Ненавижу политику. И экономику тоже. И все остальное глобальное на дух не переношу. Меня мутит при виде организованной (впрочем, и неорганизованной) толпы. Единственную форму "групповухи", которую я приемлю - это дни рождения, пикнички и всякие другие "как здорово, что все мы здесь сегодня собрались". Не смотрю новости , не интересуюсь расстановкой вооруженных сил в мире. Равнодушна, как к выборам, так и к их результатам. Индифферентна к скачкам цен на биржах. То есть, я понимаю, что все это реально существует, но я старательно избегаю слышать, видеть, думать и помнить об этом.
Живя в обществе, невозможно быть свободным от него, скажете вы... и будете совершенно правы. Но мой принцип "мой дом - моя крепость" и, если хотите " моя хата с краю...". Я - воин, хранитель, садовник своего мирка. Я - м-а-а-аленький человечек, который подозревая о существовании высших (скептическое покашливание) сил, в любой жизненной ситуации натужно кричит: "Изображаем радость!". Но речь не об этом, (таинственно) есть у меня больша-а-ая страсть. Я коллекционирую портреты. Да-да, их много у меня. Пишу их практически каждый день. Они все бережно хранятся в моей памяти. Это мои родные, любимые, близкие, коллеги, а так же случайные попутчики-прохожие. Хочу показать несколько из них. Я очень дорожу ими и, если вам не понравится моя коллекция - просто пройдите мимо..., не трогайте руками. Закон о частной собственности никто не отменял.
Мальчик-попрошайка. Метро.
Устала. Вот уже 10 дней ищу работу для мамы. Безрезультатно. Нервничаю. Вагон поезда метро раскачивает, убаюкивает. Очередная станция, порция свежего (хм) воздуха, и вдруг... пронзительно-ясный детский голос: "Купите зажигалку, всего 50 рублей, купите..." и так далее.
Закрываю глаза: нет, милый, здесь у тебя ничего не получится. Голос приближается, и я чувствую чей-то взгляд. Размыкаю ресницы - о Господи! Я ослепла! Два маленьких желтых солнца испепеляют меня. Такие глаза принято называть тигриными. Сколько же в них ненависти, отчаяния, презрения и недетскости.
И как же диссонирует с этим взглядом-криком интонация: она умоляющая, жалобная, просительная и... нет, мне не кажется, - все-таки презрительная. Я заинтригована этим коктейлем. Мальчик уловил мой интерес (профессионал). Продолжает сверлить меня желтыми буравчиками, но голос, голос! Мгновенно меняет окраску. Он уже не кричит - пришептывает, мягко настаивает (как мужчина, когда слышит неуверенное "не надо, не сейчас"), шантажирует, распознаю и сексуальный подтекст (где ты этому научился, мальчик?) и... нет, мне не показалось - все то же безграничное презрение.
Я покорена. "Оскар" в студию! Моя монета становится уже его заработком, зажигалку я великодушно оставляю маленькому Пачино. Он же, метнув взгляд Победоносца, величественно удаляется.
Какая восхитительно - наглая спина. Как жаль. Я люблю тебя, мальчик.
Прохожая. Центр.
Очень жарко. Воздух плавится, поэтому все предметы приобретают несколько расплывчатый контур. Именно по этой причине я сразу не поняла: Что это? Кто это?
Это была женщина лет 50-60, полная, декольтированная "по самые не могу".
Я не знаю, как выглядят больные проказой. Начитавшись Дж. Лондона, вынесла для себя, что это что-то жутко безобразное, к тому же передающееся инфекционным путем. Бр-р-р. Фу, какая гадость. Первая мысль. Вторая: но, Бог мой, зачем же выставлять на всеобщее обозрение такое уродство. Лицо, шея, плечи, полуобнаженная спина этой бедняжки были покрыты огромными бородавками. Или нет, даже не бородавками, а какими-то дикими наростами. Я трусливо опустила глаза, но... что-то заставило меня снова взглянуть на нее - на, поверьте, действительно изуродованную болезнью женщину. Походка! Да! Вот в чем дело! Видели ли вы манекенщиц на дефиле? Конечно же видели. Так вот, это немолодая, больная женщина всем им дала бы фору. Шаг уверенный, спина ровная, голова гордо поднята, взгляд - спокойный. Она прошла, а я, ошарашенная видением, еще долго не могла прийти в себя.
Браво, Прекрасная Незнакомка!
Попутчица. Корабль.
Уезжала в отпуск к сестре, все мое конвертируемое богатство, включая "краснокожую книжицу", я бережно рассовала в потайные карманчики сумки. И теперь она, сумка, вместе со мной потела от жары и страха, выжидая очередь в "рецепцион".
Получив ключи от каюты, я оскалила челюсти в самой обворожительной улыбке. Служащие смутились... А я уже шествовала к своей корабельной "крепости" в сопровождении приветливого стюарда. Он сам открыл дверь в каюту и... Я повернулась к нему и чуть ли не бросилась на колени, моля о помощи. Он заглянул внутрь и понял причину моего отчаянного состояния. "Если Вам нужна будет помощь, - я к Вашим услугам", сказал он с сожалением и ушел. А я... я заставила повернуться спиной к спасительному выходу.
Дверь тихонько, сама по себе закрылась. Я бухнулась на койку. Передо мной сидела молодая женщина лет 35. То, что она была существом женского пола, я поняла лишь потому, что черты лица были чересчур миловидны, кожа чересчур нежна, к тому же она хорошо пахла. На этом сходство с представительницами племени Амазонок заканчивалось. Растительность на вместилище серого вещества была представлена скудно пробивающимся "ежиком", 1-2 мм, не более. ЕЕ "наряд" был сродни лохмотьям хиппи, который кардинально изменил свои убеждения и записался в добровольцы НАТО: разноцветные шарики, браслетики из бисера и прочие "фенечки детей солнца" причудливо сочетались с камуфляжными шароварами и не менее милитаризированной курткой. И, наконец, венчало все это буйное великолепие огромное количество колечек и гвоздиков, вольготно разместившихся на лице моей попутчицы.
Контуры ушных раковин были густо унизаны малюсенькими кольцами, и, глядя издалека, можно было подумать, что уши светятся. Нимб да и только. Крылья носа оседлали несколько пар разноцветных гвоздиков. Индианки заплакали бы от зависти при виде такой красоты. Брови и вовсе не просматривались - они тоже были "декорированы", причем, весьма щедро, серебристым металлом. Добрая женщина не обделила вниманием ни губы, ни подбородок. Здорово, правда? Думать о том, где у нее еще сокрыты пирсинговые "ископаемые", сил (да и фантазии) не было.
Изо всех сил, прижав к себе "драгоценную" сумочку, я пыталась сообразить: "Наркоманка? Лесбиянка? Сумасшедшая? Нет, скорее всего - все вместе взятое. Мама! Роди меня обратно! Мне страшно!"
Говорят у меня выразительное лицо. Наверное, это правда, потому, что сквозь толщу лихорадочного ужаса, овладевшего мной, я увидела, что она понимает, что творится в моей душе. Она грустно улыбнулась и что-то сказала на английском. Очень тепло, мирно. Я лишь вымученно изобразила мимикой: "Ес, андестенд". Ну нет, не стану я прибегать ни к чьей помощи. Врете. Сама справлюсь с этим капиталистическим телом, утыканным грудой веселенького металлолома. Насилуйте, грабьте, убивайте - хрен вам, не получится!
Свет погас. Всю ночь, судорожно прижимая к мокрому от страха телу, сумку я ждала "поползновений врага". Уснула под утро. А когда корабль пришел в порт - в каюте была только я, мои деньги, документы и не попранная честь.
Прости меня.