Лидия Кобеляцкая
НЕУГАСИМОЕ ПЛАМЯ
В Страстной Четверг 3-го Мая 1945 г. шли мы, я с мужем и дочерью, в церковь, к 12-ти Евангелиям. Был тёплый весенний вечер. Аллеи каштанов на Авеню Люиз, где мы жили, были уже в полном цвету. Мы остановились на переходе одной из улиц, чтобы пропустить автомобиль. К нам подошёл средних лет человек и тихо спросил мужа:
- Вы будете русские. Идя сзади вас, я уловил несколько слов на русском языке... или, может быть, мне только показалось.
- Да, мы русские, - ответил муж.
- Прошу прощения за беспокойство. Не можете ли вы указать мне, где православная церковь... Мне говорили, что на какой-то близкой отсюда улице... но я кружусь уже с полчаса по аллеям, но не заметил ни купола с крестом, ни колокольни.
- Русская православная церковь находится на рю де Ливурн. Она домовая, почему, конечно, не имеет куполов... Мы идём в эту церковь к 12-ти Евангелиям... Хотите идти вместе?
- Спасибо, спасибо, с большой радостью, - ответил он.
Мы молча дошли до церкви. Купив свечи, мы встали недалеко от свечного ящика. Служба уже началась. Храм был переполнен. Протопресвитер отец Александр Шабашев, ныне покойный, прекрасно и внятно, не торопясь, глубоким грудным голосом стал читать Евангелия...
Выходя из церкви и осторожно неся зажжённые свечи, мы заметили человека, который шёл с нами. Он стоял, прислонившись к стене дома, бережно заслоняя рукой пламя четверговой свечи от движения воздуха. Когда мы проходили мимо, я взглянула на него. Колеблющийся огонёк свечи бросал неровный свет на его бледное, худое, усталое, точно не живое лицо. В больших светло-голубых широко открытых глазах мне почудилось немое страдание. Он был плохо одет. Серое потёртое драповое пальто было с чужого плеча, а шляпа была совсем изношена.
Увидя нас, он снова подошёл и попросил мужа, где и какой трамвай он должен взять, чтобы добраться до Андерлехта.
- Идёмте с нами, я вам объясню.
По дороге мы разговорились. Мы узнали, что он бывший сельский учитель из Черниговской губернии. Был захвачен немцами и привезён на работу в Бельгию.
- Как хорошо, что, несмотря на такое долгое пребывание в Советском раю, вы не потеряли веры в Бога, остались христианином, ходите в церковь, - сказала ему моя дочь.
При этих словах тень промелькнула по его лицу.
- О, история моей веры в Бога - очень сложна и длинна. Если это не утомить вас, я расскажу её вам когда-нибудь. Это облегчит и мою душу...
В это время мы как раз подошли к нашему дому. Мой муж пригласил его зайти и разделить с нами ужин. Войдя в дом, мы поднялись с дочерью во 2-ой этаж, чтобы зажечь огнём четверговых свечей лампады перед образами в спальнях. Спустившись, я позвала нашего гостя, продолжавшего держать в руке зажжённую свечу, в столовую. Указав на лампаду, висевшую пред образом Николая Чудотворца, я предложила ему её затеплить. Он сделал это, набожно перекрестившись три раза.
После скромного ужина мы перешли в салон. Григорий, опустившись в мягкое кресло и устремив свой взгляд куда-то вверх, вероятно, чтобы лучше восстановить в памяти прошлое, начал свой рассказ.
- Я родился в глубоко верующей христианской семье. Мой отец, рано умерший, был машинистом на железной дороге. Я воспитывался в семье деда по матери в селе С., Черниговской губернии. Как сейчас помню обширную хату деда - зимой занесённую снегом, а весной окружённую цветущими вишнёвыми деревьями. Дед был богатый хлебороб. Перед моим взором встают необозримые поля золотистой пшеницы, заливные тучные луга, стада коров и овец. Любил вместе с дедом и работником рано утром на восходе солнца выгонять на пастбище коров и овец.
В нашем селе была белая большая церковь с высокой колокольней и синими куполами. Мужики были зажиточные, жертвовали много и не скупились на её украшения: в ней были иконы с ризами из серебра в камнях. У батюшки Николая был хороший дом. Мой дед был старостой и стоял за свечным ящиком. Я прислуживал в алтаре батюшке Николаю. Я так любил это делать, что думал: когда подрасту, буду просить батюшку Николая сделать меня священником, как он.
Была в селе и школа. Старый учитель был большим приятелем деда. Всё было хорошо. Но вот грянула война с немцами в 1914 году. Много молодых парней, призванные в солдаты, ушли. Многие не вернулись, погибли в боях, а те, кто вернулись - стали совсем другими. Они перестали ходить в церковь, буянили, дрались, и между собой, и с соседями. Коммунизм стал вить гнёзда в их умах. Село наше, раньше такое спокойное и тихое, превратилось в лагерь пропагандистов. Они выгнали старика-учителя из школы и его квартиры, а на его место поставили коммуниста-безбожника, который стал запрещать ходить ребятам в церковь, говорил, что Бога нет и что всё это только выдумки священников.
Дед запретил мне ходить в школу. Распропагандированные мальчишки смеялись надо мной, дразнили и показывали языки, когда я ходил вместе с дедом и матерью в церковь.
Но в селе были и такие, и это не только старики и старухи, а и молодые парни и девушки, что крепко стояли за веру и не поддавались пропаганде. Несмотря на насмешки, они остались верными христианами.
И вот что случилось однажды. В Великий Страстной Четверг верующие выходили из церкви с зажжёнными свечами в руках. Коммунисты, мальчишки и парни, крича и ругаясь, набросились на них и, понося всех святых, стали тушить свечи и, вырывая их из рук, бросать их на землю и топтать ногами. Испуганные таким бесчинством и глумлением над святым обычаем, многие из верующих, в большинстве женщины с детьми и старики, бросились обратно в храм под его защиту. Возмущенный дед выбежал на паперть храма, забыв даже закрыть свечной ящик. Он стал уговаривать нечестивцев не чинить препятствия верующим исполнять веками освященный православный обычай. К нему присоединился священник с крестом в руках.
Ответом была ругань, смех, богохульные речи, крики безбожников, что церковь надо закрыть. Только внезапно пошедший ливень заставил безбожников рассеяться и спас верующих от дальнейших глумлений.
На следующий день церковь была закрыта. Иконы, хоругви и кресты были выброшены, а ценная церковная утварь и дорогие ризы расхищены. Батюшка Николай и мой дед были арестованы, как бунтовщики против советской власти, и увезены неизвестно куда. Деда моего с побоями вытащили из родной избы. Мать моя бросилась, было, его защищать, умоляя не бить старика, но в ответ получила такой удар, что свалилась с крыльца и ударилась головой о камень... Я плакал и кричал от страха. Меня пинками выгнали со двора... Тётка Дарья приютила меня на ночь. На утро, дав кружку молока, она сказала отнести её моей матери. Когда я пришёл к хате деда, то увидел, что дверь забита досками. Не зная, куда девались дед и мать, я стал искать их, обходя двор и строения. Я нашел мать лежащей неподвижно, с закрытыми глазами, на полу пустого хлева, из которого был угнан весь скот. Я стал звать её: «Мама, мама, проснись, проснись, тётка Дарья молока прислала для тебя… Мать не шевелилась. Рука, за которую я тряс её, была холодной... Я побежал за тёткой Дарьей. Та, с опаской, оглядываясь по сторонам, пришла в хлев. Посмотрев на мать, она сказала:
- Не тронь её, мамка душу Богу отдала. Ты, Гришка, теперь круглый сирота будешь - ни кола и ни двора!
Объятый ужасом, я убежал из родного села. Я скитался от деревни до деревни, от посёлка до посёлка, голодный, оборванный - стал одним из беспризорных, которые тысячами наводняли тогда нашу родину. Питался тем, что находил в сорных кучах или что давали, Христа ради, сердобольные люди. Раз, в один особенно холодный вечер, я забрёл в пустой амбар и крепко заснул на ворохе слежавшейся грязной соломы... Проснулся от того, что кто-то сильно тряс меня за шиворот... Я закричал от страха и боли и открыл глаза. В полумраке я увидел, что был в руках милиционера. Он потащил меня в комиссариат. Так я попал в приют беспризорных, где детей коммунисты делали безбожниками, отчаянными коммунистами и комсомольцами - негодяями.
Когда я подрос, меня послали «для испытания» в школу села, где я раньше жил с дедом и матерью - учить «советской грамоте» крестьянских ребят. Но не только для этого: я должен был следить за теми, кто остались верующими христианами, разыскивать тайные скиты и катакомбные церкви и скрывающихся там священников. Меня предупредили, что если я не буду это исполнять, то меня сошлют в Сибирь и сгноят в концлагере. Я готов был идти на какую угодно каторжную работу, но не на предательство. Семь лет коммунисты убивали, вырывали, уничтожали во мне всё, чему учили меня дед, мать и священник Николай, всё святое, честное и порядочное. Но их усилия были напрасны. Моя душа скрылась под непроницаемым для них покровом. Делая вид, что я принимаю всё, что мне втирали в душу и мозги, я оставался человеком, а не зверем-коммунистом. А если бы узнали они мною двуличность, я предпочёл бы быть сосланным в концлагерь или даже быть повешенным где-нибудь на дереве, но не стал бы предателем. Таким образом, когда я отправлялся в свою деревню по их назначению, то я понимал это как предстоящий мне подвиг, как служение верующим. Горе было, что крестьяне, которые хранили веру в Бога, сторонились меня, как коммуниста. Те же, которые стали коммунистами, тщательно следили чуть не за каждым моим движением, каждым шагом. Игра была очень сложной. Всё-таки, мне удавалось почти всегда так или иначе предупредить верующих об опасности, которая им угрожала.
Однажды, это было в апреле 1940 года, районный комиссар велел мне разыскать тайный скит, где служил один священник, который собрал вокруг себя верующих и привлёк даже многих отошедших от Церкви.
Где находится этот скит, и какая тропа вела к нему, безбожники разведать не могли. Поручили это сделать мне.
По левую сторону села были раскинуты луга, поля и пастбища, по правую поднимались леса с крутыми оврагами и непроходимыми топями болот. Как предупредить священника о грядущей ему опасности, как спасти скит?
Я решил идти в лес рано утром, когда все были на полевых работах, взяв с собой фляжку с водой и кусок хлеба. Тщательно осмотревшись, нет ли вблизи школы, где я жил, кого-нибудь, следившего за мной, я вышел, накинув на плечи зипун, и зашагал по дороге в лес. Дорога была пустынна, ни одной души. Я углублялся в чащу леса, по маленькой еле заметной тропе. Шёл я больше двух часов. Никого не встречал кроме белок, перескакивающих с сучка на другой. Тишина нарушалась лишь хрустом валежника под моими ногами. Яркие лучи весеннего солнца, пробиваясь сквозь раскидистые ветви сосен и елей, бросали узкие золотые полосы на мох чащи, по которой я шёл. Чаща становилась всё гуще, всё непроходимее. Но труднее всего было перейти болото. Перепрыгивая с кочки на кочку, я ступал иногда ногой в жидкую, затягивающую топь...
Уже стало вечереть. Тяжёлые фиолетовые тени залегли между стволами деревьев. День кончался. От влажной земли стали подниматься клубы тумана. А я шёл и шёл, всё дальше и дальше. Шёл с надеждой, с верой, что милосердие Господа велико, и Он поможет мне выполнить долг.
Было почти темно, когда, идя по склону оврага, я заметил жёлтый, мерцающий огонёк, другой, третий... Скит!.. Скит, Господь Милосердый помог мне его найти!
Неземная радость наполнила моё существо. Я буквально соскользнул с оврага к этим огонькам...
Я стоял у ствола высокой сосны. Никто из верующих, стоявших с зажжёнными свечами в руках, не заметил моего появления. Благоговейно слушали все Святое Евангелие, которое читал, на покрытом епитрахилью пне срубленного дерева, худощавый, с одухотворённым лицом, подвижник-священник.
- Слава долготерпению Твоему, Господи, слава Тебе, - зазвучали тихо голоса по окончании чтения Святого Евангелия.
Я продвинулся немного вперёд и оказался рядом с высокой девушкой с завязанным назад по-украински платком на голове.
- У тебя, парень нет свечи. У меня есть одна в запасе, - сказала она, вынимая из кошёлки самодельную восковую свечу. Она зажгла свечу от своей свечи и подала мне.
Было за полночь, когда чтение 12-ти Евангелий кончилось. Священник, имя которому было Пётр, произнёс проникновенным, доходящим до глубины души голосом, слово, часть которого врезалась в мою память:
- В древние времена, когда Иерусалим был под властью христианских государей, христиане Св. Града проводили ночь на Великую Пятницу в общей молитве. Собравшись в Сионскую церковь, христиане отправились из неё крестным ходом во главе с патриархом и всем духовенством в церковь на горе Елеонской, построенную царицей Еленой на месте, где Господь беседовал с апостолами перед своими страданиями. Эта беседа записана в Евангелии от Иоанна, каковое евангелие, первое страстное, и прочитывалось. По прочтении его крестный ход отправлялся на место Гефсиманской молитвы Спасителя и предания Его Иудой, и здесь прочитывалось евангелие об этом, вто-рое страстное. Затем крестный ход отправлялся на иные места священных воспоминаний о страданиях и смерти Спасителя, и там прочитывалось соответствующее воспоминанию св. евангелие. Так прочитывалось 11-ть евангелий, после чего крестный ход возвращался в Сионскую церковь, где в заключение прочитывалось 12-ое евангелие о запечатании Гроба Господня и поставлении стражи у него. Между евангелиями, во время крестного хода, христиане пели св. песнопения, кои поём и мы. В руках у христиан были светильники. По примеру их, и мы стоим во время чтения страстных евангелий со свечами.
- Да будут наши молитвы к Господу Спасителю пламенны, да горят наши сердца к нему чувством благодарности и ревностью жить по Его заветам.
По окончании службы я подошёл к отцу Петру, сказал ему, кто я, и сообщил о грозящей ему и верующим опасности. Отец Пётр благословил меня и произнёс:
- Я отвечу тебе, сын мой, словами Самого Господа к народу и ученикам: «Кто хочет идти за Мною, отвергись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною», и скажу тебе еще: «В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: Я победил мир». Вот и ты, сын мой, если хочешь послужить Христу Спасителю, оставайся здесь в скиту с нами и послужи слабым и угнетаемым.
Я так и сделал. Безбожники скита не нашли. Когда вспыхнула война, и пришли немцы, они захватили весь скит и угнали нас на работы в оккупированные ими страны. В пути я часто помогал Марусе, так звали девушку, во всех её затруднениях. Мы полюбили друг друга, и она обещала стать моей женой. Но немцы погнали нас на работу не только в разные места, но и в разные страны. Меня в Бельгию, а её в Германию. И вот я жду от неё известий, когда кончится война. Я верю, глубоко верю, что Милосердный Бог поможет мне узнать, что с ней и где она.
Окончив свое повествование, Григорий встал и, поблагодарив за гостеприимство, сказал:
- Спасибо за ласку и за радость, что выслушали историю моей жизни. Так тяжело быть одному, да ещё в чужой стране. Надеюсь встретиться с вами завтра на выносе Плащаницы. До свидания.
Рассказ Григория произвёл на нас большое впечатление. Отрадно было знать, что, несмотря на весь гнёт коммунистов-безбожников, в душах Русского народа пламя веры остаётся неугасимым.
Теперь Григорий не один. Рука Божественного Провидения помогла Григорию отыскать, без знания немецкого языка и в том хаосе, который царил тогда в побеждённой Германии, среди массы людей, схваченных из разных стран, бывших под их оккупацией, ту девушку, которая в столь памятный ему Страстной Четверг на всенощной в скиту дала ему восковую свечу для слушания 12 Евангелий.
Теперь Григорий счастлив, любим и имеет с белокурыми кудрями шалунишку сына.
Лидия Кобеляцкая
("Православная жизнь", 1958 г.)
Об авторе рассказа смотрите здесь: http://www.proza.ru/2016/12/19/1342