У нас на даче, в Пушкине, она всегда появлялась неожиданно, как бы выпрыгнув из-за тяжелых, расшитых золотыми орнаментами бархатных кулис, без приглашения, где-нибудь к завершению дел и исчерпанию теплого летнего вечера. В руках она держала цветы - букет отцветающих флоксов, которые осыпали песочную дорожку десятками разноцветных крестиков, и курчавую рассаду овощей в маленьких пластмассовых ящичках - хотела, чтобы они росли у нас на участке, с бутылкой водки под мышкой, чтобы выпить вместе с нами, за компанию.
Мы говорили о балете.
Это была обрюзгшая и спившаяся женщина зрелых лет. Наши домашние животные, кошка и собака, ее знали и любили. Она всегда приносила им какое-нибудь лакомство, а они приветствовали встречу размахом хвостов, ласковостью и влажностью языков. Между ними было полное взаимопонимание.
Она была балериной и закончила класс Вагановского училища у известного своей строгостью и верностью принципам старой классической формы педагога и завершила выступления на сцене по необходимости решения семейных проблем.
Она родила сына от первого мужа, который поколачивал ее, не понимал и обкрадывал. Она не любила ни его, ни его ребенка, развелась и вышла замуж за футболиста, крепкого худощавого парня, который ей нравился хотя бы тем, что защищал ее, честно и прилежно приносил ей выпить, но был невероятно неверен, как многие профессионалы кожаного мяча, ведомый в жизни лишь простыми комбинациями на маленьком поле, задуманными тренером, и далек от всех излишеств и венков из винограда и плюща Мельпомены, как и прочих несущественных загадок мироздания. Муж, после окончания футбольной карьеры, стал работать водителем.
В порыве гнева она говорила: « Что с тебя взять, водила? Ты даже не знаешь, что такое вариации и фуэте!» И приказывала, простирая руку, как владетельная принцесса в перьях и нарядах, отрешенно вглядываясь в мутное и бесконечное дно стеклянной рюмки:
"Repetez une fois de plus!"***
В алкогольном бреду она могла звездануть ему по морде, радостно и от души, как будто бы именно он был в ответе за все несуразности , несовершенство окружающего мира. Он не возражал и не сопротивлялся, никогда не отвечал на эти упреки, и, одновременно, не выносил неблагожелательной критики и косые взгляды на ее счет- и в этом смысле был ей абсолютно верен! Пожалуй, он даже не понимал, чего же все-таки она от него хотела.
Футболист любил всех собак и кошек, которых она приносила в дом, но порой,
использовал их в личных целях и специально "терял" очередную бедную собачку, благополучно сидевшую у него под мышкой, пригретую, любимую и обласканную ею, чтобы, по причине розысков последней, отлучиться на свидание к другой женщине.
Балерина запивала от бешеной и безобразной, бездонной тоски, плоскости и предсказуемости существования, серых, никогда не завершающихся будней и подолгу бродила по бесконечным улицам города, беседовала с незнакомцами ни о чем в парках, дворах и скверах, пытаясь найти в их ослабленных алкоголем душах остатки искренности и доброты. Муж искал, находил ее, сидящей на какой-нибудь скамейке в парке с остановившимся взглядом и недопитой бутылкой портвейна в руке, и возвращал домой.
Ей категорически не хватало этого адажио и па-де-де "Черного лебедя" из «Лебединого озера» - национального знака России, с его безупречным строем и линией русских балерин.
Здесь, в этом городе, имеющем странный искусственный образ черно-лиловой розы с блестками на влажных лепестках, городе, который пронзает мрачное небо золотыми шпилями, отражается в воде большими мостами и малыми горбатыми мостиками, проплывает кораблем-видением над синевой чугунных кружевных оград, она родилась и выросла, здесь жила-была взращена и вскормлена ее душа, сознание и честь, где есть Черная Лебедь, к которой она себя относила.
Она была ближе и роднее, чем Белая Лебедь, которая ей казалась слишком наивной и банальной.
Она танцевала это столько раз и поняла, что в реальной жизни нет ни Черных, ни Белых Лебедей и меньше всего - прекрасных Принцев, спасающих от пошлости существования, печали и горести, как нельзя спастись и даже уберечься от худой питерской погоды. Можно ли спастись от бессмысленности дня, спрятаться от отвращения бытия - без подвига, без истины, без славы? Нет! Это был страшный, трагический и убивающий вывод.
Однажды она ушла внутрь города, в нутро города , похожего на глобальную театральную декорацию, который любила больше, чем всех этих жалких мужчин своей жизни, любила и слегка побаивалась, и закрутила 32 стремительных обвораживающих стремительных фуэте по набережным, по дворам-колодцам, грязным подъездам и заплеванным подворотням Санкт-Петербурга.
Ничто и никто не мог остановить это вращение!
Этот безумный балетный круговорот! Казалось, в ее волосах, свернутых в маленькую кичку, из ниоткуда появилось и задрожало от ветра то самое знаменитое чёрное перо, и сверкнули подлинным светом искусственные камни на сером старом пальто.
Она всей грудью вдохнула совершенство улицы Зодчего Росси, едва коснулась затертых бронзовых ручек входных дверей Вагановского училища, сделала круг мимо «Александринки» по «Катькиному саду».
Затем повернула направо к Фонтанке до прекрасных кудрявых и обнажённых юношей Клодта, все еще сдерживающих своих коней, и, не взглянув на них, пошла безудержным проходом вдоль неспешной воды, и, бросив взгляд на темные зашторенные окна таинственного особняка Державина, пролетела мимо золото-голубых строений Никольского собора, из окон и дверей которого плавно вытекал запах ладана и тающих у икон свечей, и куда входили и выходили старушки-молельницы в черном, до Мариинского театра и Консерватории.
И дальше, дальше, дальше…
"Repetez une fois de plus!"
Ее тело нашли в серой воде Крюкова канала с широко открытыми глазами, лицом кверху. Глаза были устремлены в небо.
Где-то там, наверху в перистых облаках над нею, уже за горизонтом, пролетел и махнул ей крылом Черный лебедь!
*** "Повторите еще раз" ( франц.)