Жизнь в Нахаловке

Владислав Игнатюгин
В 1938 году отцу дали квартиру (комнату) во вновь отстроенном доме, для работников горфо на ул. Кубанская, 15 кв. 6 первый этаж. Дом был сделан из добротного бруса, двухэтажный, два подъезда, восьми квартирный. Но в каждой квартире было три комнаты и общая кухня. Комната наша была двадцатиметровая, кухня большая. И еще двое хозяев в этой квартире. Вода не была подведена, и ходили за водой на колонку. Во дворе был сарай, каждой семье отдельно отгорожена секция. Удобства на улице, отопление печное. Переезжали в январе, был лютый мороз. Радости было! Комната светлая, окно большое. Дом теплый, если хорошо натопишь. Рядом с нашим домом была школа № 84 четырехэтажная из красного кирпича. В эту школу мы и пошли учиться.

Когда мы жили еще в центре, то мы часто ходили в ТЮЗ, в Дом Ленина, там же был и радиокомитет. В театре мы много раз смотрели «Конек-горбунок» Ершова. В то время главную роль исполняла Зоя Булгакова (она маленького роста). «Как закалялась сталь», т.к. других спектаклей не было, вот и приходилось смотреть по несколько раз одно и то же.

Со второго или с третьего класса я занимался в хоровом кружке при радиокомитете. Он назывался ДХВД, дом художественного воспитания детей .Руководил этим хором Евгений Павлович Горбенко (с 1945 года он стал главным хормейстером театра Оперы и балета). С нами вместе пела и его дочь Таня, она впоследствии стала главным хормейстером театра Музыкальной комедии. Она работает и сегодня, видел в октябре 2004 года. А Горбенко Е.П. скончался примерно лет десять назад.

Я там пел недолго, т.к. организовался большой ансамбль песни и пляски под руководством Королькова Николая Петровича. Это был большой коллектив: хор, оркестр, плясуны. Выступали на торжественных собраниях в Красном факеле, в ДК Октябрьской революции (тогда ДК им. Сталина). В последствии Н.П. Корольков организовал в 1945 году Сибирский народный хор, который был уже профессиональным коллективом. Я на этом свою хоровую деятельность и закончил, т.к. началась война.

В новой квартире у нас начали появляться и новые вещи: купили ковер, который прибили над кроватью родителей. На ковре висела гитара, мандалина и балалайка. Повешали уже тюлевые шторы и занавески. Появился у нас уже и патефон. Правда, пластинок было мало. Отец с работы принес (взял на время) фотоаппарат «Фотокор» 9x12. С появлением фотоаппарата у нас стали появляться любительские фотографии, хоть и слабенькие, но все-таки память, начиная с 1939 года.

Отец перешел работать главным бухгалтером в Западно-Сибирское геологическое управление, где проработал до самого последнего своего дня.

В первых числах апреля месяца 1940 года он заболел – головные боли мучали. Пробыл он дома дней десять, его повезли в больницу, думали, что возвратный тиф (у него раньше был тиф). Врачи посмотрели, и в стационар не приняли, а отправили домой с диагнозом менингит туберкулезный. Врач сказал: «Он скоро умрет, а если выживет, будет ненормальным». Увезли домой. 21 апреля ему пришла открытка из обкома партии: явиться в обком для рассмотрения дела по поводу восстановления в члены партии. Он ее прочитал, отвернулся. Вроде уснул. Просыпается, сел, глаза вытаращил и спрашивает мать: «От кого письмо пришло?» Она отвечает: «Письма никакого не было, а была тебе повестка в обком явиться». Он говорит: «Понятно». И больше мы от него не слышали ни одного слова. С 21 по 28 апреля он был без сознания, иногда соскакивал, садился на кровати, и как бы играл на гитаре. 28 апреля утром я побежал в школу, а на перемене прибежал, мать говорит: «Не ходи в школу, отец помирает». Где-то в 10 утра он скончался.

Мы с тетей Каппой пошли в геоуправление к начальнику, сообщили ему о смерти Игнатюгина М.В. Он образовал кампанию по организации похорон, которая все сделала, помогла похоронить нашего отца. Везли его на машине, за которой шли родственники и сослуживцы. Народу было не много. С ул. Кубанской, под туннель, далее по ул. Сибирской, потом по ул. Фрунзе и до березовой рощи. Я устал, и дорогой пересел в легковую пролетку. Расстояние-то большое.

Схоронили, поставили деревянную тумбочку со звездой. Так закончился жизненный путь нашего отца, ему было только 35 лет, мне было 12 лет, Кларе 14 лет, матери 33 года.

Как Клара рассказывала, похоронили отца 30 апреля 1940 года. Помянули как положено. Второго мая приехала тетя Аня из Москвы. Тогда самолеты не летали, и она ехала на поезде, и опоздала на похороны. Побыла она недолго, мать выхлопотала страховку на отца, что-то около 5 000 рублей. И мать поехала в Москву с тетей Аней. Мама гостила в Москве недолго, немного успокоилась после смерти мужа. Приехала с покупками, накупила нам одежду и обувь, себе тоже, одеяла и пр. У нас в доме ничего не было. Одежда тоже была нужна, а в г. Новосибирске ничего нигде не купишь. Тогда все ездили в Москву за одеждой и продуктами. Они жили хорошо.

Пенсию нам никакую не давали, и мы жили на зарплату матери, она у нее была не велика.

Картошку садили в поле еще, когда жили на Трудовой, до самого 1940 года. Хранили ее в подполье.

Отец у нас был добрый, нас никогда не обижал. Если рассоримся с сестрой, то иногда ставил в угол. Меня один раз выпорол за то, что я варил столярный клей без воды и задымил всю квартиру на Кубанской. Хлестанул три раза по заду, но было чувствительно. Мать наша занималась воспитанием ежедневно, то подзатыльник, то еще как, то кричит на нас. А отец, видно, не хотел тратить нервы.

В 1939 году к нам в гости приезжал муж Анны Иван Тимонович Антипов. Это странный, симпатичный мужчина, хорошо одетый. Вот однажды мы всей семьей и дядей Ваней в воскресенье поехали на трамвае на отдых до завода им. Чкалова, а от остановки трамвая недалеко березняк и река Каменка, тогда была еще рекой. Мы там купались, а на траве было постелено покрывало и накрыт стол. Вот этот Иван вышел из трамвая и оставил на полу чемоданчик со стаканчиками  с ложками, вилками. Трамвай ушел уже. Вот он и говорит: «Если бы Аня была снами, она бы сказала: «Рот разинул, ж….. раздвинул». Вот такой эпизод запомнился. А чемодан пропал. Вообще на отдых на завод Чкалова (он тогда назывался завод горного оборудования) наша семья ездила очень часто. Родители любили это место.

В 1939 году я уже кое-что понимал в жизни и на своем горбу перенес трудности жизни.   

Началась Финская война. Сразу в магазинах исчезли все продукты. Хлеба стало не хватать. Чтобы купить булку хлеба, надо было отстоять в очереди всю ночь. Занимали с вечера, записывали номера на руке. Утром пересчитывали людей, выстраивались, и милиция пропускала в магазин по десять человек. Выдавалась на руки одна булка белого, цена 2 р. 70 коп. круглая, или один кирпич серого – 1 р. 50 коп., или черного кирпич – 90 коп.

Мы в то время жили уже на Кубанской, а в очереди стояли с Кларой на старой квартире на Трудовой  улице. Хлебный магазин был на ул. Орджоникидзе.

Промтоваров тоже не было в магазинах. В одном магазине продавали мануфактуру – тюль, клеенку. Этот магазин был на ул. Фабричная. Там также с вечера занимали очередь, и с утра толкались. Милиция наводила порядок. Клара ходила туда что-то покупала, а я там не был ни разу. В 1941 году на первый сезон мать меня отправила в пионерлагерь. И вот примерно 25 июня мы с ребятами играли, и кто-то поранил ногу. Мы его привели в медпункт, а врач и говорит: «Ребята, вы поаккуратнее будьте, надо экономить бинты, т.к. началась война». Так мы узнали о начале войны. Сразу у нас в лагере почувствовалось, что идет война: нас стали посылать в колхоз помогать в работе. Мы пололи картошку, свеклу, капусту. Там на работе нас и кормили. Приехав в г. Новосибирск. Я увидел, что наш город изменился. Кругом солдаты, шло формирование, повозки, полевые кухни. Школы были уже заняты под госпитали, и наша  № 84 тоже. Люди все убитые горем, что идет война. Начали прибывать вагоны и платформы с оборудованием с оборонных заводов. Вот и кончилось наше детство. Я, правда, окончил седьмой класс, т.к. был еще мал. А Клара в ноябре 1941 года поступила на завод им. Ленина приборостроительный.