Вначале было письмо. От друга детства. Из мест не столь отдаленных. Письмо от Юрки Нестерова.
«Привет Стас! С ув. к тебе Юра! Тебе передадут 2 конверта. В одном конверте 3 письма он не запечатан. Одно письмо для тебя, одно для Ольги и в Германию. Позвони Ольге по тел: 51-67-…. Пусть Илья заскочет к тебе за письмами. На другом конверте, запечатанном, есть тел: 54-44…. Это письмо для Светки. На конверте есть адрес. Занеси им, но не отправляй по почте. Письма не доходят…».
Имена и географическая местность требуют расшифровки: Ольга – бывшая Юркина жена, Илья их сын, а Светка его любовница. Германия – страна проживания его близких родственников.
«Стас как я тебе уже говорил у меня к тебе просьба. Написать статью. Дела у меня обстоят вот так. Летом меня хлопают менты. С 0,5 гр. героина, это ст.259 ч. I. В основном по первой части административный штраф дают или условно. Для того чтобы меня посадить они досыпают еще 0,64 гр., а это уже 259 ч. II и везут 1,124 гр., на экспертизу без меня. Свыше грамма уже 259 ч. II – она идёт с 3-7 лет и дают мне 4 года. Все законно, изъятый героин опечатан в конверте. Эксперты подтверждают, что конверт не раскрывали, запечатан при мне и понятых. Но на суде мне не показали конверт. Я сказал судье, что люди в космос летают, а вы говорите, что нельзя досыпать в конверт героин. Но все оставили без внимания. Скорее всего так и останется. По делу у меня идет так: Я, больной человек, инвалид II группы при сильных болях, когда уже невозможно терпеть эту боль. Я иногда беру героин, чтобы снять боль. Я купил его у незнакомой женщины за 900 тенге 0,5 гр. Один грамм стоит минимально 2-2,5 тысячи тенге. И не один барыга не продаст мне за 900 тенге больше грамма. В нашем УК (Казахстана) нет статьи за употребление наркотиков. Это не уголовное наказуемо. Но есть статья за незаконное приобретение и не законное хранение. Что уже уголовно наказуемо. Получается так: если бы я успел использовать по назначению этот героин, я был бы чист перед законом. Но если он у меня в кармане или в руке – я преступник. Получается бред, но это действительно так. Таковы законы у нас. Менты сами заложники этого закона. С них требуют повышения процента раскрываемости преступлений. Им не выгодно хлопать «барыгу» (распространителя наркотиков). Они просто следят за барыгой. К которому на яму целый день туда-сюда курсируют наркоманы за наркотиками. Вот этих менты хлопают. Вот тебе и процент раскрываемости преступлений! А если я поделюсь с кем-нибудь из наркоманов, то ко мне уже можно применить 259 ч. III, как распространителя, т.е. барыга. Вот такой замкнутый круг получается.
Ты же помнишь, я тебе говорил, весной, в апреле, меня на скорой увезли в больницу: у меня началась гангрена левой ноги. Нога почернела, и врачи хотели отрезать, но благодаря дорогостоящим лекарствам удалось спасти конечность. До этого у меня было 11 операций на правой ноге. Все эти медицинские документы и справки есть у адвоката. Есть заключение врачей что, если я в ближайшее время не сделаю операцию, то мне все-таки отрежут ногу. Сейчас я опять хочу вызвать врачей со свободы. В этой системе нет ни одного врача, сосудистого хирурга, кто бы мог осмотреть меня, назначить квалифицированное лечение. Это может сделать только узкий специалист. Но такого здесь нет вообще. Получается так, что меня осудили не только на 4 года, но и приговорили на ампутацию ног. Заметь, весь состав преступления состоит в том, что я купил наркотик. Ничего, ни у кого не украл, а просто купил, для того, чтобы снять приступ боли. В наших аптеках не продают таких обезболивающих лекарств в свободной продаже, чтобы я смог снять боль. И за это, так называемое преступление мне, инвалиду II группы дают 4 года. Представляешь…!?
Сейчас я написал кассационную жалобу в ближайшие 10-15 дней ее будут рассматривать. Нужно чтобы ты написал статью к этому времени. На ментов не накатывай сильно. Весь упор на болезнь и то что у меня несовершеннолетний сын растет. Если будет нужно обвинительное заключение, я толкну тебе. Что непонятно ты знаешь, как со мной связаться. Стас надеюсь на тебя. На этом все.
Привет тете Вере с/у Юра 2.12.2005 г.».
Господи, уже 11 лет прошло! В этом году, четыре года будет, как 27 апреля Юрка умер. Вечный вопрос кем он был: преступником, мучеником или виновным в собственном падении?
Не буду юлить и оправдывать жизнь и деяния моего погрязшего в грехах друга, но он был, прежде всего, сам виноват, что короткую жизнь превратил в бесконечные мытарства между получением серьезного технического образования и тягой к живописи и музыке, между тюрьмой и свободой, между семьей и любовницами, между тунеядством и мошенничеством. И когда в начале нулевых годов Юрку, московские друзья и подруги, подсадили на иглу, замаячила расплата за все содеянное. Расплата за неправильный выбор. Он мучивший на протяжении десятилетий своих родных своими выходками постепенно становился сам мучеником. А преступником стать у нас проще простого: был бы человек, а статья всегда найдется. Вообще-то наш народ всегда относился к арестантам, колодникам, преступникам или как сейчас называют зэкам с сердоболием и сочувствием, в отличие от судей и тюремщиков и как ни странно, редактора газеты, в которой я тогда работал. Он почему-то на дух не переносил тюремную тематику. Поэтому шансов, если бы я даже написал статью не хуже Щекочихина, опубликовать её у меня было не больше, чем у Солженицына при Брежневе обнародовать «Архипелаг ГУЛАГ».
Соваться в другие издания с просьбой публикации статьи, можно было и не мечтать. Во-первых, они более всего бояться подпасть под гнев своих хозяев и никогда не напечатают материал в защиту зэка, во-вторых, сексоты услужливо бы донесли о моих «левых заработках» моему редактору и тогда пришлось бы мне искать новое место работы, которую найти равносильно поиску иголки в стоге сена.
И я решил поехать на свидание с Юркой, объяснить свою патовую ситуацию, да к тому же отвезти продуктовую посылку собранную сердобольными родственниками.
Утром такси стояло у моего подъезда. Согласитесь, с тремя набитыми снедью сумками доехать до колонии строго режима, которая находится примерно в 15 километрах от города, - дело довольно хлопотное. Можно было добраться маршрутным такси, но их водители считают этот маршрут невыгодным и затратным, поэтому почти не ездят в сторону колонии. Еще в ту «степь» ходит трамвай, однако его ближайшая остановка расположена в нескольких верстах от зоны. А так как у меня уже был опыт путешествия из города в колонию и обратно, то я решил не скупиться в расходах и заказал такси.
По разбитой вдребезги дороге едем мимо тихих, будто они все разом обзавелись мощными глушителями, маленьких и больших промышленных предприятий. Погода мерзопакостная: дует холодный осенний ветер, на свинцовом небе бродят хмурые тучи. Перед въездом в колонию – будочка охранника и шлагбаум. Такси тормозит на пятаке стоянки. Я покидаю теплый салон автомобиля и попадаю в объятия осатаневшего ветра. Но пока со своей поклажей до одноэтажного здания, состояние которого из-за ветхости похоже на агонию тяжелобольного человека, мне становится жарко.
Несмотря на восемь часов утра, я не первый. В комнате ожидания сидит супружеская чета, бодрых еще стариков. Они встречают меня радостным возгласом: «О, еще один приехал…!». Присаживаюсь к желтому канцелярскому столику и пишу заявление, в котором прошу начальника колонии разрешить мне свидании с другом детства Ю.А. Нестеровым. Заходят, а потом выходят еще несколько человек. Вскоре пришел контролер, молодая худенькая казашка, на которой темно-синий бушлат висит, как на вешалке, молча собрала заявления на подписи начальнику. Вслед за ней, до этого спокойно сидевшая на скамейке рядом с мужем старушка вдруг сорвалась и со словами: «пойду на разведку», выходит из комнаты.
Оставшись наедине со стариком, я слово за слово разговорился с ним. Видно я вызвал у него доверие, и он переходит на тему, не дающую ему покоя.
- Никогда не думал, - признаётся он, - что к 72 годам окажусь в таком положении. Старшего сына в 82-ом году привезли из Германии в цинковом гробу…. Младший сын Валерка, вернувшись из армии, устроился на работу. Вроде бы все складывалось хорошо. Единственное, что меня настораживало, так это количество друзей. Частенько домой приходил навеселе. Я с ним разговаривал, увещевал и объяснял, что много друзей не бывает. Твои друзья вовсе тебе не друзья, а собутыльники, которые до хорошего тебя не доведут. В жизни должен быть один друг, который тебя и выслушает, и совет даст дельный и в трудной ситуации выручит. Где сейчас те друзья…? А мы со старухой только и живем свиданками да передачками….
Я намеренно не стал спрашивать старика, за какое преступление посадили его сына, сочтя это слишком бестактным и неуместным любопытством. И лишь поинтересовался:
- Сколько ему осталось сидеть?
- Четыре года! – оживился мой собеседник. – Первый год ему тяжело в зоне пришлось. Жил в общем бараке. А там настоящий ад! И все бесятся от безделья. От этого затевают всякие интрижки. Слово не то сказал, всё, баста, считай, что ты на волосок от смерти. Заточку воткнут, и никто не будет разбираться, кто и за что это сделал…. Случай здесь был, когда один зэк, как официально сообщали, решил убежать. А его часовой на вышке и застрелил. А на самом деле это не побег вовсе был. Этого мужика сами зэки к смерти приговорили. И ему надо было выбрать: либо умереть смертью храбрых от пули вертухая, тем самым привлечь внимание к зоне, либо в каком-нибудь закутке от зэковского ножа…. Как сын рассказывает, в самом бараке невозможно отдохнуть. Днем и ночью он гудит, как улей. И все зэки находятся в постоянном напряжении. Поэтому и выходят оттуда нервными и вспыльчивыми. Каждое слово в вольной жизни оценивают по понятиям зоны. Но сейчас Валерку перевели в рабочую бригаду и он при деле.
Дольше слушая монолог старика, навёрстывалась глупая и весёлая мысль: да ему можно писать диссертацию о нашей пенитенциарной системе (уголовно-исполнительная система (от лат. poenitentia — раскаяние) — государственный институт, ведающий исполнением уголовных наказаний, наложенных на граждан в соответствии с законом). Впрочем, не один он такой умный, кого-кого, а знатоков тюрем и зон у нас пруд пруди. «Нельзя в России жизнь прожить, тюрьмы не повидав…».
Для многих из наших сограждан зона – дом родной. Как для Диогена бочка. Спросили древнего грека, а если у тебя и бочку отберут, он ответил: «На месте бочки…». Так и многолетним сидельцам зоновские порядки становятся любимым образом жизни. Освобождаются, а идти некуда. Была семья – распалась. Была квартира - и её нет. Без своего угла, без работы бывшие зэки или уходят в бомжи, или стараются возвратиться назад в зону. Лишь единицам удается приспособиться к жизни на воле. При Советской власти, многие выходили на поселения, на так называемые «химии», а полностью освободившихся людей с уголовным прошлым привечали многочисленные ударные комсомольские стройки. Сколько городов и промышленных гигантов было построено зэками! И не давние закоренелые преступники своим трудом заслуживали уважение и авторитет. Их награждали орденами и медалями, а то и присваивали звания Героев Социалистического труда! И если коммунисты еще давали шанс встать в ряды добропорядочных строителей коммунизма, то нынешние демократы, плывя под парусами свободы, предпочитают не вмешиваться в чужие жизни и не выдают спасательных жилетов. Выкручивайтесь сами, кто и как может. Выплывете из бурного потока – молодцы, погребёт вас морская пучина, то на это была воля божья! Значит – не судьба!
продолжение будет