Никита

Был у меня и хороший сосед, с которым было действительно жаль разъежаться. Звали его Никита. Жили мы с ним в той же квартире, что и с Мишей, только события происходили годом ранее. Дружба у нас завязалась сразу же, потому как человек он был чрезвычайно адекватный, и это было видно невооруженным взглядом. Вообще, попадаются временами такие люди, которых видно насквозь с самого начала. Ты видишь человека впервые в жизни, не знаешь даже его имени, но тебе уже точно известно, что с ним можно и даже нужно водить дружбу или наоборот. Больше всего мне запомнился тот хаос, который мы творили в квартире. Вечером, сидя в нашей комнате, мы бухали винишко и разговаривали за жизу. А днём постоянно подтрунивали друг над другом, и это было действительно по-дружески без всякого злого умысла, как это было с Мишей. Я помню, как мы закрывали друг друга в туалете. Возможно, это ребячество, но весело было неимоверно. Я караулил его, когда он шел в туалет, и как только он заходил в комнатку, которая, к слову сказать, была настолько маленькой, что там с трудом хватало места, чтобы войти, кое-как повернуться и сесть на белый трон, и это играло мне на руку. Ещё одна особенность квартиры была в том, что коридорчик перед дверью в туалет был очень узкий, то есть можно было держать дверь, всем своим весом упираясь спиной в стенку, что, разумеется, усиливало удерживающую силу, которой у меня и без того было достаточно. В результате получалось, что открывать дверь из туалета можно было рассчитывая исключительно на свои собственные силы, потому что размеры этой комнатушки не позволяли никак и ни во что упереться – трон стоял таким образом, что только мешал - в то время как держать дверь в туалет можно было упираясь в стенку. Несправедливость положения находящегося в ловушке очевидна, из-за чего бывать на месте жертвы мне не нравилось, а вот наоборот – веселило безумно. Помню, как он заходил в ловушку, запирал за собой дверь и потом с моей помощью не мог выбраться оттуда часа два. Я держал дверь, наваливая на неё весь свой вес, а он с обратной стороны пытался вырваться из западни, сопровождая весь этот процесс криками на старом добром матерном русском языке. Я даже выучил несколько новых слов, которых ранее не слышал. Когда же мне надоедало его там держать, я просто отпускал дверь, и он с грохотом вываливался оттуда, после чего без всякой агрессии в мою сторону шел в нашу комнату и с прилежанием следил за мной и моими выходами из комнаты, чтобы не пропустить момент, когда я захочу воссесть на трон. До меня только после дошло, что так-то ходить по малой нужде можно было и на улицу, чтобы сократить число моментов пребывания в роли жертвы, тогда я почему-то об этом даже ни разу не задумался. У меня иногда получалось обмануть Никиту. Я делал вид, что ухожу из дома: демонстративно одевался, брызгал на себя духи, брал сумку, хлопал дверью, но оставался в квартире и на цыпочках потихоньку шел в туалет. Но в основном он всё-таки закрывал меня в этом мерзком помещении. Нужно сказать, что в плане терпения он был послабее меня. Если я мог держать его там в течение нескольких часов, то у него это время колебалось от получаса до часа. Кроме того, весь процесс удержания я приправлял своими фирменными шуточками, и в результате получалось очень весело; я ржал, именно ржал, до слёз(и даже он сам похихикивал за дверью), а он просто меня закрывал и держал чёртову дверь, изредка вынося на рассмотрение предложение о том, что он меня прямо сейчас выпускает, и мы больше не будем закрывать друг друга. Иногда я соглашался, он меня выпускал, но при ближайшем его походе к трону мирный договор вероломно мной нарушался, и всё начиналось сначала. Эта забава прекратила своё существование после одного случая. В один прекрасный день он зашел в мышеловку, и она, разумеется, тут же была мной захлопнута. Это был знаменательный день, потому что я установил, наверное, мировой рекорд по удержанию пленника в тронном зале. Закрыл я Никиту утром, часов в десять, а вышел он оттуда вечером, часов в пять. То есть, в общей сложности, я караулил его часов семь. Уж не помню, зачем, но ему срочно нужно было выйти. Он говорил мне о том, что ему очень нужно(может, нужно было куда-то позвонить, может, идти куда-то) выйти. Однако я расценил это, как попытку избежать заключения и держал его там до последнего. Если я установил рекорд по удержанию пленника, то он установил рекорд по силе сопротивления террористу, то есть мне. Так остервенело он не рвался никогда до этого. Дверь буквально трещала, она готова была разлететься в щепки: я давил с одной стороны, Никита – с другой, но он ещё и бил по ней ногами и кулаками. Временами мне даже становилось не по себе, потому что я чувствовал, что за дверью больше не Никита, а Кракен или Цербер, или ещё бог весть какое существо, которое готово вырваться наружу и растерзать меня в клочья, но я упорно продолжал держать. К пяти часам ситуация была раскалена до предела, нервы распалены до температуры кипения, причём у нас обоих: мне было интересно, сколько ещё мне удастся удержать заключённого, ему было интересно поскорее выйти. Для меня было ясно как божий день, что на этот раз это всё явно закончится с какими-то последствиями, что Никита больше не пойдёт, как обычно, в комнату… Так оно и вышло. Тут следует добавить, что в плане физической силы он был лучше меня. Даже при том, что я держал дверь, упираясь в стену, а он с другой стороны просто толкал её, иногда мне приходилось впиваться в дверь, используя все свои силы, доходить до предела собственных физических возможностей, чтобы не дать ему выйти. Известно, что сила человека в стрессовых ситуациях имеет свойство загадочным образом возрастать, тогда появляется возможность сделать то, чего в обычных условиях нельзя было даже подумать осуществить. У меня же стрессовой ситуации не было, мне было дико весело, я ржал до потери сознания и коликов в животе, а это негативным образом сказывалось на моих силовых возможностях. Я ослабел из-за смеха, а он стал сильнее из-за стресса и злости, которая накипела в нём за столько времени. Ещё небольшой нюанс: выключатель, отвечающий за освещение в туалете, находился снаружи справа от двери и, разумеется, мы всегда его друг другу выключали. Таким образом, Никита сидел в туалете, в герметичной комнате со слабой вентиляцией и в абсолютной тьме уже седьмой час подряд. О его тогдашнем психическом состоянии можно только догадываться. И вот в один момент я ощутил, что он налёг на дверь. Мне даже прийти в голову не могло, что он сможет выйти, пока я здесь стою, но он, очевидно, дошел до крайней точки. Никита налегал всё сильнее и сильнее. Вот я уже на той грани, которая для меня считается пределом физических возможностей, а ещё, как всегда, мне до жути смешно. Он продолжал усиливать напор, и тут я совершенно чётко услышал треск двери. Хорошо, что она была довольно толстая, поэтому сломать её человеческими усилиями было невозможно. Внезапно я почувствовал какое-то бессилие. Наверное, я просто измотался. Никита сразу же заметил, что я сдал позиции и резко вложил в один толчок всю свою стрессовую силу. Конечно, здесь я уже не выдержал и был оттиснут от двери. Первое, что пришло мне в голову – «бежать», и я побежал в нашу комнату. Там я попробовал спастись, удерживая дверь, но не тут-то было. Я упёрся в дверь, а Никита тут же налёг на неё с обратной стороны. Мне бы и так не удалось держать её долго, но тут меня предал ещё и ковёр: он пополз по скользкому паркету, и я, соответственно, вместе с ним. Таким образом, последний рубеж обороны был сломлен, и он ворвался в комнату. Я подумал, что сейчас будет настоящая драка, какой у меня не было очень давно. Однако Никита подбежал ко мне и несколько раз пнул меня ногой. Делал он это с очень яростным, даже бешеным видом, но бил явно не во всю силу. Я не стал никак ему отвечать и даже особо защищаться, потому что ощутил какую-то вину, и мне даже стало стыдно за весь этот день. Он очень быстро остыл и буквально через час-другой как будто ничего и не было: мы бухали винишко и смеялись. Однако с тех пор эта наша забава более никем из нас не затевалась, но воспоминания о ней сохранились у нас обоих очень приятные несмотря ни на что. Приятное это чувство – ностальгия по былым временам.
Было у меня и ещё одно развлечение, которое запомнилось ничуть не меньше, чем предыдущее. Дело происходило зимой, когда на улицах лежал снег, и температура была далеко за минус, поэтому окна в домах и квартирах у всех здравомыслящих людей были закрыты. Были они закрыты и у нас. Кровать Никиты стояла аккурат под окном, как раз около того места, где находится открываемая часть окна. Получалось как нельзя удобно для меня, то есть если открыть окно, то весь морозный холод настоящей русской зимы непрерывным потоком вольётся в комнату, первым делом обдав как следует моего соседа. В одно прекрасное утро, вальяжно потянувшись и открыв глаза, я увидел завораживающую картину: Никита лежит раскрытый, безмятежно посапывая в потолок, а его одеяло валяется на полу. Посмотрев несколько раз поочерёдно на окно и на Никиту и быстренько сообразив, что к чему, я преисполнился восторженным злорадством от только что придуманной пакости. Подорвался с кровати, наспех умылся, оделся, в мгновение ока пришел в состояние боевой готовности, даже обулся. И вот, стоя перед Никиткиной кроватью, полностью готовый в любой момент уйти в универ, я ещё раз окинул взглядом комнату, убедился в несомненном успехе затеи и подошел к окну. Никита, разумеется, ничего не подозревал и спал крепко, как обычно. Я просто взял и открыл окно. Настежь. Чтобы оно ненароком не захлопнулось сквозняком, пришлось быстро подложить под него лежавшую тут же на столе книгу «Преступление и наказание». План был осуществлён. Я поспешил ретироваться к двери и стал на выходе из комнаты. А Никита спал. Ледяной сквознячок уже вполне бодренько пошел по комнате прямо через кровать спящей красавицы, что я почувствовал незамедлительно, даже будучи в зимнем пальто, шапке и ботинках. Медведь же прямо передо мной, видимо, и впрямь уснувший до весны, нимало не ощутил ничего странного и продолжал себе сопеть, лёжа на кровати в одних трусах. Я даже было начал слегка приунывать по поводу того, что прикол окажется провален, но тут со стороны красавицы-медведя появилась, наконец, некая реакция: объект начал дрожать, словно осиновый лист на ветру. Его начало прямо-таки колотить от холода, но он всё ещё не просыпался и совершал попытки повернуться то на один бок, то на другой, обхватывать себя руками, чтобы согреться, но они, естественно, не увенчивались да и априори никак не могли увенчаться успехом. Как ни странно, но он не открывал глаза, даже не пытался поднять свою задницу и хотя бы элементарно выяснить, почему в комнате внезапно стала сильно минусовая температура, и с чего это вдруг его обдаёт морозным холодом со стороны закрытого окна. Наверное, сквозь сон он не мог ничего сообразить. Возможно, ему и казалось, что всё это только снится, но это была суровая реальность, это был я. Лишь спустя минут пять он, сильно дрожа всем телом и издавая звуки до костей промёрзшего человека, сел на кровати и отверз свои очи. Окинув взглядом комнату, увидев меня, полностью экипированного и весёленького, в дверях, он всё ещё не мог взять в толк, что, собственно, происходит. Спустя ещё пару минут Никита обернулся к окну, осознал весь происходящий кошмар и, подпрыгнув на кровати, одним движением смёл Достоевского с подоконника на пол, захлопнул окно и ринулся в мою сторону. Но я был готов. С диким смехом и руганью за спиной я выскочил из квартиры. Никита же так и остался стоять на пороге, злой, взбешенный, всё ещё колотящийся от холода и рьяно кричащий мне вслед наилучшие пожелания, ибо дальше бежать за мной он не мог: был в одних труселях. Я, улыбающийся, похихикивающий и в абсолютной степени довольный собой, ушел в универ. Возвращение домой у меня было уверенное и спокойное: я знал, что Халк уже успокоился и превратился в человека. Вообще, заметил такую вещь – если человек сделал мне какую-нибудь пакость, то ставить его на место нужно сию же секунду, иначе потом, когда в душе перегорело, начинаешь задумываться, ругаться с ним или уже не надо, даже появляется какое-то парадоксальное чувство вины, хотя потерпевший тут определённо я, и, таким образом, час расплаты целиком и полностью по необъяснимой причине отменяется, назревавшая ссора сама собой заглаживается. Уверен, эти же мысли всегда посещали Никиту, потому что если я не получал ответки сразу, то не получал её и после. Он делал вид, что всё в порядке, и я ничего ему не сделал. Так и тогда – я всё же с некоторым, больше формальным, опасением вошел в подъезд, оглядываясь, вошел в квартиру, где-то в глубине души ожидая нападения, которого никогда не происходило, не торопясь отворил дверь в комнату и увидел соседа, занимающего положение, в котором я, приходя домой, обнаруживал его почти всегда: лёжа на кровати с ноутбуком на животе. Он первый со мной заговорил, поинтересовался, как дела на учёбе, всё ли нормально, причём интересовался он этим всегда с вполне реальным интересом, чем не переставал меня удивлять. Пожалуй, единственный человек из всех, что я когда-либо знал, который спрашивает у меня о делах не просто для галочки. В своём арсенале психологических черт он явно имел ту, что зовут альтруизмом, но я никогда не пользовался этим, хотя вполне мог. Думается, что это всепрощение тоже оттуда, если не полностью, то частично – наверняка. Так же и теперь он просто сделал вид, что забыл об утреннем инциденте. Но на этом история не закончилась, потому что мне захотелось продолжения банкета, и уже буквально на другое утро я решил повторить опыт. Проснувшись утром от звона будильника, я первым делом повернулся от стены на правый бок, чтобы посмотреть, как делишки у Никиты. Бросив взгляд на соседа, я понял, что он не спит. Игра началась. Видимо, зная меня уже достаточно хорошо, он предположил, что мне захочется продолжить пакостничать, и решил быть начеку. Но я тоже, знаете ли, не как-либо-что, а что-либо-как! Встал с кровати и с сонным видом проследовал в ванную, где умывался столько времени, как я обычно это делаю, потом обычно воспользовался антиперспирантом, обычно оделся, обычно взял сумку, обычно обулся, производя характерный шум, чтобы в комнату было слышно, а после сделал обычный хлопок дверью и всё – для Никиты меня в квартире больше нет. Потом потихоньку разулся, на цыпочках пошел на кухню, где сидел минут десять-пятнадцать, ожидая, пока сосед безмятежно уснёт. Зная его способность к быстрому засыпанию, я не сомневался, что пятнадцать минут – это ещё и много, но мне хотелось действовать наверняка. И точно. Всё так же на цыпочках я подкрался к двери, бесшумно приоткрыл её и убедился, что спящая красавица сопит, а значит погружена в сон. Время приступать к осуществлению плана. Теперь план был куда более спонтанный, чем в прошлый раз. Я нисколько не был уверен в успехе сего замысла, но пообещал себе постараться на все сто. Вернувшись к выходу из квартиры, я взял свои ботинки и вынес их на лестничную площадку: я знал, что Никита туда не побежит, зато я, подхватив их на бегу, смогу отбежать на безопасное расстояние, обуться и спокойно уйти в универ. Итак, я вошел в квартиру, подкрался к двери в комнату, аккуратнейшим образом настежь распахнул дверь, чтобы путь к тактическому отступлению был как можно более широк, подошел к окну и, словно в последний раз, взглянул на красавицу: она спала сном младенца и ничего не подозревала, но была хорошо укрыта одеялом, даже подоткнула его под себя с обеих сторон, чтобы потеплее было. Тихонько, почти воздушно, я повернул ручку и растворил окно до упора. На этот раз в качестве подложки под окно попался под руку «Мартин Иден». Всё тот же нестерпимо пронизывающий русский холод, используя моего соседа в качестве конвейера, начал проникать в комнату. Если в прошлый раз он не ощутил холода, пребывая в обнаженном состоянии, то теперь, будучи упрятанным в толстое одеяло, ему и тем более было наплевать. Никакой мгновенной реакции от него я уж не ждал, но мне было известно, что через небольшой промежуток времени он всё же оклемается от того, что поток чрезмерной свежести из окна дует ему прямо в голову. Тут мне совершенно спонтанно пришла в голову гениальная мысль! Став у ног соседа, я обеими руками захватил край одеяла. Приготовившись, сосредоточив всю силу в руках, я одномоментно изо всех сил рванул одеяло на себя; оно вылетело из-под Никиты как по маслу и осталось всё в моих руках. Тут красавица подлетела, как ошпаренная, над кроватью. Наверное, я её испугал, и пару десятков секунд она не могла понять, что за беспредел творится в этом мире. Потом, осознав суть происходящего, Никита сорвался с кровати, но я уже был в дверях и на всей скорости вылетел из квартиры вместе с его одеялом, а он, по уже сложившейся традиции, остался стоять на пороге в одних семейках. Сначала я хотел унести одеяло с собой и выбросить его в ближайшую мусорку, но потом передумал – всё-таки я не такой изверг – и спустя минут пять вернулся к квартире, открыл входную дверь, быстро бросил туда одеяло, захлопнул вход и ушел, ещё более довольный собой, чем в прошлый раз, в универ. Когда я вернулся домой, Никита меня ждал. Ждал, чтобы просто поговорить. Мы условились, что я больше не буду беспокоить его по утрам. Мы пришли к выводу, что это всё ребячество и что нам, взрослым людям, незачем заниматься подобными вещами. Он не мог сделать мне такую же пакость, потому что моя кровать стояла в противоположном от окна углу, а следовательно его открытие не могло мне никак навредить, однако мог сделать в отместку любую другую, но не делал. Может, не догадался, может, считал, что платить мне нужно именно той же монетой – не знаю, но я чувствовал себя в полной безопасности. Настало новое утро. Я повернулся от стены и взглянул на соседа. Он сидел на своём ложе, оперевшись торсом о спинку кровати, и был погружен в телефон, наверное, играл во что-то, потому что уж больно быстро его пальцы скользили по экрану, да и пялился он в него очень сосредоточенно. На часах семь утра. Никита никогда не просыпался в это время. Он не ходил в универ и полностью смирился с тем, что его в конце семестра отчислят, а после он будет призван в армию. Поэтому чтобы рано подниматься, у него не было ни единой причины, кроме меня. Очевидно, вчерашней договорённости он не доверился. И правильно сделал, потому что я непременно выкинул бы снова пакость с окном. Он сделал вид, что не заметил моё пробуждение и на вопрос о том, почему он так рано проснулся, ответил, мол, чё-т не спится. Наверное, неделю-другую он так поднимался ни свет ни заря, и со временем я забыл про этот прикол.