ПРОЛОГ
Я всегда надеялась, что однажды напишу настоящую книгу. Не сомневалась в этом в шесть лет, когда выводила корявые буковки, знала в семь, когда придавала нескладным строкам банальный смысл. Верила в двенадцать и в пятнадцать, когда тайно вела дневник и слагала неумелые стихи. А в двадцать три хорошо усвоила, что настоящее писательство – удел избранных. Если хочешь своими горестями и радостями коснуться чужого сердца, распахни душу, отыщи верные слова, проживи каждое, выстрадай, наполни собственным дыханием.
Для воплощения притязательной идеи требовалось время. Оно неслось вперёд, втягивая меня в текущие дела, непредвиденные ситуации и даруя массу контрастных эмоций. Я накапливала драгоценный жизненный опыт и терпеливо ждала внутреннего творческого позыва. Лишь в свой полувековой юбилей решилась предельно откровенно рассказать о борьбе с собственной слабостью, о преодолении неуверенности, боли, обид, о разочарованиях, ошибках, о маленьких и больших достижениях. Что получилось - судить читателям.
МАМА МЫЛА РАМУ
Алфавит я выучила за несколько дней. Годам к шести читала много, легко и вдумчиво. Небольшие истории из детских книжек пересказывала маме с великим удовольствием, не упуская мельчайших деталей. Если же находились другие слушатели, делала это чересчур рассудительно и увлечённо - старалась поделиться впечатлениями и удержать интерес взрослых людей, чтобы они дольше побыли рядом.
Будучи прилежной первоклассницей, я внимала любимой учительнице душой и разумом, торопливо запоминала и писала всё, что надо. Отдельно взятые кружочки, палочки, крючочки зачастую оказывались проигнорированными, потому большинство новоявленных буковок не отличалось изяществом. Да и клонились они не в ту сторону. Однако рождённые в ученических муках слова завораживали меня сутью и тянули в неведомый мир, который хотелось познать как можно скорее. Причём со сторон приглядных и неприглядных. Тут уж не до каллиграфии! Я наполняла кривобокие строчки не красотой, а смыслом. Вот в чём заключалось волшебство!
Даже банальная фраза из букваря про маму и раму оживала в моём воображении яркой знакомой картинкой: мама, накинув на себя старенький короткий халатик с дырявыми карманами, неловко стоит на узком подоконнике и после долгой зимы с усилием распахивает трухлявые оконные створки. Их четыре, и каждая противится, корёжится, поскрипывает. Из узких и широких щелей густыми пучками сыплются пыльные ватные "червячки", не пропускающие в дом студёные ветра. А солнечный свет смело пробивается сквозь мутные стёкла, взмах рукой - и мыльная вода стекает по ним безмолвным водопадом, оставляя шлейф весёлых цветных разводов и озёра с ладошку. Кое-где образуются белые островки пушистой пены с тысячей блестящих пузырьков разной величины. Сюда обязательно надо ткнуть пальчиком - я тут как тут!
Насыщенная небесная голубизна заливает тесную комнатку до сияния. В каждый уголок проникает уличная свежесть, ласковые лучики весны поддразнивают меня, слегка ослепляя, и вовлекают в милую игру. Я крепко-крепко зажмуриваю глаза, затем приоткрываю их, ловлю радугу на дрожащих ресницах и утопаю в беззаботной радости. Вихрь восторга хочу выразить словами, на ум их приходит много, выбрать бы лучшие, перенести на бумагу. Суечусь, ищу ручку, блокнот. Не успеваю - мысли недолговечны, как мыльные пузыри. В следующий раз их поймаю! А пока высовываю голову за дверь, убеждаясь, что и там полный порядок.
В то время мы жили в общежитии, которое в простонародье называлось коммуналкой. Мы – это я и моя мама, такая вот неполная семья страны Советов. Наша светлая и тёплая комнатушка располагалась в самом конце узкого тёмного коридора, захламлённого от пола до потолка громоздкими полками и вещами соседей, сложенными в картонные коробки или просто в пыльные кучи. Межу ними ютились стиральные машины, ящики с картошкой и луком, зеркала и вешалки с верхней одеждой. Возле каждого порога на куцых тряпичных половичках стояла вперемешку уличная обувь, не всегда чистая. Личное имущество слегка разделялось ветхими занавесками. Несмотря на то, что бок о бок проживали несколько семей, на чужое добро никто не посягал.
У нас ничего ценного и лишнего не имелось. Стандартная двенадцатиметровая жилплощадь, вместившая диван, кресло, тумбочку, холодильник и телевизор, казалась вполне уютной, хоть служила одновременно залом, спальней и столовой. Одну стену от края до края занимал разноцветный плюшевый ковёр, на другой высоко висели шкафчики с лекарствами, бельём и какими-то бытовыми причиндалами, которые мама убирала от меня подальше. Лучших условий я не знала и не желала: малообеспеченные люди считали спартанский уклад нормой.
Много проблем создавала кухня. Она была просторной, с квадратным каменным балкончиком, но общей для всех жильцов. Там густо пахло едой, куревом и хозяйственным мылом. Иногда хлоркой. Мрачные синие стены всюду потрескались, кое-где краска облупилась, из-под неё проступили белые угловатые пятна. С высоченного потолка на длинном неровном шнуре свисала еле-еле светившая лампочка, похожая на голову кровожадной кобры. Я её побаивалась.
Пять столов и две большие плиты, подключенные к одному здоровенному газовому баллону, обычно использовались поочерёдно, а случалось, что и разом. Тогда хозяйки недовольно теснились, оберегая "свои" конфорки. К единственной раковине выстраивалась очередь, мыли в ней без передышки всё, всё, всё. Разумеется, трубы без конца засорялись, их зловонное содержимое изливалось на дощатый пол и по глубоким трещинам просачивалось на нижний этаж, вызывая шумный гнев соседей. Если у кого-то в заначке имелась бутылка "Столичной", мировое соглашение устанавливалось быстро. Без водки конфликты затягивались.
За мелким ремонтом всегда следовала большая уборка. Опять же, совместными усилиями. Так что мама мыла не только рамы. Впрочем, были и халтурщики.
Пока взрослые скандалили, распределяя обязанности, дети испуганно примолкали и не выходили из комнат, чтоб не попасть под горячую руку и не схлопотать подзатыльник. В напряжённые моменты доставалось даже малышам, которые и так часто плакали. Пожалеть бы их, но лезть с сочувствием в чужие семьи было непринято. Моя дружба с ребятнёй не заводилась. Я слышала издалека, как соседских мальчишек-младшеклассников, дико орущих, бьют ремнём. Мама говорила, что они того заслужили: кто-то сигаретку попробовал раскурить или деньги без спроса взял, кто-то "двойку" из школы принёс, стекло там разбил или во дворе подрался. Наверное, родители им вовремя не объяснили про "хорошо" и "плохо".
Меня лупить было не за что. Никому не досаждая, я тихо возилась с игрушками на видавшем виды широком раскладном кресле. Немного потрёпанные мишки да зайчики чинно располагались в непродавленных углах, а в затёртом центре по важности статуса находилась "библиотека". Все книжки, толстые и тонкие, были читаны-перечитаны и почти выучены наизусть. Новые появлялись редко, я бережно оборачивала их газетами и странички не загибала.
Самым большим сюрпризом того времени стал тёмно-коричневый письменный стол, купленный в кредит незадолго до того, как я пошла в школу. Огромный, блестящий, крепкий, с вместительной тумбой справа и несколькими полочками слева, он был пределом детских мечтаний. Ещё бы! Единственная новая вещь в доме! Остальная мебель являлась подержанной, расшатанной и невзрачной. Тысячу раз ремонтированная и перекрашенная, она не стоит даже мимолётных воспоминаний. А стол действительно был восхитительным, тёплым, чудно пах деревом и лаком. Тихое место у окна, где он основательно расположился, вытеснив щербатую тумбочку, я считала священным. Поначалу подходила туда крадучись и раскидывала руки, пытаясь любовно охватить столешницу, но не дотягивалась до краёв. Какое это было счастье – иметь необъятное сокровище в единоличном распоряжении!
В один прекрасный день приходящий (и всегда куда-то уходящий) папа повесил в моём уголке длинную лампу дневного света. Упрятанная в полупрозрачный белый плафон, она была непривычно-оригинальной. Служила исправно и долго, между делом усиливая завораживающий блеск мебельной полировки.
Свой стол я содержала в идеальном порядке. В одной его стороне покоилась узкая расписная коробочка для карандашей и ручек, в другой - маленькая стеклянная чернильница на резной жестяной подставке. На видном месте красовались крупные часы, напоминающие о том, что каждому делу надо отводить определённый срок. А во множестве глубоких отсеков уместились учебники, тетради, альбомы, краски, пластилин, сувениры и даже мелкие игрушки. В такой обстановке любое занятие было в радость.
Фото из сети Интернет.
Продолжение - http://proza.ru/2020/10/27/1259