Я с детства находилась в постоянном трепете перед медициной и тётей доктором. Дяденек в белых халатах я тогда ещё не встречала. Только, став уже взрослой семилетней барышней я обнаружила, что «их у нас есть», что вогнало меня уже в священный трепет. И почти всегда слышала от взрослых, что медицина нынче – дрянь! Врачи – неучи! От них один вред!
Время шло, мы взрослели. Тётеньки и дяденьки в белых халатах лечили нам зубки, заглядывали в горлышко, прописывали сладкие микстуры.
Дядя доктор зашивал мой курносый нос ,разрубленный детской острой лопаткой, другой толстый дядя – профессор Пивоваров, сорвал с меня очки и переломил их пополам, обозвав мою бабулю, зачинщицу этого мракобесия, безграмотной старой дурой. Дядя стал для меня полубогом, и я проскакала домой из военного госпиталя (там у бабушки был блат) на одной ножке, понимая, что такое - счастье!
Серьёзных столкновений, в смысле негатива, у меня с медиками не случалось до моих двадцати пяти. А тут разболелся зуб. Ну мочи нет! Я метнулась к врачу в поликлинику. Даже помню его фамилию, чтоб его! Неделька. Так вот этот Неделька обошёлся мне в месяц мук, больничный и бланж под глазом.
Приступил Неделька к делу с лёгкостью факира. Мол, открой рот, детка, и ни о чём не беспокойся. Постучал, поковырял и вынес вердикт: выдирать к чёртовой бабушке! Не зуб, а пень трухлявый!
А я и не расстроилась. Нижняя восьмёрочка. Кто её там видит? Всё лучше, чем бормашина с голосом трактора « Кировец». Да и не ведала я ещё того выражения, что «Зубья не волосы. Не вырастут».
Неделька, будь он не ладен, сделал мне местную анестезию и отправил погулять в коридоре пятнадцать минут.
У меня заморозились губа и щека, онемело всё, включая горло. А зуб, как болел, так и болел. Я Недельке об этом сообщила, но он не внял. Он уже был на изготовке со щипцами для пыток несговорчивых партизан.
И началось! Света божьего я не взвидела! А он тащит и тащит. А зуб не идёт. Вот тебе и трухлявый пень! Я начала сопротивляться и мычать, мол, больше не могу! Неделька разозлился вконец!
– Взрослая женщина! А так орёшь, как при родах!
Я поняла, что он прав – я рожаю! И воды, главное, уже стали отходить. Но победили сила и устремлённость врача. Зуб, наконец, был плюхнут в плевательницу. А боль, она при мне и осталась. Неделька в ране ковыряется и выносит вердикт: нагноение надкостницы. Сейчас будем чистить.
Об чистить я рассказывать не буду - ни одна цензура мира этого не пропустит, но воды отошли окончательно. Через час пыток я была отправлена домой с больничным листом в дрожащих ручонках. Освобождение на два дня. Через два дня он извлечёт тампоны из раны, и можно идти на работу.
Дома наглоталась таблеток, уснула. А потом боль стихла. Через два дня притопала к эскулапу. Он вытащил тампоны из раны, закрыл больничный, и на следующее утро я пошла на работу. Тут, казалось бы, и сказочке конец. Но не тут-то было!
Зуб, а вернее то место где он ещё недавно был, болело и день и ночь, щека распухла, правый глаз прикрылся. Сынок с трудом меня узнавал, когда я забирала его из садика. Воспитательницы переглядывались.
День на пятый поднялась температура. На работе меня сослали в медпункт при нашей конторе. Там сидела юная и вертлявая Наташка. Она сказала: « Открой рот!» На это требование у меня сработал рефлекс: бежать без оглядки. Но Наташка не та девица, от которой убежишь без ущерба для здоровья.
Пришлось открыть рот. Наташка глянула, причём, небрежно так глянула и говорит:
– Этот мудак там тампон оставил. Он уже прирос, кажись. Я сама боюсь лезть туда. Иди к нему, а пока полощи водкой или одеколоном.
На дворе пятница с субботой и воскресеньем. А я полощу рот тройным одеколоном и реву. Рядом мой маленький сынок гладит меня по головке и просит не умирать.
В понедельник с опухшим лицом пошла в поликлинику. Талончиков, конечно, не было. Но было моё лицо. Мне выдали талончик «по скорой помощи». Я отсидела недолго в очереди. Часа полтора. И предстала пред светлые очи Недельки.
– Что у вас с лицом?
– Доктор, мне кажется, что вы оставили там тампон. У меня такие жуткие бо…
– Что я оставил? Кто вам такое сказал? Сам тампон? – доктор усмехнулся саркастически – злобно и показал рукой на кресло пыток.
Я вспомнила любимые лица, мысленно с ними простилась и присела, как на электрический стул. Трагично и смиренно.
– Откройте рот! – Прозвучало как «Приговор окончательный. Обжалованию не подлежит»!
Я покорно открыла рот.
– А почему у вас изо рта одеколоном несёт? – Неделька поднял красиво изогнутую бровь.
– Я рот полоскала тройным.
– Полоскали, а потом проглатывали? – попытался пошутить Неделька. Но он не учёл с какой целиной непаханой имеет дело. Непаханая встрепенулась и озабоченно спросила:
– А что, надо было?
Эскулап безнадёжно махнул на меня рукой.
Тампон, действительно, к вящему удивлению Недельки, был там. Но он уже с надкостницей сроднился, прирос всеми фибрами матерьяла, скажем так. И началась вторая часть марлезонского балета.
Но я осталась жива. Через пару дней опухоль спала, но под глазом образовался чёрно - фиолетовый синяк. А Неделька выписал больничный и продлевал, продлевал, продлевал…
Только через месяц я обрела приличный, хоть и слегка потрёпанный вид. Выглядела как женщина с историей. В таком виде вышла на работу, полностью уже избавленная от священного трепета перед белым халатом.
Но я не обозлилась, всё забылось. Жизнь катилась, а катятся, как известно не в гору, а с горы. Пока летишь, много чего интересного узнаешь. И ещё не раз обратишься к врачам. Будут и разочарование, и счастливые воскресения. Жизнь. А что вы хотите?
Образовалась новая, платная медицина. Она от бесплатной отличается только денежным эквивалентом. И там вполне могут тебя залечить до полной нищеты. Всё зависит от совести и образованности врача. Лотерея, короче.
История эта случилась давно, но я о ней вспомнила в связи с новой историей, которая случилась с другом семьи. Есть у нас с мужем такой. Поэт. Не Пушкин. Нет! Очень не Пушкин! Но многое, что свойственно поэтам в нём присутствует. Полная незащищённость, деликатность чувств и ненависть к разборкам и скандалам.
И вот звонит нам на позапрошлой неделе поэт и говорит, что ноготь у него на ноге болит так, что ходить он не может. И спать он не может. Об творить, конечно, нет и разговора. Муж начинает заупокойную. Он у меня любитель на костях поплясать. Нет! Не жестокий! Просто считает своим долгом упредить человека про гангрену и про возможную ампутацию.
Я выхватываю телефон у мужа и в приказном порядке советую незамедлительно идти к врачу семейному, брать направление. И дуть к специалисту. Поэт мне подчиняется беспрекословно. Мы дружим. Он – не Пушкин. Я – не Улицкая. Шансы равны. И всегда есть о чём поговорить!
И поэт пилюкает в поликлинику к своему семейному. Тот говорит, что делов тут на три копейки. Ноготь слова доброго не стоит. И щас мы – укольчик сделаем и к собакам его сорвём, как увядшую поганку! Удалим, выбросим и думать забудем.
Поэт, который не Пушкин, покорно ложится на кушетку, весь в радужных надеждах на скорое избавление от мук. Анестезия сейчас моментальная просто. И доктор приступает. Но тут в кабинет врывается какая-то нахальная личность в шапочке медицинской сестры и требует доктора на выход немедленно. На пару минут. Доктор чертыхается, но бежит.
Возвращается, благополучно заканчивает операцию. Сестра, эта же, наглая, в шапочке(! ), делает перевязку, и поэт спасённый, и можно сказать, обновлённый хромает домой.
Анестезия хорошая, ничего не болит. Жизнь налаживается. В голове крутятся рифмы. Поскольку, не Пушкин, то что-то вроде посвящения врачу:
Я болен был и я страдал!
Ты боль унял и счастье дал!
К вечеру анестезия рассеивается, как утренний туман. Рана болит невыносимо! Ощущение такое, что болят все ногти сразу. Стихи писать уже категорически не хочется. Хочется лечь и умереть!
Он звонит нам. А куда ещё? Я посылаю его обратно к врачу. Поэт стыдится докучать и не идёт. Наступает вторая ночь страданий. И вот, когда уже боль через край, он в отчаянии, можно сказать, в агонии сдирает бинты.
Смотрит на свою многострадальную ногу. Приговорённый ноготь на месте, а рядом зияющая рана от удалённого здорового ногтя. В ночное небо вонзается вопль отчаяния.
Утром поэт звонит нам. Муж посылает его прямо в суд. Я опять выхватываю телефон и Христом Богом прошу его срочно ехать в поликлинику и показать врачу его творенье. Разборки будем устраивать потом.
Ну и что вы думаете? Он по сю пору страдает. К врачу не идёт, чтобы не расстраивать эскулапа и не ставить его в неловкое положение. Из дома не выходит. Добрые люди приносят продукты. А этот несостоявшийся Пушкин обдумывает, как бы поделикатнее сообщить доктору о том, что произошла ошибочка.
Конечно, я заставлю его пойти к врачу. Конечно,я поеду с ним , и разговаривать с доктором буду я. Но мне не даёт покоя вопрос: почему мы все такие простофили? Почему нас безнаказанно уродуют нерадивые и безграмотные медики?
И где они? Настоящие врачи! Где? Ау!