Преподавание в частном вузе, куда меня пригласили читать курс лекций и вести практические занятия, имело, как оказалось, свои подводные камни, а точнее особенности, совсем не характерные для бюджетных школ. О сути этих отличий я узнал позже, уже приступив к учебному процессу и познакомившись со своими студентами.
И вот вам сразу первый пример. Студенты, заплатившие вперед деньги за предстоящую учебу, полагают, что на этом их обязанности сполна исчерпаны и потому они не считают нужным утруждать себя посещением занятий. В деканате, куда я прибежал, просидев с полчаса в пустой аудитории, и задал вопрос тамошним деканатским дамам: «Так где же народ?», повисла недоуменная тишина - женщины уткнулись в бумаги, притворившись оглохшими. Когда я настойчиво, повышая громкость голоса, повторил свой вопрос, в ответ одна из сотрудниц взглянула на меня, развела руками, расписываясь в своей беспомощности, и ответила, мягко намекая на источник моей заработной платы:
- Вы ж понимаете, что мы не можем отчислять студентов, заплативших нам с вами деньги…
Недолго поразмыслив, я согласился с железной логикой дамочки из деканата - нелепо же резать курочку, несущую золотые яйца, и ушел в пустующий лекционный зал, где, не боясь быть услышанным и увиденным, смог спокойно потренировать свои вокальные способности, почитать бестселлер, который у меня всегда с собой, а потом и вовсе безмятежно уснуть, заперев широкую аудиторскую дверь на ключ и улегшись на мягкие сидения составленных в ряд пока еще крепких несломанных стульев.
- А где же студенты? - спросите вы.
Отвечу: мои студенты появились к концу семестра, деловитые и занятые, невозмутимо принесли с собой чужие курсовые работы, украденные из сетей интернета, с обязательным к ним приложением - листком, именуемым «антиплагиат», составленным непонятным образом как, но подтверждающим безоговорочное авторство бессовестным образом заимствованных работ.
- И что деканат? - зададите вы мне второй вопрос.
А деканат продолжал сохранять непробиваемую невозмутимость: «Есть работа – значит должна быть оценка», - заявили мне дамы в унисон и выдали ведомость с фамилиями студентов, вписанными в таблицу, где я в строчках напротив каждой фамилии должен был поставить «отлично», или, на худой конец, «хорошо», но никак не ниже, потому что за учебу проплачено.
Теперь доложу я вам о некоторых курьезах, приключившихся на экзамене, который я имел честь принимать в этом заведении. Но прежде моя отдельная похвала экзаменационным билетам, которые здесь представляют собой фантастический шедевр деканатского дизайна и не могут не привлечь к себе внимание. Билеты печатаются на цветной бумаге с водяными знаками, гербами и флагами, с рисунком фасада вуза на фоне живописного антуража и печатями, с подписями самого ректора и декана по учебной работе и напоминают денежные купюры царской России. Забегая вперед, скажу, что после экзаменов несколько чудесных билетов таинственным образом исчезают. Полагаю, что шедевры прикарманиваются студентами и, возможно, вывешиваются дома, вставленными в дорогие рамки, украшая тамошние интерьеры и радуя глаз домочадцев и их гостей.
На экзамен по моему предмету, именуемому «Основы градостроительной реконструкции», группа студентов явилась в полном составе, прибыв на вымытых и отполированных до блеска крутых автомобилях, которые я смог рассмотреть из окошка преподавательской. После моего появления в аудитории и короткой переклички присутствующих, миловидная пухленькая студентка по фамилии Антонина Уткина, записанная в журнале как староста, заявила, что группа не намерена терять время, а настроена «быстро отстреляться и сразу уехать».
В частном вузе группы студентов малочисленные. В моей, собравшейся при мне впервые, насчитывалось всего пять человек - обучение недешевое, а денег у людей немного, да еще и кризис, потому учиться платно могут не все. На прием экзамена деканат отвел мне целых четыре часа, которых с лихвой бы хватило на 40 человек. На экзамен для пяти человек, полагал я, за глаза и за уши хватит одного часа. Так думал я, намереваясь помочь студентам, не посещавшим мои лекции и не услышавшим материала. На свой страх и риск я решил посвятить два экзаменационных часа не экзаменам, а повторению предмета. О своем решении я тотчас же объявил студентам, однако моя идея аудиторию не обрадовала. Не очень-то получалось «быстро отстреляться и сразу уехать», и потому слушать меня студенты не пожелали – молодежь демонстративно уткнулись в мобильные телефоны, высказывая тем самым своё пренебрежение ко мне и полное равнодушие к моему предмету.
Я разозлился, но подавать виду не стал (преподавателю не пристало открыто нервничать, проявляя слабость). В стрессе пришла идея. И я придумал, как следует ответить на студенческое противостояние.
В моем портфеле всегда имеется книга, которую я читаю, когда выдается свободное время. В тот день у меня была чеховская «Палата № 6». Я выдержал паузу, внимательно изучая аудиторию, протер и надел очки, извлек из портфеля томик Чехова и предупредил, что начинаю зачитывать ответы на экзаменационные вопросы. Моя молодежь продолжала отрешенно заниматься мобильными телефонами. И тогда я начал читать классика, делая это нарочито не торопясь, с максимальным артистизмом, на который я был способен, тем самым стараясь привлечь к себе внимание.
Я прочитал об уездном городе, потом зачитал описание больничного флигеля, в котором находилась палата № 6 для душевнобольных, где «воняло кислою капустой, фитильной гарью, клопами и аммиаком, и эта вонь в первую минуту производила на вас такое впечатление, как будто вы входите в зверинец». Прочитал описание душевнобольных, населявших палату, жизнеописание лечащего доктора Андрея Ефимыча Рагина, прочитал о долгих беседах врача с обитателем психушки душевнобольным Громовым.
В какой-то момент я прервал чтение, бросил взгляд на слушателей и не нашел ни тени удивления на лицах будущих бакалавров. Студенты, работая кнопками мобильных устройств, продолжали что-то увлеченно высматривать в своих телефонах, а моя затея с Чеховым осталась неуслышанной и неоцененной, и я прекратил чтение.
- Ну что, вспомнили? - спросил я аудиторию.
- Да, да, вспомнили, - невозмутимо ответила староста Уткина, не отрываясь от телефона, - спасибо!
- Пожалуйста, - ответил я и аккуратно разложил веером билеты рубашкой вверх, а ещё сложил невысокой стопкой листы писчей бумаги, предназначавшиеся для написания ответов, и объявил:
- Прошу подходить и брать билеты… Ау!!!
Последнее междометие пришлось прокричать несколько раз, пока аудитория не начала выходить из оцепенения.
Учащиеся, не глядя на меня, продолжая смотреть в телефоны, сонной походкой потянулись к моему столу, где каждый взял по билету и по листу бумаги. Когда разошлись по местам, я спросил, нужно ли время на подготовку?
- Да, да, нужно, - снова за всех ответила староста группы.
Студенты ненадолго отвлеклись от своих мобильников, прочитали билеты и тотчас же снова, как по команде, погрузились в телефоны, что стало, как я догадался, поиском ответов на вопросы, записанные в билетах.
Рассматривая аудиторию, я вспомнил свою учебу в вузе, три бессонных предэкзаменационных подготовительных дня, за которые я успевал прочитать учебник, проштудировать лекции, а потом в последнюю ночь подготовить ещё и шпаргалку, умещая на длинную узкую бумажную полоску материал предмета, написанный бисерным почерком твердым остро отточенным карандашом. Со шпаргалкой, сложенной гармошкой в кармане пиджака, было спокойнее на душе, ощущалась уверенность в знаниях и надежда на высокую отметку. Правда, пользоваться шпаргалкой мне не приходилось, потому что ее написание было хорошим закреплением материала, сохранившимся в моей памяти и по сей день. Нужно сказать, что в то время пользование шпаргалками не приветствовалось и даже наказывалось. Преподаватели, прохаживаясь по аудитории, внимательно следили за экзаменуемыми. Шпаргалочников, пойманных на списывании, с позором выдворяли из аудитории. При повторной пересдаче им больше тройки не ставили, за тройку лишали стипендии, на которую в советские времена можно было скромно прожить.
Вспомнилась давняя институтская история, приключившаяся на экзамене со студентом-шутником, моим сокурсником Мишкой Кульковым. Сдавали скучную и не очень понятную дисциплину «железобетон», а принимал экзамен грозный тучный профессор Дроздов, прозванный студентами «бетонщиком». Профессор, медленно передвигаясь по аудитории, зорко наблюдая за экзаменуемыми, подошёл к Мишке, который правой рукой что-то писал, а левую, сжав в кулаке, положил на стол.
- Что у вас в кулаке? - спросил профессор, не сводя глаз с Мишкиного кулака.
- В каком кулаке? - ответил Мишка вопросом на вопрос, театрально изобразив на лице испуг.
- В левом, - не унимался профессор, грозно поблескивая очками, предвкушая развязку - обнаружение шпаргалки, спрятанной в зажатом кулаке.
- Ничего нет…
- Покажите!
- Не могу…
- Почему?
- Руку свело… от волнения.
- Я помогу, - сказал профессор, взял Мишкин кулак и стал разгибать ему пальцы, а Мишка, как только мог, стал сопротивляться действиям профессора, изображая невыносимые судороги.
В итоге преподаватель оказался сильнее – после нескольких попыток, длившихся достаточно долго, профессор разогнул-таки Мишкины пальцы, однако в кулаке было пусто.
Профессор был неглупым, он быстро сообразил, что Мишка разыграл его и, не простив Мишке его шутку, влепил ему тройку по железобетону, оставив бедолагу без стипендии на целый семестр. А мы Мишку не бросили - помогли ему деньгами, собрали на пропитание, скинувшись по рублю, и не дали товарищу пропасть. Но некоторым студентам Мишкина шутка оказала добрую услугу - пока профессор боролся со студентом, разгибая его скрюченные пальцы, кто-то успел списать, и даже перепрятать шпаргалки.
Но вернемся к моим студентам, один из которых, по фамилии Влад Коровкин, сказал, что готов идти отвечать.
Вопрос, доставшийся Владу, именовался в билете, как «Архитектурная тектоника», что, говоря понятными словами, означает принцип построения художественного произведения, взаимосвязь составляющих его элементов.
Первым делом я спросил у студента, присевшего на стул рядом со мной, помог ли я ему, когда кратко прочитал материал перед раздачей билетов? Коровкин ответил, что я очень помог и поблагодарил меня за правильную инициативу, а затем, немного путаясь и заикаясь, зачитал свой ответ, убористо записанный на двух оборотах бумажного листка. Написано было складно, но только не об архитектурной тектонике, а о тектонике земной коры, проявляющейся в землетрясениях. Было интересно узнать много нового и я, не останавливая студента, дослушал его до конца, а потом спросил:
- Разве я вам говорил об этом?
- А разве вы нам объясняли по-другому? – вопросом на вопрос ответил мне Коровкин.
Пришлось поставить студенту четверку, потому что о геотектонике было рассказано интересно и, кажется, полно, но об архитектурной тектонике не было сказано ни слова. Однако Коровкин выразил свое несогласие с отметкой, сказав, что заслужил пятерку, и что напишет апелляцию в деканат, приложив к ней свой ответ, написанный за время подготовки.
Остальные студенты отвечали уже по существу, правда, не устно, а тоже зачитывая свои ответы, аккуратно списанные из интернета с помощью телефонов. Получалось, что я должен был ставить пятерки, на что рука моя не поднималась. И я придумал уловку. Выслушав студента, я переворачивал листок с его ответом и просил повторить зачитанное своими словами, что вызывало полное смятение у юношей, а у девушек даже слёзы. Все ушли обиженными, с четверками в зачетках и обещаниями писать апелляции.
Через пару дней мне позвонили из деканата. Отвечая на звонок, я подумал, что студенты уже успели написать апелляции, а меня вызывают разбираться. Но звонили не по апелляциям, а по бланкам экзаменационных билетов, которые я не вернул и которые потребовали незамедлительно сдать в деканат. Я вспомнил, что когда уходил из аудитории, а уходил я последним, билетов там не было, стало быть, их прихватили студенты, а я, размышляя над странным экзаменом, не хватился пропажи. На мои телефонные звонки студентам я услышал одинаковые ответы, будто мои учащиеся сговорились: «Билеты остались у вас…».
Еще через два дня меня пригласили к проректору, носящему грозную неблагозвучную фамилию Гнида. Проректор встретил меня дружелюбно, пожав мне руку, слегка приобнял, и предложил выпить чаю, от которого я отказался. А потом, справившись у меня о моем настроении, испортил мне его напрочь и надолго, прочитав нотации о недопустимости небрежного отношения к имуществу вуза, к коему он отнес экзаменационные билеты, назвав их гордостью института и озвучив стоимость каждого бланка, шокировавшую меня, равнявшуюся цене приличной книги в толстом цветном переплёте и глянцевой суперобложке.
Проректор помялся, покашлял для приличия, потом извинился и сказал, что с меня будет взыскана стоимость утерянных мною бланков, потому что таков порядок, придерживаться которого обязаны все, несмотря на должности, звания и степени. В душе я глубоко оскорбился и смачно выругался, послав господина Гниду как можно дальше, а наяву проявил выдержку и самообладание – смог улыбнуться проректору и попросил его не вычитать деньги из моего заработка, пообещав в скором времени возместить ущерб собственноручным возвратом умыкнутых билетов.
После посещения кабинета проректора у меня возникло твердое желание распрощаться с вузом, хотя об этом я уже подумывал и раньше. Но пока меня держит только одно обстоятельство, а точнее мое намерение: войти бы в доверие к студентам, побывать бы у них дома и найти бы там билеты, которые наверняка уже вставлены в рамы под стекло и повешены на стенах. Жду следующего семестра, когда буду вести в этой группе еще один предмет, смогу встретиться с похитителями и осуществить свой тайный замысел.