Предложение

Дональд Бартельм
(перевод с английского)


Или длинное предложение целенаправленно приводит нас вниз, в самый конец страницы - смысл последней строки которой обращен обратно к ее началу, и если не к началу этой, то другой, следующей, перевернув которую можно успокоиться, на мгновение остановиться, задуматься о вопросах, мимолетно возникающих и исчезающих на перевороте листа, или же оно выпадает из смысла, пытаясь удержаться в своего рода фигурных скобках, больше напоминающих объятие (ревность значения не имеет), приносящих удовольствие (или нечто обратное) жене, которая, лишь проснувшись, тут же переселяется в ванную, лишь чтобы с утра ее волосы блестели, и бьёт мужа, который бездельничает, сидя за столом в ожидании завтрака, читая газету, и не видит, как она выходит из ванной, но иногда бьет или лишь поднимает на нее руку, чтобы просто обнять, сделать это мимолетно, потому что осознает, если в такую рань сделать это по-настоящему (ведь перед этим у нее был сильнейший шок перехода ото сна к свалившимся ей на голову жизненным реалиям, будь всё проклято!), она приложит немало  усилий, чтобы сделать вид, что ей все равно, или даже разозлится, сказав что-нибудь обидное, после чего муж не станет вкладывать в свои объятия физические или эмоциональные усилия, хотя смог бы, потому что не желает ничего потерять (насколько же сильны чувства!), затем, сказанное в какой-то мере оседает в сознании, что уже иначе объясняет ситуацию, которую можно описать, как фразу, разбегающуюся мурашками по коже и пронизывающую мозг, будто чьи-нибудь слова в то время, как увлеченно слушаешь радио, рок-группу, возбуждающие душу звуки, и погружаешься в них всей душой и телом, принимая это чуть ли не как награду, а сторонние замечания стараешься не брать в голову, особенно, если приходится учитывать, что, вероятно, только что произошла ссора с персоной, заговорившей с тобой во время громко включенного радио или телевизора, и делаешь вид, что на самом деле стараешься не слышать ее слов, но если слышишь, то желаешь, чтобы это продолжалось не слишком долго, игнорируешь, будто рекламу, после которой сразу последует уже другая песня твоей любимой рок-группы - произведение, которое никогда прежде не звучало в эфире, а его как раз хочется услышать, воспринять по-новому, прочувствовать всю свежесть и новизну, приходящую именно в этот момент, или, как бы все это выглядело, если над угрозой новому опыту преобладали обещания возможной выгоды, или то, что подразумевает толкование или воспоминание, что, на самом деле, нередко маскирует расстройство (не то, что бы иногда необходимое для формирования характера, весьма поучительное, но в какой-то момент приводящее к успеху, и предрешающее ход всей оставшейся жизни, когда за каждым подъемом ожидается спад, что также сопутствует воспитанию в себе суровой личности, преодолевающей на своем пути все трудности и преграды, что позволяет оставить еле заметный след или всего лишь пятнышко на лице истории человечества (не ваши ли слова?), и после всего, в поиске выгоды всегда обнаруживается нечто, отдающее грубым тщеславием, будто бы желаешь украсить собственное чело лавровыми листьями, выращенными лишь для кулинарных целей, когда их предназначение ни о чем не говорит, и пусть эго всегда ненасытно (мы об этом уже говорили), стоит напомнить о непрерывном успехе, пусть окончательно лишающем вас здоровья, но чтобы остальным со стола достались лишь крошки, которые не следует сметать в маленький, висящий на ажурной тесьме кошелек души, однако позволяя это сделать другим, что станет частью вознаграждения, и, поделившись крохами, в ответ находишь облака улыбок, почтальон засыпает тебя письмами, в распоряжении любой велосипед в удобное время (если понадобится), как и все, что недоступно остальным и находится под пристальной охраной, полная вседозволенность, или, наконец, нечто вселяющее в тебя уверенность, после чего и вовсе не нуждаешься в похвалах и чести, когда раньше был вынужден думать, что чье-либо презрение к твоим достоинствам и заслугам, которое, надо полагать, не позволяет в полной мере познать себя как человека, и как и то, что постоянно держит тебя на лезвии ножа, мотивируя жить, стоять во главе заседающего кабинета, где каждый тебя знает, как персону, порождающую новые идеи, поощряющую или несущую наказание подчиненным, которые в тайне, у тебя за спиной становятся причиной незначительных изменений в статусе кво, будучи сторонниками идей, противоположных твоим, носителями сторонних инициатив, пусть и не различающихся одна от другой эмоциональной окраской, как и в кинопроизводстве, с его определенными особенностями или атрибутами, когда заключительная сцена любого кинофильма несет в себе всю святость мистерии, которую маленьким девочкам (как и зрелым женщинам) не дозволено видеть, или недописанные новеллы, заключительная глава каждой, напоминает наполненный водой пластиковый пакет, к которому можно прикоснуться, но никак не выпить, при этом, так или иначе ментальная подноготная жизни коллектива выглядит не здраво, предана анафеме или превращается во что-нибудь, доселе не подвластное воображению создателя, только что вернувшегося с последнего семинара по причинам и следствиям кризиса управления и противостояния руководству, познавшему нечто новое, и в данный момент подчиненные поднимают руки в готовности ответить на любой вопрос, в то время, как предложение, пусть даже деликатность которого неосязаема, совесть сама по себе кричит до хрипоты, а убеждения стремятся превратиться в истину, продолжая движение от одного места к другому, соблюдая скорость и правила движения, чтобы не потерять ни одного из "пассажиров", и по дороге, может быть, подобрать кого-нибудь еще, и, дочитав до конца страницы, возвращаешься к прочитанному, чтобы разглядеть нечто "брошенное под деревом", ни на что непохожее, или же убедиться, что это лишь "отражение в луже под воображаемой водосточной трубой", даже, не смотря на то, что на самом деле, мужая в молодости, мы учились излагать все кратко, малословно, штампованными фразами, как можно более колкими (но не стоит сравнивать отсутствие "штампов" со вкусом такого напитка, как "Пунш", полагаю, очевидно он намеревался сказать: "укоротить главное предложение", ведь оно несет в себе весь смысл, идею, бьющую ключом, посылающую тебе в мозг кровь, помогая найти подходящее слово, будто только теперь оказываешься прямо под пушистым крылом - большим подвешенным под потолком опахалом в номере роскошного индийского отеля, приводимым в движение тяговым канатом - вот, что мне нужно от моего предложения, чтобы оно несло мне прохладу!) мы достаточно созрели, чтобы перенести потрясение фактом, что выученное нами в юности оказывается неверным, или искажает понимание познанного, а затем несколько подзабытого, и учителя - каждый сам по себе, нуждаются в затуманивании этого факта, хотя они деликатно вкладывают душу и сердце в свою работу, а иногда все это исходит уже не из первых уст (сердце кровью обливается!), и даже если учитель думает, что он преподносит тебе "знания", то можно бы заметить, что само предложение не несет в себе ударной силы нового оружия, пули, вылетающие из которого разрушают все, отскакивая ото всюду рикошетом (хорошо, что у нас пока еще нет такого вида вооружения), и можно бы положиться на какой-нибудь сомнительный проект (ведь все интеллектуальные достижения оказывались следствием проектов, порой более бессмысленных, чем полет на луну или куда дальше), что не позволяет нам низко пасть, вынуждая из раза в раз вести войну на истощение против наших жен, теперь уже окончательно проснувшихся, и втиснувшихся в полосатые трусики, а затем и в обтягивающие торс свитера, и упрямо отказывающихся под кофту надеть бюстгальтер, со всеми осторожными объяснениями важности их отказа тому, кто их слушает (смотри, но не прикасайся, все равно ничего не изменить), и затем слышишь: "Оставь меня в покое наедине с порхающими по комнате кусочками фольги, из упаковки "Ренольдс Врап"", в попытке узнать, насколько долго можно задержать дыхание, пока не наступит ощущение участия, будто у таинственно улыбнувшегося Будды, посылающего нам с высока проницательный взгляд, и полагаешь, что на этот раз можно будет поступить благоразумно, пока в избытке свет, а она, сидя на высоком стуле, раздевается до гола, а затем держит ноги над паром, поднимающемся от электрического чайника (чтобы предупредить пневмонию), и втискивается в до невозможности обтягивающий белый больничный халат, пряча от глаз наготу... после чего пора приступать к делу(!), но я умываю руки, потому что ты подбираешь всякую мелкую живность, брошенную на улицах этого города, и лишь выйдя на свежий воздух прогуляться, киваешь встречным знакомым, общаешься с друзьями, (смерть всем врагам!) ...однако испытываешь некоторое неудобство, лишь потому что в процессе омовения рук не можешь найти мыло, которым уже воспользовались и не вернули обратно в мыльницу, что особенно раздражает, если тебя ждет очаровательная пациентка в медицинском кабинете, совершенно нагая под халатом, разглядывающая в зеркале собственные родинки огромными карими глазами, следующими за тобой каждое мгновение (когда они не сфокусированы на родимых пятнах, выглядящих, как в диснеевском фильме о природе, во всем их рельефе), у нее огромная каштановая шевелюра, и ты собираешься сделать ей пирсинг в ушах, в поисках ответов на ее вопросы, пока врач, собравшись помыть руки чистой водой, не находит мыло(!), а затем повсюду ищет, чем вытереться, а все полотенца собраны бельевой службой, и он вытирает руки о брюки - сзади (чтобы избежать подозрительных пятен спереди), гадая: "что она обо мне подумает?", - все это будет выглядеть неряшливо, будто белыми нитками шито, если попытаться воочию вообразить затруднения с ее точки зрения, если таковая у нее имеется (интересно, откуда, если не она стоит перед умывальником), а затем останавливается, потому что, наконец, это его собственная точка зрения, касающаяся ее или кого-нибудь еще, наделенного жёстким мышлением, похожим на слепящий свет прожектора (когда ее ум занят работами Булвера Лейтона), но тут он входит в помещение, где лежит очаровательная она, и, взяв за руку, продолжает срывать с нее толстый больничный халат (...нет, он не может позволить себе такого рода порнографическое мердэ в этом величественном и глубокомысленном предложении, которое очевидно закончится в Библиотеке Конгресса, что каким-то образом заняло бы место в голове, когда он смотрит на нее, пока еще не понимающую, что сознание всегда остается осознанием того, что она не настолько безответственна, насколько бы этого хотелось) и так, затем, взяв ее за руку, он попадает в удивительное белое пюре ее бездны... нет, полагаю, раньше - когда он спрашивает, как долго это продолжается после ее последнего визита, и она утверждает, что две недели, а он вздрагивает и говорит, что в ее состоянии (а она напоминает решительного военачальника, подразделения которого побеждают во всех лесных битвах, когда в последний момент враги обнаружены, но деревья, плоды которых его солдаты едят на завтрак, изрублены вражескими саблями, и это напоминает спектакль про Робера-Удэна, вышедший в 1945 году, называвшийся "Фантастическое Апельсиновое дерево", в котором тот извлекает женский носовой платок, растирает его между руками и проводит сквозь яйцо, которое после всего превращается в лимон, а лимон в апельсин, затем он сжимает апельсин в руках, делая его все меньше и меньше, пока от того не остается лишь порошок, после чего он водит руками над маленьким, растущим в горшке апельсиновым деревом и распыляет порошок на плодовые цветы, которые тут же превращаются в апельсины, а апельсины в бабочек, бабочки в юных маленьких леди, которые выбирают в мужья взрослых джентльменов из публики), а в данный момент ее состояние до невыносимости ущербно, если говорить об интимных отношениях - не важно каких, лучшее, что она может сделать - сдаться, сложить руки, а он ляжет рядом, и оба позволят себе немного шлепков по женской попке (и по мужской) и щекотки, а у нее на серебрянной цепочке медальон мистера Кристофера, который, со всей его любезностью предоставив профессиональный мастер-класс, волнуется о предложении, о тонкой линии драматического напряжения, которую важно не упустить, так как она объединяет в единое целое все, что нисходит с неба (птицы, столпы света), а также о возможности государственного переворота в цепочке слов, посредством чего главенствующий глагол смог бы стать... и тут посыльный вторгается в это предложение, оставляя капли крови, стекающей из-под шляпы с шипами, которая на нем, и кричит: "Ты не знаешь что делаешь! Хватит заниматься предложением, и приступи к коктейлю Мохой-Надя, в котором мы реально нуждаемся, сразу как сможешь!", - а затем падает на пол, под ним открывается люк, в который проваливается, где в сырой яме его ожидает синий нарвал, рог которого наготове (который, скорей всего, сломается под весом человеческого тела, падающего с такой высоты), и тщательно вглядываясь в сладкий блеск церемониального топора в сумасшедшем беге бессмысленности информационой блевоты, мы можем принять решение, которому должны следовать, или отступать от него, в случае чего лишь чтоб насладиться сценой пафоса его кончины, несмотря на что так или иначе не скрывающая эротики реклама гласит: "Пусть твой рот пышет огнем волнения!" (ведь наше средство для полоскания не обложено непосильным налогом), и, лишившись дара речи, пока язык горит от перца чили, а губы блестят от жира, не представить лучшего предложения, будто оно из Декларации о Независимости, или пустое утверждение, кричащее о том, что в твоем кармане на семь тысяч крон больше, чем ты думал, и суммирующее неразумные потребности всего производимого тобой в жизни, и что также поднимает вопрос, можно ли вообразить эти потребности, и восполнимы ли они, (ты – не наделенный умом переросток), однако не этот вопрос порождает предложение, избегающее ответа (и приветик нашей любимой подружке Розетте Стоун, спутавшейся с нами - с худым и слишком худым), но и другие вопросы также требуют разрешения, ведь однажды нам нужно раскрыть какую-нибудь новую тайну природы, и тут приходит Людвиг - эксперт по структуре предложений, потому что мы устали от Баухауза, "Гутен Таг, Людвиг!", - и он очевидно найдет возможность направить развитие предложения в нужное русло, используя совершенные способы мышления, освоенные в Веймаре - "Прошу прощения за то, что информирую вас о том, что Баухауз больше не существует, и каждый из великих мастеров, мыслящих формально, или умер, или остался не у дел, когда я сам сократил содержание книги о приеме экзамена у сержанта полиции", - после чего, построив "Тугендгат-Хаос", Людвиг остается в истории, как личность, создававшая рукотворные объекты - разочарование, без сомнений напоминающее нам, что предложение само по себе и есть личность, создающая подобные объекты, встречу с которыми мы никому не пожелаем, и лишь остается такая конструкция, как человек - структура, ставшая сокровищем собственной слабости, способная противостоять твердости камня.