1-1. Колокола молчат, что значит это, подумал уже давно не молодой человек и вспомнил далёкую ночь из детства, кода впервые услышал колокольный звон. И не он ли зародил в нём, в ребёнке, засыпающем под добрую колыбельную не песню, а сказку, сказанную темнотой маминым голосом. И не колокольный ли этот звон зародил в нём тогда о мире, что уходит далеко за стены детской комнаты. Звон, размыслил всё-таки ещё молодой человек, разве седина или морщины определяют возраст, так вот звон он как притягательный центр собирает вокруг безымянные и даже бессмысленные обрывки в рисунок, в знак, чей смысл или назначение приходится отгадывать, возможно и всю жизнь. А тогда, в детстве, звонили колокола звонницы церкви, что стояла издавна красавицей на углу через улицу. Но звон слышался долетавшим издалека, с самого края света, с другой стороны глобуса, и не потому ли вызывал он волнение, особенно вечерами, как одинокость одевается в сумерки. А однажды и это навсегда, «однажды» никуда не уходит, так вот однажды загудел одинокий колокол, и было это за полночь. Все проснулись. Сестра подбежала к окну и крикнула «пожар». А колокол продолжал гудеть. И мальчик ясно слышал, что он зовёт на помощь. Колокол гудел, пока не погасла последняя головешка на месте погоревшего дотла дома. И было страшно от упавшей с неба тишины. Мальчик подумал, а если бы колокол не закричал, а если бы никто не откликнулся, что было бы тогда. Мама сказала, сгорело бы много домов. И наш, напросилось сразу. Может быть и наш. И с тех пор мальчик, кода доносился колокольный звон, чувствовал, как закрадывается в душу тревога, ведь странно, тревожилось не за себя, а за яблони, за две ели и конечно за берёзку, которых надо будет защитить от огня. И виделся ему другой мальчик, но сильно похожий на него, мальчик этот был спасателем, но не в пожарной каске, не с этой надутой шершавой кишкой в руках, а просто мальчик, стоящий на пригорке и машущий руками, кажется подававший какие-то знаки ему настоящему, здешнему мальчику, но как ни пытался здешний мальчик понять о чём эти знаки, не мог понять, но знал, они очень добрые. Много позже, когда мальчик станет взрослым и даже очень взрослым, он узнает, что и колокольный звон может звонить разное, и может рассказать на своём языке о многом.
3-1. Когда меня не будет, купи мне шляпу с полями пошире, она мне всегда нравилась, но я не любил ходить в шляпе, не выносил себя в ней, как не любил с детства есть масло сливочное. Когда меня не будет, купи мне, пожалуйста, шляпу. А с ней стану другим, так я думаю, так мне видится. И знаешь, я буду носить её, и может полюблю и масло сливочное, и начну есть его с хлебом и с сыром. Ты улыбаешься. Ты права, но прав и тот, кто в шляпе, говоря, что мелочей в нашей жизни нет, может шляпа перевернёт мир.
2-1. Он приходил, он приходит каждый вечер. Садится у стены. Вынимает из футляра свою неизменную гитару. Он уже не помнит, когда он её купил, первой и последней любимой после той домашней от отца гитары. Но выбрал сам, выбирал долго, и не как невесту, а между «быть или не быть». У него были ещё гитары, на всякий случай, но здесь, по вечерам, он играет только на ней. Эта гитара знает его наизусть. Футляр открыт настежь. Он в стороне. Для монет от прохожан. Усилитель готов. Но гитарист не спешит. Пальцы должны ожить для струн. И наконец перебор струн звонко разлетается по пространству улицы. Почти каждый вечер. Только в дождь да в холод место гитариста у стены пустует. Люди проходят мимо. Многие просто гуляют. Улица эта главная. Как она хороша, думает гитарист, пока пальцы пристраиваются к струнам. Была хороша, а теперь стала ещё краше. И люди как-то похорошели, и разные. Вон негр у входа в супермаркет зазывает напевно за покупками. И много стало молодых. Но ведь так и должно быть, рассудит гитарист, ему уже вон сколько, считай старик, ну не глубокий, и всё-таки, потому для него и стало молодых числом поболее, чем прежде. Пожилых тоже не мало. Ходят парами. Он любит здесь посидеть, он любит, когда много людей, чужих, проходящих мимо. Кто-то задерживается, чтобы бросить монеты, другую, когда он играет, но не в этом радость и нужда, он и без них проживёт. Так уж кажется, что среди людей время течёт медленнее. Да и играет он на гитаре с некоторых давних времён не для себя, а для тех, кто любит и умеет слушать. Когда-то платили хорошо в ресторанах, в парках на площадках всяких. А нынче, нынче не в том задача, а в том, чтобы пальцы не забыли струны, а струны пальцы, на чьи любовные прикосновения струны и отзывались. Когда струны поют отзывчиво, он уходит не в прошлое, а в будущее. И пусть глаза его закрыты, ему представляется, что, играя для улицы, для прохожих, для людей, уходящих безвозвратно, он приближается к этому будущему. И пусть люди проходят мимо. Всё одно - они уносят с собой, не замечая, мелодии и звучание его души. И наконец гитарист возьмёт первый аккорд, и музыка из его очередного вступления в жизнь глубокими волнами поплывёт по главной улице, не задерживая прохожих. И хотя глаза его закрыты, но он видит всё и всех, и себя будущего, и замечает странности А кто остановится, тот не закажет мелодию. Гитарист никогда не исполняет на заказ, даже, если его попросят. Ну а уж подойти, такое не припоминается. Ах, нет, как же! Было, было и пусть ещё раз будет. И он случившееся легко переложил на звучание струн. Будущее всегда рядом.
3-2. Это не я ухожу от мира, это мир уходит от меня. Так сказал клоун зеркалу, в котором отражалась его клоунская гримаса, но не маска. Сказал, рассмеялся и сел на пол, скрестив ноги, словно готовый к йоге. Но йогу он не жаловал и считал её азиатской уловкой и только. Он жаловала более всего свой смех, что не давал ему ус-покоиться, пока продолжал рассмехать людей. Вот-вот, и даже слово сгримасничало, подумал клоун по поводу своего «рассмехать». А слово «пока» очень кстати, потому как мир уходит от меня, а не я от него. Так думала буква Я, так думал клоун. Клоунада наша, господа, вовсе не печальная, а спасительная. Поглядите в глаза свои, и зеркало подтвердит сказанное. Да ещё добавит, не просто спасительная в качестве пригласительного к чему-то, а спасительная участь. У-часть. Часть чего-то. Вот и догадайтесь — чего же?, пока клоун веселит вас.
1-2. Звонница рухнула. Колокола, упавши, издали многоголосый вздох сродни последнему звучанию вконец расстроенного оркестра. Место дирижёра будет пустовать. Как и место звонаря. Поливные дожди натворили своё неправедное дело, подмыв опоры временной звонницы при ещё не восстановленной церкви. Так начиналось его восхождение для одних и его падение для других. И молодой человек со взглядом полным настойчивости вздохнул, сопроводив вздох непривычной смешливой улыбкой, не той далёкой улыбкой наивных мечтаний, что когда-то долетали очерками из недалёкого будущего. И вот вам, бабушка, будущий день. Что ж, прежде всего надо было спасти колокола, вытащив их из грязи. Потом вновь вставить опоры, да к тому же не вколотить их в землю, а опустить в бетон, выровнять и дать бетону хорошенько застыть. Но настоятель порешил по-иному и указал перенести звонницу на площадку под куполом церковной башни, только предварительно расширив площадку. Площадка эта когда-то служила детям смотровой, дозорной, с которой они и следили за перемещениями «противника», играя в войну. Епархия одобрила решение настоятеля. Так тому и быть, оно к лучшему, подумал молодой человек, там на высоте я и узнаю, кто я есть и чего стою.
2-2. Будет это в марте. Об этом напоминают ему струны, сами наигрывающие мелодию того вечера. Март в Мадриде изменчив. Временами холод находит и бьёт по пальцам. Струны начинают ворчать. Но тот вечер выдался тёплым. Гитарист займёт своё место на углу главной улицы Серрано и боковой улочки де ля Крус. Помнится игралось в охотку. Сквозь щёлки полусомкнутых век он видит, как кто-то отделился от потока прохожих и направился к нему. Склонившись, опускает этот «кто-то» в футляр две монеты. По два евро — по звону определяет гитарист. За долгие годы он наловчился по звучанию падающей монеты определять её ценность. И вдруг странное происходит, человек наклоняется к нему и благодарит — «спасибо, говорит, спасибо большое», верно по-испански произнося слова. Гитарист вскинет голову и увидит над собой лицо немолодого человека, удивительно открытое и излучающее кажется отличимость не мгновенную, а вечную. Этот человек, подумает он, особенный, и в это же мгновенье рука прохожего дотронется до его плеча, и вновь гитарист услышит слово благодарности. И тогда прохожий во взгляде гитариста видимо прочтёт вопрос, вы кто, вы откуда. И гитарист услышит ответ, ответ как вспышку из далёкой галактики, и слова — я русский, из Москвы. Как он точно говорит по-испански, промелькнёт мысль в голове гитариста, и, не зная сам отчего, он произнесёт «спасибо». Мужчина уходил не спеша. Он был не один. Рядом шла привлекательная молодая женщина. Гитаристу покажется, что они уходят в никуда и навсегда. И разве не сами пальцы, эти отростки души его, заиграют вслед уходящим русскую мелодию.
3-3. Командир экипажа объявил по внутренней связи, что самолёт совершает вынужденную посадку, объяснив, ни по техническим, ни по погодным причинам, ни из-за угона. После паузы командир попросил пассажиров не беспокоиться и сообщил, что посадка будет произведена в штатном режиме. Затем наступит долгое молчание. Наблюдать за снижением ему было тем более интересно и знаменательно. Прильнув к иллюминаторам, мы следили, как земля приближается, обнажая нам свои странные извилины, строения и растительность, деревья с необычной кроной, расположенные то здесь, то там с некой семейной кучностью. Посадка осуществилась безукоризненно незаметно. Тот же надёжный голос командира после остановки лайнера попросил пассажиров приготовить паспорта, посадочные талоны и не спеша по одному после открытия люка направиться к выходу. Непосредственно на выходе за открытым люком на площадке трапа нас встречал человек-улыбка. Почему «улыбка»? Да потому, что улыбка не сходила с его лица и была такой обязательной чертой лица, как, скажем, нос или рот. Одет он был в обычную гражданскую одежду костюмного покроя. Он молча брал в руки наши документы, скоро и споро рассматривал их, стреляя глазами то влево, то вправо, как бы сканируя данные. Затем с той же улыбкой возвращал документы и при этом успевал на нескольких языках повторить «добро пожаловать». Спустившись по трапу, сойдя на гранёную и окаймлённую мрамором площадку, в эти мгновения промелькнула мысль заядло черноватая, уж не кладбище ли это, но промелькнула и забылась, так что повторюсь, сойдя с трапа, каждый из нас вынужденно упирался в плоский широкий барьер. Рядом стоял мужчина столь же неизменно улыбчивый. Он с посадочным талоном брал паспорт, листал его и на пустой странице звонко ставил штамп. Конечно каждый из нас не преминул тут же спросить, а что там впечатано штампом. Заглянув, никто из нас не удивился увиденному, хотя и определённо и безошибочно свидетельствую, что на штампе было отчётливо впечатано — город 121 — временной квадрат 2015 год .
1-3. Звон в ушах. Но не хворый. Нет. Звон напоминал об участи его. Светлой. Звонкой. Отчего он так решил? Он не решает. Так было решено ещё до его рождения. Звон и душа. Переплетены. Но как часто всякие иные необходимости сбивают его с пути. Особо он любил перезвон, когда выносят крест или плащаницу. Переберёшь вас колокола от большого до малого и на душу радость лёгкая находит. А потом можно и потрезвонить. Но что поделать, не всё ведь сразу сходится. Приходится и службу служную-прислужную делать. И не кое-как, а стояще, иначе он не может. Радует ещё, что стал он звонарём по документу. Только не всё сразу, не всё. Звон всегда с ним. Он не может не слышать звон. Ему кажется, что и дышать полной грудью уже без звона он не может. Сколько в звонах созвучий с его собственной душой. Ведь душа наша тот же музыкальный инструмент, настрой его и душа откликнется, созвучно. Да о чём это он задумался, надумался, скажет сам себе без усмеха молодой человек, по призванию может и звонарь, и отмахнётся. Он ходил, как все, по улицам, ездил на транспорте, послушно держась за поручни, он даже уступал дорогу транспорту, он спешил, он опаздывал, терялся в толпе, даже порой начинал искать себя, мол, куда я запропастился, он столовался неприхотливо, он был одним из тех, о ком говорят верно «все». Что ж, это не худшее человеческое звание, отмечал он и добавлял, а всё-таки звон его отделяет от всех. Нет, звон не выделял его, не превращал его в исключительность, вовсе нет. Не было и тени гордыни от того, что звоном отделён. А отчего же — он не знал. И этой своей отделённостью он принадлежал тому, что не постижимо, но есть. Конечно, может он и ошибается, подумал часто так вот молодой человек, но в таинстве принадлежности к незнаемому, он увидел свой смысл. Ну а ежели окажется, что всё не так, он тогда посмеётся надо собой и начнёт всё с начала. А что бывает вначале все знают.
2-3. Первым родится он. А потом родится гитара. Его гитара. Гитара для него. Кто-то скажет, что гитара была рождена сотни лет назад. И будет прав. Но его гитара родилась сразу с его рождением. Она будет висеть над его колыбелью. И станет та гитара главной, первой, а первой навсегда, ведь первое, что он видел, когда просыпался, была она, гитара. Её отец не трогал. Он играл на своей гитаре. Как-то отец на вопрос сына, а отчего, отец, ты не играешь на ней, ответил неожиданно просто для мальчика, эта гитара, сынок, твоя, она будет слушаться только тебя. Так оно и вышло. Отца уже нет, нет давно. Он не был профессиональным гитаристом. Не стал им. Мама была против. Она ревновала отца к гитаре. А отец обожал маму больше всех на свете, больше гитары. Но сына отец породнил с гитарой. Да и сделать это было не трудно. Пальцы мальчика бог создал для этих струн. Учился он гитарному мастерству в частной школе. Окончив её, много играл для школьных друзей и стал желанным гостем на вечеринках. Но отец как-то скажет ему, зайди к сеньору Ромеро, это был известный гитарист, зайди к нему, он хочет с тобой поработать. Так началось уже высшее его гитарное образование. Пройдёт год или более, и учитель скажет, иди, играй, всё, что мог, я тебе передал, ты можешь всё. И он пошёл. И не было вопроса куда. Конечно же в рестораны, на площади, в парки. А однажды он попал на открытый конкурс молодых гитаристов, где исполнил соло отрывок из Аранхуэса Родриго, исполнил и к собственному удивлению потряс жюри. И дали ему контракт на три года для гастролей по Испании. Отнёсся он к такому решению судьбы спокойно. На сцене, в залах волнения не испытывал. Играл для себя. Публика не очень зажигалась, но всегда достойно оценивала его игру. Играть для себя — не в этом ли был смысл его прихода в жизнь...
3-4. Это был город, где жили да поживали, да интерес всякой масти разной наживали. Эммануил Кант каждый день в полдень, как мировые часы, Конфуций средь династий, среди трёх сосен, Брайан Грин в струнной рапсодии, Ошо с белым флагом мужества обречённых, неоконченный детектив из будущего с развязкой в прошлом, Ваня Курсорский в дребезгах, Изобыли были да сплыли, Мозаика, Пазлы, что это? Собрание чего? Иголка с ниткой прошлась, сшивая пазлы или разноликие отколыши. Кто сшиватель, расшиватель, пришиватель и ваятель или извалятель? Скажете кому-то, кто есть этот самый «кто?» — не валяй дурака и признайся, кто ты есть, пока за тобой не послали тилигима неронова. И представьте, оказалось в городе поживает кто-то, кто имеет голос и он возгласил «Я». Кто Я? Спросит всякий здраво-не-мыслящий, но живущий в городе челом-бьющий-о-век, и в ответ услышит, «Я» — это последняя буква алфавита. Впереди никого, а за мной все и всё. И сказ. И сказы. И сказания. Искажения. И кажения. Однажды самый кровно-родный читатель возьми да искажи с чудно-створимой улыбкой, ну и выдумщица ты. И буква «Я» согласится.
1-4. Наконец! Да! Наконец он на колокольне. И здесь все эти колокола от мала до велика, справа — налево. И вот самый тяжёлый, благовестный. Звонарь наш предпочитает его звучать раскачиванием языка вручную. И созывать народ, говорить, общаться со всеми на языке колокола, а может и гласом архангельских труб, собирайтесь, люди, зовёт колокол, собирайтесь. Но более всего любил молодой звонарь играть на малых колоколах, играть, меняя последовательность, а значит и мелодию, и ещё временами выходить из перезвона и гармонией нескольких колоколов удивить себя и прихожан. А как интересен переход от перезвона к трезвону, когда выносят крест. Здесь ведь можно сочинить и что-то своё в звучании колоколов. Да, да, свершилось. Это его колокольня. Это его колокола. А какой вид отсюда. Даль за далью глядели одна из-за другой да поглядывали на него и даже иногда строго, ведь слух у далей свой, особенный, звук до них долетает окутанный подзвуками, полными тайных смыслов, как когда-то это было в детстве. Настоятель был доволен им. И даже очень. Потому наверное и закрывал глаза на некоторые звонные вольности молодого звонаря. А потом случилось нежданное. Случилось однажды, когда каждое исполнение звона обращалось в полёт. Как-то на Пасху во время трезвона, что после выноса креста с перезвоном у нашего молодого звонаря кольнуло резко в правом плече, и рука жалко повисла, словно испустила дух. Звон был сорван. Рентген показал, что были порваны связки. И потянулись дни, если не чёрные, то туманные, без солнца, без далей, которые сулили бы долгую дорогу. После операции и лечения с тренировками врачи постановили о невозможности продолжать работать звонарём. И пришлось ему опуститься на землю. И долго ещё молодой человек вспоминал тот великий четверг страстной недели, когда вспоминаются земные страдания Спасителя. Вспоминал он и свой вдохновенный звон перед литургией и ещё двенадцать ударов, как ударов страдающего сердца. Но что поделать, у кого сердце не выдерживает, а у него сорвалось плечо. После возвращения на землю его оставили при церковной школе учителем по звонарному искусству. Быть учителем будущих звонарей оказалось делом не простым, лёгкости не было. Но и не было прямого общения со звуками колокольными. С теми звуками, которые, не успев быть рождёнными твоими руками, улетают безвозвратно в небеса. Но первые же выпускники школы подарили иную радость, радость своего причастия через них к святым звукам.
2-4. Играть для себя. Перебирать вольно струны. Ловить новые аккорды. Вытянуть вдруг нить новой мелодии. Не в этом ли его жизнь. Так думал он в антракте концерта в Мадриде в зале фонда Хуана Марча, сидя одиноко в комнате отдыха, когда кто-то постучал в дверь. Гитарист, не переставая перебирать струны гитары, крикнул, «Заходите!» В комнату вошла женщина не молодая, но не похожая своим обаянием ни на кого. Промелькнула мысль, «в такую можно сразу влюбиться». Но уже в следующие мгновения после того как женщина улыбнулась, поздоровалась и попросила прощения за беспокойство, он понял, что она особенная и из другого, не из его мира. И просто, словно это их очередная, а не первая встреча, женщина скажет, «я не могла не придти к вам, вы прекрасный гитарист, но вы, вы играете для себя, вы говорите с собой, а не с залом, не со мной, сидящей со всеми в зале, вы понимаете». И впервые гитара его смолкла, и он сам не знал, что ответить. А женщина продолжила горячо и попросила, «ну хотя бы сыграйте для меня, попробуйте, вы же гитарист от бога». Сказала и ушла. Сказать, что молодой гитарист был потрясён, значит было сказать неправду. Он прозрел и даже в нём заново родился гитарист, но другой, которому он, улыбнувшись, сказал, «здравствуй» и направился продолжить концерт. И выйдя во втором отделении на сцену, он сыграл всю программу для неё, для той женщины, для незнакомки, и сыграл так, что зал по окончании концерта, стоя, приветствовал его и долго не отпускал со сцены. После концерта они встретятся. Женщина ждала его у выхода. Подошла к нему и сказала тихо и удивительно спокойно и с каким-то нездешним достоинством и теплотой в глазах, «спасибо, спасибо вам». Он замнётся, начнёт говорить что-то вроде, ну что вы, за что, а потом возьмёт и предложит сходить в ресторан и отметить его удачный концерт. После ресторана они попрощаются тепло, благодарные друг другу. Женщина окажется русской. Приехала в Испанию давно с мужем известным учёным, испанцем, когда-то вывезенным мальчиком из Испании в СССР в гражданскую войну. Помнится она скажет, «ох, расскажу мужу о чудесном концерте, на котором я побывала сегодня». А спустя время, он отменит все гастроли и пойдёт бродить по Испании вольным уличным гитаристом, играя для всех. Сколько лет прошло с тех пор, он не считал, да и кому нужна эта арифметика лет. Он снова здесь на главной улице. Каждый вечер он играет для тех, кто проходит мимо. Иногда, когда прикрывает глаза, он думает о той женщине, что перевернула его жизнь, нет, правильней сказать, вернула ему жизнь. И говорит себе, а может будет ещё с ней встреча. Когда? Он не знает, но он её видит. И вдруг вспомнилось, что эта женщина тоже русская, как и пожилой мужчина с молодой женщиной. Нет, жизнь его не напрасна, как некоторые добрые друзья и близкие полагают. Мол, всё улица да улица. Он оглядывается и видит свою жизнь исполненной без сожалений. Он живёт не на эти деньги, нет. У него достаток, квартира и даже давняя подруга, что живёт отдельно, но всё одно — они вместе. Иногда вдвоём они выходят, как любит говорить подруга, в свет. То в кафе, то на выставку, по которой появляется интерес, заглянут. А бывают захаживают на аукцион, где выставляется всякая старина, даже старые-престарые гитары. Тоже ведь театр настоящий, не поддельный. На концерты они не ходят. Он не может слушать музыку в залах, там музыка задыхается, да и ему там плохо дышится. Всё-таки и сердце с годами не молодеет. А чаще они прогуливаются молча, молчат ни о чём, и кажется тогда, что время останавливается, и часы не тикают. А здесь, здесь не он, здесь гитара и музыка её, и здесь они — те, кто проходят мимо, для которых она и играет. Кстати на это место он получил лицензию. Но это так к слову, к месту. Главное — игра, гитара и звуки, которые прохожие, хотят они или нет, уносят с собой. Так наказала русская женщина. Да и те двое русских, пожилой мужчина и его молодая спутница. Мужчина подошёл к нему и сказал «спасибо» и положил ладонь на плечо его. И повеяло вновь теплом сердечным. И гитарист помнит, как он тогда скажет себе, «как и та русская женщина». Вот ведь как странно получается, как схожи русские в своей нездешней доброте. И ещё он тогда впервые подумал, а чем я отплачу этим людям. И вслед уходящей русской паре сама гитара заиграет «очи чёрные». И он увидит, как они остановятся и будут стоять, пока он не закончит свою импровизацию. Пожилой мужчина поднимет чуть правую руку сжатую в кулак, и подумает, как же это здорово играть для проходящих мимо и дарить им гитарные звуки, эти знаки любви к жизни. И вдруг сейчас, сегодня, здесь, на том же месте, ему померещилось, что встреча ещё будет, что они скоро встретятся, и вновь мужчина положит свою ладонь на его плечо, а он, гитарист, да-да, он протянет ему свою руку, скажет «спасибо» и спросит, что хотели бы они, чтобы он сыграл для них. И это будет впервые в жизни, когда он сыграет на заказ.
3-5. Капля дождя долго скатывается по стеклу окна, я успеваю прожить целую жизнь. Это капля прошлого дождя. Кто-то поправляет меня — будущего, будущего дождя. Что ж пусть будет так. За окном по дорожке бегут люди. Впереди бегут охотники на время. В руках у них ничего, но они смертельно опасны. Для кого? Пожалуйста, уберите эти вопросы, вынесите их за кулисы, на сцене им делать нечего, они разрывают пространство. И тогда я сажусь в кресло перед классной доской и закрываю глаза. И слышу, как учитель пишет рукой в воздухе имя ученика и спрашивает ученика, ты можешь продать, что я написал? Ученик мгновенно, не задумываясь, отвечает, Учитель, я дарю это вам. Учитель, поморщившись, что по-своему означало улыбку, и говорит ученику, Поди принеси мне воды из родника, что бьёт вон за той горой. И тут я спрашиваю сидящего на камне почти почтенного старика. И что же, вы пошли? Конечно, ответит старик, вот я до сих пор и иду к нему за водой, и хитро; усмехнётся. Тогда я ясно увижу всё, пожалуйста, думайте, что увижу всё от начала и до конца, и скажу, обращаясь к старику, сидящему на камне, да, он, учитель, вас принял и отправил в дорогу эту долгую. Старик и скажет, ты, человек, правильно понял, запомнил это мгновение и продли его, сможешь и на всю жизнь. Сказав, старик или тот, сидящий на камне человек задумается. Пройдёт время, и он произнесёт, не обращаясь ни к кому, просветлению не радуются, его исполняют, хоть на цитре, только ведь не всё так как на словах, этих перевёртышах, надо быть готовым ко всему тем и свободным обретаешься, хоть никто об этом и не догадывается. И вновь он умолкнет, помолчит и обратится вдруг ко мне, знай, что у тебя в рукаве есть выход и этот выход смерть. И мы оба смолчим, не торжественно, не скорбно, а даже чуть весело. Когда я не прощаясь поднимусь со своего камня и зашагаю по утоптанной дороге к цели, которой не имею, всё-таки обернусь и махну старику рукой, а он то ли был, то ли не был, потому что мне только покажется как он одобрительно кивнёт головой. Капля дождя долго скатывается по стеклу окна, я успеваю прожить целую жизнь.
Вот, пожалуй, и всё о звонаре, о гитаристе и ещё о вечности, которая всегда с нами. Не успею я поставить точку, как услышу вопрос от замученного читателя, мол, а где здесь эта самая вечность. И я не смолчу, и отвечу, господа, вечность, господа, ведь в словах.
Октябрь 2014 — май 2015 г.
Мадрид — Москва