Афган, где я не был

В год 70-летия Победы в Ижевске вышел сборник воспоминаний, собранных Удмуртским отделением ветеранской организации «Боевое братство». Он содержит тексты, написанные лётчиками, многие из которых отлетали в «горячих точках», прошли Афганистан, Среднюю Азию и Кавказ.
Я в период своей военной службы в самолёте побывал лишь однажды – когда нас после Оренбургской «учебки» везли на Дальний Восток. Но вышло так, что на боевом дежурстве в 180-й зенитно-ракетной бригаде ПВО я «летунов» и наших, и «сопредельной стороны», видел ежедневно и на индикаторе кругового обзора, и в телевизионно-оптическом визире. Конечно же, на удалении в десятки километров мы могли различать лишь силуэты самолётов и вертолётов и получать от наших сигнал ответчика «свой-чужой»; в качестве учебных целей мы сопровождали лайнеры по их эшелонам, да изредка командующий, проверяя нашу боевую работу, вылетал из штаба округа замысловатым маршрутом на вертолёте, а потом сверял, сколько раз мы его «учебно сбили». Про свою службу мы шутили тогда: «Сами не летаем, и другим не даём…»
И на срочной службе, и после, в органах КГБ, я, слава Богу, никого не убил, да и в Афганистане моё физическое тело не побывало. Но вот душой мне пришлось побывать там много раз, и вышло так, что «Афган», хотя и по касательной, но коснулся близко и меня самого, и многих моих друзей. Поэтому своим сознанием, ментально, я очень близок тем, кто совершал боевые вылеты или видел врага в лицо.
В последние годы, став инвалидом, я взялся за написание книг по истории и немало преуспел в этом, выпустив около 50 наименований научных монографий и журналов, стал профессором и членом разных творческих союзов. Но свою личную историю я пока не рассказывал никому, и здесь её фрагмент излагается впервые. Надеюсь, что мой рассказ о таком явлении, как Афганская война, будет интересен и моим одногодкам, и молодым людям из поколения наших детей. Возможно, они поймут, чем мы жили тогда, на закате Советского периода Российской истории, и как «Афган» повлиял на формирование сознания современного россиянина и, в итоге, перекроил карту мира.

«Переводчик» и другие

Теперь мы знаем, что советские военные специалисты работали в Афга-нистане задолго до декабря 1979 года. Введение ограниченного, а, по факту, значительного контингента советских войск в эту страну совпало по времени с началом моей учёбы на историческом факультете Удмуртского госуниверситета. Разумеется, студенческая жизнь буквально оглушила меня количеством новой информации, новых впечатлений. Каждый день было что-то невиданное, и казалось, что вот это – то, и должно остаться со мной навсегда, но назавтра приходили в мою судьбу другие люди, появлялись иные впечатления и более высокие задачи.
Наверное, самым ярким моментом начального периода моей студенче-ской жизни была моя встреча с доцентом В. Когда он вышел на сцену ДК «Металлург», где нам вручались студенческие билеты, мой однокурсник Миша Кричевский восторженно загудел мне на ухо: «Вот, смотри, он 12 языков знает, работал переводчиком в Индии и Афганистане». Но доцент впечатления крутого мужика не производил: рыжая борода, синий кримпленовый пиджак, красные ботинки на высоких каблуках, мягкая речь, закруглённые жесты маленьких мягких рук. «Ух ты, подумалось мне: «в Афганистане, в «Черном тюльпане», с водкой в стакане…» Правду сказать, та культовая песня А. Розенбаума появилась позднее, но отмеченное несоответствие запало в душу мне уже тогда: если такой «дяденька» смог, то я-то, спортсмен, чемпион города, и подавно смогу?
События афганской войны были тогда темой, не то чтобы  запретной, но не популярной  для обсуждения, и сам доцент В. деталей своего пребывания в Афганистане нам не рассказывал, но при том и слухов о себе не опровергал. Это многозначительное умолчание порождало в нас подозрения, что он выполнял за рубежом какую-то важную секретную миссию. Через много лет, когда тот доцент уже сделался профессором, один из руководителей Удмуртии, произнося торжественную юбилейную речь при вручении профессору В. ордена, снова подчеркнул, что юбиляр трудился в качестве переводчика в Индии и Афганистане. Сам господин В., в изданных им автобиографических книгах, также сообщал, что работал переводчиком в Афганистане, и что в Индии ему открылся мир 850 языков (!?), и «скромно» умалчивал о деталях. Благодаря этому, он много лет был окружен ореолом загадочности и «героизма».   
Я не говорил бы об этом здесь, если бы не знал достоверно всей правды об этом «афганском переводчике». А правда такова: господин-товарищ  В. действительно в середине 1970-х гг., задолго до афганской войны, выезжал в Индию в качестве туриста. Группа была составлена, в основном, из жителей Удмуртии, и английского языка из них никто не знал. В Индии, действительно, по просьбе руководителя группы тот человек объяснялся с персоналом гостиницы. Руководителем той туристической группы являлся сотрудник обкома комсомола и мой дальний родственник  Григорий Леонидович Ф., который и рассказал мне это. А когда я уже служил в Воткинском горотделе КГБ, то поддерживал служебный контакт с заведующей районной психо-неврологической больницей. Узнав, что я по первому образованию историк, она обрадовано воскликнула: «У меня там, на истфаке, тоже есть знакомый и даже земляк, – и назвала фамилию В. – Мы с ним вместе в Индию ездили». Я, заинтригованный, попросил её рассказать об обстоятельствах той поездки. Она вспомнила, что, когда их поселили в гостиницу в Дели, то было жарко, а в номерах стояли кровати без одеял. И надо было попросить дополнительные простыни, ибо спать неукрытыми, даже в жару, им было непривычно. И вот тогда-то они попросили В.: «Иди, договорись. Ты же МГУ заканчивал, тебя там должны были научить, как с иностранцами обращаться». Свидетельницей того разговора В. с администрацией она не была, но дополнительные простыни им выдали. А что же Афганистан? Действительно, на обратном пути самолёт совершил посадку в Кабуле, и туристов провезли на автобусе по городу в качестве обзорной экскурсии. Ту поездку в Индию дама-психиатр вспоминала со смехом: они с подругой взяли по две бутылки водки, чтобы поменять хоть на какие-то сувениры, ибо иностранной валюты нашим туристам тогда почти не давали, но «земляк», т.е. В., их застращал, что такой операцией они, дескать, подорвут престиж удмуртского народа и советского гражданина в целом. В результате, ту водку они не только индийцам не променяли, но и сами пить за границей постеснялись и привезли назад в Удмуртию!
***
Наша жизнь тогда была во сто крат беднее предметами потребления, чем сейчас; не было и того объёма развлечений, событий, одежды, пищи. Молодым трудно даже представить, что мы тогда могли по талонам выкупить 200 граммов масла, 1 кг. мяса и 1 кг. сахара в месяц и как-то кормить семьи. На фотографиях тех лет толстяков не увидишь…
Советский человек  гораздо меньше ездил за рубеж, чем россияне в по-следние  «предкризисные» годы, и сравнить свою жизнь с заграничной не мог. Мы жили, так сказать, в воображаемом мире, который сами строили из прочитанных книг, мечтали походить на идеальных героев и верили, что всё у нас будет хорошо. Была, так сказать, уверенность в завтрашнем дне, а мечтать было легко: всё же минимальный набор доступных товаров и социальных услуг то государство обеспечивало всем: бесплатное образование, медицина, фактически дармовое жильё, студенческая стипендия в 40-50 рублей... Что и говорить, такая жизнь была похожа на комплексный обед в студенческой столовке за 50 копеек; вроде, белки, жиры, углеводы, витамины – всё на месте, но как-то пресно, хочется чего-то «эдакого»… 
Те, кто умел, «перчинку» себе придумывали сами, и «афганская» тема, как я показал выше, была в те годы у «выдумщиков» особенно популярна; другой, столь же интригующей, темы просто не было. Но попадали под её влияние не только преподаватели университета.
В нашей группе училась студентка по имени Светлана. Училась хорошо, но была зубрилой: докладывая на семинаре, даже закрывала глаза, чтобы не сбиться с заученного текста. Поговаривали, что у Светы была несчастная любовь: жених погиб в Афганистане. Действительно, девушка носила обручальное кольцо на пальце и «интересную бледность» на лице. Как-то мы с компанией напились у неё на квартире; я полез целоваться и обнаружил, что кольцо у Светы вовсе не обручальное, а просто перстенёк повёрнут гладким наружу. Никому я об этом не сказал. После говорили, что какой-то жених снова у неё был, да сгинул. И потом, вплоть до выпуска из вуза, когда уже у нас стали создаваться семейные пары, девчонки говорили про Свету, что она замуж не идёт оттого, что «всё женихи в Афганистане гибнут». Не знаю, правда это или нет; среди погибших в той войне числятся даже 5 генералов (трое из них сгорели в подбитых душманами «вертушках»).
Лет через 20 после выпуска мы с супругой встретили Свету, и выясни-лось, что замуж она всё-таки сходила и даже сделалась Заслуженной учительницей Удмуртии или даже России.

***
Однажды, посреди семестра, нам на курс перевели нового студента. Игорь С. был старше нас, успел отслужить армию и относился к нам покровительственно. Как-то на студенческой пирушке в общаге он, в изрядном подпитии, «завыступал»: «Вы, сынки, да чё вы видели, а у меня пуля сидит здесь» – и показал на живот. Мы уважительно притихли, смекнув, что пулю он мог получить не иначе, как на «той самой» войне. В другой раз в аналогичной ситуации он показал, что пуля у него сидит где-то в груди. А на третий раз ему показать «где пуля сидит»  уже не дали, прервав громким и дружным смехом. Так и прозвали его «блуждающая пуля», а стороной выяснили, что служил он в конвойных войсках МВД, был, как тогда говорили в армейской среде, «краснопогонником», охранял тюрьму, но стеснялся признаваться в этом.
Говорили, что после вуза Игорь был в командировке в Чернобыле. Сам же он вполне серьёзно сообщал мне при встрече, что ездит в командировки в королевство Непал; тамошняя королева – русская по происхождению и его хорошая подруга …


***
Таким образом, можно заключить, что «афганский синдром» сказался не только на психике солдат – участников боевых действий, но что-то сдвинул и в сознании тех, кто от войны физически был далеко?

Куда я попал вместо ВДВ

Будучи студентом исторического факультета Удмуртского университета в Ижевске, я отчётливо понимал, что учителем в школе никогда работать не стану и сознательно готовил себя к совсем иной карьере. Порядок тогда был такой: вместе с дипломом выпускник получал направление на работу, где и должен был отработать не менее трёх лет. А так как военной кафедры в университете не было, всех годных по здоровью выпускников призывали на службу в армию. В армию тогда призывали до 27 лет. Но была и легальная возможность «откосить»: во-первых, отсрочку получали учителя  сельских школ, во-вторых, по причине нервных или психических заболеваний, в-третьих, можно было поступить в аспирантуру. Один мой приятель, Р., с которым мы дружим вот уже более пятидесяти лет, залёг тогда в «психушку» на лечение и получил «белый билет», а после закончил аспирантуру и защитил кандидатскую. Сейчас доцент Р. служит в Техническом университете, воспитывает, так сказать, молодёжь. Другой мой тогдашний приятель, Н., ловко распределился в школу, которая считалась сельской (она была расположена в пригородном районе), но куда он ездил из дома на городском автобусе. А когда работа в школе стала в тягость, он, по проторенной дорожке, также залег в «психушку», и я писал ему из армии письма. После он также защитил диссертацию. Теперь Н. – член-корреспондент Российской академии наук по отделению истории и филологии.
Я же ни в психушку, ни в аспирантуру не стремился и планировал иной путь. Несколько лет я занимался карате (которое потом стали называть руко-пашным боем), выполнил норматив кандидата в мастера спорта по стрельбе из пистолета по силуэтам, закончил автошколу и получил права водителя, самостоятельно изучал английский язык. В начале пятого курса, когда нас распустили для написания дипломной работы, я, чтобы времени даром не терять, отправился в Индустриальный райвоенкомат (сейчас в этом помещении патриотический клуб и музей ветеранов Афганистана) и попросил направить меня в ДОСААФ, в школу парашютистов. Направление такое я, конечно, получил, легко сдал в эту школу вступительные экзамены (помню, надо было подтянуться 15 раз) и даже приступил к занятиям. Однако на медкомиссии «срезался»: доктор увидел у меня рубцы на барабанных перепонках. Рубцы эти были у меня с детства, так как я переболел воспалением среднего уха: барабанные перепонки мне прокалывали и гной вымывали струей из шприца. После этого в детстве я даже на какое-то время оглох и даже почти разучился говорить. Но потом всё нормализовалось, и лишь на перепонках остались следы давней болезни. Тем не менее, на медкомиссии мне сказали, что в парашютисты меня не пропустят, ибо во время прыжка, при резкой перемене давления, по рубцам перепонки снова могут лопнуть, а инвалиды «войскам дяди Васи» (ВДВ) не нужны. Я снова кинулся в военкомат, и мне дали направление в школу радистов-телеграфистов, ибо в армию я решил идти не просто так, а специалистом. Помню, что инструктором нашей группы был замечательный парень – Вася Куранов. Я был крупный, мускулистый, старше одногруппников на 4-5 лет, меня назначили старостой группы, а ребята звали «старшой» или дядя Лёша. Экзамены в радиошколе мы сдали весной, а вскорости я защитил диплом в УдГУ и получил распределение учителем истории в одну из ижевских школ. Но и на распределительной комиссии, и в отделе образования, и в школе я всем заявил вполне честно, что на педагогическом поприще не задержусь, и с первым же призывом, т.е. осенью того же года, ухожу в армию, после которой у меня появится «свободный диплом».
Вышло так, что со своими ребятами из радиошколы я встретился через полгода после выпуска, уже на призывном пункте. Помню, приятели с истфака пришли меня проводить: играли на скрипке и флейте, мы пили портвейн, и при мне была торбочка с мамиными пирожками. Я, как обычно, встал на правый фланг строя, в котором стояли все мои «братки» из ДОСААФа, и был уже очень рад тому, что снова оказался в знакомом коллективе, и у нас будет общая судьба. Перед строем стояли представители воинской части, куда нам предстояло ехать; так называемые «покупатели». И вот, буквально за секунду до того, как прозвучала команда «Напра-ВО! В автобус шагом – марш!», знакомый мне по предыдущим обращениям военкоматовец, капитан-десантник Кашпулин, молча и неожиданно для всех, выдернул меня из строя, как морковку из грядки, и увел в свой кабинет. Подождав, пока автобус с командой отъедет, он, заметив моё недоумение, пояснил: «Вся эта команда идёт в Афган. А Родина тебя не для того 5 лет учила, чтобы…» Мне приказано было явиться на следующий день. Я вышел из военкомата и не знал, радоваться мне или грустить. Приятели тоже были в растерянности. В общем, мы купили ещё портвейна и закусывали его снедью из моей сумки. На следующий день студенты снова проводили меня, и мама опять напекла пироги. Тут уж никакой заминки не было, команда, в которой было нас 7 или 8, все «полуторагодичники», т.е. с высшим образованием, под началом сержанта с танковыми эмблемами поехала на вокзал. Так, через сутки я оказался в Оренбурге в учебном полку, где готовили специалистов на зенитно-ракетный комплекс «Круг» противоздушной обороны (ПВО).
Ребята из той команды, ушедшие в Афган, спустя годы, встречались мне. Причем, они сами узнавали меня, подходили на улице, здоровались, рассказывали, что такой-то убит, а такой-то награждён. Мне было всегда очень неловко: в моей собственной жизни за эти годы произошло столько всего, и столько наслоилось на память, да и эти люди, которых я видел 18-летними мальчишками, настолько возмужали и изменились внешне, что я с трудом их узнавал, а уж беседу о тех, других парнях, и вовсе поддержать не мог. Горько сознавать, но я их просто забыл. Лишь бы страна не забыла…

Форма номер восемь

В те годы про то, что в Афганистане идет война и погибают наши солдаты, мы, конечно, знали. Хотя никаких торжественных похорон или статей в газетах про боевые подвиги мы тогда не видели, да и сами «афганцы» с наградами на людях не показывались. Так, доходили отдельные слухи, что у кого-то сосед вернулся без ноги, а у кого-то с орденом (в основном, говорили про орден Красной звезды). Одним словом, та война была, как бы, в каком-то другом мире и от нас очень далеко. Лишь много лет спустя я узнал, что за все 10 лет Афгана потери советской армии убитыми составили около 26 тыс. человек. Много это или мало? Те, кто потеряли там своих родственников, таким вопросом не задаются. И мы склоняем свои головы перед теми, кто не дождался из Афгана сына, брата, мужа или отца. Но, с другой стороны, в тех же 80-х только в автотранспортных происшествиях, и только за год, страна теряла то же самое число людей – около 26 тыс. Таким образом, те потери оказались, как бы, размыты в масштабах общей ежегодной убыли населения Советского Союза, которое тогда составляло более 250 миллионов человек.
Так уж устроена жизнь, что взрослые, но не старые ещё люди, в компаниях обсуждают, как правило, одни и те же темы. Женщины рассказывают, как они рожали детей, и делят свою жизнь на периоды до беременности и после рождения того или иного ребенка. Мужчины, в свою очередь, рассказывают о событиях того «героического периода», который пережил каждый из них. Это сейчас, сплошь и рядом, в компаниях мы встречаем людей, которые по своему почину прыгали с парашютом, пилотировали летательные аппараты, спускались на дно морское с аквалангом или объездили полмира. Всё это сейчас доступно – были бы деньги. А в советские годы все эти возможности для сильных ощущений и незабываемых впечатлений давала молодому человеку лишь воинская служба. Много раз мне приходилось слышать, как мужчины говорили, что вся их жизнь это была скучная череда зарабатывания денег: дом – работа, работа – дом, и нечего вспомнить, кроме военной службы. И в самом деле, мы неслучайно помним из нашей жизни именно эти годы, когда мы были среди друзей, «один за всех, и все за одного», когда каждый круглые сутки был на виду; что называется, если слабак, то за соседа не спрячешься, а если уж ты молодец, то это признают все и сразу.
Поэтому в то время к службе в армии многие из нас стремились, о службе мечтали, ибо в обыденной, мирной жизни пассионарий, т.е. человек сильных страстей, проявить себя почти никак не мог. Хотя в школе нас и учили, что «и в мирной жизни всегда есть место подвигу».
Про Афган и про войну мы в то время знали очень мало. Я тогда прочитывал  каждый номер молодежной газеты «Комсомольская правда», но там об этом писали сущую ерунду: какие-то репортажи про то, как наши воины-интернационалисты из «ограниченного контингента» помогают афганцам восстанавливать мосты и школы, строить дороги и убирать урожай. Эти статьи порождали тогда у нас лишь недоумённые вопросы: кто и зачем взорвал эти мосты и школы? Как афганцы раньше без дорог обходились? И как, после того, как наши солдаты, рано или поздно, уйдут, они будут собирать свой урожай?
Про себя сказать могу определённо: я на эту войну попасть хотел и ничего страшного для себя в ней не предвидел. Вследствие ежедневных тренировок в тире стрельба сделалась для меня делом рутинным, физически я был настолько крепок, что пробегал 10 км за 40 с небольшим минут и, после спаррингов с полным контактом и даже травм, ни встречи с врагом, ни боли от ранений не боялся. То ли я не переживал по поводу  возможных опасностей по своей глупости и наивности, то ли действительно был психически готов к войне? Трудно судить теперь.
Следующий шанс попасть в Афган мелькнул передо мной уже в армии. Где-то под конец полугодичного курса обучения в Оренбургской «учебке», весной 1984 года, наш комсорг батареи сержант Якунин сказал, что отличники смогут добровольцами попасть в Афганистан. Я, разумеется, был членом Коммунистического союза молодежи и все экзамены сдал тогда на пятёрки. Теперь мне кажется, что тогда, тридцать лет назад, я написал такое заявление, но определённо утверждать этого не берусь, хотя, здраво рассуждая, кого мы на той войне могли сбивать своими зенитными ракетами? Такие заявления с просьбой «отправки на фронт», инспирированные политотделом, наверное, были всего лишь необходимыми для существования коммунистической системы свидетельствами лояльности и готовности, как говорилось, «отдать свою жизнь за идеалы…»?

Тогда же в армии, но уже в строевой части в тайге под Хабаровском-43, снова бродили слухи о том, что кого-то, то ли из нашей бригады, то ли из соседней, отправляют в Афганистан. Слухи «подкреплялись» тем, что в строевой части (по-граждански говоря, в отделе кадров) был приказ, отпечатанный в виде книжки, о введении новой формы одежды, которую почему-то называли «афганкой». Мой дружок – писарь строевой части, призванный с третьего курса филолог из Владивостока – мне этот приказ показывал, и нарисованные там молодцеватые солдаты в кепи с козырьком (у нас были пилотки), в пригнанной форме и высоких ботинках на шнуровке (сейчас их называют берцы) выглядели очень необычно и презентабельно. Честно сказать, я к тому моменту свою форменную одежду уже сильно поистрепал, и сапоги от постоянной болотной сырости у меня и моих сослуживцев разваливались, не выдержав «положенных» сроков носки; и солдатики на этих картинках, одетые с иголочки, подсознательно влекли нас ехать хоть куда, хоть к черту на рога, но лишь бы в новой форме. Про свою одежду мы тогда говорили: «форма номер восемь: что украли, то и носим».
Разумеется, всё, что нам было положено из одежды по Уставу и нормам довольствия, мы получали точно в срок, и, возможно, где-то в городском гарнизоне солдату и хватало одного мундира на 6 месяцев, сапог – на 9 месяцев, шинели – на два года, но не у нас; когда в одной и той же одежде приходилось и лес валить, и в наряд по кухне ходить, и караулы «тащить», и своих «железных коней» обихаживать. (Выдаваемые нам танковые комбинезоны помогали мало: они пропускали воду, солярку и масло, и ткань их буквально расползалась от частой стирки в бензине. Я был бы и рад купить тогда новые сапоги и х/б; «зарплата» мне позволяла, но купить было негде.)

«Под Кандагаром было круче»

Из армии я пришел весной 1985 г. Как-то так вышло, что до нашего призыва лица с высшим образованием служили год, и после нас – опять год, а мы попали в период, когда несколько призывов служили по полтора года. Но я не жалею об этом, и  очень благодарен армии, как великой школе жизни. За эти полтора года я реализовал себя вполне, став командиром отделения, специалистом первого класса, отличником СА. Да и денежного содержания (за звание, за должность, за особые условия службы) я под «дембель» получал вчетверо больше рядового солдата-первогодка. В армии всё казалось легко и просто: по подъёму надо встать, сбегать на зарядку, произвести утреннюю поверку, а потом, если ты не выехал в поле с батареей, и старшина с термосами не «потерялся», то тебя трижды в сутки покормят, а по отбою ты ляжешь в свою кровать. Как говорится: «за тебя думают командиры». Понятное дело, на гражданке свою судьбу пришлось устраивать самому, и меня там никто не ждал и места рабочего не «нагрел». Так сказать, «отдышался» я уже только в качестве инженера режимно-секретного отдела Ижевского мехзавода. И тут я обнаружил с немалым удивлением, что нас, «дембелей», ещё вчера членов единой солдатской семьи, делят на два сорта, на две неравных «кучки»: меньшую, так сказать, «отборную кучку» составляли те, кто имел статус «афганца», те, кого приравняли к участникам Великой Отечественной войны. Правду сказать, их было тогда очень мало, гораздо меньше, чем теперь разного рода льготников, и мы, бывшие солдаты, да и всё общество, вполне спокойно воспринимали, что этим 20-летним «ветеранам» давали специальные удостоверения, квартиры, санаторные путёвки, отпуск летом и прочие блага. Хотя кто-то глухо ворчал, особенно из тех, кто годами работал и ждал своей очереди на жильё: «Ладно, ты – герой, спору нет, орден тебе за это и медаль. Ну, а квартиру-то за что?»
 (Мы понимали, что эти люди пришли с войны, а мы на войне не были, хотя многие из нас могли бы порассказать немало о тех случаях на боевом дежурстве, в наряде, на работах, когда непонятно как мы живы-то остались. А что касается меня, то я первого «трупака» увидел 14 декабря 1983 г.: через неделю  после Присяги в первом же карауле у нас застрелился парнишка-чуваш. А через некоторое время Валерка Маслов, с которым мы жили на соседних койках, сам в карауле застрелил троих нарушителей. Караул – по Уставу – это тот же самый бой, караульный выполняет «боевую задачу по охране и обороне вверенного ему поста». Возможно, когда-нибудь я расскажу обо всех случаях виденной мною смерти за полтора года службы; их было немало, и последний такой случай  произошёл за две недели до моей демобилизации.)
Уж не знаю почему, но тогда у нас складывалось мнение, что не всем «афганцам» эти льготы идут впрок; одна моя сослуживица по заводу рассказывала, что её муж в новой квартире весь свой отпуск пил, пропил всё, что было, и как-то, собрав пустые бутылки в две сетки, пошёл, чтобы сдать их на опохмелку. В магазине их не приняли, тогда он, обозлившись, стал метать их в окна магазина как гранаты и расколошматил торговую точку вдребезги. Разумеется, приехал наряд милиции. Ничего ему за это не сделали: «афганец». Знали мы тогда и то, что некоторые из этих ребят ушли в криминал, стали боевиками, киллерами или, как тогда говорили, «торпедами». Впрочем, вопрос этот наверняка кем-то изучался и описан в специальной медицинской литературе и трудах по криминологии.  И, как говорится, «в семье не без урода», даже в славной семье ветеранов.

Оружейная тема

В годы Афганской войны ходили какие-то неясные слухи о «пулях со смещённым центром тяжести». «Знатоки» утверждали, что такая пуля в теле человека «кувыркается», отрывает руки- ноги. В общем, жуткое дело…
Что это за пули такие читатель сам теперь может узнать в Интернете: там есть и статьи и разрезы этих пуль, которые используются сейчас многими армиями. А тогда, получив в линейной части в Хабаровске-43 личное оружие, которым оказался автомат АК74У (в войсках его называли «ублюдок»), я также был многозначительно предупреждён, что его пули калибра 5,45 мм., того, со смещённым…
Месяцев через  9, когда я уже давно был сержантом и ходил помощником начальника караула, сидел я ночью в караулке, и позвонил мне дежурный по штабу. Он был взволнован и сказал, что из верхнего коридора, где стоит часовой у знамени части на Посту № 1, раздался выстрел и потом оттуда стали слышны стоны. Стали разбираться: на пост выставили тогда молодого солдатика. Этот Фаиль Г. из моего отделения был по гражданской профессии киномеханик, и очень надеялся, что и в армии будет «кино крутить». Но фильмы в солдатском клубе показывают лишь по выходным, и «блатная» должность механика не пустует. А тут он «полетел» по нарядам, караулам, да ещё и в караулке его, как молодого, «прикололи» где-то пол вымыть. Он и сообразил сделать самострел. Правду сказать, начштаба Второго дивизиона, где я служил, майор Нерушев, дядька был мудрый и салажню жалел, а кого покрепче, кто мог выдюжить в тулупе 2 часа на морозе, да на ветру, он «писал» на внешние посты.
Стоя в тепле, на тумбочке с сигнализацией у Знамени бригады, этот Фа-иль Г. выстрелил себе сверху в ступню правой ноги. Пуля пробила ступню, сломав одну маленькую кость и всё! Ничего ему не оторвало. Через пару месяцев его выписали из госпиталя, и он, слегка прихрамывая, пошёл-таки в клуб киномехаником. Одним словом, «хреновый был солдат», но за «самострел» его не судили.


***

С 1985 по 1988 гг. я работал в режимно-секретном отделе Ижевского Механического завода. Мне приходилось заниматься обеспечением сохранности огнестрельного оружия, находившегося в производстве и эксплуатации подразделений завода. Одним из заводских производств было пистолетное. Сейчас уже общеизвестно, что пистолет самозарядный малогабаритный (ПСМ) под патрон калибра 5,45 мм, наряду с иными системами оружия, производился именно здесь и имел заводской индекс 6П23. Как-то раз, в заводской библиотеке я взял американский оружейный справочник Джейнс (Jane’s); в нём были подробно описаны абсолютно все системы огнестрельного оружия со всего мира, известные к тому времени. Фирма выпускала эти толстенные тома альбомного формата с тысячами иллюстраций, обновляя данные ежегодно. А тогда я с удивлением обнаружил в данном справочнике крупную фотографию ПСМ. Как же так? Производство считалось секретным, изделий этих производилось срав-нительно немного, каждое находилось на спецучёте, а тут вдруг фото в спра-вочнике, который издается в стране «главного противника». На фотографии отчётливо был виден номер, и по учётным данным на производстве я быстро установил, что номер реальный: пистолет был произведён совсем недавно, год-два назад, и партия, в которую он входил, была отгружена в Туркестанский военный округ. Тогда мы, в общем-то, знали, что именно через ТуркВО нашему «ограниченному контингенту» в Афганистан поступают и оружие, и боеприпасы. И лишь через несколько лет, уже на службе в «органах», мне стало известно, что данные пистолеты поступали на снабжение экипажей наших самолётов и вертолётов в Афганистане, а также использовались спецслужбами для скрытого ношения; пистолет этот маленький, легкий и плоский. Видимо, и тот ПСМ душманы сняли с убитого «летуна»?

Курсы КГБ СССР

В период работы на заводе мне предложили перейти на аттестованную (офицерскую) должность в КГБ Удмуртии. За получением специального военного образования весной 1988 г. я был направлен на Высшие курсы КГБ СССР в Киев. Там, в процессе обучения, на занятиях по предметам курса военной подготовки, нам показывали фильмы, снятые ведомственными операторами об афганской войне, мы изучали в общих чертах принципы организации работы спецслужб в условиях войны, учились обращению с оружием.

На спецдисциплинах рассказывали нам и о контрразведывательных операциях, которые были проведены тогда сотрудниками наших «органов», направленными в Афганистан. Многое из услышанного тогда в памяти моей изгладилось, а иное я рассказывать здесь не хочу и не буду по личным мотивам. Из того периода упомяну лишь о нескольких эпизодах: во-первых, нам рассказали подробности того, как был разоблачён и задержан один из военнослужащих Советской армии, передававший информацию противнику. Врезалось в память, что собранные сведения он передавал с помощью полученного от своих «заокеанских хозяев» технического устройства величиной с пачку сигарет, у которого был экран и кнопки с буквами и цифрами. На это же устройство, работавшее от батареек, ему приходили и инструкции, и сообщения о том, где для него были заложены необходимые технические устройства и деньги за шпионские услуги. Напомню, что рассказывали нам об этом в 1988 году, а речь шла о событиях, произошедших за несколько лет до того, т.е. где-то в начале 80-х гг. И лишь много лет спустя, в середине годов 90-х, увидев первые появившиеся в нашей стране пейджеры, а после мобильные телефоны, я понял, о каком устройстве шла речь тогда.
Таким образом, именно тогда и именно там наши контрразведчики получили информацию о технических средствах связи, которые дошли до гражданского потребителя лишь через 10 лет, а в то время не только воспринимались как сенсация, но и стоили баснословно дорого и, разумеется, были глубоко засекречены.
Второй сюжет связан с нашим преподавателем рукопашного боя. Он был профессиональный боксёр, окончил институт физкультуры и службу начал в спортроте Киевского военного округа. Потом, неожиданно, он был переведён в Афганистан и вошёл в состав подразделения особого назначения. Нам, людям «системы», он рассказывал тогда многие скрываемые от публики подробности реальных событий той войны. И для нас, людей, в общем-то, мирных (а многие из моих сокурсников по Киеву срочную службу не проходили), настоящим шоком явились рассказы о бомбёжках афганских деревень, о применении боеприпасов объёмного взрыва, о «зачистках» домов, когда в них бросали связки гранат или выжигали всё живое огнемётами. Конечно, в газетах тех лет об этом не пи-сали, и мемуаров об этом тогда ещё никто не публиковал. Более всего из тех рассказов мне запомнился способ, которым наши спецназовцы выявляли душманов, которые после совершения терактов пытались спрятаться в массе мирных крестьян. Наши  всех мужчин в кишлаке раздевали по пояс, и тот, у кого на плече обнаруживался характерный синяк, который набивает дёргающийся отдачей приклад автомата или винтовки, шёл в «расход».
Был у нас и другой офицер, которого перевели к нам после афганской командировки. Специальность его была взрывотехник. Подробностей своей службы он не рассказывал, но речь его иногда становилась сбивчива: он переставлял слова и путал их окончания. Это сразу же бросалось в глаза. Курс взрывотехники нашему потоку не преподавался, и тот офицер вёл у нас военную топографию. Как преподаватель он был очень своеобразный: один из наших парней, указывая на значок в легенде карты, спросил его: «Товарищ майор, а что такое газгольдер ?» А тот откровенно   ответил: «Не знаю пока. Я без недели год оперативный рабочий», вместо: «Я без году неделя оперативный работник». Особенность речи резанула слух, и мы поначалу прозвали его «контуженный». Но дядька он был не злой и как специалист – великолепный; он научил нас по картам горных областей Афганистана находить границы видимой зоны, определять простреливаемые пространства, рисовать профили пути, кроки и т.д. Поэтому его позывной у нас быстро сменился на нейтральный – «Газгольдер». 
Помню, как был организован финальный зачёт по курсу военной топо-графии. Нас, группами по три человека, с компасом и фрагментом карты «десантировали» из автобуса на трассе к северу от Киева. Я был старшим группы. Задание было: сориентироваться по карте и выйти к условленному времени в указанную точку. Направление мы сразу взяли верное и бежали по лесу, как положено, считая шаги под левую ногу. Вдруг, бац! Колючая проволока поперёк пути, за ней какие-то бочки лежат, часовой ходит. Мы ему: «Парень, дай пройти», а он нам: «Стой, назад!» Мы: «Да чё ты…» Он: «Стой, стрелять буду!» Мы были в спортивных костюмах, хотя и при удостоверениях, но часовой выполняет боевую задачу, и если бы мы залезли за колючку, и он нас застрелил, то ещё бы и получил благодарность за бдительное несение службы…
Делать нечего: препятствие стали обходить в южном направлении, а за-бор всё не кончается. Из графика, понятное дело, выбились. Наконец, кончился забор, и, чтобы увеличить скорость передвижения, решили мы двигаться не по азимуту, не по лесному бездорожью, а по тропинкам, которые есть на просеках. Побежали по ближайшей просеке, которая вела примерно в направлении цели. Просеки в лесу разделяют кварталы, и на их пересечении стоят столбы. Грани их затесаны, и на гранях написаны номера кварталов. На карте лесных массивов просеки эти тоже есть, и номера кварталов указаны. Добежали до первого столба, сориентировались. Что за дела? Столб-то на месте, но номера на нем совсем другие, не те, что на карте. Смотрю на карту: кварталы располагаются по определённой системе. Вычисляю разницу между номерами на столбе и номерами на карте, пытаюсь понять систему. Рисую на карте вычисленные мной номера тех кварталов, куда нам бежать. Бежим до следующего столба. Ура! Я – гений! Номера совпадают с вычисленной системой: бежим верно. Едва-едва мы тогда успели к зачётному времени. Тот же автобус подобрал нас и увёз в часть. А некоторые группы заблудились и вернулись кто на городском транспорте, другие на такси, а одни так вообще «арендовали» КамАЗ.
После, на разборе «полетов», «Газгольдер» в ответ на наши претензии по поводу несоответствия местности данным карты простодушно заявил: «Я же дал вам карту 1954 года. А что? Противник вас современными картами снабжать не станет…»
Там же, на киевских Курсах, на полевых выездах, запомнились офицеры-инструкторы, одетые не в обычную полушерстяную форму (ПШ), которая была на нас, а в линялые, застиранные «афганки». Полигон нашей Школы располагался к северу от Киева и, видимо, в зоне отчуждения после Чернобыльской аварии. Каждый раз после возвращения оттуда, милейшая женщина-врач из нашей санчасти говорила нам: «Мальчики, стирайте ваши мундиры, мойте с мылом сапоги, покупайте на Бессарабке парное мясо, варите и ешьте его по килограмму в день. Радиация производит денатурацию, т.е. разложение белка в организме». Теперь лишь понимаю, отчего у наших инструкторов полевая форма была такая застиранная. А нам свою ПШ с пришитыми погонами стирать было, конечно же, лень.
Так вот, один из тех инструкторов на учебном месте по метанию гранат запомнился мне. Стоим с ним в окопе, он говорит мне: «Бери гранату, заряжай, и вон, в том окопчике впереди, душман с пулемётом сидит. По готовности – гранатой огонь!». Конечно, и стрелять из разных видов оружия, и метать гранаты мне было не в диковину: и до службы в армии я настрелялся «до черных соплей» в тире коллектива «Строитель», и в армейской «учебке» несколько раз метал гранаты: и при «обкатке» танками, да и так… Ну что: я запал вкрутил, чеку дернул, гранатку бросил и, как учили в армии, на дно окопа – бух! В армии-то дело было зимой, окопчик мелкий, да снегом завален: я в снег вжался, а всё равно, как я большой, танк мне по каске днищем прошкрябал. И там, под Киевом, лежу я в позе эмбриона, а инструктор меня ногой пинает: «Эй, боец, ты чё? Ты хоть погляди, попал или нет! Ещё гранату бери. Бросай. Гляди тихонечко из-за бруствера, где разрыв. Разрыв увидел? Теперь падай, пока осколки летят». Не помню уж, сколько гранат я тогда извёл, но поражать «душмана в окопе» научился. Конечно, для того офицера и я, хоть у меня на погонах две или три звезды было, был «зелёный салабон». Тогда же те инструкторы показывали класс при стрельбе из автомата с рук: молниеносно перезаряжая, они всаживали в деревянный щит с мишенью подряд несколько магазинов из «калаша», и кончали стрелять, лишь когда бумажная мишень загоралась.
Жаль, что я уже не помню имён всех этих достойных офицеров, которые, благодаря своему боевому опыту, учили нас «без дураков», не давая слабины, учили нас реально тому, что пригодится на войне.
Когда я приехал после киевской «Вышки» в КГБ Удмуртии, то узнал, что и здешние офицеры готовились к афганским командировкам, учились на специальных курсах…

Исламская конференция

Существует такая организация, суть деятельности которой, по-видимому, состоит в пропаганде идеи панисламизма. Каждый год эта организация в разных странах  проводит и собрания учёных, которые создают ей позитивный имидж.
В год «Тысячелетия Казани» (2005) такая научная конференция была организована в городе-юбиляре. Получил туда приглашение и я. Тема моего доклада, написанного на английском языке, была, без преувеличения сказать, революционна. Проанализировав археологические следы одного из городищ на юге Удмуртии, я пришёл к выводу, что все зафиксированные здесь столбовые ямы «складываются» в постройку, продольная ось которой ориентирована на Киблу (Мекку), а промежутки между столбами (так называемый интерколюмний) кратны такой известной историкам мере длины, как «мусульманский локоть». На основании вещевого материала (керамики и пр.)  археологи датировали данный объект 8-9 веком н.э. А по письменным источникам бытование мусульманской религии и мечетей в Среднем Прикамье датируется лишь не ранее 11 века. Всё это позволило мне интерпретировать указанную постройку в качестве мечети и, соответственно, отодвинуть датировку исламизации Прикамья, как минимум, на 200-300 лет вглубь истории. Почему-то этим докладом тогда более всего заинтересовались учёные из Америки и Европы. Модератор нашей секции, американка  с татарскими корнями, назвала мой доклад extremely outstanding (чрезвычайно выдающийся), а в кулуарах иностранцы подходили ко мне и говорили, что это ведь сенсация, и территории  традиционного проживания исламизированного населения надо поменять. Я эти разговоры воспринимал кисло; не менять же теперь, в самом деле, границы Удмуртии и Татарстана, тем более там, где все поля утыканы нефтяными качалками, и пересмотр границ субъектов федераций есть дело политическое и, естественно, конфликтное.
Кажется, кто-то в руководстве Татарстана в то время, что называется, активно «разыгрывал исламскую карту». Помню, в зале заседаний Дома национальной культуры столы стояли большим прямоугольником, сидели федеральные министры и руководство республики. Всё чинно-важно, и только я один в джинсовой куртке, да десяток представителей арабских государств в своих белых балахонах (в Египте их называют галабия). Вдруг, тихонечко, но явственно слышно: муэдзин запел, призывает к намазу. Потом другой, третий. И все звуки эти с «арабской» стороны. Так, сначала мы старались их не замечать, но головами вертели все, и  скоро  «восточные люди» свои телефоны подоставали и отключили. У них, видимо, все намазы были «прошиты» в памяти аппаратов.
Тогда же я познакомился с учёным-историком Ринатом Ш. из Ташкента. Мы жили в соседних номерах гостиницы и оказались вместе на открытии мечети Кул Шариф. Там стоял длинный стол с тюбетейками, которые были расшиты цветными шелками и каменьями. Тюбетейки надели на почетных гостей, а так как я случайно оказался рядом с главой республики, то тоже голову под головной убор подставил. После, в гостинице, Ринат сказал мне, что отец его, казанский татарин, просил привезти сувенир с родины. Я, недолго думая, отдал Ринату ту драгоценную тюбетейку, и мы сделались друзьями, стали рассказывать друг другу о жизни. Ринат, как преданный мусульманин, пил только чай, но разговоры пошли откровенные. Выглядел он очень моложаво: чёрный, худенький, и внешность, как говорится, не славянская. Я думал, ему лет 30, а оказалось – он на 5 лет меня старше. Узнав, что я бывший опер КГБ и служил в армии, Ринат рассказал мне и свою историю.
По его словам, срочную службу он проходил в каком-то спецподразделении военной разведки, их готовили к действиям в тылу противника, и они постоянно тренировались. А к началу афганской войны он успел отучиться в университете, изучив несколько восточных языков, отслужить в армии и поступить в аспирантуру. Начал учиться, но некоторое время спустя ему пришла повестка в армию. Конечно же, он взял в университете справку, что он теперь аспирант и никакому призыву не подлежит, в военном билете у него были все нужные записи и печати о том, что он долг армейской службы отдал. Повестка требовала явиться в военкомат немедленно, и он туда пришёл, как законопослушный гражданин. О дальнейшем он рассказывал, примерно, так:
«Отдал в учётный отдел военный билет, паспорт и справку. Мне говорят: ладно, сейчас разберёмся, иди пока, жди во дворе. А двор призывного пункта огорожен и на нём народу полно, все такие же, по повестке пришли. Тут команда: «По автобусам». Я говорю офицеру, что я, мол, документы все сдал и повестку тоже. А они: «Скорей, скорей. Там разберемся». По автобусам посадили и везли куда-то часов восемь. Там выгружают. Ночь. Видно только, что стоит какой-то ангар или арочный склад из железа. Командуют: «В колонну по одному, заходи». Я говорю: «Так я тут по ошибке». Они мне: «Давай-давай, не задерживай…»
В ангаре всю гражданскую одежду долой, дают мешок, куда всё сложить и карандаш химический, типа, надпиши. И у стены уже гора таких мешков лежит. Но я свой как-то с краю у стены пристроил и место заприметил. Тут же прапор х/б выдаёт, сапоги, пилотку, ремень и через другую дверь на улицу. А там уже строй стоит. Переодели так и колонной отвели в военный городок, подстригли машинкой «под ноль». Поселили в палатки,  с утра – подъём, зарядка, строевая, политзанятия, всё как в армии. Я каждому офицеру говорю, что я, мол, отслужил свою армию-то. Ладно, говорят, разберёмся. И никто ничего не знает – зачем собрали, надолго ли? Через несколько дней, когда, видно, всех новобранцев подвезли, стали по взводам и ротам распределять. Я оказался «лишний». Ну, так и правильно: и документы мои, и дело личное – всё в военкомате осталось. Старший офицер мне и говорит: «А  ты что тут делаешь? Иди домой».  А дом-то у меня в Ташкенте, документов нет никаких и денег два рубля. Он говорит: «Да, так тебе домой идти нельзя - тебя первый же патруль сцапает как дезертира. Иди на склад, пусть тебе прапор твои гражданские вещи вернёт». Пошёл я на склад, нашёл того прапора. Он говорит: «Да как я тебе вещи отдам?» Заводит в тот ангар, а там мешков этих – до потолка. «Ладно, говорит: тебе же военную форму дали – так и оставайся у нас». Я ему: «Как оставайся? Я уже отслужил, меня в университете ждут, и мама ждёт, документов нет, и там, в части, меня не принимают». Нырнул я в эту кучу мешков, и не знаю, каким чувством, но быстро откопал свой. Махом переоделся и потом, на попутках, два дня добирался до Ташкента. Конечно, в военкомате всё прояснилось, но что было, то было. И лишь после я узнал, что мы  в те дни «вошли» в Афган».

Эпилог

Наверное, в последний раз та война коснулась меня краем в виртуальной форме: я посмотрел фильм «9-я рота». Актёрский состав кар-тины великолепен, и герои-офицеры, сыгранные Пореченковым, Серебряковым, Лыковым и др. весьма убедительны. Увидел я в картине и несколько сцен, которые, опираясь на свой армейский опыт, счёл весьма достоверными. А вот сюжет в целом, при всей его эмоциональной напряжённости, особенно в плане последнего боя, где все мальчишки и их старшие товарищи гибнут, показался мне слаб и неправдоподобен. Он воспринимается как сборник «сказок», вроде тех, что я привёл выше, хотя у военно-патриотических фильмов, каким, по-видимому, и был задуман фильм «9-я рота», на мой взгляд, должна быть другая задача, как и у мемуарной литературы: объективно информировать и воспитывать. Разве не так?
И зачем я вообще изложил всё это на бумаге? – спросит иной читатель. Отвечу так: ни проклинать, ни прославлять войну я не могу. Война существует как явление нашей жизни, и пока есть государство, она просто неизбежна.  Но и саму войну, и поведение человека на войне, и отношение гражданских лиц к войне каждый думающий человек должен знать и понимать. Говорят, что знающего судьба ведёт, а незнающего – тащит…  И лично мне бы очень хотелось, чтобы люди из моего окружения, особенно люди молодые, только вступающие в жизнь, не были теми баранами, которых кто-то куда-то потащит; чтобы они поняли, как в любых обстоятельствах можно и нужно знать закономерности этих внешних обстоятельств, чтобы выстроить самостоятельно в них  свою судьбу. Чтобы они нашли смысл в той войне, которая выпадет на их долю, и  в которую Россию, не дай Бог, всё-таки втянут наши стратегические противники, которые могут сами сохраниться лишь путём развала остатков СССР.
Итак, война есть в жизни каждого поколения, и с ней следует не просто считаться; к ней надо готовиться и морально, и физически. В дни нашей юно-сти говорили: «в Советском Союзе пессимисты изучают китайский язык, оптимисты – английский, а реалисты – автомат Калашникова…»