Сундук с книгами

Степан Станиславович Сказин
  Приступая к своему рассказу, я почти не верю, что хоть один человек меня поймет. Нет, я не воображаю себя философом. Не ищите в моих записках тайное знание за двенадцатью печатями. Собственно, рассказ именно об этом: с чего я сомневаюсь, что могу быть понят людьми.
  Вот как все началось: я вдруг превратился в пещерного человека, которому и не снятся такие вещи, как интернет и телевизор или даже просто электрическое освещение и душ. При этом я не выезжал из мегаполиса. Электричество и воду мне, просто-напросто, отключили. За неуплату.
  Я сидел без работы. Сбережения целиком ушли на таблетки. Впрочем, ни от голосов в голове, ни от зрительных галлюцинаций, я не вылечился. Напрасно дядя так нахваливал ту суперсовременную клинику, в которой, по его протекции, мне удалось побывать на паре сеансов.
  Вообще, мой дядя человек деловой. Если б не он, отключением света и воды я бы не отделался. Это дядя заставил меня подписать бумаги, сделавшие меня одним из совладельцев дома, в котором я и проживаю. Дядя что-то объяснял про коммунальный закон, принятый парламентом в 2088 году, только я ничего не понял. Я был доволен и тем, что меня не выкинут из оставшейся после мамы с папой квартиры.
  Родное гнездышко подрастеряло свой уют, когда погасли лампы, а из-под крана перестала литься вода. Но я был готов к такому повороту событий. В больших картонных коробках я припас на месяц сухарей. В ряд стояли пузатые баклажки с питьевой водой. Я решил, в ожидании перемен к лучшему, не выходить на улицу. За пределами жилища человек показывается только чтобы зарабатывать или тратить деньги, мой кошелек был пуст. Я надеялся: дядя, как всегда, придет мне на помощь. А пока что нужно было как-то коротать время.
  Я не переживал по поводу своих галлюцинаций. Мерещилась мне, всего-то, привычная даже детям реклама. Про самый вкусный и питательный на свете шоколадный батончик, про одеколон, на который настоящий мужчина не пожалеет денег и т.п. Вы сами все это каждый день видите, но из телеящика либо с компа. Когда пялюсь в видеомонитор, мне бывает трудно угадать, что у меня перед глазами: то ли рекламный ролик, то ли рожденная моей увечной психикой химера.
  Но ТВ, интернет, мои любимые стрелялки на неопределенное время стали недосягаемой мечтой.  Три дня я только и делал, что грыз сухари, пил воду, спал. На исходе третьего дня вдруг почувствовал странное, невыразимое блаженство. Ощущение было такое, будто я проветрил внутренность черепа. Как бы распахнулись настежь окна в душной комнате. Оказалось: пустая голова лучше, чем полный мусором бачок на плечах.
  Разом перестал меня мучить стыд за то, что я не топ-менеджер в крутой фирме, не летаю в отпуск в Гоа или на Багамы, ношу немодные, как у старого деда, джинсы. Такой сладкой была моя отрешенность от мелочей, что Будда лопнул бы от зависти.
  Но я особо не размышлял над своей нирваной. Мне вспомнился старинный сундук в комнате покойных родителей. Нужно его открыть. Возможно, найду там что-нибудь интересное. С замком пришлось попотеть. Наконец я поднял крышку. В сундуке были книги.
  Настоящие бумажные книги. Истинная диковинка в наш онлайновый век. Давным-давно, весь народ читает с плазменных экранов. Чаще, впрочем, смотрят мелодрамы и боевики, срубают очки в квестах и экшнах.
  На безрыбье – и рак рыба. В обесточенном жилище склониться над пыльным фолиантом… Попробую седую древность на вкус, как ныряльщик – соленую морскую воду. В сундуке были три книги. Я не подавил разочарованного вздоха: первая же, взятая мною в руки, была написана не по-русски. Желтые от времени страницы были покрыты замысловатыми символами. Иероглифами или что-то вроде того.
  Нашлись, в придачу, японско-русский иероглифический словарь и самоучитель японского языка. Наверное, и первая книга была написана по-японски. Я принялся листать все три книги сразу. Прошел час. Внезапно я понял, что жадно всматриваюсь в страницу, что накрепко запомнил несколько слов и иероглифов.
  Я воспламенился желанием учиться – впервые в жизни. Занимался дни напролет, пока солнце светило в окно. Спускался вечер, воздух темнел, но перед моими глазами так и маячили причудливые «ханьские знаки».
  Три недели я не выпускал из рук самоучитель. На четвертую, вооружившись словарем, взялся за японскую книгу – антологию коротких стихотворений хайку и танка. Чтение по-японски стоило мне титанического труда. Я, за всю жизнь, и по-русски не то что б много прочел. Но книга притягивала меня, как магнитом.
  То, что я выучил за месяц пещерной жизни, было крупинкой. Но количество усвоенных иероглифов – не самое важное. Я понял: голову можно использовать не только для проглатывания пищи. Основы японской грамоты – стали моим первым настоящим знанием. Я сам выловил эту жемчужину. Сам поместил бесценную добычу в шкатулку моего черепа, в которой были только пыль и мышиный помет.
  …Я открывал очередную коробку сухарей. В дверь позвонили. Я мигом угадал, что это значит. Первое: включили электричество. Второе: приехал дядя. Прежде чем отворить ему, я сунул книжки под матрас.
  Полчаса спустя я вышел из ванны (воду подали вместе со светом) и оделся во все чистое. Дядя, на кухне, уже заправлял стаканы чайными пакетиками и кипятком.
– Последний раз я выплачиваю твои долги, – строго и наставительно сказал мне дядя. – Я подыскал тебе место подсобного рабочего. В той самой клинике, где тебя лечили, в столовую требуются дополнительные руки. Ты, конечно оболтус. Оклад твой будет не бог весть какой. Но тебе бесплатно будут выдавать таблетки…
  Странно, но от заботливости дяди мне сделалось тошно. Странности, впрочем, только начались.
  С утра до ночи я вращался среди людей. И не мог отделаться от чувства, что вокруг – инопланетяне. У всех, с кем я контактировал, было в поведении что-то неестественное. Вызывающее мысли о киборгах и зомби.
  Поначалу я думал, что схожу с ума, горстями глотал свои таблетки. Но потом я понял: я таки как раз и не повредился рассудком. Японский язык сослужил мне добрую службу. У меня хватало гибкости ума находить причинно-следственные связи в том, что я вижу и слышу.
  Конечно, не один я разбираю японские письмена. У многих это получается гораздо лучше. Но их, как бульдогов, натаскивают яйцеголовые профессора. В университете только и нужно, что не слишком громко храпеть на лекциях. Студент остается без главного – без навыка мыслить самостоятельно.
  В это, собственно, и заключается мое открытие, касающееся не только студентов. Человечество больно. Мы общество, которое разучилось думать.
  Вот что произошло за несколько часов до того, как я сел за эти записки. Я возвращался домой. Поднимаясь на эскалаторе из метро, подслушивал разговор двух упитанных теток. Они стояли через пару ступенек передо мной. Речь велась о каком-то там сорте губной помаде. Затем кумушки съехали на то, какая набитая дура одна их общая знакомая.
  Я решил, что ничего интересного не услышу. Мой рассеянный взгляд скользнул по стенам тоннеля. И вдруг я вздрогнул, будто под струей ледяного душа. Я понял, за что две толстые тетки так костерят свою подружку.
  С повторяющих друг друга рекламных щитов – смотрело непонятное существо, отдаленно похожее на женщину. В пол-лица – громадные губы; темно-красные, как от свежей крови. Знакомая кумушек не покупает помаду, которую рекламирует огородное пугало!.. Хорошо, что за это просто обзывают дурой, не сжигают на костре, не побивают камнями.
  Когда я выходил из метро, в моем разгоряченном мозгу всплыло воспоминание.
Мы старшеклассники. Собрались не то в гараже, не то в подвале. Вьется голубоватый едкий дым сигарет. Подруга моего приятеля – важничает, как депутат. Она пересказывает нам какой-то мутный телерепортаж. Про «мистические» и «непознанные» штучки:
  – Счетчики показали высокую концентрацию черной энергии. Сомнений нет: найдено окно в тонкий мир.
  Приятель с улыбкой спросил, что такое черная энергия и давно ли изобрели прибор, который фиксирует это чудо природы.
  Подруга нахмурила брови:
  – Если что-то науке неизвестно, это не значит, что оно и вовсе не существует. На свете много неразгаданных тайн… – и т.д.
  Приятель снова улыбнулся – вялой улыбкой. Про тонкий мир он спрашивать не стал, так как в подобных спорах всегда оставался в меньшинстве. Быть может, мой школьный приятель – один из немногих, кого обошла стороной эпидемия всеобщего безумия.