Ветер. Сумасшедший ветер. Снег не летит даже... Это нельзя назвать полетом - его швыряет. То сверху, вертикально оземь, чтоб разбился, то снизу вверх, столбами, то вдруг тишина и он секунду кружится, как ему и подобает, и вдруг новый выстрел заряда с шумом, прорывая ветви деревьев бьет его параллельно небу о стекло моей машины. Машина вся окутана метелью, но на ней ни одной снежинки – всё сдул этот безумный ветер. Снег сбил шапки сугробов со столбов забора больницы напротив моих окон. Черно-белая ночь. Желтый фонарь то пропадает в толще бури, то вновь его видно, и он освещает только сам себя. Говорят, когда колдун умирает – такая буря. Буквально на прошлой неделе была подобная, выла три дня. Не везет колдунам в нынешнем декабре.
Я не могу уснуть. Пытался, но устал изучать потолок, и в 5 встал. В 5 чего? Утра или ночи? Я смотрел на эту бурю и думал: а вот ведь это и есть жизнь. Часто ли мы смотрим на бешеный ветер? Чаще бежим, прячемся, спасаемся от него, клянем, боимся… Да, из окна теплой квартиры смотреть не страшно. И почему-то злорадно хочется, чтоб упало это дерево. Только не на мою машину! На соседскую. Нет, он ничего не сделал мне плохого. Просто на мою жалко, а зрелища хочется. Рекламный щит, который я повесил на этом фонарном столбе, держится. Во всем городе их было десятки и все давно сняли, а этот будто не посмели напротив окна того, кто его тут разместил. И вот сейчас ветер не смеет. Еще один заряд! Балконное окно прогибается с легким потрескиванием, дверь чуть подается в комнату, будто в ужасе, что сейчас будет раздавлена массой ветра. Нет, не так сильно. Колдун еще поживет. Дух его еще побушует и проклянет кого-нибудь перед смертью. После остановки сердца мозг живет еще 6 минут и, если повезет, оставаться в сознании, можно еще проклясть многих.
Ветер, будто, поутих немного. Я включил свет, взял со стола солдатика и лошадку. Дочка попросила их починить. Солдатика еще позавчера, трех лошадок принесла вчера. У солдатика отвалились ноги. Отвертка, старые винты долой, новые вкрутил, ноги вставил, боец снова в строю. Почему я не сделал этого сразу? Почему она просила и ходила вокруг солдатика 2 дня, а я был так занят, что не нашел 30 секунд? Да не занят я был. Думал, как колдун, что времени бесконечно много. У лошадей оторваны крылья. Завтра надо будет сказать, что не со всеми можно играть, как попало. У некоторых от этого крылья отваливаются навсегда. Вот у этой, с синим крылом, из спины торчит обломок, и его уже ничем не приклеишь – слишком маленький. И ей уже суждено оставаться с одним крылом и воспоминаниями о былой легкости полета. А этой, с зелеными крыльями, повезло больше. Из нее крылья просто выпали, это не смертельно, она еще сможет быть настоящей волшебной лошадкой, если ее беречь. Надо будет завтра объяснить. Снова кусок бури ударился о стекло. Еще часть души колдуна вырвалась на волю. Еще немного и он соединится со своими духами, будет одним из них, продолжит свое дело без якоря-тела. Третья лошадка застряла между жизнью и смертью. Хотя, почему так драматично? Она будет жить при любом раскладе – у нее лишь надломлено крыло, причем так же, как у другой – у основания. Но еще не оторвалось. И приклеить уже невозможно, но еще не всё потеряно. Надо будет объяснить, что такое «хрупкость», надо будет…
Раздался грохот на улице. Я подошел к окну. Это дверь больницы хлопнула и из нее появилась пожилая дворничиха в неестественно красной, для этой черно-белой ночи, куртке. Вышла, огляделась безразлично на бурю и ушла обратно. Но только для того, чтоб через миг вернуться с лопатой и начать свой жуткий ночной (или уже утренний?) скрежет металла о бетонные ступени. Что ей до колдуна? Который это на ее веку? Я стоял и смотрел на странное зрелище с ритмичным звуком. Она прочищала несколько метров, которые тут же заносило таким же слоем снега, как было пять минут назад. Выше сугроб не могло намести – порывы ветра сдували его верхний слой, но и чистым крыльцо не могло оставаться - его тут же засыпало вновь. Дворничиху это ничуть не смущало. 5 утра самое время, чтоб поскрести лопатой о бетон. И не важно, что первые посетители будут в 8, а буря нанесет еще очень много снега. Она будет вновь и вновь возвращаться к двери больницы, и начинать свой десятиметровый скрежещущий путь с лопатой по крыльцу и ступеням…
Душа колдуна не могла выдержать этот звук. Она сорвала огромную ветку от дерева под фонарем и швырнула в дворничиху. Ветка пролетела за ее спиной и уткнулась в сугроб. За скрежетом своей лопаты, увлеченная женщина даже не заметила этого. И тут же ветер стих. Снежинки, плавно кружась, будто вспомнили, как красиво они умеют танцевать свой короткий вальс. Колдун выдохся. Или умер уже? Дворничиха поднялась по ступенькам и начала, в который-то раз, всё сызнова, от двери. И тут же удар снега, в разы сильнее прежнего, опрокинул наметенный, было, бессмысленной лопатой, сугроб. Значит, жив еще, просто обессилил вконец от тупости происходящего. Я вдруг понял, почему душа колдуна покидает так долго и мучительно его тело. Потому что она мечется, она сомневается в необходимости смерти. Колдун понимает, что это лишь переход от хрупкого тела в другое состояние, где душа, возможно, будет в разы сильнее, но он понимает так же, что этот переход – навсегда! Ему есть что терять. У него не будет этих рук, чтоб обнять кого-то любимого, чтоб приклеить крылья лошадке, он не сможет подойти к окну, потому что у него не будет ног, он не сможет увидеть черно-белую ночь, потому что у него не будет глаз, и только одна радость от того, что у него не будет ушей – он не будет слышать бесполезный, безумный, ни в чем не сомневающийся, скрежет лопаты о бетон! И он успеет еще многих проклясть перед лицом своей смерти! И за последние 6 минут после нее…