Чтоб идти через поле, нужно по снегу. Зимой здесь пролегала единственная тропинка и Бобрешов двинулся по ней быстро, надеясь пройти, пока кто-нибудь не попался навстречу, потому что тяжелая сумка и связка брусьев, ноша на обеих плечах, не позволили бы свободно разойтись. Но все-таки Бобрешов не успел. Из-под пригорка, с противоположного конца, выскочила фигурка, похожая на мужскую и быстро-быстро приближалась. Но вскоре стало видно, что это женщина, или девушка, или, может быть, даже девочка. Бобрешов окончательно уверовал, что это ребенок, потому что встречная с готовностью уступила дорогу, провалившись рядом, в глубокий снег. Впрочем, она была в валенках и, конечно, не пострадала. Но показалось, что эта "девочка" пьяная, - слышался перегар, - она ещё чего-то напевала и послала вслед не проклятия или угрозы, а поздравления по случаю праздника, который традиционно отмечался как мужской, за неделю до окончания календарной весны.
- Чего поздравлять, помогла бы лучше! - шуткой ответил Бобрешов и не успел удивиться, как поздравляющая с готовностью согласилась. Он передал ей сумку и успокоил, - Тут недалеко. Сразу за мосточком, через ручей.
- А я знаю, - радостно сообщила нежданная помошница, - тут подруга моя живет.
- А кто такая?
- Тамара, Панасева.
- Знаю...
Это было весьма неожиданно для Бобрешова - так легко и просто затащить женщину в дом,- ему даже было не по себе поначалу, мысли путались, сердце колотилось, а слова вылетали невпопад. Вот и эти, про "резину", в случае "чего". Она вроде даже возмутилась, но потом осеклась, поняв, что косвенно уже согласилась быть с ним. Ему, Ивану Бобрешову, постившемуся скоромной холостяцкой жизнью уже второй месяц, захотелось вдруг, вот так, познать ее, прижать это порывистое тело к себе, запрокинуть помятое, но миловидное еще личико, с остатками помады на губах, несущих винный дурманящий аромат, такой, какой Бобрешов помнил из юности, от первых сладостей любви...
-А сколько у тебя книг! - она делает вид, что интересуется, - тянется к полкам: сама же увертывается, вырывается из бобрешовских рук.
- Да надень же ты тапочки! Чего босиком -то !
- Мне не холодно... А все же, почему так скоро, сразу, а Ванечка?
Бобрешов давно не слышал, чтоб его так называли, - ласково... Он тут же, в порыве, притянул снова к себе ее чуть располневшую талию, обхватил мягкий и податливый зад...
- Ну, ну, ну, ну, не надо,-
уговаривала она таким голосом, что опять хотелось продолжать эту игру, сладостную, жадно вспыхивающую желаниями утеху... Она, однако, сумела выскользнуть из объятий и как-то быстро, мгновенно исчезла, испарилась, ушла, что даже поставила Бобрешова перед вопросом " а было ли вообще?" Но на полу, в прихожей, еще не просохло от лежавших ее валенок, на столе валялась книга, снятая ее руками и главное, - запах, обуревающий, одуряющий, на губах от мимолетного поцелуя... "Значит - была"- Бобрешов словно очнулся от происшедшего с ним эпизода и снова остался наедине, с самим собой и с теперешними кровными проблемами.
Уже два года, как он не работал по специальности инженера. Предприятие должность его сократила, но, слава богу, оставила хоть в штате, вахтером. Впрочем, зарплату все равно не выплачивали, по нескольку месяцев, да и то, что выдавали, хоть изредка, уходило сразу на долги. Все возрастающая инфляция и хроническое безденежье заставляли искать другие источники доходов. Потому уже больше года Бобрешов катался в одну из дальних стран, где на каждом шагу предлагались дешевые товары, в основном одежда и обувь. Стабильно-устойчивого прибытка это не давало, но возможность удачи в каждый очередной раз толкала в эти авантюрные поездки. И чем дальше затягивало, тем труднее было отказаться от такой" работы". Но в последний раз вышло особенно неудачно. У него украли большую часть валюты, почти все, искать было нереально и некогда, пропажа обнаружилась в последний день пребывания, закуплены были билеты на самолёт... Одна беда потянула другую, - в Шереметьево на таможне задержали товар, нечем было откупаться, потому что последнюю сотню долларов Бобрешов тратить не решился; нужно было выкручиваться дома, на что-то существовать. Семейная его жизнь тоже за это время, прошедший год, пошла в разлад. От бескормицы жена стала злой, по приезде "оттуда" требовала справку из вендиспансера, на что Бобрешов из-за дополнительных расходов не соглашался и укладывался спать отдельно. Повзрослевшая дочь, девятиклассница, тоже не воспринимала Бобрешова иначе, как источник доходов, а когда закончила неполную среднюю, прошлым летом, уехала самостоятельно, не без совета мамочки,, под Петербург, к тестю и теще, где у них было свое хозяйство и собственный дом. А на Новый год Бобрешов не обнаружил дома и жены. Не дозвонившись тридцать первого декабря из Москвы, куда он прилетел, Бобрешов ночь на первое встретил на перроне, перед отправлением поезда, полтора суток томился в вагоне, среди немногих праздных пассажиров, и дома появился второго осле безуспешных звонков, непослушным ключом открыл дверь в квартиру и обнаружил там записку с объяснениями и запоздалыми поздравлениями. Про кражу он успел сообщить из аэропорта вылета и, наверное, это известие стало для супруги "последней решающей каплей". Давно копившееся отчуждение, склоки и раздоры прошедших месяцев вылились, наконец, в факт раздельного существования... Но не этим нужно было занимать свои мысли. Следовало как-то выпутываться из ситуации финансовой: восполнять утраты, возмещать долги. Бобрешов сутками отдежурил на своей вахте, за три недели отсутствия и сразу же стал лихорадочно искать какую-нибудь работу, такую, где могли бы заплатить. Но никуда никто не требовался, все возможные места давно были заняты, шабашки последние разобраны. Бобрешов решил продать кое-что из вещей, из лишнего, но подобралась только куртка, совершенно новая, не ношеная, купленная в прошлом году, и абсолютно не нужная теперь. За нее можно было получить хоть какие то деньги, на которые снова можно съездить, если подзанять впридачу, за товаром... Ведь пока не кончался срок загранпаспорта, нужно было действовать, иначе не выживешь - пропадешь. У всех было написано на глазах, как они нуждаются. Бобрешову казалось, что создалось какое-то пространство одуряющей пустоты, непонимания, отчуждения. Многие бывшие знакомые, близкие и не очень, вроде сторонились его. Здоровались совсем немногие, и то очень сухо, простым кивком головы. Другие не замечали совсем, всех охватывала повальная, медленно наступающая апатия и в сознание врывался постоянно обуревающий страх за дни настоящие и грядущие. Один сосед, всегда радостно приветствовавший Бобрешова, стал сторониться, в одежде ходил старой, заношенной. Другого, весельчака и балагура, Бобрешов стал замечать на помойках. Ходил тот, по тем местам, всегда в одно то же время, будто по расписанию. Длинной палкой разгребал мусор, что-то оттуда выхватывал, привычно прятал в просторную суконную кошелку...
Перед "женскими" выдали половинную зарплату. Раздав долги, Бобрешов опять остался на " нуле". Куртка пока не продавалась. Но Иван, однако, чувствовал, что стоит лишь немного сбавить цену, и средства у него сразу бы появились. Хотя тогда терялся бы смысл продажи, потому что для заграничной поездки все же бы не доставало.
Шел уже четвертый час дня. А она обещала быть к двум. Бобрешов подходил к окну то с одной, то с другой стороны, но ничего знакомого не высматривал. Он продолжал ходить из комнаты в комнату, прислушивался к шуму у дверей, нервно курил,- те сигареты, которые специально закупил для встречи, " престижные",- но её всё по-прежнему так и не было - час свидания неминуемо отодвигался. Возбуждение исчезало, испарялось; становилось спокойнее. Да, только сегодня он встретил её во второй раз, через две с половиной недели после того памятного февральского вечера. Было солнечно и ярко, кажется, впервые за начавшуюся весну. Он проходил мимо соседнего дома и увидел ее с лопатой - " вот, значит, кем работает",- она стояла в тех же валенках и в той же цигейковой шубе, но на ней не было ни платка, ни шапки, хоть мороз достигал градусов пятнадцати. "Где же ты пропадала?" - спросил сразу, первыми словами, Иван, - " я же каждый день бываю, после обеда..." Около полудня разносили почту, и Бобрешов ожидал писем по старому адресу. "Я не могла" - говорила она откровенно, - "Подтекала, но вот теперь вполне соответствую, могу..."
Все. Она уже не придет. Бобрешов еще раз вздохнул непроизвольно, задёрнул поплотнее шторы на окнах, проверил выключатель в туалете, оделся в тесной прихожей, вынул ключ. Старая его квартира, через поле с ручьем, была в одном из домов с частичными удобствами, построенными когда-то, как временное жилье для рабочих местной стройконторы. Бараки эти, деревянные, простояли не один десяток лет, ветхость их давно перевалила все проценты, их определили под снос, но всё никак не убирали, а люди здесь доживали, старились, умирали, так и не получив ничего лучшего. Бобрешов же, каким-то чудом, получил свою новую, теперешнюю квартиру в первый год реформ, когда была чехарда с профсоюзными руководителями и попался одни честный и справедливый и сделал то, что можно было еще несколько лет назад, подписал нужную бумагу. А квартира в "деревяшке"осталась за женой, она выписываться не захотела, дожидалась "скорого" сноса. В одном из этих же домов проживала Панасева, знала Бобрешова лет пятнадцать, с того времени, как он поселился тут. Дети у Тамары стали стали взрослыми, разлетелись кто куда, а она сменила уже четвертого мужа и третью фамилию, и пребывала здесь, потеряв половину друзей-собутыльников из-за пьянок, но сама пока держалась, хоть и постоянно ходила побитая и всегда навеселе. Теперь она стала попадаться на глаза Бобрешову чаще, или, может, так ему казалось, но один раз она, загадочно улыбаясь, попросила его подождать в магазине, потому что им якобы было по пути. Бобрешов удивился такой просьбе, но что-то его заставило постоять и догадка, мелькнувшая в его сознании, подтвердилась, - Тамара заговорила о Вале. Да, именно так звали новую знакомую Бобрешова. Фамилия её тоже стала известной, со слов Панасевой, - Сосна. Странноватая немного,- то ли от названия дерева, то ли связанная с пробуждением. Тамара, естественно, хорошо знала жену Бобрешова и потому тут же заверила, что будет, конечно, молчать и не выдавать Ивана. Она позвала Бобрешова к себе.
-А откуда у тебя квартира? Получила? - спросил Бобрешов, когда они прошли дальше, мимо бараков.
- Да что ты, кто же даст! Вовка, сын мой, купил по случаю, всего то за десять. Сейчас вот уезжать собирается, в Германию. Он же Гофман у меня, по бывшему первому. Ну вот, родственники объявились - Тамара рассказывала не без гордости, чувствовалось, что это ее вдохновляет,
- Идем же, чего ты не бойся; Вовка уехал в Москву, оформляться.
Широкий с порога коридор упирался в стену, оттуда поворачивался на кухню, а сбоку, слева простиралась приличного вида комната, - с диваном, тахтой, шифонером, телевизором "Сони". "Неплохо устроилась Тамара"- подумалось Бобрешову. Он вспомнил давнишний когда-то визит к Панасевой, по-соседски и пришли на память грязь, вонище, тараканы...
- Счас! Я позову! Я ты, - посиди пока, во! - телик погляди, - она привычно нажала кнопку пульта.
Как только Тамара захлопнула снаружи дверь, Бобрешов закрутился по квартире в охватывающем всё его тело волнении. Его встрепенула реальная возможность побыть здесь с Валей, повалить её на красивую широкую тахту... Представился её пряный запах губ, сотканный из бормотухи, помады, дешёвого табака. Он даже ощутил, почувствовал, как завлажнело у него между ногами: так он наголодался и подействовало это ожидание... Он успел зайти в ванную, привести себя в порядок, - прежде чем опять отворилась дверь.
-Сейчас! Будет! - торжественно объявила Тамара и уже попроще, чуть просительным тоном, добавила, - Ну давай, пока, я сбегаю.
Бобрешов вытащил заготовленные им по договорённости бумажки Гознака. Деньги мгновенно исчезли в кармане Тамары и замок снаружи снова защелкнулся. Бобрешов повторно остался один, но теперь уже он чувствовал себя спокойнее, даже равнодушно. Он перегорел, и даже отвлекся, наблюдая за происходящим на экране невыключенного телевизора действием какого-то фильма... Теперь они появились вместе - Тамара с полным пакетом, и Валентина, в тапочках на босу ногу, - жила она через два подъезда, в этом же доме,- а следом за ней плёлся какой то мелкий мужичок, который назвался Колей. Бобрешов сразу понял, кто он такой и ему пришлось изображать друга Тамары, она успела ему об этом шепнуть. Началась суета перед застольем. Тамара резала колбасу и хлеб, Валентина мыла стаканы. Настроение Бобрешова резко упало, но две выпитые порции водки и выкуренная сигарета приободрили его, и у него даже появился интерес к Николаю. Тот шабашил по ремонту гаражей и Бобрешов стал через него "наводить мосты" на предмет устройства. Тем временем в квартиру завалились ещё две гостьи, - женщины довольно неопределённого возраста и в одной из них Бобрешов узнал свою бывшую сослуживицу, она когда-то была на их ремонтно-техническом предприятии парторгом. С простым рубленым лицом, будто с плакатов о строителях коммунизма, она признала Ивана и стала горячо его рекомендовать Валентине, тем более, что Николай, сожитель последней, против этого не возражал. Внутри Бобрешова вновь поднялась волна возбуждения, он облапил сидящую рядом рекомендуемую "невесту", но вдруг отчего-то, после совсем уже гадкой и грязной фразы, ему стало так противно и гадко, что он сумел, под предлогом, улизнуть и уже у себя дома, через переулок, еще долго не мог от состояния омерзительности отойти. Но постепенно приходил в себя, хоть и раскаивался, что очутился, вляпался в эту бессмысленную пьянку, с неуместными разговорами, в неловком качестве. Но Валентина все равно оставалась для соблазнительной, лакомой, желанной, это он ощутил уже через час после ухода, лежа на диване, после душа, плотной еды, в умиротворенном, полусонном состоянии. Даже высказывания Вали, подчас скабрезные, с матюками, действовали похотливо, хотелось тискать, мять, погружать свою плоть в ее зовущее увлекающее тело... Иван опустил руку в пах, обхватил напряженный вновь, просящийся орган и застонал мучительно-сладко, от несбыточных желаний и надежд. Этот неожиданный "развод" все-таки подкосил его. Отгонялись все трезвые мысли; плотские желания заслоняли все другие стремления, порою заставляли так вот мучаться и стенать. Еще в дороге ему хотелось что-то себе доказать, хоть он и мало верил в будущие счастливые отношения в семье, но на хрупкое надеялся, лелеял. В поезде, когда в первый день наступившего года ехал домой, "держался", " хранил" себя, неизвестно зачем. Проводницы прямо таки лезли на него, подняли после часа сна, в середине ночи, завалились в купе, стали петь, веселиться, прижиматься, тискаться. Бобрешов в купе был один, к нему никого не подсаживали, он был за своего, из поездной бригады были знакомые... И вот такой " прием", радостную встречу ему " организовали" в доме - записку с выключенным пустым холодильником. Теперь отчего-то, два с половиною месяца спустя, Бобрешов вспоминал одну привлекательную проводницу, в костюме Деда Мороза, с румянами на щеках, с бородою из ваты...
Куртка все никак не продавалась. Сосед-азербайджанец, который взял ее и клятвенно обещал товар сбыть, так и вернул " кожан" ни с чем, через неделю. Не сразу Бобрешов заметил, что на куртке сломалась "молния", претензии предъявлять было поздно и теперь подпорченный товар можно было предложить разве что Олегу, жившему в бараке напротив. Когда Бобрешов с ним познакомился, тому было не больше тридцати, а сейчас ему уже перевалило за сорок, но он все еще выглядел таким же мальчиком, как и десяток с небольшим годов назад,- щуплым, худощавым, с копной густых, непослушных черных волос. Из-за своего питейного пристрастия жил он совершенно один. Зато друзей и приятелей имел много,- они косяками заходили в его вечно загаженную, пропитую и прокуренную двухкомнатную халупу,- с отбитыми окнами, поломанной дверью, неисправным телевизором, старой мебелью и вечной, неистребимой, прокопченной вонью. Иногда там прибирались - когда останавливался на месяц-другой очередной знакомый,- перекантоваться, переждать время, - освобожденный кто, или выгнанный женой... Естественно, последние годы Олег не работал, жил случайными заработками, которые тем не менее были сезонно-стабильными. Зимой он резал поросят, летом собирал грибы и ягоды на продажу, осенью ловил рыбу, а по весне чаще всего ремонтировал частные машины. Когда-то работал шофером, но права давно потерял, на новые не имелось средств, потому что заработанные деньги снова пропивал или терял, а то и хуже, - у него выкрадывали его же дружки. Сейчас он чинил мотор одного "жигуля" и заверил Бобрешова, что куртку обязательно купит, тем более, что она ему до зарезу необходима, да и пора уже "расплачиваться", вроде, за одежду, которой его Иван одаривал бесплатно, - для затравки. Попутно, конечно, нужно было искать другие заработки и вроде бы что-то удавалось, но в последний, решающий момент все-таки, - срывалось. То требовались более молодые, типа грузчиков, или необходимо было иметь санитарную книжку, а то попросту, вакансии успевали занимать более оборотистые: обещали ответить назавтра, а утром следующего дня отказывали, ссылаясь, что уже "взяли". Когда успели?
Так что опять же,- нужно было продавать куртку, хотя бы Олегу, хоть бы за половинную цену. Замок на молнии удалось отремонтировать, но вид уже получался не новый...
На "явку", в барак, регулярно, наведывалась Тамара. Бобрешов, появляясь там, делал занавеской условный знак, - отодвигал наполовину, - значит, -"на месте". Панасева удивительно быстро приходила, - будто специально следила, сторожила. Но еще раньше она заверила, что обязательно сведет их обоих, Ивана и Валю, подготовит тайное свидание. Так что работала она добросовестно и вот, наконец-то, в конце марта, Валентину привела, и, получив, свое, обещанное, за труды, убежала. По случаю наступившего тепла пришедшая была уже в демисезонном полупальто, хоть и явного не с плеча, в кожаных сапогах, тоже не вполне подходящими по размеру. Бобрешов предложил раздеться.
- Я к тебе ненадолго. Николаю сказала, что дойду до милиции, показания давать.
-Какие показания?
-Да он то, участковый, давно меня знает... Фу, такими сигаретами не накуриваюсь. Дай пятак, я за "Примой" сбегаю.
Зажав в руке монетку, "избранница" Бобрешова исчезла. Ивана опять заколотило. Он так реально-ощутимо настроился, так ему сильно захотелось эту разгуляй-беду женщину, что оттяжка, отсрочка времени чуть не сводили с ума. Действовало это еще и потому, что в "цивильную" его квартиру должна была позвонить подруга жены насчет работы, и нужно было находиться там, а не здесь, в ожидании похоти. Валентина вернулась. Сначала, для храбрости, она выпила, - по-деловому, будто утоляла жажду водой, потом выкурила сигарету и тогда уже, по - простому, без ужимок и просьб, стала раздеваться у приготовленной постели... Бобрешов как смог, создал уют, но все равно, - в кране была только холодная вода, а туалет был прохладным, не отапливался. Однако неудобства эти Валентину не смущали, - видно было, что она привычна к ним. Но вот отдавалась она, выражая свой оргазм нецензурными словами, что было необычно и даже экзотично. Впрочем, сексуальной она Бобрешову не показалась. Тем не менее давно задуманное, долго ожидаемое вожделение подействовали на Ивана довольно сильно. Может оттого, что это была его первая связь после " развода", может еще от чего... После близости они отдыхали на узкой скрипучей кровати.
- Я тебя крутила на пузырь. Просто так, ради спортивного... Хотя сильно выпить никогда не тянет. Так, привычка, от безделья, да и забываешься как то, от проблем. Я ведь уже шестой год без работы.
- Как? Ты же в дворниках.
- Это я так, - помогаю подруге. Она меня тоже, иногда, выручает.
Так вот мы и держимся - безработные, бесприютные... Ух, этому погоннику надавала бы!
- А чего он к тебе?
- Драка была во дворе. А тягают меня, я же бывшая...
-В милиции работала?
- Ага, с другой стороны. Сидела я, не понял, что-ли? Могла бы, так и всыпала ему фофалов!
- Фингалов?
- Нет - "фофалов". Была одна у нас в зоне, беззубая, нерусская какая то, чучмечка. Так вот она всегда смеялась так, когда кому-нибудь врежут - "фофал! фофал!", - "попал" значит.
- А ты? За что, фофала ?
- Как за что, за мордобойку. По двести шестой. Но я не долго, не думай, никого не прибила. Всего годик, с небольшим, амнистию получила. Но трудно там, ой, мамочки, не пожелаешь! Отбивалась, как могла, хотели заарканить, чтобы подносить им, спать с ними, пороться, когда захотят. Но я не такая, не поддалась, нет, не думай. Но отбивалась, вся в синяках была! Таскали за трусы, ловили в туалете, там же не было никаких условий, - для женщин. В умывальнике словят, начинают дубасить...
- А ты где работала до этого?
-В рыбкомбинате, я ж - городская. Это вот тут - четвертый год. Зять выгнал. Но у меня комната там есть. Вот только ремонт нужен. Эх, уеду я от этого Кольки!
- А он тебе не муж?
-Какое там? Подзаборник. Обстирываю его, готовлю, вот он и держит меня. Но квартира не его, - бр;това. А тот в морях, не вылазит. Скоро должен придти. Но что еще отмочит - тоже веселый бывает. Но хоть денег привозит...
- У Николая то деньги бывают...
- Один день! А то! Налетают все, кому не лень, долги всякие - через день -другой и снова - голенькие... Купить себе ничего не успеваю. На той неделе хоть колготы взяла. Но сейчас неплохо стало, когда "цветуху" стали принимать. Натаскаешься, правда, руки болят, зато неплохо получаешь. Все, что плохо лежит... Но, говорят, скоро прикроют. Скоро вон День донора, кровь будут качать, в начале апреля, слышал?
- Да, по кабельному объявляли.
- Не тужись, Ванек, продвинемся! Не очень тебе понравилось со мной,- вижу, бабы такое чувствуют... Ну не в первый же раз, надеюсь, потом привыкну... Эх, пойдем, допьем твою сивуху!
Водку Бобрешов, действительно, купил подешевле, и та отдавала нашатырем. Потому сам Бобрешов к ней почти не прикасался. Подруга же его пьянела прямо на глазах и скоро так развеселилась, что захотела за компанию пригласить какую-нибудь собутыльницу, на что, конечно, Бобрешов не соглашался про себя и старался перевести разговор на другую тему. Валентина снова стала кому-то угрожать, - сжимала свои натруженные, в синих вздувшихся венах, кулаки, мстительно раздвигала руками, словно старалась кого то ударить, свалить. Наконец, понемногу, под влиянием слов Ивана, она медленно успокоилась, и Бобрешов убедил ее возвращаться домой, а то "Коля заждался, чего подумает"... Гостью удалось выпроводить. Немного спустя, Бобрешов сам помчался вслед, но другим, окружным путем, вполне логично рассуждаю, что Валентина могла где и задержаться на дороге. Придя на место, Иван с порога разделся, встал под душ и долго -долго стоял под струями, растирался мочалкой, смывал с себя грязь, в которой оказался, заляпался, чего и добивался в течение месяца и теперь вот томился в противоречиях. Стоило ли продолжать любовные отношения с бывшей зэчкой или поискать на такой счет чего-нибудь другого? Но где сейчас найдешь? Кому нужен безденежный, полуседой, полустарый? Хотя Бобрешову только недавно стукнуло сорок шесть и выглядел он моложе, да и седина его, поблескивающая у висков, только подчеркивала его элегантность, эдакую молодеческую лихость... Потом он дозвонился до подруги жены, и та ему предложила то, о чем они договаривались еще с прошлого года. Она сумела открыть свое заведение, поселковое кафе, и ей нужны были свои, проверенные кадры. Раньше она работала в общепите, заведовала столовой, магазином, успела побывать в партии и вот добилась того, чего хотела. Что ж, он согласен, - говорил в трубку Бобрешов, - да, да, ночью, конечно, без вопросов, сторожем так сторожем, пусть без права сна. Не бог весть, однако, какой был заработок, но хоть стабильный. Правда, будет получаться, что Бобрешов совсем не станет ночевать дома, то на одном дежурстве, то на другом. Но нужно же было как-то зарабатывать. Куртка не продавалась, и жалко было от этого - товар все таки стоящий, нужный, как раз в сезон. Бобрешов подумал и Олега все-таки решил держать на крайний случай, а попытаться еще задействовать Юрьева, своего старого приятеля, которого недавно встретил на улице. Тот знался с Бобрешовым еще с тех застойно-перестроечных времен, когда Иван читал лекции о международном положении по линии общества "Знание". Была такая общественная нагрузка. Нужно было выполнять план, так вот Юрьев лучше всех умел договариваться с различными организациями, - где действительно приходилось выступать, а где и можно было просто отметиться, поставить "галочку". Юрьев во многих отношениях был обеспечивающим человеком. Занимался похоронами, когда его просили, помогал в ремонте квартир приезжающим интеллигентам, участвовал в праздниках, где требовался тамада, - ко всему Юрьев имел талант. Бобрешов чаще с ним встречался летом, когда уезжали домашние, и в квартире как раз требовалось что-то переделать, и лучшего снабженца в условиях тогдашнего тотального дефицита нельзя было и желать. Приходилось потом, конечно, напиваться вместе, после тащить пьяного приятеля через весь поселок. По дороге Юрьев скандалил, приставал к прохожим. Бобрешов знал, что его другу часто доставалось за такое поведение, и потому он доводил собутыльника всегда по назначению, в его любовно отделанную квартиру на третьем этаже. Ивану всегда показывали при каждом новом посещении то обновлённую перегородочку для овощей, то очередную кладовочку на лоджии, или отделанные хитрым образом антресоли, куда мог впихиваться целый велосипед. Юрьев постоянно проводил эти улучшения, - его неугомонная душа все время требовала для себя решения каких-то больших и малых проблем. Поэтому за куртку Юрьев взялся с привычной для себя основательностью. Ровно через два дня он позвонил и сообщил список потенциальных покупателей, причем двое из которых были "железные", а одна даже, - с "подтекстом". О беде и делах Бобрешова Юрьев был осведомлен, без ведома, впрочем, Ивана, и потому первой в списке стояла, значилась миловидная женщина, под средние лета, разведенная и с приличной квартирой. Та промурыжила Бобрешова несколько дней, очень обнадёжила в отношении покупки, ее сыну как раз требовалась обновка, товар взяла; Бобрешов даже побывал у нее в гостях, в хоромах с нафталиновым запахом и в кружевных занавесочках, но ничего из этого не получилось, - ни продажи, ни флирта. Юрьев, однако, духом не падал. Позвонив утром первого мая, он сообщил, что непременно, именно сегодня, приведет покупателя, к назначенному Иваном часу. Куртка валялась на старой квартире и договорились встретиться там. Юрьев появился один, но по случаю праздника пришел не с пустыми руками. Деньги у него водились, - работал он на энергообеспечивающем предприятии, зарплату там выдавали. Поэтому без угрызений Бобрешов на угощение согласился, тем более, что моральный ущерб от первой отказавшейся покупательницы вроде бы компенсировался. Юрьев намек понял и снова стал заверять, что дело, ему порученное, он закончит достойно. Но закончилась пока что только водка, и Юрьев ушел,- с твердым намерением теперь уже точно привести запропастившегося очередника. Через полчаса Бобрешов увидел в окно, как Юрьев шел обратно, но не один, а поддерживал солидного сложения женщину, впрочем, с довольно симпатичным лицом. Карманы Юрьева опять оттопыривались и пока снова отмечали и закусывали, выяснилось, что новая знакомая только что встретилась, попалась на глаза, прямо у магазина, и что она сегодня сбежала от любовника, который ее избивал, потом запер, сам "ушел-вышел" и вот она прыгала с балкона второго этажа и повредила при этом ногу. Действительно, она прихрамывала. Оказалось еще, что она когда-то работал врачом, реаниматологом и что ее уволили за что-то и вот теперь она живет одна, как-то существует, зарабатывая по мелочевке, - то уколы “ставит”, то хряков кастрирует. Звали ее Раей. Под предлогом окончания выпивки Юрьев неожиданно исчез и Бобрешов остался с врачихой один на один. А та уже разлеглась на его квадратных метрах, в комнате, на кровати и даже захрапела, что явно свидетельствовало о ее намерении оставаться здесь долго, по меньшей мере,- до утра. Бобрешова такое не устраивало, он как-то быстро сразу протрезвел,- не хотелось проводить время с этой собутыльницей. Но и уходить, оставляя ее, тоже было нельзя. В дверь постучали, и Бобрешов испугался, уже не на шутку, потому что это могли быть знакомые жены или другие, тоже, естественно, нежелательные свидетели. Но это пришел Олег, который стал оправдываться за невыкупленную куртку и просил денег на опохмелку. Бобрешова вдруг осенило отдать ему требуемое с Раей, но вдруг он увидел в окне, мимо проходящую Панасеву, и эту осенившую идею он решил перенести на Тамару. Водки еще оставалось достаточно, почти целая бутылка. Иван ее торжественно вручил Тамаре, которая, само собой, согласилась устроить приют загулявшей "знакомой приятеля". Иван долго расшевеливал Раю, приводил ее в чувство... На улице уже смеркалось,- северный ранний вечер освежал прохладой, запахами подтаявшего снега... Казалось, ничего не изменилось с того времени, когда Иван бывал у Панасевой лет несколько назад. Грязные полы, горы немытой посуды, серое замшелое белье на неубранных кроватях. На одной из них хозяйка, утомленная праздниками, уже спала, а рядом, за столом, сидели ее сожитель и Валентина Сосна, допивая принесенную бутылку. Бобрешов это увидел краем глаза, потому что он успел провести еще не уснувшую пока Раю в соседнюю комнату, положить ее на диван. Но как только проделал это, как почувствовал удар в спину и услышал самые отборные ругательства. Валя решила выяснять с Иваном отношения. Когда то, в молодости, Иван получал пощечины от девушек, щеки у него от этого горели, - об этом было сладостно даже теперь вспоминать, тем более, что получал Бобрешов в основном за дело, - нечестный поступок или нелестные сказанные фразы. Однажды на него замахивалась жена - в ее отведенной руке была зажата чугунная сковородка, по весу вполне достаточная для того, чтобы снести пол-головы. И тогда внутри Бобрешова бушевали злость и раскаяние за свою изломанную жизнь. А теперь ему было весело и даже смешно, но позднее он все же осознал глупость и нелепость ситуации, в которой оказался. С Валентиной он уже давно "порвал", связь с нею прекратил, еще больше месяца назад. Она встречалась ему потом, требовала водки, громогласно общалась, лобызалась при всем честном народе. Такие ее придирчивость, дурашливость утомляли, Иван старался не попадаться на глаза, обходил стороной. И теперь Бобрешов посчитал за правильное ничем на ее "притязания" не отвечать, и поспешил удалиться, слушая за собой маты и еще шум чего-то упавшего или разбившегося... Иван быстро, не заходя в ближнюю квартиру, прошел по мосточку, через поле, грязное после весенних дождей, протопал потом по асфальту, сбрасывая налипшие куски земли, ополоснул ботинки в луже перед подъездом, проскользнул мимо гурьбы девчат и парней, стоявших у крыльца, поднялся по маршам лестницы и уже на своем, втором этаже, невольно остановился, переводя дух и вытаскивая ключи. Через минуту он уже принимал душ, чередуя струи горячей и холодной воды, потом выпил свежезаваренного крепкого чая, и устроился перед телевизором, приглушив в нем звук. Он стал думать о том, что его может ожидать в ближайшем будущем. Скоро уж, совсем через немного, он получит зарплату на своей основной работе, потом попросит аванс у подруги жены, продаст, наконец, за бесценок, свою многострадальную куртку, соседке, что просила для сына, займет, может быть, еще, у надежного кредитора, и уедет все таки, укатит, чего бы это ему не стоило, в ту далекую экзотическую страну, где почему-то обретал спокойствие и радость. Он вспомнил о красавице - танцовщице из бара напротив лавки, где отоваривался; подумал о вкуснейшем дыме кальяна, который там курил, почувствовал запах изумительнейшего кофе, который подавали вместе с простой холодной водой, и ему стало отчего-то легко и хорошо. Припомнилась и последняя поездка, обратный путь, когда он летел в одном салоне с моряками и сосед его, боцман или шкипер, все жаловался на непростую жизнь на берегу, после морей, без заработка и привычной работы, на "биче". Оказывается, по-английски, так и звучит: "на берегу", значит, - "на биче"...
В его деревянной квартире стоят канистры, батареи бутылок, много табуреток с этикетками на них, жестяными пробками. Это - " гаражный " цех. Ага, значит уговорил его все таки знакомый, бывший сослуживец, сдать внаем пустующую площадь, под его аферы. Сосна тоже заходит сюда часто, "дегустирует". Со сна или Сосна? Ничего не понять. Вдруг звенит звонок, долго и непрерывно. Отчего это, - ведь электричество в бараке отключили, за неуплату, еще с середины апреля. Вероятно, это наниматель-сосед оплатил задолженность. Но звук продолжается, никак не смолкая, заливается трелью. Бобрешов как заснул, в махровом халате, так и вскочил, - помчался в коридор, к полочке, где стоял телефон, который и выдавал этот постоянный междугородний сигнал...
-Да! Слушаю! Алло! Привет!.. Скучаю...
Море Лаптевых. Сентябрь 1999