Мой дружок Комп, мы с тобой уже давно вот так… с глазу на глаз, и ты снова смотришь на меня, словно ожидая: а что еще расскажешь, что доверишь? И даже как-то неудобно от этого твоего взгляда. И потому, что совсем не просто отыскать в себе нечто такое, что потянуло бы нить памяти или рассказа о дне сущем.
Но вот сегодня ночью зацепилось… и, наверное, потому, что перед самым сном «листала» в Фотошопе слайды осенних листьев, снятых в «Лесных сараях»… листьев, оторвавшихся «от ветки родимой». Ведь совсем недавно грелись они под лучами солнца, принимали на себя дождевые капли, шелестели на ветру, а потом пожелтели, слетели с веток, рассеялись под родным деревом и теперь их отражения, унесенные моим фотоаппаратом, пробудили во мне ассоциации о «листьях» моей памяти, - образах тех, кто когда-то был рядом и ушел навсегда.
И до сих пор, проходя возле квартиры номер пять, вспоминается бывшая её хозяйка, - довольно помятая высокая худая блондинка с ярко накрашенными губами и лохматыми волосами. Шептались соседи: водит, мол, Ленка к себе мужиков, водит… и сколько ж их у неё перебывало!.. Да и песни попсовые из окон часто гремели на весь двор, - веселилась она, хотя уже были у неё дочь подросток и сын, которого я так и не видела, - возвратившись из тюрьмы, вскоре снова сел, а дочь… Несмотря на совсем юный возраст, часто видела её во дворе в окружении парней с непременными бутылками пива. Громко они разговаривали, смеялись, на просьбу вести себя тише хотя бы после двенадцати, не обращали внимания и тогда соседка с третьего этажа из форточки выплеснул на них ушат воды и потом жаловалась: взвизгнули, замолчали, но ненадолго. Потом к подъезду часто стал подъезжать серенький помятый «Москвич» с какими-то упитанными мужичками, выходила дочь Лены с такими же, как и у матери, ярко накрашенными губами, садилась в машину и та, громко урча, увозила их. Но вскоре стихли песни в той квартире, - на одном из поворотов центральной улицы эта машина врезалась в столб и дочь Лены разбилась, а мать вскоре продала квартиру и куда-то съхала.
Вроде бы то была счастливая семья, - он и она симпатичные, приветливые, и дети у них были такие же, - почти одногодки сын Олег и дочь Марина. Когда на праздники после демонстрации возвращались они домой с яркими шарами над головой, - красивые, улыбающиеся,- то невольно в душе пролетало облачко лёгкой зависти и любования этой благополучной семьёй, но потом… Как же хрупок наш мир! Вскоре сына забрали в армию, и он попал в Афганистан, а «возвратился» в Россию в цинковом гробу. Отец не вынес горя, стал пить и вскоре жена нашла его утром мёртвым. Потом соседи стали поговаривать, что она стала «закладывала» и через год последовала за мужем. Осталась дочь одна. Несколько лет летними вечерами гремели из её квартиры шлягеры, слышался веселый говор, а однажды моя дочка привела со двора хромого кокер спаниеля со словами: «Давай себе оставим… Маринка выбросила его из окна, он даже ногу сломал.» И спаниель остался у нас, а Марина хотя и узнала об этом, но даже не подошла к нам спросить о своей собаке. А вскоре тоже куда-то съехала.
Соседи почему-то называли её белорусской, эту одинокую невысокую пожилую женщину с цепким взглядом темных глаз, уже давно не работающую и тёплыми вечерами сидевшую на лавочке у подъезда. Когда мы возвращались с рюкзаками с дачи и проходили мимо сидящих там же её собеседниц, то почему-то спиной ощущался именно её прилипчивый взгляд. Не слышала я добрых слов о ней и от соседей, - по-видимому и их цеплял её недобрый взгляд, а, может, и слова, ибо поговаривали, что именно она отравила двух кошек, которых жильцы выпускали погулять на лестничные площадки. Было ли так? Не знаю. Но по-видимому не зря говорили, ибо когда она неожиданно умерла, то не услышала я слов сожаления об этой одинокой и, может быть, когда-то озлобившейся душе.
Теперь соседнюю квартиру хозяин сдает временным съемщикам, а в те годы жила в ней семья: баба Настя с дочкой и маленьким внуком, который часто забегал к нам играть с моими детьми. Приехали они из деревни и в их квартире поселились её приметы: на полу - половики из лоскутков, на кровати – подушки с кружеными наволочками, на столике – самовар, на стене – пара лапоточков из липы, и всё это в окружении обоев с яркими цветами. Да и сами хозяева не теряли облика деревенского, - дома одевались пёстро и непременно с вышитым фартучком, говорили «идёть, говорить, поёть», - и от этих мягких окончаний почему-то становилось на душе так же уютно, как и при виде полосатых половичков и пышных подушек. Да и в общении хранили они традиции деревни, - в христианские праздники обязательно поздравляли с полупоклоном, добрыми пожеланиями и обязательным: «Не хворать вам и вашим деткам». Но как же скоро распался этот уютный мирок, оставив лишь хрупкие тени в памяти, - вскоре умерла баба Настя, а дочка, продав квартиру, возвратилась с сыном к сестре в деревню.
Когда поднимаюсь на свой пятый, иногда мелькают совсем легкой тенью и те, о которых не могу рассказать каких-то историй. Вот в этой квартире одиноко жил преподаватель института, подтянутый лысоватый блондин, бросавший при встрече короткое и вроде бы доброжелательное «Здравствуйте», но за которым чувствовалось желание поскорее пройти мимо; а в этой - чета пенсионеров, и муж, всю жизнь проработавший смотрителем тюрьмы, по-видимому сохранил особенность своей профессии, - видеть перед собою открытое пространство, - и когда соседи высадили под его окнами деревца, то он как-то ночью их срубил; а здесь тоже жили пенсионеры, она – бывший экономист, он – инженер-строитель и очень добрый, открытый человек, любивший работать на даче и одаривающий плодами своего сада соседей. Когда неожиданно помер, то жена всё плакала и твердила: «Хочу, хочу к своему Лёнечке», и её желание довольно скоро осуществилось; а прямо под нами, на четвертом этаже, жила молодая пара с прелестной голубоглазой девочкой, да и супруги были красивы, интеллигентны, но через несколько лет семья распалась, - он изменил, она не простила, осталась с дочкой и вскоре уехала в другой город.
Вот таким, мой одноглазый сподручник, получился мой «венок из опавших листьев» памяти… А сколько их было!.. тех, которых хочется вспоминать, и тех, о которых – нет.
Но все они ненароком «пролетают» мимо, словно не желая уходить. И все слагали мою душу. И то, какой она стала, во многом зависело и от них, - навсегда ушедших.