Вагон сюрреализма
“… чудесное всегда прекрасно,
прекрасно все чудесное,
прекрасно только то, что
чудесно ...”
(Андре Бретон)
Ранним утром Ашас перешел в следующий вагон необычного поезда, в очередной раз воспользовавшись специально для него предназначенными ключами. Он был возбужден в преддверии неопределенности ожидающей его в этом купе. Голова его была полна вопросов, на которые он до сих пор искал ответы. Они кружили в его утреннем подсознании, не давая покоя. Почему лишь ему предоставлена возможность перемещаться по составу? Откуда пришел пакет с ключами, и кто спонсор этой удивительной поездки? Кто определил список пассажиров и рассадил их по вагонам в определенном порядке? Каким образом он может тихо наблюдать за великими художниками, слышать их сокровенные мысли, сожаления, боль пережитого, мечты и планы на будущее в их творчестве? И, наконец, куда направляется этот загадочный поезд?
Между тем он был бесконечно счастлив, а иногда, в моменты расслабления или под действием французского вина, ему казалось, что происходящее вокруг вполне естественно, и нечему удивляться.
С раннего детства он эмоционально и интеллектуально сросся с этими людьми, их творчеством, подробностями их жизни и даже самым сокровенным, почерпнутым из литературных работ, статей, писем.
Бесконечная череда рассказанных мамой историй, прочитанные книги, походы в музеи, выставки, превью аукционов. Все это принесло свою неоценимую пользу во время поездки.
Ашас осмотрелся вокруг, и ему показалось, что в новом купе значительно больше пассажиров. Они мерно посапывали, каждый на свой лад и музыку сна. Ничего не оставалось, как найти в углу свободную небольшую кушетку, и через несколько минут он продолжил свой ангельский сон.
Ашас проснулся от происходящих вокруг суеты и шума. В купе было много людей, и вовсе непонятно, как все они поместились ночью в одном вагоне, где нашлись необходимые спальные места. Тем не менее, все пассажиры выглядели отдохнувшими. Они разделились на неравные группы, перемещались, переходили от одной группы к другой, иногда просто заглядывая через плечо, так как плотное кольцо окружало некоторые центры активности.
Ашас, как всегда, сидя в углу, наблюдал за происходящим. В купе кругом витал дух дадаизма и сюрреализма, не говоря о том, что практически все самые яркие лидеры течений были приглашены совершить путешествие. По углам непонятные существа в виде ангелов сюрреализма помахивали крыльями, производя волны слабого ветерка.
Неподалеку несколько человек играли в новую игру, в которой участники собирались вокруг стола и спрашивали играющих очередного тура, кто не возражает добровольно заснуть под гипнозом, войдя во взаимодействие со своими самыми глубокими сновидениями. Кревель, обучившийся гипнозу, превосходно справлялся со своими обязанностями. Так, в последнем сеансе Робер Деснос, Бенжамен Пере и его спутница уснули по команде. Считалось, что спящий возводится в звание колдуна, сохраняет способность говорить, и из недр колодца его подсознания, в котором прячется память, выливаются мистические слова, потоки персональной правды и смысла. Безусловно, здесь в воздухе витало увлечение сюрреалистов исследованиями Зигмунда Фрейда. Присутствующим рядом Полю Элюару, его жене Гале, Максу Эрнсту, Андре Бретону и Луи Арагону никогда не удавалось уснуть, несмотря на их большие усилия. Им недоступно было звание колдуна в этой симпатичной, но далеко не безобидной игре. Часто сказанное под гипнозом преломлялось в действительность, трактовалось определенным образом, и публично выливающиеся наружу потоки подсознания влияли на взаимоотношения членов группы. Возможны были даже неприятные стычки.
Гала, как всегда, сидит среди мужчин, ничего не говорит, но внимательно слушает. Она не делает никаких комментариев, но ее непроницаемые черные глаза наблюдают за всеми и все фиксируют. Никто не понимает, какая у нее роль между двумя мужчинами.
Андре Бретон безмолвно осуждает эту «семью втроем», а Филипп Супо просто не любит эту женщину, которая не делает никаких комментариев, ее присутствие всегда тяготит, и
друзья предпочитают собрания, на которых ее нет. Супо считает, что Гала доведет до отчаяния Поля, который все еще ее крепко любит, и что она злоупотребляет дружбой поэта с Максом Эрнстом. А Луи Арагон подходит к проблеме более снисходительно и не осуждает. Лишь жалеет Элюара, знает его характер, скрытный и чувствительный, который страдает от чрезмерной близости Эрнста и Гала, не ускользающей от их окружения. Безусловно, было много положительного в «братском» эксперименте Поля и Макса. Они, насколько это было возможно, уединились и играли во фразы, как бы брошенные наугад. Подобное было продолжением игры брошенных наугад фраз или пришедших из грез. Этот метод определялся как «метод» «Магнетических полей». Каждый игрок добавляет свою фразу,
исправляет предыдущую и создает следующую и так далее. В результате создается стихотворение, написанное Элюаром и Эрнстом с целью переплести мысли обоих, связав перо Элюара с пером Эрнста, и наоборот. Планировалась общая книга – лоскутная работа, словно мешанина, сложенная из переплетенных друг с другом текстов, как совместное творение двух авторов. При этом Макс Эрнст не иллюстрирует слова поэтов, а забросив кисти и краски, клей и ножницы. Рисует, но рисует словами, музыку слов, что благодаря Полю Элюару превращается для него, трансформируется в новое творческое приключение. Это вылилось, например, в следующие фразы:
«Над кокетством круглых столиков гусиные лапки сокращают крики призыва женщин в белом...»
Или:
«Сквозь бумажный холод школьники пустоты краснеют через стекла».
Затем:
«Соберите под дубами веснушки и родинки, следуйте в лодке за днями затмения, созерцайте с камешками в глазах неподвижность всемогущих манекенов...»
Эти совместные сочинения они собирались поместить в странный сборник «Несчастья Бессмертных».
Поль вдруг расчувствовался и после некоторой паузы прочитал стихотворение посвященное Максу.
« В одном углу проворный инцест
Вертится вокруг непорочности
платьица,
В другом углу небо, разродившееся
Колючей бурей, бросает белые
снежки.
В одном углу светлее, чем другие,
если присмотреться,
Ждут рыб печали.
В другом углу машина в летней зелени
Торжественно застыла навсегда.
В сиянии юности
Слишком поздно зажженные лампы,
Первая показывает свои груди,
Красные насекомые их убивают. »
Ашас перешел в противоположное крыло купе, происходило что-то невероятное. По слухам, велась подготовка к предстоящему вернисажу дадаистов. В программах, лежащих здесь же на небольших инкрустированных столиках, значилось:
в 22 часа – кенгуру;
в 22 часа 30 мин. – высокая частота;
в 23 часа – раздача сюрпризов;
начиная с 23 часов 30 мин. – интимные отношения.
Репетиция праздника началась с загадки, и организаторы предстали перед публикой. На переднем плане стояли дадаисты в полном составе, в рубашках и белых перчатках, без галстуков; они как бы встречали своих гостей – художников и писателей со всего Парижа, имитируя крики животных. Бретон в компании своей отважной невесты чиркал спичками. Луи Арагон мяукал в лицо каждому вновь прибывшему. Жорж Рибемон-Дессень кричал, без устали повторяя: «На череп капель дождь!» Жак Риго вслух подсчитывал жемчуга дам и комментировал стоимость их великолепных украшений. Филипп Супо играл в прятки с Тристаном Тцара: они вдвоем сновали между людьми, прикрываясь ими, как ширмой, раскручивая их волчками, отталкивая, как подвесную грушу. Везде мелькали в хаосе знакомые лица: Иоахим Мюрат, Анри Дювернуа, Люсьен Доде, Марсель Эрран.
Наблюдая за «бандой» сюрреалистов и их занятиями, Макс между тем задумал большую картину «На встрече друзей».
Несмотря на скученность соратников, ему удалось устроить у окна купе довольно внушительное по размерам полотно на стоящих друг к другу одинаковых мольбертах. Вскоре он уже делал необходимые наброски, к тому же все модели находились рядом. Он предполагал зафиксировать на темном фоне портреты поэтов и художников, которые вместе с Дадамаксом останутся в группе до заката дадаизма. На переднем плане Макс хотел изобразить Эрнста в окружении Теодора Френкеля, Жана Полана, Бенжамена Пере, а также Бааргельда, своего немецкого друга. На заднем плане должны стоять Филипп Супо, Ханс Арп, Макс Мориз, затем Поль Элюар, Луи Арагон, Андре Бретон и высеченный из мрамора в виде античного бюста Джорджо де Кирико. Эрнст пронумеровал все персонажи – получилось семнадцать – и написал от руки список имен с двух сторон картины. У него был номер четыре, а у Элюара – девять, и среди мужчин предполагалась одна женщина – Гала, под номером шестнадцать, самая крайняя, повернувшись спиной, как будто удаляясь.
В то же время Поль, беспомощный свидетель своего благородства и дружеских порывов, потеряв контроль над собой, разразился предисловием к будущей поэме «Обнаженность правды»:
У отчаянья крыльев нет,
И у любви их нет,
Я не двигаюсь,
Я на них не гляжу,
Не говорю им ни слова,
И все-таки я живой,
Потому что моя любовь
И отчаяние живы.
Ашас с невероятным интересом наблюдал за происходящим в купе. Нельзя сказать, что все было понятно, нюансы, безусловно, ускользали. Многие лица ему были знакомы, о подробностях жизни большей части группы он достаточно много читал. Но видеть воочию, слышать развитие событий внутри знаменитого любовного треугольника Поль-Гала-Макс было просто непостижимо. Он впитывал в себя каждое слово, фразу, стихотворение, движение – все, что было возможным и доступным.
Ашас припомнил любимые стихотворения Поля Элюара –...
Прощай же, грусть,
И здравствуй, грусть,
Ты вписана в квадраты потолка,
Ты вписана в глаза, которые люблю,
Ты еще не совсем беда,
Ведь даже на этих бледных губах
Тебя выдает улыбка.
Так здравствуй, грусть,
Любовь любимых тел,
Могущество любви,
Чья нежность возникает
Как бестелесное чудовище
С отринутою головой
Прекрасноликой грусти.
Чуть измененная версия:
Прощай, печаль,
Здравствуй, печаль,
Ты вписана в линии потолка,
Ты вписана в глаза, которые я люблю,
Ты отнюдь не беда,
Ибо самые жалкие в мире уста отмечаешь
Улыбкой.
Здравствуй, печаль,
Любовь податливых тел,
Неотвратимость любви,
Ласка твоя возникает нежданно
Чудищем бестелесным,
Головой удрученной,
Прекрасная ликом печаль.
В то же время Андре Бретон и Луи Арагон переместились в отдаленную свободную часть большого купе, чтобы
поделиться впечатлениями и поработать над последними страницами «Манифеста сюрреализма». Устроившись за уютным столиком у окна купе, они перебросились, прежде всего, несколькими фразами, обсудили текущие проблемы сообщества, ненадежностью некоторых его членов, отклонившихся от принципов Бретона...
Луи воспользовался паузой и, пытаясь задать творческий тон беседе, прочитал только что написанное стихотворение, посвященное Эльзе:
В глубинах глаз твоих, где я блаженство пью,
Все миллиарды звезд купаются, как в море.
Там обретало смерть безвыходное горе,
Там память навсегда я затерял свою.
Вот словно стая птиц закрыла небеса,
И меркнет океан. Но тень ушла – и снова
Глаза твои синей простора голубого
Над спелым золотом пшеницы иль овса.
Расчистится лазурь, померкшая в тумане,
Но все ж синей небес, омывшихся грозой,
Твои глаза, мой друг, блестящие слезой.
Стекло всегда синей в разломе иль на грани,
О свет увлажненный, о мать семи скорбей,
Ты призму пронизал семью мечами цвета.
Когда рассвет в слезах, день плачется с рассвета,
При черной чашечке цветок всегда синей.
Две бездны синих глаз, два озера печали,
Где чудо явлено – пришествие волхвов,
Когда в волнении, увидев дом Христов,
Они Марии плащ над яслями узнали.
Довольно уст одних, когда пришла весна,
Чтоб все слова сказать, все песни спеть любимой,
Но мало звездам плыть во мгле неизмеримой,
Нужна им глаз твоих бездонных глубина.
Ребенок, широко раскрыв глаза, дивится,
Когда он узнает прекрасного черты,
Но если делаешь глаза большие ты,
Не могут и цветы под ливнем так раскрыться,
А если молния в лаванде их блеснет,
Где празднуют любовь мильоны насекомых,
Я вдруг теряю путь среди светил знакомых,
Как погибающий в июле мореход.
Но радий я извлек из недр породы мертвой,
Но пальцы я обжег, коснувшись невзначай.
Сто раз потерянный и возвращенный рай,
Вся Индия моя, моя Голконда – взор твой.
Но если мир сметет кровавая гроза
И люди вновь зажгут костры в потемках синих,
Мне будет маяком сиять в морских пустынях
Твой, Эльза, яркий взор, твои, мой друг, глаза.
Лишь после этого Андре достал тетрадь с последними наработками манифеста и начал читать. Он всегда ценил мнение Арагона.
Андре читал:
«Поэт работает. По этому поводу можно было бы сказать еще очень много, однако я хотел попутно затронуть предмет, который сам по себе требует долгого разговора и гораздо большей тщательности; я еще вернусь к этому вопросу. В данном же случае мое намерение в том, чтобы покончить с той ненавистью к чудесному, которая прямо-таки клокочет в некоторых людях, покончить с их желанием выставить чудесное на посмешище. Скажем коротко: чудесное всегда прекрасно, прекрасно все чудесное, прекрасно только то, что чудесно...
Нужно писать сказки для взрослых, почти небылицы. Представление о чудесном меняется от эпохи к эпохе; каким-то смутным образом оно обнаруживает свою причастность к общему откровению данного века, откровению, от которого до нас доходит лишь одна какая-то деталь: таковы руины времен романтизма, таков современный манекен или же любой другой символ... А сегодня я воображаю себе некий замок, половина которого отнюдь не обязательно лежит в развалинах; этот замок принадлежит мне, я вижу его среди сельских Кузей, невдалеке от Парижа. Он весь окружен многочисленными службами и пристройками, а уж о внутреннем убранстве и говорить не приходится – оно безжалостно обновлено, так что с точки зрения комфорта нельзя пожелать ничего лучшего. У ворот, укрытые тенью деревьев, стоят автомобили. Здесь прочно обосновались многие из моих друзей: вот куда-то спешит Луи Арагон, времени у него ровно столько, чтобы приветливо махнуть рукой; Филипп Супо просыпается вместе со звездами, а Поль Элюар еще не вернулся. А вот и Роберт Деснос, и Роже Витрак; расположившись в парке, они погружены в толкование старинного эдикта о дуэлях; а это Жорж Орик и Жан Полан; вот Макс Мориз, который так хорошо умеет грести, и Бенжамен Пере со своими птичьими уравнениями, и Жозеф Дельтой, и Жан Каррив, и Жорж Лимбур, и Жорж Лимбур (Жоржи Лимбуры стоят прямо-таки шпалерами), и Марсель Нолль; а вон со своего привязанного аэростата кивает нам головой Тео Френкель, а дальше – Жорж Малкин, Антоненко Арто, Франсис Жерар; Пьер Навидь, а за ними Жак Барон со своими братом, такие красивые и сердечные, и еще множество других, а с ними очаровательные – клянусь вам а этом! – женщины. Как же вы хотите, чтобы мои молодые люди в чем-то себе отказывали, их богатейшие желания становятся законом. Навещает нас Франсис Пикабиа, а на прошлой неделе в зеркальной галерее мы приняли некоего Марселя Дюшана, с которым еще не были знакомы. Где-то в окрестностях охотится Пикассо. Дух моральной свободы избрал своей обителью наш замок, именно с ним имеем мы дело всякий раз, когда возникает вопрос об отношении к себе подобным; в прочем, двери всегда широко распахнуты и, знаете ли, мы никогда не начинаем с того, что говорим «спасибо и до свидания». К тому же здесь – полный простор для одиночества, ведь мы встречаемся не слишком-то часто. Да и не в том ли суть, что мы остаемся владыками самих себя, владыками наших женщин, да и самой любви?»
Читая и время от времени поглядывая на Арагона, Бретон отмечал его одобрительные кивки, что вдохновляло его, и он продолжал...
«Мы с Супо называли СЮРРЕАЛИЗМОМ новый способ чистой выразительности, который оказался в нашем распоряжении и которым нам не терпелось поделиться с друзьями. Полагаю, что мы не
должны отказываться от этого слова, ибо то значение, которое мы в него вложили, в целом вытеснило его апполинеровское значение. Несомненно, с еще большим основанием мы могли бы воспользоваться словом СУПЕРНАТУРАЛИЗМ, которое употребил Жерар де Нерваль в посвящении к «Дочерям огня»...
Лишь из злонамеренности можно оспаривать наше право употреблять слово СЮРРЕАЛИЗМ в том особом смысле, в каком мы его понимаем, ибо ясно, что до нас оно не имело успеха. Итак, я, Бретон, определяю его раз и
навсегда: Сюрреализм. Чистый психический автоматизм, имеющий целью выразить или устно, или письменно, или другим способом реальное функционирование мысли... Сюрреализм основывается на вере в высшую реальность определенных ассоциативных форм, которыми до него пренебрегали, на вере во всемогущество во все иные психические механизмы и может занять их место при решении главных проблем жизни...»
Ашас все слушал и старался вникнуть в суть происходящего, а поезд постукивал все чаще и сильнее по рельсам, безжалостно отражаясь в подсознании расположенных слушателей в тон бичующим сюрреалистическим представлениям и течениям.
Чтобы немножко успокоиться и отвлечься от происходящего вокруг, от ярких впечатлений, Ашас взял лист бумаги, подсел к свободному столику и записал предварительный набросок стихотворения.
Не бичуй, не бичуй, не бичуй,
И стучи, и стучи, и стучи,
Ты по рельсам спокойно кочуй,
И находки позволь все смести.
Их накоплено много в былом,
Ожидаются также в пути,
Осветли все в сознании моем,
Не мути, не мути, не мути.
Есть особая прелесть в «сюррном»,
Алкогольная прелесть в вине,
Пошути, пошути, пошути в том,
Что чудом казалось вдвойне.
Не бичуй, не бичуй, не бичуй,
И по рельсам спокойно лети,
Не горюй, не горюй, не горюй,
И гори, и гори, и гори.
Затем он отложил лист бумаги, карандаш и задумался. Сообщество поэтов, писателей, скульпторов, поэтов, вся творческая атмосфера вокруг него безусловно способствуют развитию талантов, а подкрепленные теорией и манифестом, создают необходимый фундамент для направления искусства. Пример Андре Бретона прекрасен и неоценим, нужно искать соратников, единомышленников и, возможно, новое направление, отражающее наше время.
Ашас прилег на кушетку и, несмотря на окружающий его монотонный шум, крепко уснул. Во сне он чему-то улыбался, играл во все игры, свидетелем которых был в течение дня, декламировал стихотворения Поля и помогал Максу работать над большим полотном.
Ранним утром, в соответствии с предписанием, ему предстояло перейти в следующий вагон.
(Продолжение: "Звуки живописи 7")