Каждый день я прихожу туда. На проводах, натянутых между бетонными столбами, обычно сидят ласточки. В моих глазах они размываются в одну продолговатую форму с торчащим хвостом.
Отбрасываю носком кроссовка дорожную гальку. Вместе с ней летит пыль. Кругом пустыри. Сотня метров вперед - лес. Каждый день я прихожу туда.
Обычно – ни души. Мне всегда кажется, что кто-то тащится за спиной, но стоит нервно обернуться – никого. Отвыкаю оборачиваться.
Недалеко проходит железная дорога. В лесу всегда слышны тягучие гудки поездов. Когда вот так грохочет, кажется, что поезд вот-вот свалится со своих рельсов и покатится по пыльной дороге через весь лес и мою голову. Эта мысль всегда приходит, когда я только подхожу туда. Неплохо бы ее отогнать, но, вероятно, пропала бы добрая половина всего вкуса.
Раз. Я прохожу очередной поворот. Эта дорога длинная только для меня. Где-то внутри она увеличивается в десятки раз. Приходится топтать ее не одной сотней шагов. Два – когда вдруг ощущаешь биение сердца, а ведь казалось, что его нет вовсе.
Еще. Еще. Еще. Мои ноги несутся по местным кочкам только где-то в воображении. В действительности – стою на одном месте.
Три – только потому что принято считать до трех. И потому что, как обычно, страшно.
Сосна или дуб? Сейчас ни черта не понимаю. Чувствую, что земля мнется от ударов железной глыбы, прыгающей через пыльную дорогу и вот-вот достигающей моей головы. Ни черта не понимаю. Это обычно.
Я боюсь глядеть ему в глаза. Я едва осмеливаюсь сделать несколько шагов. Раз, два, три.
Я боюсь, чтобы он не услышал, как бьется мое сердце. Как из легких вырывается воздух. Хочется верить, что он тоже ни черта не понимает.
Он понимает. Он понимает. Это вырывается из моих легких вместе с воздухом. Это скрипит вместе со скрипом раскинутых на дороге, обломанных веток, на которые я обычно наступаю. Это звенит в ушах вместе со страшной тишиной.
Ты понимаешь меня?
Иногда чувствуешь себя древней жрицей, когда каждый раз приходишь сюда. Приносишь жертву.
Умри вместе со мной.
О чем просят жрицы, когда от жертвенника поднимается дым, поднимается от окровавленных камней на которых упокоились чьи-то кости? Иногда чувствуешь себя жертвой.
Когда пальцы скользят по шершавому дереву, когда обхватываешь руками его грудь. Чувствуешь себя жертвой. Когда смотришь в пустые деревянные зрачки, бессмысленно нащупываешь выточенные, неподвижные черты. Когда настолько смелеешь, что прикасаешься к его губам.
Каждый раз я боюсь, что он схватит меня за пальцы, сожмет мои руки, что тогда послышится страшный хруст, и я застыну в этой хватке навеки.
Каждый день он смотрит слепыми глазами мимо меня. Мимо меня – туда, где торчат из под земли сухие, с осыпающейся корой настоящие деревья.
Сжимает пространство.
Все, что попросишь.
Представлять его кем-то. Кем-то живым. Кем-то настоящим.
Всего-то. Всего-то вдохнуть в него воздух из собственных легких. Пусть наконец-то он его почувствует. Только три шага. Нужно только ступить. Нужно только взять его за руку. Я прикоснусь, а он ответит мне деревянной полуулыбкой. Он отвечает ей на карканье пролетающих над нами ворон, отвечает на шум грохочущих туч, слегка улыбаясь, пока нас заливает дождем.
Мертвая тишина. Помню, когда-то завывали ветра. Но это «когда-то» не делит время с моим «сейчас», тысячи мгновений пусть и не сливаются в одно единственное, тяжесть сердца будет давить только в одно время - каждый раз всегда один. Каждый раз - первый, единственный. Желанный.
Только ступить. Каждый раз с затаенной мольбой. Он все равно не отвечает. Его бессмысленные глаза никогда не оживают. Все такой же деревянный, замерший навсегда, обреченный гнить под летними ливнями, трескаться в зимних морозах и под ненасытным солнцем. Деревянное сердце, деревянный взгляд, деревянные ладони. Ладони, которые никогда не потеплеют.
Прикасаюсь к его груди. Провожу пальцем по щеке. Дотрагиваюсь до сжатых пальцев. Только бы он не почувствовал моего горячего дыхания. Все вокруг должно замереть. Каждый раз. Но над нами снова кружат хрипло каркающие вороны. Кружат и кружат, пока ветер поднимается и шумит вместе с колючими сосновыми ветвями.
Закидываю руки ему за шею, прижимаясь ближе.
Ладонью обхватить лицо. Приподнимаясь, согревая дыханием, прижимая холодные губы. Застывая над неподвижным, деревянным профилем, почувствовать двойное биение. Здесь бьется деревянное сердце. Раз, два, три. Быстрее и быстрее, догоняя мое собственное, раздаваясь в унисон. Обдавая горячим дыханием, согретым под моими ладонями, согретым в моих объятиях, заводя руки за спину, обнимая за талию, прижимая ближе. Ближе, сдавливая мое тело деревянной глыбой, ближе, крепче сжимая мои запястья, нагибаясь к моим губам. Еще, еще, еще.
Скажи, что тебе нужно. Все, что хочешь.
Иногда чувствуешь себя жертвой.
Иногда ты хочешь быть жертвой. Закланной на каменном жертвеннике с тонкой полоской крови через плечо.
Ближе, ближе.
Навсегда – под палящим солнцем, под бушующим небом, под уничтожающим взглядом. Застыну в деревянном поцелуе. Всегда можно остановиться. Только освободи хватку, откажись от теплых ладоней, от обжигающего дыхания на твоей коже. От легкого прикосновения.
Ближе, ближе, ближе.
От легкого прикосновения. От мгновения, когда деревянные губы прижимаются к твоим, когда перестаешь слышать карканье над головой, когда перестаешь чувствовать свое тело и биение собственного сердца. Когда его рука запускается тебе в волосы. Когда близко, совсем близко слышишь грохот железной глыбы, прыгающей по дорожным кочкам через весь лес и твою голову.