Вагон из прошлых лет. Картины воспоминаний. гл. 29

               
                Повседневная Москва

Моя московская семейная повседневная городская жизнь тем временем шла своим чередом. Она окружала меня со всех сторон и не могла не отразиться в стихах. Моя поэзия – это прежде всего городская, московская поэзия, причем это камерная лирическая поэзия. Даже когда в ней прорываются сельские мотивы, всегда можно понять, почувствовать, что они написаны коренным горожанином, дачником, москвичом. Хотя в ней отражалась реальная жизнь и ее повседневный быт, но она была полна импрессионизма, полна романтической пульсации, вибрации, дрожания огней, преломления света в мокрых тротуарах и вечерних витринах. Она благоухала зеленью летних скверов или завораживала, пугала ледяной пустыней зимних выстуженных улиц, заснеженных дворов. Мои весенние стихи были наполнены до краев мартовской уличной слякотью, апрельскими ручьями от тающего снега,  бурными, кипящими, или нудно моросящими майскими или летними дождями.

                Апрельская, воскресная столица.
                По тротуарам талая вода
                Бежит, живет на стеклах и на лицах,
                И сохнет прошлогодняя трава.

                Она бескровная и всем чужая.
                Она давно забыта и мертва.
                И рядом с нею прорастет живая,
                Весенняя и сочная трава.

                Я молод, я о том не убиваюсь.
                И плачем я судьбы не оскорблю.
                Я воскрешенью жизни удивляюсь
                И женщину по новому люблю. 
   
                И я когда-то смертно побелею,
                Оставшись вдруг наедине с судьбой.
                И упрекнуть кого-то не посмею
                За то, что он бессмертно молодой.

                За то, что вскоре он меня забудет
                И как-нибудь, припав к моим стихам,
                Пройдет весной по прошлогодним прутьям
                И по моим ослепнувшим глазам.

Городской центр и городские окраины были в равной степени соавторами и персонажами моих стихов. В центре я работал, учился, сидел в библиотеках, ходил в театры. На окраину же возвращался каждый вечер к семье, гулял с семьей вечерами и в выходные дни по близлежащим кварталам и не застроенным еще пустырям, полям и рощам. Так жили, в таком ритме существовали в то время тысячи москвичей, и я не был исключением. Календарь природы так же вольно или не вольно присутствовал в стихах.  В этом смысле временная последовательность стихов превращала их в своеобразный лирический дневник.
К этому времени у меня уже накопилось много стихотворений, особенно, пейзажной лирики и я подумывал о создании цикла, а то целого сборника стихов под условным наименованием «Времена года», в котором каждому времени года  были посвящены стихи с соответствующим психологическим настроением. Так, лето 1969 года выдалось особенно дождливым, погода длительное время была серой, тоскливой, угнетающей, с поблекшими красками. Мы, с маленькой только недавно, в январе, родившейся дочкой, никуда не могли выехать. И настроение, усугублявшееся ненастной погодой, было довольно мрачным. Это нашло выход в таких, например, стихах.

Все лето в дождях. Легион облаков               
Тяжелым надвинулся фронтом.               
И небо над хмурым ландшафтом лесов
Затянуто до горизонта.               
    
От Карского моря и прямо на юг               
Катятся татарские тучи,               
Глотая жару и купанье, и луг,               
И лес с земляникой пахучей,               

И дачную жизнь, и безделия воск,
И бег электричек полями
В приземистый, провинциальный Загорск, 
Расцвеченный куполами.

Все лето в дождях. Полетели к чертям 
Поездки, маршруты и планы.
И жалуюсь желчно жене и друзьям
На все поднебесные краны.

На то, что повсюду дорожная грязь,
Плащи и бессилие цвета,
Что лета такого не знал, отродясь… .
И все же: Да здравствует лето!

  Зимний календарь также был отмечен стихами со своими особыми приметами и чертами.   

                За полосой березового леса
                Откроется студеное пространство
                Без дна, без очертания, без веса
                Извечное безмолвье, постоянство.

                Заворожат ковровыми снегами
                Холмистые широкие раздолья,
                Изрезанные лыжными следами:
                Поляны, перелески, плоскогорья.

                А дальше вновь леса до горизонта
                И лезвие шоссейной автострады.
                По ней ползут прицепы – мастодонты,
                Как - будто растянувшееся стадо.

                И, кажется, вся сторона лесная,
                Нетронутая тлением от века,
                Испещрена от края и до края
                Великими следами человека.               


Стихи, рожденные на окраине Москвы, а в моем случае это вначале «Черемушки», а позднее район «Тропарево» у метро «Юго-Западная», легко отличаются от других городских стихотворений. Их отличительная черта – чувство простора, открывающаяся перед тобой даль.

                Утро

                По утрам дома на горизонте,
                Словно цепи дальних, синих гор,
                И на небе, как рисунок солнце
                И страна таится подле штор.
             
                Мчатся маленькие автомобили
                По далеким утренним шоссе
                И над миром, полным гроз и ливней,
                День восходит в птицах и росе.

Здесь можно было пересечь какой-то невидимый городской рубеж и вдруг, нежданно – негаданно, оказаться в сельской местности.

                Где городских окраин
                Проходит полоса,
                К кварталам подступают
                Овраги и леса.

                Тропинками пройди к ним,
                На косогор взойди
                И вдруг бескрайний город
                Оставишь позади…

                Здесь птичья вьется стая
                Над убранным жнивьем
                И церковь расписная
                Парит над сентябрем.

                И плавны перекаты
                Пустеющих полей,
                И лето на закате
                Дремотней и нежней.

Здесь можно было ощутить объемный, просто фантастический пейзаж, сферическое пространство, заполненное непрерывным движением, пересекающимся на разных уровнях и высотах: движением облаков, полосами грибных дождиков, колыханием леса, пролетом взлетающих и идущих на снижение самолетов, бегом автомобилей по загородным шоссе. Все это ощущалось, как величественная картина, целая панорама чудес, полная света, воздуха и ощущения свободы, перехватывающая дыхание. И я чувствовал порой, что могу создать эту панораму, полную движения, могу быть хозяином, творцом этой картины.

                Во всех направленьях, на разных высотах
                Движенье проходит кругом:
                Плывут облака, летят самолеты,
                Колышется лес за окном.

                Повсюду есть круговращенье природы.
                И кажется мне - это я
                Движеньем одним часового завода
                Пустил колесо бытия.

                А кто-то другой ничего не заметил,
                С усмешкой повел головой.
                Сродни по открытьям друг другу на свете
                Поэт и мастеровой.               
               
Конечно же, особенно остро, это чувство пространства и движения проявлялось и оживало с приходом весны. Потому так много весенних стихотворений у меня связано с городской окраиной. Некоторые из них, более ранние, связаны с кварталами «Черемушек», когда я только вернулся из армии в 1963 году и они еще застраивались. Кругом были пустыри, овраги, вдали виднелся Зюзинский лес. Картина строительства, ведшегося с размахом, была впечатляющей. Издалека, казалось, что под просторными небесами вставали, вырастали из земли, какие-то фантастические белоснежные кварталы утопических городов, вроде города солнца Кампанеллы из его коммунистических утопий.

Весна. Земля в кипенье взрывов.              И обновленные просторы,   
Взлетают венчики дымков,                Как колыбели древних стран.
Кочуют грозы в светлых ливнях.               Откинуты ночные шторы 
Вся даль в движенье облаков.                И даль – эпический роман.

                Хранят раскинутые тропы
                Легенды умерших веков.
                И явью сбывшихся утопий
                Встают созвездья городов.

Более поздние стихотворения конца 1960-х – начала 1970-х гг. связаны уже с местами Тропарево – Никулино на Юго-Западе Москвы, где мы получили кооперативную квартиру и где тоже шло большое строительство. Здесь вплоть до кольцевой дороги и дальше было еще больше сохранившихся густых лесных массивов, где даже можно было собирать ягоды и грибы, а зимой далеко ходить на лыжах.   

Вокруг леса весенние                На километры верные,
Берут в безмолвный плен.                Куда ни вскинь глаза, 
Таится в них брожение,                Степенные и древние
Предвестье перемен.                Кругом стоят леса.

Пусты места окрестные.                От кромки леса пламенной,
В них ранняя весна.                Намечена едва,
Стоят леса воскресные –                Светла и белокаменна,
Снега и тишина.                Откроется Москва.

Ориентиром здесь, куда бы вы не уходили, всегда была старинная, изящная церковь Михаила Архангела, идеально расположенная на холме, которая была видна отовсюду и будто парила над окружающей местностью. Я уже упоминал про нее. Но говорить о ней можно бесконечно.

Весенняя нас высь приподымает                А дальше белокаменный, могучий, 
Над скучною равниной бытия.                По богатырски вышедший в поля,
И воздух гроз весенних опьяняет              Огромный город вознесен под тучи
Омытою землей после дождя.                И далеко внизу под ним кипит земля.

Весна, как космос, дарит невесомость         И поднят ввысь неведомым веленьем
И вот опять, воздушность обретя,             Над миром засверкавшим от дождя
Парит церквушка, ангелом несома,             Я сам лечу, как астронавт вселенной,
Над далями лесными возлетя.                Парящею частицей бытия.

Окружающая природа, наполненная простором и воздухом, дарила чувство освобождения от городской суеты и тесноты, чувство космоса, открытия новых жизненных горизонтов, приподнимала над обыденной жизнью, давая возможность глубже осмыслить свой внутренний мир, свои стремления. 

В тончайший дым лесов,                По тающей лыжне   
В последний снег, в апрель                На крутизну взойди.
Уйди из городов,                Все, что пришло извне
В открытие поверь.                Оставишь позади.

                В предверье высоты   
                Поймешь, что всей судьбой
                Стремился к встрече ты
                Лицом к лицу… с собой.
               
Однажды мне непременно захотелось сделать стихотворение, которое бы, как у Тютчева, в известном хрестоматийном его стихотворении «Весна идет», охватывало всю картину прихода и движения весны: от ее ожидания и таяния снежного покрова до предвестия лета. Желание было такое острое, что я мучился и был не в себе несколько дней, пока стихотворение не стало более или менее отчетливым.

                Облака плывут, как тени
                Далью золотой.
                И леса внизу весенней
                Дышат новизной.

                И растопленный лучами
                Зимних далей круг
                Почернел, ожил ручьями,
                Раскололся вдруг.

                И задул тревожный ветер,
                Ливни снизошли.
                Будто настежь двери с петель
                Близкой той поры,

                Где давно уже просторно
                Лес зазеленел,
                Грузный жук над полем черным
                Низко пролетел.

                Тишина тяжелой ношей.
                В окна через край
                Бьет черемухой роскошной
                Подмосковный май.       

Улицы центра Москвы, особенно, вечерние, ночные, напротив, втягивали меня в какое-то замкнутое театральное пространство, заставленное декорациями, на фоне которых разыгрывались различные сцены и действия бесконечного спектакля. Здесь даже реальные картины жизни, лишенные простора и масштаба, превращались нередко в какую-то фантасмагорию.

Этот город для меня Вселенная,
Пронизанная ливнями огней.
Но кому есть дело, что я сегодня
Скитаюсь по вселенной.

В вечерних улицах еще разлит
Свет ушедшего солнца.
И люди с отсутствующими лицами
И древними глазами фараонов
Источают таинство грустных мыслей.

Я часами кружу по своей вселенной
И маленькие луны вспыхивают над городом
Бесчисленными огнями,
А ночные витрины, похожие на освещенные сцены
Уличных театров начинают свои спектакли.

Девочка с искалеченными ногами
Идет по улице и поет звонкую песню
О радости жизни…

Я кругами поднимаюсь в гору,
Все выше и выше. И открывается ночь
В ароматах цветов, распускающихся во вселенной.
И земные огни городов неисчислимы, как небо…

Иногда эти картины превращались в пантомиму.

                Городская пантомима
               
                Снег смягчил резкий свет фонарей.
                За окном зимний город пустынен.
                Он, как сцена в театре теней
                И спектакль в нем идет – пантомима.
               
                Черно-белая ночь за окном.
                Персонажи по улицам бродят.
                На заснеженной улице дом.
                До утра в нем не спят, колобродят.   

                В нем бранятся и песни поют
                И целуясь, уснут в нем не скоро. 
                Не играют здесь роли, живут,
                Но и в жизни все люди актеры.
               
Порой городские улицы становились в стихотворении декорацией к выходу на сцену театрального персонажа, что привело к сочинению одного из первых стихотворений моей «шекспириады».

                Город мартовский, ветрено,
                Веток черные пальцы.
                Составляется медленно
                Весь набор декораций

                В центре рыночной площади         
                Появляется вестник.
                Он, как с помоста, с лошади
                Оглашает известье.

                Составляется заговор.
                Разрастаясь ползуче,
                И доносы, и наговор
                Нависают, как тучи.

                В город входят актеры.
                Предстоит представленье.
                Ставят здесь гастролеры
                Пьесу в два отделенья.

                Персонажи отобраны.
                Рог с отравою налит.
                Декорации созданы.
                Появляется Гамлет… 

               
Или они выглядели самостоятельным городским интерьером. Как,  например, в одном моем стихотворении, сочиненном среди заиндевелых городских деревьев на улице Кирова, у витрины магазина фарфора и хрусталя (бывшем Кузнецова)  в студеном январе, когда даже сам морозный воздух перехватывал горло.

                В городе ясный хрусталь зимы,               
                Ломкие звуки, звезды-огни.               
                И на морозе звенящие сразу
                Зданья, как смутные севрские вазы.
                А в переулках луна, как сазан.
                Воздух морозен и чист, как нарзан.

Правда, были и исключения, но редкие, когда стихотворение, написанное на тесной городской улице, приобретало пространство и высоту. Иногда, посреди городского многолюдия и толкотни, у края обычного газончика в скверике или на бульваре, еще черного от посыпанного чернозема, с еле пробивающейся редкой травкой, было достаточно, чтобы сверкнуло в душе импрессионистическое видение масштабной городской панорамы. И ты будто взлетаешь, чтобы увидеть город целиком, взлетаешь, как птица или ангел, опьяненный весенним воздухом, паришь на крыльях, возносишься ввысь, чтобы увидеть божественную панораму вселенского города с высоты птичьего полета. И если картина получилась, то и сам отчасти испытываешь это опьяняющее чувство полета и высоты.

Черны на улицах газоны,                В московских улиц оживленье
Но почки взорваны весной.                Несут охапками цветы.
И на бульварах дым зеленый,                К тебе приходит вдохновенье
И пахнет первою травой                И ощущенье высоты.

Владеют городом афиши,                Тогда рванись в ту высь душою,
Многоголосы, как грачи,                Как птица счастья, в облака…
В весенней путанице крыши                Вот под крылом, твоей судьбою,
И острой зелени ключи.                Земля качается слегка.

В апрельский, синий воздух вправлен           Свернувшись в кольца магистралей,   
Весны таинственный магнит                Открылся город с высоты:
И где-то близко самый главный                Стремятся в небо – вертикали
Твой взлет, твой «Болдинский» зенит.          И к бесконечности – мосты.

                Твои стремленья возвещая,
                В тот миг, бессмертна и чиста,
                Без окончания, без края,
                В тебя вступает высота.

Или другой пример. Какая-нибудь афишная тумба, которых тогда, в 1960-е – 1970-е гг., много было в Москве, с репертуаром театров, на одной из весенних центральных улиц (скорее всего, в Столешниковом переулке – авт.) могла дать мне достаточный импульс для рождения стихотворения или только идеи стихотворения. И тогда начинались муки творчества, чтобы довести смутную, родившуюся в душе (или в голове) идею до конкретного поэтического образа и стихотворения.

                Апрель в столице, как премьера,
                Дебют кудесницы Весны.               
                И вновь листва зазеленела,               
                Афиши вновь обновлены.               

                И снова толки по столице               
                Влились в капели перезвон…               
                Так, обновленною страницей               
                В нас открывается сезон.               

                Так, начинается весенний
                Пожар, круговорот судьбы.
                Игрой апрельских увлечений
                Весь город поднят на дыбы.

                Вновь озорной и легковерный
                В душе у каждого апрель.
                И над столицею премьерной
                Кипит небесная метель.