И я вспомнил одного зэка, который из-за постоянных ходок на зону говорил исключительно на блатном жаргоне. В грубом переводе на язык межнационального общения рассказ хоть и теряет в колоритности изложения, но сохранил толику юмора и грусти.
- Освободили меня, податься некуда. Что делать? Объедки собирать по бачкам, для человека с таким огромным житейским опытом, как-то не солидно. Да и не привык я по теплотрассам скитаться. Привык жить с комфортом, с соблюдением режима дня. Думал, найти общагу с комнатой на работу устроиться, как законопослушный гражданин, но от одной такой еретической мысли сердце кровью обливалось, в горле так запершило, что думал, лапти заверну (умру). Отвык я на хозяина работать. Найти чмару (женщину), которой уже не надо платить, а она сама рада и отдаться, и заплатить, но опять-таки страх сковывал по всем членам, когда я прикинул, сколько лет живьем «лохматый сейф» (женский половой орган) не вскрывал! Ну, это ладно, дурное дело – не хитрое, а как там отношения выстраивать с ее детьми, родственниками? И впал я в тихую истерику. Представил я себе всю эту нелепую картинку и сказал себе нет Паша: хрен наебёшь, *** на ландыш не похож, ландыш мА-ленький, а хуй бО-льшой! Лучше уж я дуньку кулакову буду гонять (заниматься онанизмом), чем у какой-то старой облезлой шалавы приживальщиком состоять. К тому же, за последние две пятилетки мир сильно подвергся изменениям. Быть может кто-то от этого кайфует, а мне как ножом по горлу. Проехался по городу, насмотрелся на граждан с испуганными, тревожными глазами, суетливыми и молчаливо наглыми и так защемило от ностальгии, по родным добрым знакомым лицам насильников и убийц, по тем же чмошным контролерам, пусть и мразям, но если заплатишь в доску своим, а тут, же одна скука смертная. Нет, лучше я по новой сяду! Ведь здесь среди вольных я как на зоне, а в зоне я больше себя человеком ощущаю. Начал раскидывать умишком, чтобы такое противозаконное совершить, чтоб меня назад вернули. Грабить и без меня ограбленный народ, честно признаюсь, рука не поднималась. Какого-нибудь лошару обуть – так его еще найти надо. А потом смотрю, ботинки у меня какие-то не модные. Зашел в обувной супер-маркет, подыскал фасонистые, самые дорогущие коры, одел, старые бережно поставил на полку, вразвалочку выхожу, как первый фраер на деревне, думаю ну сейчас начнётся кипишь и прикидываю, охранник по фейсу будет бить или оставит это грязное дело мусорам. Вышел, а никто даже ухом не повёл. Прошел вдоль витрины полюбовался на себя любимого в зеркальном отражении, свернул за угол и подался к одному знакомому. Встретили меня радостно, но как-то настороженно. Послушал об их житье - бытье, покушал макароны по-флотски, выпил водяры и окончательно загрустил. И через два дня вернулся в тот же магазин. Подошел к той же полочке, но моих старых ботиночек уже не было, пришлось вновь обновлять свой гардероб. И только я одел новые коры, как продавцы навались с двух сторон, пока охранник полицию вызывал, так благодаря этим милым дамам, дай бог им здоровья, меня и прихватили, чтобы отправить, как говорят поэты, в родные пенаты.
…Это не типичный случай. Но по сути характерный для уголовного мира, когда одним сроком мало кто отделывается. И находясь в зоне, многие мечтают «по-мальчишески в дым» выйти на свободу. Один заключенный за полтора года написал 69 заявлений, ходатайств и жалоб. В том числе накатал письмо в ООН, жалуясь на то, что его осудили не законно. Хотя его вина в ходе судебного разбирательства, а я и сам читал этот многотомный фолиант, была полностью и неопровержимо доказана.
Попадаются и действительно сидящие в зоне не понятно за что или получившие срока не соизмеримые со свершенными преступлениями. Именно «сидящие», а не отбывающие или трудом и лекциями перевоспитывающиеся. А человек не занятый всегда находит на свою голову приключений. Об этом написал пусть и не Александр Блок, но уже и не сортирный поэт, простой деревенский парень, механизатор в своих искренних стихах: «Здесь также живут и порой умирают/, И также народом народ управляет/. Закон преступив, здесь его соблюдают/, И тоже смеются, и тоже рыдают/, Интриги плетут и дерутся за власть/Здесь можно подняться и можно упасть…/.
…После долгого ожидания, наконец-то появился контролер, и тихим голосом зачитала фамилии тех, кому было разрешено свидание.
- А вам в свидании отказано – сказала она мне.
Растерянно спрашиваю:
- Почему?
- Все свидания, что положены Юрию Нестерову за этот год он использовал.
Хотелось возмутиться и крикнуть: «Черт побери, неужели нельзя было об этом раньше сказать…!? Почти три часа уходят впустую». Но я справляюсь с нервами и лишь выдавливаю из себя:
- А передачу я могу передать?
- Можете – все также же грустно и бесстрастно сказала женщина в армейской шапке и со звездами лейтенанта озорно и нелепо примостившиеся на худеньких плечах контролера. – Только напишите перечень того, что входит в посылку. И учтите, что свежие и скоропортящиеся продукты мы не принимаем.
Если бы я знал, что там положили друзья и родственники Юрки заранее составил список, а так пришлось перебирать все содержимое пакетов. Покончив со списком, отправляюсь на проходную. Здесь в маленьком коридорчике меня поглощает толпа людей. Они стоят плотно, плечом к плечу на подоконнике и в ногах сумки, баулы и пакеты. И не то чтобы разговаривают, а ведут ни к чему не обязывающий обмен репликами. Единственные существа, кто ведет себя естественно и непринужденно – трое маленьких детей, от двух до пяти лет. Они приехали на свидания с папами. Мамаши время от времени одергивают их, но через минуту-другую они принимаются снова бузить.
Человеку надо на что-нибудь смотреть, но когда смотреть не на что, он обращает свой взгляд в ту сторону, на тот объект, откуда должны прийти новые известия, которые вызволят его из томительного, всепоглощающего ожидания. Таким объектом была решетчатая стальная дверь, разделившая два мира – вольных и заключенных.
Расфуфыренная женщина лет 50-ти, как она всем сообщила, что она бывшая товаровед и кокетливо вспомнившая, что её сын очень придирчив к тому, во что она одета, «а сам не знает, что все мамины деньги уходят на передачи», глядя в единственное загаженное мухами окно, философски заметила:
- Легко уйти за эти ворота, но нелегко через них выйти….
Внезапно стройный ряд ожидающих ломается, когда с той стороны другого мира появляется молодой подполковник, все догадываются, что это тот самый начальник колонии и беспрекословно подчиняются его вежливым увещеваниям:
- И что вы все здесь толпитесь. Находится на проходной не положено! Выходите! – и он первым открывает деревянную дверь подавая пример всем остальным, увлекая за собой женщин, мужчин, детей.
На улице светит солнце, но его лучи значительно слабее пронизывающего насквозь холодного ноябрьского ветра.
Я закуриваю и слышу за своей спиной тихий оклик:
- Братан, братан….
Оглядываюсь и внизу бетонного забора вижу круглое, как иллюминатор, отверстие из которого торчит голова солдата.
- Гостите сигареткой, - просит служивый.
Не успел я достать синею пачку «Bonda», как он попросил парочку. Скорее всего «дед» послал салагу исполнить свой «воинский долг». У них своя иерархия и свои законы, порой бывает, что еще пострашнее, чем у тех, кого они охраняют от общества.
Студеный ветер мало-помалу загоняет людей обратно внутрь проходной. Коридорчик чуточку становится вместительнее: одни ушли на свидание, другие, передав передачу, отбыли домой. Для остальных ожидание продолжается и кажется оно будет длится целую вечность. На память приходят слова жены одного моего знакомого, который занимался сбором цветного металлолома и рисковал попасть за решетку. «Посадят, - предупреждала она, - я тебе передачи не буду таскать…». Такое сказать могла только мудрая или опытная женщина. Знала чем не столько напугать своего суженного, сколько загодя оправдать свое не желание возить передачи.
И только на шестом часу ожидания ко мне подошла девушка-контролер. На облезлый и неопределенного цвета подоконник посыпались суп-пакеты, упаковки чая, головки чеснока, лука, баночка кофе, конфеты, печенье, селёдка и море-океан сигарет блоками и пачками.
- Берите сумки, проходите, - и указывает мне на зарешеченную дверь, за которой прячется неволяю – Ставьте их и выходите.
…Выхожу на свежий воздух и с необыкновенным удовольствием вдыхаю запах осени и свободы. Исчезла досада за бездарно потраченные пять часов, утихла злость на нерасторопность работников колонии.
На стоянке за шлагбаумом меня уже ждало такси. Мне показалось, что незаметно что-то вокруг изменилось и, не ясно было радоваться этому или все осталось по-прежнему: разбитая дорога, стаи бродячих собак, кладбища разрушенных промышленных зданий и две зоны, одна которую охраняют, а вторая, которая находится в зоне вечного ожидания перемен.