Глава. «И бьют там-тамы...»
Двое не спеша, деловито, прямо - как к себе домой, поднимались по черной лестнице со двора, там были слышны их по-военному четкие, почти синхронные громкие шаги. Они и не думали особо скрываться.
Ведь это была их страна и их законы.
Еще трое и пять, в черную глянцевую масть спецмашин оставались во дворе. За рулем каждой из машин осталась бедовать сержантская шоферня.
По центральной лестнице слышались торопливые, но такие же четкие шаги.
В дверь стали стучать. Настойчиво, грубо, властно... и бесцеремонно. Церемонии, видать, все кончились после моего последнего концерта… Сейчас немного жалел, что спел те песни на широкой публике: понятно, что сексотов* там было, - ползала в том ДК...
Хорошо, что сегодня я был один, - все мои двинулись на дачу еще в пятницу...
Что ж, - я горько ухмыльнулся своим мыслям... - ты знал, Вова, на что шел... Это ли не та самая точка, пик всей карьеры... и логичное ее завершение... Ну, а как иначе, - иначе только что начальству штаны с лампасами утюжить…
Я сдвинул щеколду в сторону и предусмотрительно отошел на пару шагов в сторону коридора. Вошли резко, одним рывком сорвав и сдвинув тяжелую массивную дубовую дверь в сторону... она, жалобно заскрипев, закачалась на единственной, удерживающей ее с огромным трудом, крашенной петле...
Деревянные полы заскрипели ей в унисон, но совсем не так, когда приходили друзья, - радостно, светло, а каким-то жалобным тяжелым стоном, - так у Паганини, верно, рвалась струна на скрипке...
Что ж, я и был один!
Неожиданно из ниоткуда возникла немного театральная фраза в моей голове: человек один в трех случаях, - когда рождается, когда его берут и когда он умирает... ускользает из цепких объятий суровой, но прекрасной действительности... В данном случае – советской сволочной действительности.
Было тяжело на сердце, но меня все как-то «распирало»… Я еле-еле сдерживал себя: хотелось орать на хрип монологи из «Гамлета», бить аккорды и выбрасывать в мир, окружающий меня, слова последних не спетых еще песен...
- Ничто не вечно на Земле, кроме песен, - кто же это сказал? А, может, я и сказал...
-Где Пагании: тут бы он вскричал, - слова песен так и лезли из моей головы, пока пятера офицеров шмонали комнату...
Майор пригласил меня достаточно любезно на кухню... Если отбросить саму ситуацию, то пока было довольно сносно, не били, мебель не ломали. Хотя действовали четко размеренно привычно... Как по наводке… или все же по наводке?
Очевидно, все остальное запланировано было на «позже...».
Майор прикрыл дверь на кухню и тяжелым сильным стальным взглядом посмотрел мне прямо в глаза...
-Вот, и всё, Володь, - он засипел как-то тяжко-тяжко: видать, последняя ночь тоже далась ему особенно тяжело. Но в голосе его чувствовались какая-то особая доверительность и уважение.
- Что же дальше? - спросил я его, стараясь все еще держаться, но все мое тело волнами била какая-то неприятная предательская мелкая дрожь...
Он придвинул стул к столу и, как заправский фокусник, достал бутылку водки прямо из шинели...
- Давай стаканы. Сейчас узнаешь, чего там дальше, - он горько усмехнулся...
В дальней комнате послышался треск мебели: все таки ломать стали..
Мы выпили не чокаясь, чтоб не привлекать не нужное внимание остальных, и майор тут же опять заполнил рюмки до краев...
-Сегодня, Володь, день такой: не страшный для тебя, - он страшен для тех, кто здесь остается. У этой страны, - и он сильно сжал руки в кулаках, так что кости хрустнули и его костяшки побелели от напряжения, - у этой страны была история до тебя и вряд ли будет лучше после...
- Громко сказано, - майор, - сказал я, - и все же – что? что дальше?
-Дальше то? - майор чуть задумался, - а дальше вот что. - и отточенным военным движением он достал достаточно пухлую пачку бумаг из глубокого внутреннего кармана своей шинели. И положил их на стол прямо передо мной.
В это самое время в комнате грохнуло со всей дури что-то об пол.
Шкаф матушкин, - понял я, - сталинский еще. Такой быстро, и при всем желании не сломаешь... Такой быстро, и при всем желании не сломаешь..
Быстро не сломаешь... эта мысль как-то сразу засела во мне, выжглась особым знаком изнутри.
Я торопливо полистал документы: там был паспорт на незнакомое мне французское имя с визами и разрешением на вылет по служебным делам. Билет на «Эйр Франс» в одну сторону на сегодняшнюю дату... Кажись все…
- Одевайся уже! … едем! минуты пошли, - стараясь грубо как-то официально по-солдатски все это произнести, сказал майор...
Мне понадобилось всего несколько минут и, вот, я, тяжело дыша, уже стоял в ботинках в джинсах, вязанном походном свитере и замшевой куртке…
Сопровождающие кэгэбэшника офицеры и солдаты, заметив, что майор выходит со мной на лестничную клетку было двинулись за ним, но он одним властным движением, - такие могут быть только у тех, кто давно в этой стране привыкли командовать остальными, - нет, не все! достаточно одного, - он кивнул на ближнего лейтенантика...
Я первым вышел на лестничную клетку. Втроем мы быстро спустились вниз. Я сел в ближнюю черную глянцевую машину, на которую указал мне майор, прям, как воронок в сталинские, - горькое сравнение пришло в голову...
Воронок резко рванул с места и умчал меня с Большой Каретной в сторону Садового...
***
Самолет сел в Шарль де Голле.
Я смертельно устал. Контроль не задержал меня: лишь пару раз переспросили почему так быстро вернулся, - французский мой, хоть и хромал, однако сказывалось, как Марина меня поднатаскала... говорил несложно, скупо, старался выбрать только четкие понятные конструкции. То ли сказалось, что мы с майором сильно взяли на грудь то ли еще что, только мой говор был вполне сносным...
Эх, майор, никогда ты не станешь…
Я вышел из аэропорта и взял такси в Париж...
У меня начиналась другая жизнь. Совсем другая жизнь…
Моя Марина еще ничего не знала...
• Сексот – секретный сотрудник