Жила была фара, с шиной гусь да гагара, совсем была не подарок, плясала все под гитару с подругой своей на пару. У каждого встречного бара, напившись хмельного отвару, разбив дребезжащую тару, предавшись ночному угару, доехав до бара на шару, слупившей тунца и омара, доставшимися ей даром. Поклонники той девицы – влюблять в себя мастерицы, с пощечинами на лицах, не знали как ей угодить. Ходили в руках с цветами, с конфетами и духами, с вкуснейшими пирогами, с брильянтами в сто карат. Но сердце надменной фары, с шиной гусь да гагары, пляшущей под гитару у бара любого в гостях, растаять не торопилось, поклонникам фары на милость, упрямилось и бесилось от каждого дара их. Кидалось в поклонников вазой, под руку попавшей заразой, от блузки оторванной стразой, нагревшимся утюгом. Смеялось до полу смерти, как только смеются черти, записку найдя в конверте от одного из них. От этого от такого, от горя несчастья большого, поклонники в пол второго решили совсем пропасть. И фара, включенная фара, танцующая под гитару с подругой своей на пару совсем перестала спать. Все думала: где же эти, попавшие в мои сети, нуждавшиеся в ответе на страстный на их призыв. Искала их по подвалам, по рекам, да по каналам, ведь было же их навалом – куда подевались все. Не думала, не гадала, омаров слупив до отвала, пока под гитару скакала, что денег все стоит, вообще. Пошарила по карманам, чтоб заплатить за омаров, за опустошенную тару, и в слезы ударилась мать. В карманах ни дать, ни взять, любой подтвердил бы зять, ни двух, ни копейки не было. Ну, не платить же телом ей, белым да огневым! Дарить его дядям чужим, и маленьким, и большим, и карликам и гуливерам.. Решила фара сбежать, подругу с собой забрать, запрыгнуть скорей на кровать, своим одеялом накрывшись. Уж там-то ее не найдут, не вычислят, не побьют, а просто мимо пройдут, нисколечки не заметив. И сделавши ход конем, весенним погожим днем, с подругою шиной вдвоем, преступницы скрылись в тумане на самом большом таракане, но только потом на аркане в милицию их привели.