1. НАЧНУ С МАРКСИЗМА
Как общественное движение, марксизм ныне находится в глубоком кризисе. Причина: шок от идеологического краха марксистской программы в СССР.
Но, как учение, марксизм имеет неисчерпаемый потенциал возможностей, вытекающих из включения теории познания в предмет экономики как одной из основ методологии общественных наук и учета классовых позиций исследователей, как участников изучаемых отношений.
Этот потенциал ныне скрыт пластом фундаментальных ошибок.
Их четыре типа: ошибки методологии, логики, идеологии и практики.
Их обзор актуален и поучителен, чтобы не наступать на старые грабли.
1.1. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОШИБКИ МАРКСИЗМА
Важнейшими методологическими ошибкам марксизма явились:
1) ошибочная субординация факторов исторического развития: вместо борьбы способов производства на первый план поставили классовую борьбу: http://www.lud.ru/navigator/2248/ ;
2) непонимание сути денег: вместо правового инструмента реализации человека и развития общества, деньгам приписали роль особого товара, отмирающего с товарным производством: http://www.proza.ru/2014/12/23/666;
3) непонимание сути рынка: его трактовали лишь как сферу стихии товарных обменов, подлежащих вытеснению административным планированием;
но рынок есть форма непосредственно-общественной собственности, подлежащая совершенствованию, как сфера ритуального взаимодействия и взаимного оплодотворения разнородных материальных культур, служащая развитию человека и общества и подлежащая надлежащему овладению путем снятия отчуждения, вносимого отношениями купли-продажи: http://www.proza.ru/2014/12/23/610;
4) непонимание сути общественного планирования: вместо планирования развития культур, как систем материальных и духовных ценностей и ритуалов, составляющих жизнь человека, культивировалось административное материально-техническое планирование в логике трудовой теории стоимости: http://www.proza.ru/2016/10/29/517 ;
5) непонимание экономической сути государства: вместо признания его отраслей частью реальной экономики, оно трактовалось как надстройка над экономическим базисом, обреченная отмереть при коммунизме: http://www.proza.ru/2015/01/25/313 .
Первая из этих ошибок привела к кровавому классовому геноциду.
Вторая ошибка лишила марксистов решающего правового инструмента строительства коммунистического хозяйства.
Третья из этих ошибок вознесла административно-командную систему над экономикой СССР.
Четвертая ошибка свела советское планирование к многоуровневой торговой игре в плановые и отчетные цифры.
Пятая ошибка обрекла реформы государства на неудачи.
1.2. ЛОЖНАЯ ТЕОРИЯ СТОИМОСТИ
Теория стоимости и прибавочной стоимости Маркса основана на идеологических ошибках.
Маркс вмешался в спор по вопросу, где - в производстве или в обмене? - возникает прирост стоимости товара в сравнении с суммой стоимостей, затраченных на получение этого товара.
Мол, является ли этот прирост заслугой активного купца, создающего прибыль путем неэквивалентного обмена, либо заслугой производителя, нарастившего стоимость товара внутри своего производства?
Маркс отвечает, будто стоимость создается в производстве, притом трудом, а в обмене стоимость лишь проявляется.
В этом ответе содержится сразу две ошибки.
Первая ошибка: само погружение в данный спор есть ошибка: Маркс не замечает ложности вопроса. Он не учитывает факта, что прирост стоимости не возникает и не создается ни при обмене, ни при производстве, - он предшествует им обоим как порождающая их причина.
Что толкает купцов на обмены, а производителей – на производство?
Ответ очевиден: причиной и для тех, и для других является объективная разность стоимости закупаемых факторов и продаваемых товаров, выявляемая до принятия решений об обмене или о начале производства.
То есть, не обмен и не производство являются причиной прироста стоимости, а, наоборот, разность стоимости является причиной, предшествующей актам обмена или производства и, следовательно, порождающей их!
Иначе говоря, природа стоимости лежит на стороне причины, предшествующей обеим сферам - и производству, и обмену, - и порождающей их.
Вторая ошибка Маркса: выбор одной из спорящих сторон в качестве своей идеологической позиции.
Маркс выбрал производство, а внутри него выбрал труд, причем не труд человека вообще, а труд наемного работника.
Но наемный работник производит не стоимость, а лишь затраты.
Целеполагание этих затрат принадлежит не ему, а капиталисту, каждодневно решающему проблему, - как втиснуть затраты производства товара в прирост стоимости, наперед установленный рынком?
Рынок есть пространство, в котором объективно позиционируются разрешенные приросты стоимостей, диктуемые и производителям, и купцам. Пределы этих разрешенных приростов выявляются и используются ими.
Природа прироста стоимости лежит в тех объективных целях экономики, которые выступают причиной, порождающей и производство, и обмен. Эти цели сводятся к воспроизводству людей в формате конкретных культур.
С переворотами в этих культурах переворачиваются и все разности стоимостей на рынке, отправляя в небытие целые отрасли экономики.
Рассуждениями о прибавочной стоимости, якобы выдавливаемой капиталистами из работников, Маркс выдает классовые корни своего учения, - иллюзии администрации капиталистических предприятий.
Истина в том, что не труд создает прирост стоимости и прибавочную стоимость, а, напротив, прирост стоимости порождает труд – заставляет его осуществиться и притом в максимально целесообразной форме. Труд же порождает не стоимость, а лишь затраты, которые надо втискивать в наперед заданные величины.
Напрашивается изначально очевидный вывод, что из всех видов труда на капиталистических предприятиях лишь один делает прибыль – труд администрации, которая покупает, нормирует и контролирует труд, зажимает условия труда рабочих и торгуется за цены покупаемых факторов производства.
Далее. Утверждая о товарах, будто все они являются «кристаллизацией» абстрактного труда, измеримого временем, Маркс отбрасывает факт, что труд хлопкороба, ткача, портного и т.д., указываемый им в качестве субстанции стоимости товаров, есть труд вовсе не пролетариев, а специализированных частников, выносящих свои продукты на рынок.
Труд частника есть единство умственного и физического труда, то есть, труда свободного – на себя, как хозяина, и труда наемного – не на себя, а на хозяина.
Переходя к рассмотрению «производства стоимости» внутри предприятий, Маркс делает логическую подмену: вместо труда частных собственников (хлопкоробов, ткачей, портных и т.д.), объявленного им субстанцией стоимости, Маркс далее рассматривает труд только наемных работников.
Эта подмена усугубляет некорректность тезиса о «производстве стоимости».
Сколько бы труда не вкладывалось в изготовление товара, товар может иметь нулевую стоимость, – например, в силу избыточности его количества.
Далее. Целый пласт фундаментальных ошибок допущен Марксом в суждениях об эквивалентности обменов на рынке и выводах из них.
Тезис эквивалентности обменов он не исследует – лишь пользуется им для ухода в рассуждения о «производстве стоимости» трудом. Мол, чтобы понять, как она прирастает в производстве, давайте предположим, что обмены эквивалентны, - тогда, точно, стоимости негде прирастать, кроме как в производстве.
При этом, Маркс пленяется представлением, что эквивалентность предшествует обмену, будто существует субстанция, делающая товары сопоставимыми, и что верен вопрос о производстве этой субстанции (стоимости).
Но реальная диалектика в том, что обмен, как импульс движения, возможен лишь в силу наличия разности неких потенциалов, вызывающих этот импульс.
То есть, обмен случается, лишь, если он есть обмен не эквивалентов.
Ни одна из сторон сделки, если обе стороны в здравом уме и самостоятельны в своих решениях, не пойдет на обмен, если этот обмен не даст ей выигрыша, или хотя бы не избавит ее от некоторого бремени.
Именно неэквивалентность, осознаваемая каждой из сторон в свою пользу, и только неэквивалентность, является причиной и условием обмена.
Именно в силу неэквивалентности обмена, при его обоюдной добросовестности, в выигрыше обе стороны. Общество в целом от такого обмена выигрывает вдвойне: правильная статистика покажет реальный прирост национального богатства общества, как суммы приростов богатств обоих участников сделки: каждый отдал менее ценное, получив более ценное.
Но Маркс не видит реального прироста общественного богатства от обмена и переносит свое внимание внутрь предприятий, порождая объемные тома рассуждений о производстве именно там стоимости и прибавочной стоимости.
Эти тома рассуждений выстроены в предположении, будто обмены на рынке есть обмены эквивалентов, так что стоимости негде прирастать, кроме как в производстве.
Но ни это предположение, ни генезис фактов эквивалентности обмена Маркс нигде не подвергает исследованию. Просто предполагает, что причиной сопоставимости товаров при обменах является «кристаллизованный» в них труд.
Получается, что и теория стоимости, и теория прибавочной стоимости основаны на вымышленном феномене «эквивалентности» обменов.
Эти теории преподносятся марксистами в качестве теоретической бомбы в руках революционного движения. Самым удивительным является факт, что эта бомба реально сработала и поставила под марксистские знамена, в 20-м веке, треть населения планеты!
Почему сработала эта «бомба»? Да потому, что марксизм выразил идеологию реально мощного класса капиталистического общества – но не пролетариата, а того класса, который повседневно командует пролетариатом, рассматривает его своим ресурсом, мечтает о централизованном учете, контроле и планировании и стремится навязать свои мечты всему человечеству.
1.3. ЛОЖНАЯ КЛАССОВАЯ ПОЗИЦИЯ
В теории, коммунистическое общество виделось марксистам царством разума, на базисе общественной собственности на средства производства.
Освобождение производительных сил от пут частной собственности должно дать им невиданный простор развития.
Общественное планирование, мол, заменит стихию рынка и резко сократит издержки и тяготы безработицы, конкуренции и кризисов перепроизводства.
Продукты и услуги, мол, благодаря планированию перестанут быть товарами, отчего исчезнут фетиши промежуточных ценностей прибыли и зарплаты.
Рост эффективности производства в условиях господства светлого административного разума, мол, даст изобилие продуктов. Будет реализована коммунистическая формула распределения благ: от каждого – по его способностям, каждому – по его потребностям.
Будут устранены все формы угнетения человека. Общественное противопоставление умственного и физического труда будет снято. Труд превратится из тягости в первую жизненную потребность.
Ценности культуры гармонически развитого человека вознесутся в ранг главной цели всех производств.
Каждое слово «мол», употребленное выше, указывает на классовую ошибку марксизма.
Но как перейти от этой теории к практике?
Классики марксизма искали зародыши царства разума в современном им обществе и в окружающей практике. Но, в какой практике находились они сами?
Из переписки Энгельса и Маркса видно, что поиски истины были мучительны: Маркс жаловался, что задыхается от незнания отношений реального производства и вынужден, работая над текстами, подолгу топтаться на месте.
Энгельс не только финансировал Маркса, но, как практикующий фабрикант, стал решающим поставщиком знаний Маркса о реальных отношениях.
Именно Энгельс, исследуя положение рабочего класса в Англии, наблюдая планомерность внутри фабрик на фоне рыночной стихии, заразил Маркса идеями:
1) административного упразднения частной собственности на средства производства;
2) административной замены рыночной стихии общественным планированием;
3) фабричного социализма, как первой фазы коммунизма;
4) особой исторической миссии пролетариата;
5) коммунистической партии как авангарда рабочего класса;
6) диктатуры пролетариата, как политического инструмента перехода от капитализма через социализм к коммунизму.
К. Маркс начинал свою деятельность как активный антикоммунист – в 1842 году преследовал левых журналистов, будучи редактором Рейнской газеты. Энгельсу, вооруженному богатством практических впечатлений, удалось обратить Маркса в коммуниста и в 1848 году они вместе создают Манифест коммунистической партии и превращают марксизм в политическое движение.
Они вместе совершают фундаментальные научные открытия исторического материализма и трагические идеологические ошибки.
В пролетаризации труда, наблюдавшейся в период промышленной революции середины 19-го века, они усмотрели угрозу человечеству: перспективу его раскола на две антагонистические части.
Первой частью они видели класс буржуа, монополизировавших средства производства, подчиняющих производительные силы частной выгоде.
Второй частью видели класс пролетариев, превращаемых в исполнительные придатки машин, лишаемые всякой профессиональной специализации.
Тот период развития капитализма характеризовался тем, что профессии прежнего, цехового и мануфактурного разделения труда, уходили в прошлое, их вытесняли машины и прислуга при них.
Углубление единичного разделения труда вело к упрощению и примитивизации функций работников. Стало возможным и выгодным массовое вовлечение женщин и детей в физический труд, на роль подсобных работников и живых придатков машин.
Добывающая промышленность, в ответ на резко выросший спрос на уголь, металлы и другие виды сырья, еще не оснащенная надлежащим оборудованием, наращивала физический труд, в который массово вовлекались женщины и дети.
Энгельс живописует ужасы шахтерского труда женщин того времени на шахтах Англии, тогда самой капиталистической страны. Эксплуатация низводила их до животного состояния, явно руша все основы человеческой организации.
Из ужасов этих картин возникла идея предельного состояния, к которому пролетариат приводится развитием капитализма: состояния животного рабства, с отсутствием всякой собственности, всякой профессии и всякой идеологии.
Классикам марксизма показалось, что к этому состоянию сводится не только физический, но и умственный труд. Это, по их мнению, должно объединять все классы наемного труда исторически единой целью свержения капитализма.
Европа к 1848 году охватывается бунтами трудящихся, которым недавнее средневековье казалось раем. В это время и пишется Манифест коммунистической партии – на злобу дня. Отдавая дань этим событиям, Манифест пронизан идеями борьбы не между способами производства, а между классами.
В выборе сил, способных свергнуть капитализм, Маркс и Энгельс встали на сторону одного из классов капиталистического способа производства - наемного труда. И стали вносить в борьбу этого класса идеи политической революции.
Это стало их главной идеологической ошибкой. Они не учли сложный классовый состав самого наемного труда и ход его развития.
В этом составе есть и начальники, и инженерно-технические работники, и иные квалифицированные отряды наемного труда.
Время найма задает лишь период эксплуатации наемника, а его классовая суть определяется предметом найма – способностями работника, примеряемыми к тем функциям, на которые он нанимается.
Марксисты приписали пролетариату историческую миссию, имея в виду вовсе не пролетариат, а наемную администрацию, - пирамиду начальников.
Промышленная революция, выталкивая массы работников устаревших профессий, предъявляла спрос на новые виды квалифицированного труда.
Проектирование, создание, внедрение и применение сложных машин требовало новых массовых профессий. Собственники предприятий становились заложниками их специализированных знаний. Наем таких работников подобен аренде капитала – НОУ-ХАУ, - а зарплата подобна ренте на капитал.
Особым классом стал административный труд, специализированный на организации эксплуатации всех остальных классов труда.
Он ощущает себя истинным хозяином производства, отодвигает от управления даже капиталистов. Именно он порождает миф, что буржуазия - лишь паразит, подчиняющий общественное производство частным прихотям.
Именно он повседневно командует пролетариатом, рассматривает его своим
историческим ресурсом и несет в общество идеалы учета, контроля и планирования, как инструментов избавления от нищеты, безработицы, разорительной конкуренции и разрушительных кризисов перепроизводства.
Коммунистический Манифест был бы истинно коммунистическим, если бы поднимал знамя нового способа общественного производства, утверждал бы коммунистические идеалы, и ратовал за высшую эффективность производства.
Но он провозглашал иллюзию, будто новый способ производства вырастет из административно-фабричной системы капиталистического производства.
Мол, достаточно отнять средства производства у буржуазии и навязать обществу административно прозрачные порядки: учет, планирование и контроль; ликвидировать рыночную стихию, – и общество станет социалистическим.
Мол, подержим людей несколько поколений под диктатурой пролетариата, и капиталистическая идеология забудется, и воцарится коммунизм…
Не случайно марксисты грезили о мировой революции - вместо мирного соревнования укладов, они рассчитывали лишь на силовые методы.
Они просто сами не верили, что административный строй даст высшую производительность труда и экономически победит капитализм! И потому надеялись на насилие.
Они просто не ведали нового способа производства, гарантирующего победу над капитализмом высшей производительностью труда.
Марксисты закрывали глаза на то, что административная система есть ключевой институт частной капиталистической собственности.
Именно административная система, располагаясь внутри предприятий, непрерывно порождает капитал, своим телом отгораживая трудящихся от результатов производства.
Именно административный труд порождает космополитический дух, который ополчается против рыночных ограничений частной собственности, против товарного рынка как своего повседневного предела.
Суть этих космополитических амбиций - в стремлении навязать внутрифабричный рынок труда с присущими ему отношениями нормирования, учета, планирования и контроля в качестве всеобщей формы рынка, выстроить свойственные ему иерархические пирамиды до вершин власти над обществом.
Как в недрах феодализма было тесно буржуазному предпринимательству, так в недрах ограничений, налагаемых общественным рынком на частную собственность, тесно административному размаху.
Марксизм жестоко обманулся, приняв амбицию административного класса - внутренней подсистемы капиталистического способа производства - за амбицию нового – якобы коммунистического - способа производства.
В псевдо-экономической литературе было раздуто противопоставление плана и рынка, плановой и рыночной систем хозяйствования, как, якобы, противостояние социализма и капитализма.
На деле же, это было противостоянием крайних форм одной и той же, товарно-рыночной капиталистической формации.
Административная система есть решающий инструмент извлечения прибыли.
Противопоставляя свою «планомерность» внешней рыночной стихии, она всего лишь противопоставляет друг другу две части капиталистического рынка: внутрифабричную (рынок труда, где каждодневно идет борьба за длину рабочего дня, ставки, расценки, отпуска и иные условия купли-продажи рабочей силы) и внефабричную.
Словно джинн в бутылке, административная система скрывается в каждой фабрике и ждет часа, чтобы вырваться на простор, растоптать другие виды рынков, свести их к рынку труда, господство на котором - ее классовое призвание.
В историческом плане удары этого джинна, этой пружины, напрягающейся внутри фабрик, нацелены против обоих классов буржуазного общества.
Буржуазию ей необходимо истребить как класс, мешающий прибрать к рукам все общественные производительные силы.
Пролетариев ей необходимо увековечить как продавцов рабочей силы, т.е., законсервировать в пролетарской форме.
Исторические возможности захвата власти у нее были по обеим линиям – и на плечах буржуазии, и на плечах пролетариата.
На плечах первой она монополизировала производство и давила свободную конкуренцию трестами, синдикатами, концернами, охватывая ими целые отрасли.
Но здесь, чем дальше, тем более процесс стопорился по экономическим причинам: монополии приводили к загниванию производства.
Общественность буржуазных стран в начале 20-го века отреагировала антитрестовскими законами, спасшими Запад от экспансии рынка наемного труда.
По пролетарской линии она могла добиться своего, ставя угнетенные классы под марксистские знамена общества как «единой фабрики».
Было два варианта ее прихода к власти: парламентским путем, либо революционным, – через диктатуру пролетариата.
Диктатура угрожала административному классу существенным изменением кадрового состава, но гарантировала тотальное господство его духа.
Именно этим путем она воцарилась в СССР.
Главной идеологической ошибкой марксизма явился выбор классовой позиции, усугубленный отсутствием самоконтроля за сутью этого выбора.
Не случайно В.И. Ленин усматривал в капиталистической монополизации производства, то есть в усилении частной собственности, подготовку социализма: марксизм, практически, превратился в антикоммунистическое учение, авангард сил, воюющих против свободного труда.
1.4. О СУТИ РЕВОЛЮЦИОННОГО МЫШЛЕНИЯ И РЕВОЛЮЦИОННОЙ ПРАКТИКЕ
Важнейший аспект – понимание сути революционного мышления и революционной практики. Марксизм и здесь наломал дров и породил кровавую псевдореволюционную практику.
Этот аспект крайне важен – он прорывается на всех форумах ошибочным ответом на вопрос о том, как следует уничтожать классы. Якобы, их надо уничтожать через уничтожение их представителей, то есть… людей.
Правильный ответ в том, что классы объективно возникают и объективно исчезают, вместе с возникновением и исчезновением соответствующих способов общественного производства. Задача уничтожения класса решается вытеснением (заменой) одного способа производства другим способом производства.
Логика бессильна там, где требуется менять исходные – самые первые – классовые тезисы или идеалы. Эти «самые первые» тезисы и идеалы диктуются человеку тем местом, которое он занимает в общественном разделении труда, и принимаются им, нередко, подсознательно, на веру, либо отвергаются с порога.
Как в конкретной классовой вере, так и в тезисах, ее опровергающих, могут содержаться драматические ошибки, - ошибки выбора классовой позиции.
Под революционным мышлением мы предлагаем понимать мышление, способное выходить за рамки классовых аксиом, сопоставлять их с аксиомами другого класса и делать сознательный выбор, давая себе отчет в условиях допустимости конкретно этого выбора.
Проиллюстрируем это примером из математики.
В математике есть раздел, называемый геометрией плоскости. Этот раздел возник из практики землемерия в Древнем Египте. В его основании лежат первичные понятия точки, прямой линии и пять аксиом Евклида.
Одну из них множество математиков в течение двух тысяч лет пытались вывести из остальных четырех – но не смогли.
Наконец, появился Лобачевский и, заменив эту аксиому на ее отрицание, открыл, что новая система аксиом также имеет право на жизнь – применима на практике – как и система Евклида – но в условиях, что вместо плоскости, все фигуры строятся на сферической поверхности.
Лобачевский дал пример революционного мышления.
Мыслить революционно – значит сознательно выходить за рамки частных классовых аксиом (постулатов и идеалов), уметь рассматривать их со стороны и обсуждать не частные выводы, логичные относительно тех или иных постулатов, принятых на Веру, а саму проблему выбора аксиом (классовой позиции).
Эта проблема и есть главный предмет истинно революционного мышления.
Классики марксизма, в этой связи, поступили парадоксально.
С одной стороны, они проявили революционное мышление – разоблачили классовую ангажированность всех теорий, то есть, условность их истинности: любая теория, согласно историческому материализму, истинна лишь в рамках конкретной классовой позиции.
Но, разоблачив классовую ангажированность общественных теорий, они не удержались на высоте революционного мышления.
Как говорили еще древние греки: стать легко, быть трудно.
Так и Маркс с Энгельсом, а за ними и все их последователи.
Они поднялись на высоту революционного мышления лишь для того, чтобы быстро и безоглядно рухнуть в жесткие ущелья одной из частных классовых аксиоматик, порожденных общественным разделением труда – в ущелье аксиоматики фабрично организованного труда.
Аксиоматика фабричного труда – это то самое ущелье, которое кормило фабриканта Энгельса, кормившего, в свою очередь, Маркса.
Энгельс залюбовался на внутрифабричный порядок – порядок планирования, учета и контроля, наведенный частной собственностью над обезволенным трудовым ресурсом.
Классикам марксизма показалось, что этот частнособственнический идеал порядка следует навязать всему обществу: ликвидировать рыночную стихию, порождаемую свободными предпринимателями, ликвидировать буржуев, превратить общество в единую фабрику.
Иначе говоря, логику частного ущелья навязать всему миру.
Этот классовый выбор, очевидно, означает конец революционного мышления: ибо требует опуститься с революционной высоты в объятья частнособственнической - фабричной – идеологии.
Сам лозунг уничтожения того или иного класса, в этом свете, есть антиреволюционный лозунг, ибо равносилен требованию уничтожения предмета революционного мышления.
Уничтожение класса через уничтожение его представителей, более того, свидетельствует о контрреволюционности или ложности борьбы в целом, - выдает экономическую слабость (отсталость) силы, рвущегося к власти.
Насилие всегда несет собой отсталые – реакционные - отношения и неприемлемо как метод революционной борьбы.
Главная суть революционного мышления – в способности разоблачать и пресекать классовые "революции", которые есть контрреволюции, ибо навязывают узкую логику победившего класса, приводя к деградации Человека.
Будь то либеральная деградация или административно-фабричная - в обоих случаях побеждает контрреволюция и уничтожается революционное мышление.
2. ТЕПЕРЬ О СУТИ ЭКОНОМИЧЕСКОГО ЛИБЕРАЛИЗМА
Экономический либерализм (далее – либерализм) наиболее четко выражен в идеях так называемой австрийской школы.
Карл Менгер – основатель этой школы - внес дух естественных наук в исследование экономики. Он свел её к материи, состоящей из «либеральных атомов» – хозяйств, защищенных правом частной собственности и принимающих решения по схеме, описываемой теорией предельной полезности.
По либерализму: ни государство, ни бандиты, - никто не вправе вмешиваться в решения этих атомов, поступки которых, якобы, есть исходный двигатель экономики, а общее движение, порождаемое этими атомами, интегрируется в «невидимую руку рынка», расставляющую всех по местам. Оно явно подчиняется причинно-следственным связям и составляет предмет экономической науки.
Эта, внешне материалистическая, концепция, с одной стороны, коварно льстит свободным индивидуумам, приписывая их субъективным предпочтениям роль исходных причин движения экономики.
С другой стороны, провозглашая «теорию предельной полезности», она вооружает либерального экономиста иллюзией знания устройства либеральных атомов, позволяющего моделировать их массовое поведение так, как в физике моделируют реальные газы, исходя из атомной модели идеального газа.
С третьей стороны, она вызвала восторг у той части администрирующей технократии, которая курирует свободу и предприимчивость народа. Ибо эта концепция причесывает мотивы всех предпринимателей под одну гребенку и удовлетворяет желанию загнать народную инициативу и предприимчивость в единообразные рамки, чтобы легко облагать ее данью, налогами и премиями.
Не случайно, агрессивным продвижением идей австрийской школы, как вершины либерализма, сразу занялся сам министр финансов Австрии, Бём-Баверк.
Либерализм – административно-классовое антипредпринимательское учение.
Его историческая миссия: загнать многомерную смекалку, инициативу и предприимчивость людей в одномерное ложе погони за прибылью.
Учет, контроль, распределение и налогообложение прибыли – сладкое поле для всевозможных импресарио, менеджеров, налоговиков и рэкетиров, главной мечтой которых является эксплуатация свободного труда.
Именно они – импресарио при творцах, менеджеры при предпринимателях, налоговики при капиталистическом государстве или советники при рэкетирах – своей прислужнической деятельностью порождают объективный социальный заказ на идеологию либерализма, на идеи благоприятного инвестиционного климата, на ложные поиски инвесторов ради продажи бизнеса.
Не случайно в основу Гражданского и Налогового кодексов России именно они - либералы - заложили ложь, кастрирующую суть всякой народной инициативы, смекалки и предприимчивости, – свели всю производственную деятельность к ложно определенному предпринимательству, - мол, оно есть деятельность, одержимая частным мотивом – прибылью.
Одним этим либералы разом опустили весь народ.
Никто в России отныне не может законно заниматься общественно-полезным производством, не объявив, что его целью является прибыль.
Либералы вопят о правах человека, о недопустимости вмешательств в частные дела.
Но подло молчат о созданном ими терроре гигантской машины налоговых органов, антиконституционно переворачивающей властные отношения и грубо вмешивающейся в дела народа, требуя от него, чтобы он разлагался на частные либеральные атомы (коммерческие предприятия) и единообразно отделял прибыль от себестоимости, - под неусыпным надзором налоговых инспекторов.
При ближайшем рассмотрении, свобода индивидуальных решений, защищаемая либералами, есть свобода прихотей, удовлетворяемых в пространстве рыночных отношений.
Внутри человека живёт множество сущностей, борющихся друг с другом за власть над его поступками.
Победившая в тот или иной момент сущность – то курильщик, то любитель музыки или пива, то купец, то наркоман, - защищается либералами в качестве «свободного выбора» правомочного гражданина.
Эта защита есть защита рынка, на котором удовлетворяются эти прихоти.
Любая способность, свойство, орган или функция, - если её можно оторвать от человека и запустить в коммерческий оборот, - при либерализме отторгается от человека и выносится на рынок в качестве товара.
Интерес поставщика или потребителя этого товара, заявленный в качестве личного выбора «либерального атома», ставится либералами выше интересов общества и защищается либералистским правосудием, как, якобы, право человека.
Но разве натура человека только в том, чтобы тупо подчиняться прихотям?
А как же быть с другой стороной его натуры, состоящей в том, что он – частица человеческого рода, стремящаяся к совершенству в той или иной общности с другими людьми?
Каждая общность, как особый мир, так или иначе, нормирует желания людей. Что-то поощряет, что-то высмеивает, что-то считает доблестью, а что-то – непристойностью.
Получается, что свободы либерализма – это топор, заносимый над общественной сутью человека, над народной культурой, над сложными и интересными мирами человеческих общностей.
Потакая власти прихоти над призванием, соблазна над долгом, части над целым, органа над человеком, либерализм грозит разрушением справедливости, морали, чести и добродетели и понижением уровня общностей людей, объединению их вокруг низких и примитивных прихотей.
Но этим же воспроизводится возвышение административного класса над обществом, присваивающего себе честь, совесть и разум человечества.
Субъективные предпочтения, полагаемые либералами в качестве исходных моментов экономики, есть коварный классовый миф, подлежащий разоблачению.
«Теория предельной полезности» отрицается поведением реальных людей.
Она исходит из факта убывания субъективной ценности блага при росте его количества. Но, вместо исследования причин, объясняющих этот действительно наблюдаемый факт, данная теория полагает его своим исходным пунктом, что с потрохами выдает классовую, административно-технократическую позицию исследователя.
Тем самым, эта теория обречена быть сугубо технократической – не научной - дисциплиной, не отвечающей на главный вопрос к экономической науке – вопрос о природе ценности благ и об общественных способах их производства.
Ценность последнего куска хлеба, бесспорно, чрезвычайно высока.
Либералы объяснят её предельной полезностью последнего куска. Но не смогут ответить, почему же человек, без принуждения, делится последним куском с товарищем по несчастью, не требуя взамен ни золота, ни других благ.
Не смогут, потому что для этого им придётся забыть об аксиомах либерализма и, в частности, о «теории предельной полезности».
Ибо человек вовсе не либеральный атом, а сущностная частица народа.
И, отдавая последний кусок, он следует не субъективному предпочтению, а велению народной культуры, что нельзя поступать иначе.
Как сущностная частица народа, человек находится во власти ценностей культуры народа, которая, а вовсе не предельная полезность, управляет не только поступками, но и самими субъективными предпочтениями.
Субъективные предпочтения, подсказывающие решения потребителю, есть, на деле, подчиненные моменты текущей экспансии конкретной культуры, распространение которой диктует выбор людей и формирует массовый спрос.
Именно требования конкретной культуры, а не субъективно произвольные решения, являются исходными моментами движения экономики.
Люди могут воображать себя «либеральными атомами», и даже голосовать за либералов, поддавшись их пропаганде, но всегда будут действовать не субъективным произволом, а лишь так, как позволяет система ценностей мира той культуры, которой они дорожат.
Таким образом, экономический либерализм подлежит отбрасыванию в виду его идеологической и теоретической несостоятельности.
Но это отбрасывание является реальной проблемой в виду того, что именно либералы захватили ныне ключевые рычаги управления Россией.
Сегодня мало уличать либерализм в классовой лжи. Необходима концепция, разоблачающая его объективные классовые корни, раскрывающая устройство его власти над страной и указывающая меры по его выкорчевыванию.
Еще раз обращаю внимание: первым самым ярким и агрессивным распространителем концепции экономического либерализма выступил МИНИСТР ФИНАНСОВ Австрии Бем-Баверк.
В связи с этим, важно разоблачить миф о том, будто либерализм есть учение, защищающее интересы предпринимательства и свободного труда.
2.1. КЛАССОВЫЕ КОРНИ ЭКОНОМИЧЕСКОГО ЛИБЕРАЛИЗМА
Классовые корни экономического либерализма лежат в специфике организации труда при капитализме.
Ключевой институт капиталистического способа производства – административная система. Она объективно возникает в каждой достаточно крупной фирме как классовая надстройка над наемным трудом.
Именно она, отгораживая наемный труд от участия в распределении выручки, вычленяет из этой выручки прибыль.
Но отношения с наемным трудом - лишь одна сторона административной системы.
Вторая ее сторона – отношения со свободным трудом.
Марксизм, выражающий идеологию первой стороны, культивирует историческую миссию пролетариата, создает рабочие партии, вносит в них идеологию политической борьбы и вооружает лозунгами, ведущими административный класс, к власти.
Либерализм, выражающий идеологию второй стороны, рядится в защитники свободного труда, но навязывает ему форму частной собственности, отчуждающей его от общества, подчиняет его погоне за прибылью и раздувает индивидуализм, противопоставляя свободный труд и обществу, и власти.
Административная система, своим телом, разрывает единый труд народа на две части – наемный и свободный труд – и порабощает, по-своему, каждую из этих частей.
2.2. О ЗАДАЧЕ ОБЩЕСТВЕННОГО РАСКРЕПОЩЕНИЯ ТРУДА
Задача общественного раскрепощения труда, как цель строительства коммунизма, не сводится к освобождению труда от наемного рабства, и не решается через установление диктатуры пролетариата.
Так же, как и реальная цель Перестройки, на которую был разведен советский народ, - не сводилась к формальному освобождению предприимчивости народа.
Советские люди, принявшие Перестройку, надеялись получить свободу творчества, а получили формальную свободу предпринимательства, как погони за прибылью и реальную свободу разложения на либеральные атомы, на разгул низменных прихотей и липовую свободу выбора.
Принципиальным является то, от чего именно освобождается человек.
Свобода – это всегда свобода от какой-то зависимости.
Каждый рождается и живет как зависимое существо.
В первую очередь мы зависим от мамы и папы. От родных и друзей. От рода и племени. От культуры и языка. От истории своего народа. От сотрудников и партнеров. От профессиональных способностей и от условий, в которых дано трудиться.
Мы зависим от морали и принципов: не убий, не укради, почитай старших, люби Родину - разное отношение к этим зависимостям дает нам разное понимание сути того, что есть «человек».
Есть зависимости, освобождение от которых означает потерю человеческого облика, лишение смысла жизни и превращение индивида в существо без рода и племени, в биоробота, - в «Ивана, не помнящего родства».
Суть экономического либерализма в том, что людям навязывается роль либеральных атомов, которых лишают творческих и политических свобод через хитрую подмену истинной свободы творчества липовой свободой выбора.
Этот выбор по факту ограничивается тем меню, которое составляется на политической кухне, где хозяйничает узкий круг лиц, присваивающих себе – за счет всех остальных – дьявольски беспредельную свободу.
Подмена свободы творчества свободой выбора - из чего-то уже готовенького – убивает творчество и технический прогресс еще более результативно, чем советские задания по снижению материалоемкости и трудоемкости.
Через разложение на либеральные атомы и свободу выбора, армии бывших советских инженерно-технических работников, разорвав их творческие взаимосвязи, навязали роль предпринимателей малого и среднего бизнеса, питающихся объедками со стола западного прогресса.
Россию опустили в инженерно-техническую кабалу Запада.
Творческий потенциал «либеральных атомов», в которые либерализм стремится превратить население стран, которым навязывается западный либерализм и западная демократия, направляется в русло потребительства.
Миру являются все более изощренные потребности освобожденного от всяких «условностей» человека.
Именно такое освобождение несет либерализм.
Он несет изменение морали и принципов поведения. Человек превращается в «либеральный атом», которому наплевать на других людей, который руководствуется принципами: «моя хата с краю», «у вас проблемы – это ваши проблемы», «хотите пьянствовать и наркоманить – это ваше право», хотите болеть – болейте, хотите умирать – умирайте. «Меня это не касается».
Навязывание либерализма России, а также традиционным обществам Азии и Африки приводит к разрыву человеческих взаимоотношений, потере смысла жизни, разорению, расслоению, массовому опусканию и одичанию людей.
Освобождение в духе либерализма означает освобождение человека от человечности.
Под соусом борьбы за «права человека», либерализм осуществляет политику уничтожения в человеке его человеческой сути.
Итак, общественное раскрепощение труда не сводится ни к либерализации, ни к установлению диктатуры пролетариата.
Оно состоит в ликвидации противопоставления свободного и наемного труда, культивируемого, с одной стороны, марксистами, с другой - либералами.
Это противопоставление, по факту, есть общественно-производственная функция капиталистической администрирующей технократии.
Как волчья стая ведет загонную охоту, негласно разбиваясь на части: одна берет роль гончих, загоняющих жертвы к засаде, вторая в этой засаде сидит. Так и администрирующая технократия, в каждом предприятии, и в обществе в целом, не сговариваясь, выступает двумя классами, разрывающими свою жертву – единый народный труд.
Одни - это кадровики, нормировщики, плановики, мастера, юристы, специалисты по управлению персоналом и комиссары, - работают с душевной материей работников и форматируют их натуры, превращая в трудовой ресурс.
Другие - это торговцы, управленцы, диспетчеры и администраторы, - работают с уже обезволенными ресурсами, как чисто техническими факторами. Их задача - оптимально использовать ресурсы.
Сообща они рвут единый труд на части: на свободный труд, гонимый за прибылью, и наемный труд, гонимый за зарплатой.
По его социальной базе, либерализм един с марксизмом. Их общий социальный заказчик – класс администрирующей технократии.
Но их единство крайне противоречиво. Они сами – пленники объективно сложившейся системы, которую не сломать и не преобразовать ни заклинаниями, ни силой, ни какими-то там революциями.
Люди, составляющие администрирующую технократию, сами нуждаются в освобождении от исполнения функций подавления народного труда.
Путь к общему освобождению лежит не через репрессии, а через реальное преобразование производственных отношений.
Этому должно предшествовать ясное понимание сути двух рассмотренных идеологий, - марксизма и либерализма - представляющих классы административного труда, как станового хребта капитализма.
Эти идеологии привязаны друг другу производством, заставляющим их выступать внешне противоположными сторонами одной медали, разъединяющей народный труд - на наемный труд и свободный - ради власти над обоими.
Но они же и разъединены практикой, заставляющей их возглавлять противопоставленные ими части народного труда.
Марксизм пасет наемный труд, навязывая ему политические требования диктатуры пролетариата.
Либерализм возглавляет свободный труд и пасет его, навязывая ему форму предпринимательства и политические требования диктатуры капитала.
Представляя эти противоположности, они вынуждены воинственно противостоять друг другу и развивать теории, опровергающие друг друга.
История развела марксизм и либерализм баррикадами противостояния миров социализма и капитала. Но доказала их единство фактом исторической сдачи ресурсов социалистического СССР капиталистическому Западу.
Эта сдача знаменательна тем, что она каждый день осуществляется внутри каждого предприятия, где сотрудничают оба административных класса - социальные заказчики марксизма и либерализма: один психологически и юридически превращает людей в трудовой ресурс, а другой – принимает этот ресурс из рук первого и технически эксплуатирует его.
2.3. ЛИБЕРАЛЬНЫЙ КОЛОНИАЛИЗМ
Либералы навязали России колониальную экономическую модель, обманывающую народ формальной независимостью государства.
Эта модель исторически сформировалась в результате Второй Мировой Войны, и навязывается всем развивающимся странам.
До 1929-1933 гг. в капиталистическом мире господствовала либералистская доктрина, требовавшая отстранения государства от управления экономикой.
Великая депрессия 1929-1933 гг. вызвала новую доктрину – кейнсианскую - требующую активного государственного регулирования экономики.
Франклин Рузвельт, пользуясь этой доктриной, вывел США из Великой депрессии, развернув колоссальную бюджетную программу.
Эта же доктрина позволила Западу выстоять в соревновании с СССР.
Политическим компромиссом между доктриной либерализма и доктриной государственного регулирования экономики стала Бреттон-Вудская система, созданная в 1944 году.
Эта система есть симбиоз либерализма и кейнсианства: признана роль государства, как регулятора экономики, но над ним установлена опека либерального института – Федеральной резервной системы США (ФРС).
Историческая суть этого симбиоза дана термином: «банковский империализм».
Над государствами вознесен мировой банковский уклад: отныне бюджеты большинства государств контролируются ФРС США, - частным эмиссионным институтом.
Основное противоречие капитализма ныне сведено к противоречию между общественной – макроэкономической - сутью денег и частной - микроэкономической - логикой их эмиссии, монополизированной банками.
Противоречие кейнсианства и либерализма по способам обеспечения денежных эмиссий, а также по допуску государства к регулированию экономики, на практике решено отнесением одних стран в состав кейнсианских метрополий, а других – в состав либеральных колоний.
Развитые капиталистические страны присвоили себе кейнсианские модели, а развивающимся и колониальным навязали либеральные модели.
Вопреки либеральным догмам, развитые страны стимулируют экономику мощными социальными, военными и иными бюджетными расходами, делая эмиссию под потребности, выраженные бюджетом.
В то же время развивающимся странам навязывают либералистские догмы необходимости сокращения социальных расходов и недопустимости государственного вмешательства в экономику, - мол, рынок сам все правильно организует и «расставит по местам».
Всех расставляет по местам не либеральный рынок, а кейнсианская метрополия.
Именно кейнсианская метрополия развитых стран капитализма, прежде всего США с долларовым печатным станком, представляет собой ту господствующую силу, которая осуществляет сегодня либералистскую власть над «развивающимися странами» вообще и над Россией, в частности.
Эта власть реализована через лишение стран права на суверенную эмиссию денежных средств и проведение жесткой монетарной политики, призванной вытолкнуть максимальное количество ликвидных ресурсов за границу.
Либералы навязали России колониальный культ «положительного торгового баланса», - культа так называемого «чистого экспорта».
За 10 лет – с 2005 по 2014 годы, по официальной статистике Росстата, суммарное превышение экспорта над импортом России составило 1,473 трлн. долларов США, - это астрономическая сумма безвозмездного (!) вывоза ресурсов!
Из них лишь 6,3 % использовано на обслуживание внешних долгов.
Остальное – это либо накопления на валютных счетах частных экспортеров, в том числе покидающих страну вместе с накоплениями, либо обесценивающиеся бумажные активы – свидетельства вложений в бюджет США и другие иностранные бюджеты, либо прочие национальные средства, замороженные в валюте.
У США, для сравнения, обратная картина: экспорт стабильно ниже импорта.
Так, за 2015 год превышение импорта в США над экспортом из США составило $ 735 млрд. На эту астрономическую сумму располагаемый ВВП США был выше произведенного ВВП США.
Ситуация превышения импорта над экспортом из США длится уже 40 лет (!) и означает системную эксплуатацию иностранных «партнеров».
России навязали вассальное членство в долларовой зоне, обязывающее ее ограничивать массу рублей, находящихся в обороте, суммой валютных резервов.
Мол, каждый держатель рублей в любой момент должен быть обеспечен возможностью обменять рубли на валюту, словно бы он должен уехать из страны.
Признавая это требование, Центробанк и Минфин РФ рассматривают всех россиян лишь колонистами, - эмигрантами в собственной стране!!!
Сегодня валютные накопления фактически исчезают из рук России в недрах хитро выстроенной международной финансовой системы.
Минфин и Центробанк РФ играют в этой системе роль стаканов в руках «наперсточника», перебрасывающего валюту из стакана в стакан при эмиссии рублей. Роль третьего стакана, очевидно, играет госбюджет США.
Власть и общественность России успокаивают формальными отчетами, согласно которым валюта, якобы, никуда не уходит. Но это хитрая ложь, скрытая непониманием фактической идеологии долларовой системы.
СССР имел возможность стать членом долларовой зоны в 1944 – 1945 гг., но принципиально отказался от доступа к ее «благам».
И.В. Сталин понимал природу денежных накоплений. Они есть накопленный объем воздержания от приобретения продуктов, услуг и работ на рынке.
Он понял суть Бреттон-Вудской западни, отказался от вхождения в долларовую зону и грамотно использовал правовую природу денег.
Он учел, что концентрация денег есть концентрация лишь прав, - и осуществлял, с одной стороны, суверенную эмиссию рублей, как прав командования ресурсами, а с другой – гасил альтернативные центры спроса на ресурсы путем облигационных займов.
Сталин предупредил абсурдную ситуацию, когда кинетическая энергия экономики переходила бы в энергию потенциальную, - в валютные накопления, под условия Бреттон-Вуда,- а потенциальная отдавалась бы врагу, - в валютные облигации.
Он не ратифицировал Бреттон-Вудское соглашение в декабре 1945 года, хотя, в угоду дипломатии, в условиях войны, подписал документы в июле 1944 года.
Будь Сталин при власти, он сегодня не ограничился бы дисквалификацией нынешних и предыдущих руководителей Минфина и Центробанка за застой средств в накоплениях. Он указал бы на факт особо крупного вредительства - на сдачу врагу потенциальной энергии России.
ФРС США вливает доллары через облигации, выпущенные под спрос госбюджета США.
Под эти же облигации размещаются национальные валютные резервы других стран.
Из-за этого производственные мощности всей планеты структурно ориентированы на спрос американского бюджета: на затраты Пентагона и т.д.
Если остановить печатный станок ФРС США и прекратить размещение национальных резервов в облигациях американского бюджета, то миллионы (!) предприятий по всему миру остановятся. Ибо они есть чистые иждивенцы для своих стран и потенциальные банкроты: имея монетарно эффективные балансы, они заняты абсолютно бесполезным для своих стран делом, - служат лишь комплектованию заказов бюджета США.
Проводить либералистскую экономическую политику – значит исключать свою страну из числа развитых стран мирового капитализма и жертвовать национальным суверенитетом.
В то время как либералы создают нам искусственные ограничения, типа фондов развития и национального благосостояния, США, с печатного станка, а фактически за наш счет, триллионами долларов финансируют свои истинные ценности, включая ракеты, авианосцы и атомные подлодки, нацеленные на Россию.
Включать свою страну в клуб развитых стран Запада – значит отказываться от либеральной модели и брать на вооружение модель, возлагающую на государство решающую роль в организации экономического роста.
Мы не ратуем за кейнсианскую модель. Она лишь латает дыры капиталистического строя, не замахиваясь на решение проблем по существу.
Максимум, что кейнсианская модель даст обновленному СССР - это короткий ряд лет по 6-10 % прироста ВВП, пока не исчерпаются возможности капиталистического разделения труда.
Обновленному СССР нужна более эффективная модель, не равняющая его со странами кейнсианской метрополии, а обеспечивающая экономическое превосходство над ними.
Эта модель представлена в размещенном в Интернет Публичном докладе Народного Экономического Совета Президенту России Владимиру Путину: «Ключевые ориентиры социально-экономической политики до 2025 года»: http://lud.ru/navigator/2177/