О Г У Р Е Ц
Когда в людях зарождается совесть? В каком возрасте мы начинаем оглядываться на совесть, как на судью наших поступков и замыслов? Совесть – продукт воспитания и первые представления о ней мы получаем, наверное, ещё в младенчестве.
Удивительно, как много моральных и нравственных правил надо усвоить ещё в детстве, чтобы иметь представление о добре и зле, чтобы совесть подсказывала, как поступать можно, а как – нельзя.
Помнится эпизод из детства, когда я, может быть впервые так сильно, почувствовал невыносимый стыд за содеянное. Было мне тогда лет шесть. Недавно закончилась война. Следы послевоенной разрухи видны повсюду. Народ жил впроголодь. Начало лета. Целыми днями я один дома, все взрослые на работе в колхозном поле. Несмотря на малость лет, у меня тоже есть трудовые обязанности: накормить кур, прополоть и полить грядку, а вечером, когда пастух пригонит стадо, загнать во двор корову и овец с ягнятами.
Желание чего-нибудь съесть, не отпускало ни на минуту. Где бы ни находился, чтобы ни делал, взгляд рыщет вокруг в поисках съедобного: или крошку хлеба заметит, или забытый кусочек картошки, или зелёный листочек какой-нибудь съедобной травки. На огороде ничего съедобного ещё не выросло. Морковка напоминает мышиные хвостики, помидоры только зацветают. Больше всего надежды на огурцы. На огуречной грядке появились огуречки. Я не раз уже обследовал грядку и нашёл два самых крупных огурца. Каждый из них размером с мой мизинец. Срывать такие огурцы, из-за их малости, мне запрещено. Мама строго предупредила: если я сорву хоть один огурец длиною меньше, чем мои два кулака, она мне настигает по рукам. Поэтому приходится ждать, когда огурцы вырастут. По несколько раз в день я захожу на грядку и измеряю их кулаками. Но растут они ужасно медленно.
От не терпенья я изнемогаю. Ясно представляю себе, как срываю подросший огурец, вытираю его о штанину и беру в рот. Зубы с хрустом откусывают кончик огурца, рот наполняется огуречными кусочками, мякотью и соком. Я истекаю слюной, но огурец ещё не вырос и надо ждать.
Рядом, через узенькую тропинку, которую называют межой, соседский огород. Там, метрах в трёх от межи, среди посевов картошки, тоже грядка огурцов. Я поглядываю туда и, кажется, замечаю крупненькие огурцы. Мне бы только один огуречик, больше не надо. Я знаю, что у соседей никого дома нет, все на работе. Ноги сами подкосились, я опустился на четвереньки и между грядок картошки пополз к соседским огурцам. Сорвал огурец, сунул за пазуху и стал разворачиваться, чтобы ползти назад. На мгновение поднял взгляд и остолбенел. Около забора, метрах в пятнадцати, стоит соседка, тётя Таня. Сложив руки на груди, она печальным взглядом наблюдает за моими манёврами.
Огонь стыда ожог меня от маковки до пят. Понурив голову я встал, положил огурец из-за пазухи на грядку и, как побитая собака поджав хвост, поплёлся к своему огороду. Перешагнул межу и оглянулся: соседки не видно, похоже, ушла.
В нашей семье детям строго запрещалось брать чужое без разрешения, особенно у соседей. От соседского дома, без ведома хозяев, нельзя взять даже какую-нибудь щепку или пустяковую палку. За нарушение запрета наказывали чувствительно.
Весь тот день я содрогался от стыда и ожидания заслуженной кары. Представлял, как возвратятся с работы мама и дедушка, как тётя Таня расскажет им про огурец. Рассерженная мама, приговаривая: «Не бери чужого», нашлёпает по попе. Когда мама шлёпает, мне бывает стыдно, но совсем не больно. Потом может добавить дедушка, снимет ремень и добавит. От дедушкиной добавки будет больно. Это я знаю.
Ожидание кары уже превратилось в кару. Без аппетита съел оставленную мне на обед тюрю* и варёную картофелину, а после обеда, от стыда и страха, убежал из дома. Спрятался в кустах на берегу речки и ждал продолжения своей горькой судьбы.
Перед закатом пастух пригнал стадо, пора загонять во двор корову и овец. С дрожью в коленках открыл калитку. Мама и дедушка, как ни в чём не бывало, занимались какими-то делами. Завидев меня, мама пожурила за то, что я должен быть дома, а не бегать где-то на улице. Я ждал, как с минуты на минуту разразится огуречный гром и молния. Мама позвала всех ужинать. За столом всё было, как обычно, никто на меня не обращал внимания. Только мама откуда-то достала огурец: «На, съешь, это тебе тётя Таня принесла. Ты ей помог, что ли чем? Молодец, соседям надо помогать».
Одному богу известно, как я покраснел! Мне и сейчас кажется, что никогда позднее я не краснел так сильно, как тогда за столом, глядя на тот самый огурец, который уже побывал у меня за пазухой.
Через много лет, когда у меня уже были свои дети, будучи в селе во время отпуска, я спросил состарившуюся тётю Таню, помнит ли она тот постыдный для меня эпизод. Но в её памяти ничего такого не сохранилось. На моё покаяние она ответила, что трудные были годы, но наши семьи жили по-соседски дружно, помогали, кто чем мог, а из-за детских шалостей не скандалили.
В О Л К
Село Старый Кряжим с трёх сторон: с юга, запада и севера - окружено обширными массивами леса. Обилием дикого зверя Кряжимские леса не славились, но в зимнюю пору местные охотники без добычи не оставались. На мушку охотничьего ружья или в капкан попадались иногда зайчишки, лисы, кабаны или даже волки. Но во время войны все охотники оказались на фронте, дикое зверьё почуяло вольность и расплодилось сверх меры. Участились случаи нападения волков на домашний скот. После войны, возвратившиеся с фронта охотники, быстро навели порядок, численность зверья довели до безопасных размеров.
Однако, несмотря на то, что волки стали редким зверем и скрывались только в лесной глуши, подальше от людей, нападения на домашнюю скотину и птицу, хотя и изредка, продолжались. Эти нападения иногда носили дерзкий характер, не объяснимый здравым смыслом. Лиса или волк нападают на домашний скот или птицу для того, чтобы утолить голод. Но участились случаи, когда зверь проникал ночью в домашнее подворье, загрызал овцу или даже несколько овец и уходил, оставляя овечьи туши целёхонькими. А главное – никто не видел, кто творит бессмысленную расправу.
Зимой местные охотники устроили облаву. Было установлено, что на скот нападает волк, но все попытки убить его, поймать капканом или загнать в засаду, заканчивались ничем. Волк как-то необычно хитро уходил от погони, обходил капканы, как волшебник-невидимка проникал сквозь засады и запутывал следы. Несмотря на преследования, он не уходил далеко от села, и продолжал творить своё убийственное дело. Он будто мстил людям за какую-то смертельную обиду. Мстил бесшабашно смело, рискуя жизнью.
Охотники были посрамлены, их авторитет упал, сельчане над ними насмехались. Какие только хитрости охотники не придумывали, но изолировать волка, обезопасить домашний скот не удавалось.
По селу поползли загадочные слухи. Кто-то из стариков, будто бы вспомнил, что подобный случай был в годы Гражданской войны. Тогда в здешних лесах, тоже, якобы, появлялся такой, кровожадный и неуловимый волк. Рассказывали легенду, что этот волк озверел к людям после того, как охотник на его глазах поймал в петлю и задушил волчицу, его подругу. Волк, потерявший подругу, долго мстил охотнику, нападая на его подворье и расправляясь с его домашним скотом. Поймать или убить того волка так и не удалось. Целый год он, якобы, терроризировал жителей села, а потом куда-то ушёл. Теперь жители села строили фантастические догадки: должно быть, вернулся внук или правнук того волка и продолжает месть.
Охотничий сезон закончился, а хитрый волк оставался на свободе. Даже летом, когда волки очень редко нападают на домашний скот, этот зверюга продолжал душить овец, коз и кур. У страха глаза велики. Люди рассказывали пугающие байки про волка. Будто он без разбега перепрыгивает через двухметровый забор, способен одним прыжком свалить быка. Сельчане наращивали заборы, укрепляли крыши, пастухов вооружили берданками.
Наступил новый зимний охотничий сезон. Волк лютовал. Местные охотники признали свою охотничью слабость и обратились за помощью к охотнику-татарину из соседнего села Пенделки. Я не помню, как его звали, поэтому назову вымышленным именем – Усман. Своим охотничьим искусством Усман прославился на всю округу. Он не пользовался оружием, он ловил зверей живьём. Как это ему удавалось – никто не знал. Охотился он в одиночку и секреты своего дела никому не раскрывал.
Татарин долго думал над предложением, ходил по селу, выспрашивал о волке, а потом согласился и взялся за дело. К тому времени было уже известно, что волк чаще всего обитает километрах в трёх от села, в малодоступной лесной глухомани. Усман отказался от помощи местных охотников и с большим мешком, на лыжах, ушёл в лес.
Много дней бродил Усман по лесу. Иногда приходил в село, запасался продуктами и опять уходил. Его расспрашивали, но он молчал.
В ясный морозный день, со скоростью резвого скакуна по селу промчался слух: Усман поймал волка! За ним уже уехали охотники на двух конных санях. Мы, ребятишки-детишки, да и кое-кто из взрослых, весь день гужевались на окраине села, поджидая, как повезут волка. Наконец, под вечер, на опушке леса появились сани. Лошади шли устало, вымотал их дальний переход по лесному бездорожью.
На первой повозке, укрученный верёвками от морды до хвоста, притянутый ремнями к саням, лежал волк.
Позднее, уже во взрослой жизни, я много раз видел волков: встречал их в лесу, смотрел в зоопарках и в киносюжетах. Но никогда не видел такого крупного, матёрого волчища! Головой он упирался в переднюю спинку саней-розвальней, а ноги в санях не умещались и были притянуты к животу. Спина, даже стянутая верёвками, казалась неправдоподобно широкой, а в ногах чувствовалась большая сила. Свободными от верёвочной неволи у волка было только одно ухо и глаза.
Пока волка везли улицей, у края дороги толпился народ. Ребятишки норовили подбежать к саням, дотронуться до волка. Их прогоняли взрослые, сопровождавшие волчью процессию. Усман, усталый и гордый, сидел на вторых санях и улыбался.
Волк прядал ухом и озирался на народ. Я смотрел в его глаза, и показалось мне, что в его взгляде нет страха, нет бессильной обречённости. Он зло смотрел на людей и будто говорил: не торжествуйте, я ещё вернусь и за всё отомщу! Позднее, вспоминая эпизод, как везли по селу связанного волка, я находил в нём что-то общее с картиной живописца Сурикова «Боярыня Морозова»: тот же взгляд; народ, провожающий сани и мальчишки, бегущие вслед.
Как удалось Усману поймать хитрого волка – так и осталось тайной. Никому он не рассказывал об этом славном деле, даже в подпитии он никогда не обмолвился ни словом. Крепкая у мужика была воля! Другой бы на его месте до конца дней своих рассказывал и похвалялся славной победой.
Изловленного волка Усман увёз к себе. Говорили тогда, что несколько дней знаменитый волк жил у него в специальном загоне. А что стало с ним потом – не знаю.