо в кастрюлю, а он укусил мне в руку. От боли я взбесился и побил щенка. А потом повёл его во двор, привязал цепью к конуре. Шарик весь вечер визжал, визжал он и ночью, визжал и утром следующего дня. К обеду я прихожу со школы, смотрю – конура пуста: кто-то спустил моего щенка с цепи.
– Может быть, твои родители?
– Нет. Они его не трогали… Оказывается, Шарик вернулся к старушке… Шарик! Шарик-Шарик! Идём ко мне!
Щенок даже не повернулся в сторону мальчика.
– Камиль, ты хочешь его забрать?
– Шарик – очень умный и красивый щенок, – с болью промолвил подросток.
– Тогда давай заберём его отсюда.
– Как?
– Есть у меня одна идея.
– Какая?
– Принесём из дома кусочки хлеба или мяса: ты протяни кусок Шарику, а я – котёнку. Они пойдут за нами в разные стороны…
– Давай, попробуем, – обрадовался Камиль.
Набрав в пакеты кусочки хлеба, мяса, кучу пельменей, мальчики вернулись к играющим домашним питомцам.
Камиль вытащил из пакета кусочки свежеиспечённый, ароматно пахнущий свежеиспечённого ароматно пахнущего хлеба и подбросил котёнку и щенку.
Взглянув друг на друга, котёнок и щенок подбежали к брошенным кусочкам, но, понюхав, вернулись на прежнее место.
– Были бы голодными, они и крошки не хлеба не оставили, – рассердился Камиль.
– Давай, пельмени дадим, – предложил Рашид. – Моя мама очень вкусно их готовит. – Шарик! Смотри, что я тебе принёс!
Щенок на лету поймал пельмень, и тут же, не прожёвывая, проглотил. А потом, облизывая челюсти, уставился на Рашида, будто спрашивал: «Больше не дашь?»
Камиль взял у друга пельмени, стал подбрасывать их Шарику и отходить назад. Щенок, подбирая пельмени, поплёлся за бывшим хозяином.
Рашид стал угощать пельменями котёнка, оставшегося под кустами. Подросток, решив, что котёнок будет рад корму, взял его на руки. Но котёнок почему-то стал царапаться и мяукать. Рашид, несмотря на крики котёнка, направился к себе домой. Услышав мяуканье котёнка, щенок тут же погнался за Рашидом. Ухватившись за его штанины, он стал тянуть мальчика назад. Перепуганный мальчик выпустил из рук котёнка. Тот убежал и стал выглядывать из-за кустов, но щенок не выпускал штанин похитителя, Рашид стал отбиваться руками, стал орать изо всех сил. Спасаясь от щенка, он стукнулся о чью-то калитку. Она открылась.
– Шарик! Шарик! Ко мне! – послышался голос седоволосой старушки.
Щенок отпустил разорвавшиеся штанины мальчика и побежал к своей хозяйке. Рашид же удивился поступку Камиля, взобравшегося на высокую ветку дуба.
– Тоже мне друг… Если бы старушка не отогнала щенка, он же мог меня искусать! Почему ты не подошёл, когда Шарик напал на меня?
Камиль, стыдливо спустился с дерева.
– Рашид, извини, если бы я подошёл к Шарику и что-нибудь ещё сделал, он бы точно мне не простил…
Пчелы
Лето. Жара. Всё живое старается спрятаться в тени. Ну а пчёлам, в тени, в своём улье, ещё жарче.
Вдруг жужжащие насекомые поодиночке стали вылетать из улья и, словно дети, зовущие друзей на улицу, принялись кружиться перед ней. Вылетая по две, по три, пчёлы стали собираться в рой. Хозяйка пчёл была на базаре, а её дети купались в речке. Поэтому пчёлы почувствовали себя на воле. Они, как малыши, оказавшиеся без присмотра, стали резвиться. Когда из улья вылетела последняя пчела, рой набрал высоту и, как небольшая тёмная тучка, понёсся в сторону леса. Хозяйские дети, наслаждающиеся брызгами горной речки, не заметили, когда и куда улетел рой.
Издаг, вернувшись с базара, первым делом осмотрела улей и удивилась: «Такая жара, а пчёлы даже не вылетают из улья. Это очень странно». Она прислушалась к улью, но привычного гудения из него она не услышала: «Что такое? От жары все пчёлы умерли что ли?» Она приподняла улей. Но там никого не нашла. «Ох, эти дети, эти дети… На них надеешься, думаешь, что хоть раз не подведут. Но опять – то же самое: недосмотрели за пчёлами: рой куда-то улетел, – прошептала Издаг, – уже вечер, скоро вернутся коровы из стада. Их надо подоить. Надо ужин приготовить. Нет времени искать рой. Видимо, не суждено мне содержать пчёл: третьи пчелы улетают куда-то. Но на этот раз я искать не буду их. Хватит! В прошлый год сбилась с ног в поисках пчёл, купленных накануне. А что толку? Как улетели из улья, так они и исчезли. А теперь и эти негодники, за которыми я целый год ухаживала, умудрились улететь. Точно, не суждено мне содержать пчёл. А что не суждено, того всё равно не воротишь».
Прошло две недели. У пасечника Чанкура сразу из двух ульев стали вылетать пчёлы. Пасечник поймал их на заранее подслащенные веники. Пока пчёлы лакомились предоставленной им сладостью, Чанкур освободил улья от сот. Радости у Чанкура не было предела: соты полные, пчёлы здоровые.
«Знать и любить надо этих трудолюбивых насекомых, чтобы они не улетали далеко. Конечно, они улетят, когда их оставляешь, как Издаг, без присмотра. А у меня – всё под контролем. Я – не дурак, чтобы куда-то уходить, когда пчёлы, должны покинуть улей», – думал пасечник, занося домой, полные мёдом бидоны.
Возясь под палящими лучами солнца, Чанкур только в доме заметил, насколько вспотел. Любитель мёда решил искупаться под холодным душем. Пока пасечник освежался, из его третьего улья вылетел рой и направился в сторону леса.
Заметив пропажу, пасечник тут же пустился на поиски роя. На противоположной окраине леса, в ольховнике, он заметил кружащихся пчёл.
– Вот вы где, мои беглецы! Воспользовались тем, что я на полчаса отлучился, вы улетели? Так нельзя! Я же за вами ухаживал: вовремя подкармливал, лечил от всяких пчелиных недугов. За это вы должны быть мне признательны. Что же вы, как неблагодарные, улетели?
Чанкур стал посвистывать, сзывая пчёл садиться на подслащённый веник. После долгого ожидания и топтания под деревом пасечнику всё же удалось поймать пчелиный рой на веник и принести его в свой ухоженный сад. Но загнать пчёл в незнакомый для них улей, он не смог: рой полетел к улью Издаг.
– Чанкур, видимо, это мой рой ты нашёл на окраине леса и хочешь посадить его в свой улей, – усмехнулась Издаг.
– Вспомни, соседка, когда твой рой улетел. Наверное, он уже одичал и поодиночке разлетелся. Мой рой не мог одичать и далеко улететь: он недавно вылетел из улья, – ответил Чанкур и стал ловить на веник упрямых пчёл.
Но сколько бы пасечник ни уносил к себе пчёл, они вновь возвращались к излюбленному улью и пытались поселиться в нём.
Седобородый старец, дядя Чанкура, глядя на тщетные старания племянника, упрекнул его:
– Пчёлы – хоть и маленькие, но умные создания: они узнают свой дом. Дай же поселиться им там, где привычно.
Чанкур нехотя прислонил к дереву веник, на котором сидел рой и отошёл в сторону. Пчёлы потихоньку стали покидать веник и залетать в улей, из которой две недели назад вылетели, будто говорили: «Это и есть наш дом».
Проданная корова
Маржанат ухаживала за осиротевшей тёлочкой, которой не досталось коровье молоко, как за своим дитя (корова-мать, случайно проглотившая вместе с травой ядовитого паука, умерла сразу же после рождения телёнка).
Горянка из поильника поила тёлочку молоком другой коровы. Выбирала для неё траву сочнее. Расчёсывала и нежно гладила её, шепча ласковые слова. Тёлочка так привыкла к горянке, что при её появлении она подпрыгивала и подбегала, чувствуя, что в руках своей попечительницы обязательно будет что-то вкусное.
Тёлка подросла. Она издалека стала узнавать голос горянки и откликаться, услышав свою кличку «Пирзанат!». Хороший уход никогда не остаётся безрезультатным. Тёлка, благодаря заботам Маржанат, выросла упитанной, резвой и красивой. А через три года она превратилась в крупную породистую корову.
После того как Пирзанат отелилась, Маржанат направила все свои заботы на её дитя – телёнка Пирбудага. Вскоре и Пирбудаг подрос. Горянка как-то раз, гладя телёнка и любуясь его упитанностью, грустно вздохнула: «Как бы мне не хотелось расстаться с твоей матерью, но придётся. Мою состарившуюся корову, кормилицу твоей матери, никто не купит. За тебя, годовалого телёнка, мало денег дадут. Так что придётся продавать твою породистую маму: за неё можно выручить хорошие деньги. На эти средства я смогу купить тюки сена и соломы и в долгую зиму кормить вас, оставшихся домашних животных, особенно тебя, прожорливого толстяка».
На следующий день Маржанат с грустью в душе отвела свою любимицу Пирзанат, и продала её на базаре нескупым покупателям. Новые хозяева погнали купленную корову на пастбище. Только недолго паслась со стадом проданная корова. В незнакомых местах, в непривычном, бодающемся стаде, не желающем принять её, новенькую, Пирзанат почувствовала себя неприютно. Корова отделилась от чуждого ей стада и поплелась по той дороге, по которой её привели на базар. Проданная корова вернулась к своей хозяйке, преодолев десятки километров, вся вспотевшая, покрытая дорожной пылью.
Увидев возвратившуюся домой буренку, Маржанат растрогалась:
– О чудо, моя любимица вернулась! Моя Пирзанат ко мне возвратилась! Неужели, животные памятнее людей? Неужели, она помнит то, что я сделала для неё? – засуетилась горянка. – Нет, не смогу я расстаться с коровой, которая меня не забывает. Сегодня же верну деньги бывшим покупателям.
Верну? А на что я куплю корм на зиму? Эх, будь, что будет, продам отживший свой век, старый ковёр. Скупщики антиквариата давно просят его продать: «Этот персидский молитвенник, которого ты называешь ковром, имеет историческую и музейную ценность. Мы за него хорошо заплатим». Пусть теперь платят. Старый молитвенник мне уже не нужен: я давно новый стелю. А эту «историческую и музейную ценность» я достаточно берегла от моли. Лучше уж расстаться со старьём, чем с моей любимой коровой», – Маржанат позвонила скупщикам антиквариата и привязала Пирзанат к стойлу.
Волчица
У Зубарият часто умирали коровы. То ядовитого паука вместе с травой поедят, то сорвутся со скалы, то просто так, проболев недолго, умрут. Горянка всячески старалась уберечь свою скотину, но ничего не помогало. Она уже отчаялась и готова была распродать и ту часть скотины, которая у неё была, и больше её не содержать.
Однажды ей приснился странный сон: на окраине леса лежала раненая волчица. Она голодными умоляющими глазами смотрела на неё. Зубарият. стало не по себе, будто не раненый зверь лежал на окраине леса, а страждущий помощи немощный и голодный человек. Её осенила мысль: «Надо накормить голодную волчицу. Ей больше некому помочь кроме меня».
Глаза раненой волчицы будто бы говорили: «Пожалуйста, помоги мне обрести силы. Чем быстрее поможешь мне, тем раньше ты обретешь спокойствие и радость». Зубарият, окрылённая идеей накормить волчицу и обрести спокойствие и радость, проснулась. Было ещё темно. Казалось, что не только люди, но и петухи ещё спят крепким сном. Одинокой женщине стало жутко от увиденного сна: «Вчера незадачливый охотник подстрелил волчицу, но потерял её из виду. А она пряталась между кустами можжевельника, и глядела на меня, будто просила защиты. Я не смогла выдать её охотнику. А сегодня она приснилась мне. Но как можно накормить голодного зверя? Как можно помочь ей обрести силы, чтобы потом она нападала на мою оставшуюся скотину?
К чёрту сон! Никогда я не накормлю никакого зверя! Я дура, что ли, чтобы, под воздействием сна вытворять наяву глупости. Нет! Этого никогда не будет!»
Зубарият попыталась ещё раз уснуть, забыть об увиденном сне. Но его как рукой сняло. Ворочалась Зубарият долго в постели, но сон так и не вернулся к ней.
Забрезжил рассвет. Запели петухи. День стал потихоньку входить в свои права. «Пора вставать, – решила старушка. – Хочу я этого или нет, содержать скотину всё же придется: жить в селе, и просить у кого-либо молочные продукты – это позор для горянок. Если умрёт вся скотина, смирюсь. Но идти наперекор судьбе я не могу. Нет! Не продам я свою скотину. Я так привязалась к ним, думаю, что без них буду очень скучать. Да и они, мои коровы, не захотят уйти к чужим. Они у меня такие красавицы, ухоженные, упитанные. Ведь они стали для меня такими дорогими, такими понимающими существами, с которыми я иногда отвожу свою душу. Животные не алчны, как люди. Незлопамятны, как иные двуногие. Немстительны, как разумные, казалось бы, личности. Было бы брюхо сыто, были бы детёныши накормлены и ухожены, нет у животных других забот. Вот потому-то не любить этих безмолвных существ я никак не могу.
Нет, пусть мои коровы будут под моим присмотром, а не в чужом хлеву! Буду, как и раньше, и содержать их, и бороться за своё место под солнцем. Мне ли переживать из-за того, что дохнет скотина? Смирилась же я с тем, что так рано муж ушёл из жизни. Смогла пережить и смерть любимых детей, погибших на войне.
Ладно. Что это я разговорилась сама с собой? Пойду-ка посмотрю, что творится у меня в хлеву...»
Зубарият поспешно развела огонь, поставила на печь чайник, умылась и спустилась. Зайдя в хлев, чтобы накормить скотину, она ужаснулась: запутавшись в веревке, бычок задохнулся. Он лежал в своей кормушке вверх ногами.
«Этого только мне не хватало. Нет, не перестает подыхать моя скотина. Может быть, тот сон мой был вещим? Может быть, стоит накормить раненую волчицу, лежавшую на опушке оголившегося березового леса?
Волчица, которая мне приснилась, была такая же, что преследовал приезжий охотник Вася. И умоляющие глаза приснившегося мне несчастного зверя были такие же, как у того, что увидела вчера, когда ходила собирать выгоревшую от инея траву. Иногда приходится кормить своих питомцев жухлой муравой, выгоревшей от инея.
Бычка уже не оживишь. Туша уже холодная. Есть мертвечину, мусульманину воспрещается. Я не понесу никаких убытков, если даже кусочек мяса дохлого бычка отнесу несчастному зверю. Кто его знает, и вправду, сон окажется вещим. Может быть, если я проявлю доброту к этому зверю, моя скотина перестанет ни с того ни сего подыхать?»
Зубарият кое-как выволокла из хлева тушу мёртвого бычка во двор, столкнула в ямку, где раньше она гасила известь и накрыла её крышкой. «Пока держатся холода, туша быстро не завоняет. я её по кусочкам буду относить той раненой голодной волчице. Возможно, то, что мне приснилось сегодня ночью, окажется правдой».
Горянка накормила коров, телят и лошадку. Убрала навоз. Закрыла плотнее двери, чтобы в хлеву не было сквозняка. Поднялась на веранду. Тщательно умылась под холодной струёй, идущей из-под рукомойника, зашла домой и решила позавтракать. Мелодичные звуки кипящего чайника, тепло, которое распространилось по комнате, немного успокоили растроганную женщину. Она без особого желания поела, прибрала дома, а потом взяла серп, веревку, мешочек и спустилась во двор, срезала кусок мяса из ляжки бычка перочинным ножом, который всегда носила с собой на всякий случай. Положила мясо в мешочек: «О Аллах, Ты же видишь, что я никогда и никому не делаю зла и не смогу его сделать. Жила, прислушиваясь к голосу совести, живу, соизмеряя поступки с разумом. Аллах, за что Ты наносишь мне удары за ударами? За что обрёк меня на одиночество?»
Старушка испугалась своих слов: «Прости меня, Аллах, за грешные слова. Прости, за моё желание выходить хищницу.
Наверное, люди осмеют меня, если узнают, что я собираюсь выхаживать раненую волчицу. Думаю, не поймут они меня. Не только не поймут, возможно, и проклянут. Поэтому пусть эта тайна останется моей маленькой тайной. Но не помочь волчице, которая нуждался в моей помощи, я не могу, как не могла бы не помочь голодному ребёнку.
О Аллах, разве та раненая волчица будет помнить добро, оказанное мной, и не будет нападать на скотину нашего села? Волк – всё-таки, хищник…
Кто его знает, может быть, та волчица и не выживет из-за полученной раны: в этом году выдались такие холода, каких не было в последние пятьдесят лет. И здоровому волку выдержать такую стужу нелегко. Если волчица не выживёт раненая, я не буду тому виной, и совесть моя будет спокойна. Поступать иначе я не могу.
Говорят, что животные бывают больше благодарны за заботу, чем человек. Может быть, это преувеличение. Это и неважно. Но сама я – свидетель, что порой обозленный человек бывает намного страшнее, чем зверь. Звери, по крайней мере, ради достижения своих целей, на интриги не идут, друзей не предают».
Зубарият вдруг остановилась на горной тропинке и помотала головой: «Что это со мной происходит? Я стала хуже думать о людях?» Она осмотрелась вокруг, чтобы убедиться, что её, идущую накормить волка, никто не видит.
«Нет! Нет! Нет! Я просто стала лучше думать о животных. Я стала воспринимать их, как уязвимых живых существ. Волчица, к которой я иду, не причинила ни мне, ни моей скотине никакого вреда. Так почему я должна отказывать ей в корме, которую она сейчас не в состоянии себе добыть?
Будет ли волчице польза от моего кормления, я не знаю. Но знать, что живое существо нуждается именно в моей помощи, и не помочь ему, я не могу. Я всегда прислушивалась к своему сердцу, и никогда не жалела об этом. Возможно, не пожалею и о том, что я собираюсь сегодня делать».
Мысли подгоняли Зубарият. Вскоре она очутилась на опушке берёзового леса. Раненая исхудавшая волчица лежала в той же ямке, к её счастью, заполненной ветром высохшими листьями, в том же положении, что и вчера.
Зубарият вытащила из мешочка мясо и бросила его волчице. Она, будто боясь, что у неё отберут мертвечину, прикрыла его лапами и, глядя с опаской на свою кормилицу, стала есть с жадностью. Горянка не в силах была оторвать взгляд от движений проголодавшейся волчицы, чуть ли не обезумевшей от холода и болей в боку. Насытившись, волчица блаженно вытянулась, положила на лапы морду, дружелюбно посмотрела на горянку.
«Неужели, и у зверя может быть такой благодарный взгляд? Разве волк может относиться к человеку с добротой? – вздохнула горянка, – по всей вероятности, и звери звереют оттого, что им приходится выживать в зверских условиях…»
Зубарият каждый день, собираясь за вязанкой прошлогодней травы, брала с собой кусочек мяса, кормила волчицу. Она окрепла, стала узнавать горянку, подбегать к ней, волоча подлечивающийся бок. А когда она совсем выздоровела, пришла на окраину села, приблизилась к дому Зубарият.
Было вечернее время. Зубарият вышла во двор за дровами и обомлела: под окнами стояла знакомая ей волчица. Горянка, выронив дрова, кинулась гнать её. А она – ни в какую. Горянка кинула волчице оставшееся мясо и побежала к Арслану, директору заповедника.
Пока волчица грызла кости, Арслан набросил на неё аркан. Оказавшись в петле, волчица недоумевающе посмотрела на свою спасительницу. В её глазах Зубарият увидела упрёк: «Разве можно предавать друзей?».
Одиночество
– Квар-квар-квар-квар! – раздались взволнованные голоса домашних птиц.
Индюшка по кличке Сапи подняла голову: «Видимо, спешные шаги Касума перепугали моих сородичей. Как мне надоело жужжание его станков, его стуки, не перестающие с утра до вечера. Если ему понадобится доска или гвозди, он не просто спускается по лестнице во двор, а бежит, будто собирается погнаться за нами, индюками. С тех пор, как Касум появился в доме нашего хозяина, немало наших сородичей стало обедом для него. И никогда не знаешь, когда дойдет очередь до тебя.
А какие же тяжёлые шаги у этого строителя! Ступает так, будто собирается продавить землю под своими ногами. Когда же закончится у него работа? Говорят, в доме нашего хозяина он проводит ремонт. Заменил окна, двери. Теперь обновляет полы.
Почему же люди так грохочут, стучат, жужжат станками и строят большие дома, когда у них и без этого есть дома? Мы же, индюки, обходимся без хором. Но… людям недостаточно иметь крышу над головой: они хотят жить красиво, уютно, просторно. Видимо, нам, индюшачьему роду, не понять людей», – размышляла индюшка Сапи.
Чтобы не слышать шум, она сквозь дыру, проделанную в сарае, вышла на околицу села. Бродя за оградой огорода, она стала искать червяков и радоваться своему поступку: «Здесь, на воле, и воды, сколько хочешь, и травы, сколько душе угодно, и спокойствие, насколько рассчитываешь. А главное, не видишь шумного строителя».
К вечеру стуки из дома хозяев прекратились. «Наверное, Касум завершил свои работы, – догадалась индюшка. – Теперь я могу свободно прохаживаться по отведённой нам, домашним птицам, части двора. Наконец-то не будут действовать на нервы перестуки и жужжание странных станков», – индюшка, желая вернуться к сородичам, через свой «ход» заглянула во двор: «Из дома хозяев слышны заздравные тосты и смех, а Касум уже прощается с хозяевами. Наконец-то, можно свободно вздохнуть».
Вдруг она не успела и глазом моргнуть, как хозяин дома резким движением схватил её. Дрыгая ногами, птица пыталась освободиться, кричала, будто сородичи могли ей помочь. Но безуспешно. Шамиль перевязал верёвкой её ноги и протянул строителю.
– Держи, приятель, это тебе мой подарок. Спасибо огромное за работу. Прими в знак благодарности эту домашнюю птицу. Она упитанная, хоть сегодня порежь.
Сапи перепугалась, стала махать крыльями. Но мастер почему-то погладил птицу и стал отказываться от неё.
– Нет, нет, не надо. Зачем мне она? В моём доме и без него много мяса. Да и домашней птицы немало.
– Ты что, приятель, я обижусь, если откажешься от моего гостинца. Держи. Хочешь, режь её, хочешь, посели её у себя в курятнике.
– Как можно резать такую красивую индюшку? Перья у неё переливаются, как у павлина, – улыбнулся мастер, поглаживая птицу. – Ладно. Раз ты так настаиваешь, «поселю её у себя в курятнике».
«Мастер, видимо, – не такой уж плохой человек, – немного успокоилась индюшка. – Может быть, он ничего плохого со мной не сделает. Но куда же он меня несёт? Где его дом?» – время от времени птица пыталась освободиться и взлететь, но строитель крепко держал её, к тому же и верёвка сдавливала ноги. – «Что ж, придётся покориться. Может быть, строитель будет лучше содержать меня».
Дойдя до своего двора, мастер, поглаживая и приговаривая, развязал верёвку и запустил индюшку в курятник.
– Иди, знакомься с твоими новыми друзьями.
В курятнике разгуливали облезлые отчего-то курицы. Не обращая никакого внимания на гостью, они озабоченно искали себе корм. А крупный петух, будто любуясь собой, с важным видом отделился от кур, угрожающе подошёл к индюшке и прокукарекал, будто спрашивал: «Ты откуда взялась? Ты почему здесь?»
Птица-гостья попятилась, будто хотела объяснить всем, что никому не будет мешать. Петух отступил, подозвал кур кормиться остатками пшена. А сам отошёл, будто демонстрируя, какой он красивый, сильный и благородный петух.
Индюшка Сапи грустно осмотрелась: «Здесь индюшачьим духом не пахнет. С кем же я тут буду дружить? И как же в этой тесноте я буду жить? Здесь даже хода нет, чтобы выйти на околицу, негде собирать червяков, жуков и травы».
Через некоторое время в курятнике появились хозяева и принесли с собой воду, замоченный хлеб, миску с пшеном, поставили корм перед птицами. Петух вновь подозвал кур кормиться. Обрадовавшиеся куры тут напали на корм.
«Какие они прожорливые, – удивилась индюшка. – Едят, будто семь суток ничего не ели. Я не смогу жить среди них. Надо лазь найти где-нибудь. – Сапи не дотронулась до корма, стала искать выход. – Курятник со всех сторон был закрыт. Даже окна затянуты сеткой. Единственный выход – через двери. Но дверь хозяева закрывают на крючок».
– Почему же индюшка не ест ничего? – удивился мастер, пододвигая миску к Сапи. – Гуль-гуль-гуль! Или пшено поешь или хлеб. Дуться уже незачем: твой хозяин подарил мне тебя. Хочешь или не хочешь, тебе придётся привыкать к нашим условиям.
Сапи не притронулась к корму.
– Оставь! Проголодается, увидишь, ещё как начнёт клевать зерно, – жена мастера, сделав философское заключение, вышла из курятника. Наглухо закрыв двери, следом за ней последовал и мастер.
Индюшка с тоской посмотрела на кур, доклёвывающих последние крупинки пшена, стала расхаживать по курятнику.
Насытившийся петух, а затем и куры поднялись на шесток и уснули. Сапи, почувствовав голод, заглянула в миски, но там было пусто. «Вряд ли хозяева ещё принесут корм. А есть тут нечего. Так и с голоду можно умереть». Для Сапи ночь прошла в одиночестве. Прошла и неделя. Индюшка, будто смирившись с судьбой, забившись в угол, тихо стала коротать свои дни.
Однажды, убирая в курятнике, хозяйка дома пристально посмотрела на индюшку:
– Давай-ка посажу я её на яйца. Зачем без толку кормить её? Выведёт цыплят, хоть какая-нибудь польза будет от неё, – обрадовавшись своей мысли, жена мастера выбежала из курятника. Вернувшись, она отвела Сапи в затемнённый отсек с навесом, принесла ящик, выложила его дно сеном, сделав углубление, поставила туда тридцать яиц. Посадила на них индюшку.
– Инкубаторские куры цыплят выводить не умеют. Ты, красавица индюшка, выведи их. Не зря же я тебя кормлю.
Оттого что и петух, с важным видом начальствующий в курятнике, и облезлые курицы не принимали в своё сообщество, индюшке было скучно, поэтому Сапи обрадовалась идее хозяйки. Однако она очень удивилась: «Некоторые яички достаточно тёплые, а другие – отчего-то очень холодные. Неужели, хозяйка взяла их из холодильника? Из них ведь цыплята не выведутся».
С той поры как индюшка села на яички, хозяйка стала чаще приносить ей воду и разный корм, убирать в отсеке. Индюшке было приятно внимание хозяйки: «Да, без дела мне было очень скучно. Может быть, в заботах о будущем выводке я не буду чувствовать одиночество. Спасибо хозяйке дома, что принесла яички. Я и в прошлом году вывела цыплят. Но те цыплята были моими родными, моими милыми комочками… Какими они были шустрыми индюшатами… Они уже крупнее меня. Если смогу вывести из куриных яиц цыплят, дать им жизнь – это же здорово. Я очень люблю цыплят, жёлтых, похожих на раскрывшиеся цветы одуванчика. Но почему хозяйка принесла такие холодные яички? И почему она принесла так много яиц? Наверное, от жадности. Я же не смогу всех их греть», – переживала Сапи.
Будто все земные проблемы сводились на яичках, индюшка решила вывести цыплят, устроившись удобнее в ящике. После трёх недель насиживания стали слышны звуки из трескающихся скорлуп. «Скоро цыплята вылупятся. Скоро!» – радовалась индюшка, ликуя из-за того, что её труд зря не пропал.
У индюшки от долгого насиживания тело отяжелело, будто одеревенело. Сапи осторожно сошла с гнезда, несколько раз взмахнула крыльями, выпила воду, вышла из отсека, прошлась по двору.
– Цив-цив! Цив-цив! – стали слышны тоненькие голоса из гнезда. «Цыплята! Какие же они маленькие, намного меньше моих индюшат. И какие они все жёлтенькие!» – индюшка поспешила высушить и обогреть их.
Вскоре вылупившиеся двадцать два цыплёнка стали просить корм. Хозяйка принесла им творог. Из оставшихся яичек звуков не было. Сапи поняла, что в них жизни нет. Индюшка, копошась, вывалила их из гнезда, освободила место для вылупившихся цыплят.
На следующий день хозяйка перевела выводок и индюшку в сад, на ограждённое сеткой место. Проходили дни. Индюшка радовалась тому, как цыплята играли, как они искали корм, как росли, как они из-за червячка кидались друг на друга.
Цыплята подрастали. Сапи теперь и не успевала им доставать насекомых. Они, не обращая никакого внимания на индюшку, самостоятельно бродили под деревьями. Сапи, заметив соседскую кошку, подкарауливающую цыплят, вставала в угрожающую позу и отгоняла её, но, не успевая за цыплятами, переживала, что не убережёт их от кошки. Когда шёл дождь, индюшка выбивалась из сил, пытаясь обогреть цыплят: они, подросшие, не умещались под её крыльями.
Цыплята выросли. Хозяйка перевела их в общий курятник. Цыплята, радуясь тому, подросли и сдружились с сородичами, вовсе перестали замечать индюшку: «Я их вырастила. А они теперь меня и не видят. Совсем забыли, кто им помог появиться на свет».
Сапи опять стала одинокой. То, дремля, забившись в какой-либо угол, то, прохаживаясь по курятнику, индюшка теряла смысл жизни: «Странная у нас, индюков, жизнь. Если хозяин захочет, он нас продаёт, если захочет, дарит, а если захочет, может и прирезать. Почему же люди не поймут, что нам тоже бывает больно и одиноко, когда нас лишают привычного места жительства?»